Глава 2. Портрет хакера
Как ни странно, но Бодлер оказался вполне способен к мирному сосуществованию. То есть он буквально растворился в окружающем пространстве. С утра завтракал, не капризничал, ел что дают, даже удивлялся количеству и качеству пищи. Чувствовалось, что мальчика ни в детстве, ни в юности не баловали. Кроме того, в отличие от большинства своих современников хакер совершенно не чувствовал обязанности жаловаться на жизнь уже за завтраком. Потом устраивался со своими двумя только что купленными ноутбуками в малом салоне, надевал наушники и погружался в одному ему известную деятельность. Его до такой степени было не слышно, не видно, что сгоравшую от любопытства Настю это начало изрядно напрягать. После недолгого размышления рассказала не очень-то ее слушавшему хакеру о работах Сережи и своем участии в гранте. На лице Бодлера невежливое равнодушие быстро сменилось заинтересованностью, а потом и вовсе на нее посмотрели с уважением. Самое интересное, что Бодлер слышал о работах Воскобойникова. Минут пятнадцать разговора, и Алекс окончательно расположился к этой нестандартной русской, которая явно была частью его мира. Настя, не теряя времени даром, повернула беседу в нужное русло:
– Можешь мне поподробнее рассказать, что случилось в тот вечер, когда убили твоего знакомого?
Хакер слегка напрягся:
– Гарик тебе не рассказал?
– Так, в общих словах, но хотелось бы узнать подробности.
– Я пообещал Гарику тебя не вмешивать.
– Я сама имею право решать, куда мне хочется вмешиваться, а куда нет.
Бодлер задумался. На его лице отразилась борьба противоречивых чувств, если слово «чувства» подходило к тому, что происходило в его мозгу.
– Ты права, – согласился он с доводом Насти.
– Раз права, тогда рассказывай, – потребовала она.
Кратко, без особых подробностей, хакер поведал вечер наблюдения за Магнусом, более обстоятельно остановился на разгроме собственной квартиры и на том, что кто-то проник в его компьютер.
– Понятно, ну а как продвигается расследование? – задала Настя следующий вопрос.
– Откуда я могу знать? – сделал невинный вид Бодлер.
– Конечно, – пожала плечами Настя, – по всей видимости, французская полиция компьютерами не оборудована, не говоря о том, что Интернетом они вообще не умеют пользоваться.
Бодлер усмехнулся, но сигнал воспринял правильно и упорствовать не стал:
– Убийство Магнуса обнаружили почти сразу: вернулась Ника, подруга Магнуса. Завели уголовное дело, выяснением обстоятельств занялась бригада по расследованию особо тяжких преступлений жандармерии Клюни. Следователя, который всем этим руководит, зовут Аристид Борель, опытный товарищ, местная знаменитость в своем роде: уже несколько громких преступлений раскрыл.
С этими словами Бодлер раскрыл на экране портрет следователя. Вздоха разочарования Настя сдерживать не стала. Борелю было хорошо за пятьдесят. За круглыми стеклами очков на нее смотрели такие же круглые глазки, лысина, крупные губы и ничем не выделяющийся нос. То есть в герои детективного романа он явно не годился.
– Тебе следователь не понравился, – констатировал Бодлер.
– Не замуж же мне за него выходить! – хмыкнула Настя.
– Тоже верно, – согласился хакер, – а мне он напоминает отца Брауна, помнишь сыщика-священника?
Настя усмехнулась, в наблюдательности ее собеседнику не откажешь, Борель действительно напоминал отца Брауна. Не хватало только черной шляпы и костюма англиканского священника.
– Согласна, действительно похож. Что еще полиции известно?
– Не путай полицейских и жандармов, – назидательно произнес хакер.
– Для нас какая разница? – пожала она плечами.
– И действительно, – согласился Бодлер и продолжил: – Магнуса убили из огнестрельного оружия. Пистолет пока не нашли, поэтому и судебно-медицинская экспертиза на месте топчется. Опрос свидетелей тоже ничего не дал. Соседи толком ничего не видели, то есть никто супер-подозрительный с мешком с прорезями для глаз на голове по подъезду не бегал и пистолетом не размахивал. Потом, похоже, у следователя есть какая-то своя идея, но пока он ни с компьютером, ни с коллегами ею не поделился, скрытничает.
– И все? – разочаровалась Настя.
– Пока да. – Бодлер кивнул взлохмаченной головой.
Ноябрь 1147 года, аббатство Клюни, владения Французской короны
Санитарный брат Бернар, круглоголовый, невысокого роста, но плечистый и хорошо сложенный мужчина лет тридцати с лишним, прибыл на молитву с опозданием. Приготовление последнего бальзама заняло гораздо больше времени, нежели он рассчитывал, но и остановить процесс он не мог. Для бальзама потребовались редкие в этих местах соцветия горной арники. За ними приходилось отправлять посланников в Альпы, а потом долго и старательно высушивать, чтобы не потерять ценные свойства. Поэтому Бернар никак не мог себе позволить потерять столь ценный для него продукт. Он исподтишка рассматривал прибывших. Санитарный брат был от природы любопытен и никоим образом не считал это грехом. Любопытство было для него даром Господним, именно оно помогало лучше познать творение Создателя всего сущего. Небольшие карие глаза монаха взирали на мир с неизменным интересом только явившегося в мир младенца. Все его занимало: жившие в монастыре и приходящие люди, залетные птицы, спешащие по своим делам муравьи, даже ободранный пес, неизвестно каким образом прижившийся на задворках его лазарета. Естественно, что новые гости аббатства сразу привлекли его внимание. Хотя паломников в аббатстве было хоть пруд пруди в любое время года, да и проезжих-прохожих было немало. Аббатство никому не отказывало ни в пище, ни в крове. Эти же отличались от всех. Стоявший рядом брат Иосиф шепотом рассказал ему, что мужчина повыше и постарше был известным на всю Европу теологом Гийомом Ожье. Его спутник помладше – Socius itineris, ученик Руфин Редналь. Оба приехали на встречу с Петром Достопочтенным, но, похоже, последний не был предупрежден об их приезде. И самое главное, прибыли они с какой-то особой миссией. Об этом Иосиф услышал случайно, официальной же версией был интерес Гийома к богатой библиотеке аббатства. Бернар слушал с интересом. Иосиф был кладезем информации в аббатстве. Маленький, с лицом, побитым оспой, прихрамывавший на левую ногу, монах обладал редким талантом быть в курсе всего происходящего в монастыре. Каким образом ему это удавалось, оставалось загадкой. Бернар слушал шепот Иосифа и продолжал изучать прибывших.
Ему было известно, что учеба теологии длилась десятки лет. Тот, кто намеревался проникнуть в святая святых этой науки, должен был обладать нечеловеческим упорством, хорошей физической выносливостью, острым умом и великолепной памятью. Послушник, желающий стать магистром теологии, сначала должен был несколько лет проучиться в собственном монастыре под руководством самых ученых монахов монастыря. Программа состояла во внимательном изучении трудов отцов Церкви, античных философов, в первую очередь Аристотеля и Платона, и современных теологов. После этого ему выбирался наставник, за которым он должен был следовать из монастыря в монастырь. Он становился Socius itineris странствующего монаха, постигая вслед за своим учителем всю мудрость, скрытую в богатых библиотеках монашеских обителей. Постепенно ученика допускали к участию в богословских диспутах, за ними следовали несколько лет изучения естественных наук и логики. После долгих лет ученичества он уже сам становился наставником и мог выбирать, в свою очередь, собственного Socius itineris. И только после долгих лет странствий он мог претендовать на звание магистра. Поэтому неудивительно, что новоявленному магистру было уже за сорок, а сопровождающему его помощнику не меньше двадцати пяти лет.
В этот момент молитва закончилась, и монахи гуськом покинули собор. С гостями остались лишь аббат, приор Бенедикт и кантор аббатства брат Гонориус. На строгом лице аббата было написано некоторое раздражение. Был ли ему неприятен гость или теолог принес тягостную новость? Брат Гонориус, наоборот, был явно воодушевлен и радостен. Приор же сохранял на лице маску учтивости и холодности. Но дальше оставаться в капитуле для Бернара было неприлично, поэтому он развернулся и поспешил в свой лазарет. Дел на сегодня хватало, поэтому приезд неожиданных гостей быстро вылетел из его головы. Сначала занялся каменщиком и его помощником, которые разодрали в кровь ноги и руки, упав со строительных лесов. К счастью, обошлось без переломов. Но такие раны могли оказаться опасными, и поэтому Бернар, не жалея горячей воды и уксуса, старательно промыл глубокие царапины, наложил бальзам собственного изготовления и забинтовал полотняными полосками. Потом привели поваренка, сына вольнонаемного работника, который обварился кипятком. Следом пришел черед брата Стефана, заболевшего горячкой и метавшегося в бреду. Правда, с этой задачей очень хорошо справлялся ученик Бернара Мартин, коротенький пухленький юноша с приветливой улыбкой на круглом лице. Он уже обтер больного холодной водой и отпаивал настоем из корней сельдерея. Ему помогал вездесущий брат Иосиф, часто захаживавший в лазарет справиться о здоровье больных. Бернар подумал, что христианское внимание к ближнему хромоногого монаха было всего лишь одним из способов сбора информации. Но, взглянув на счастливое выражение лица Иосифа, тут же устыдился собственного злоречия. Санитарный брат обошел оставшихся больных, трех глубоких старцев, которые доживали свои последние дни. Монахи лежали прямо, уставив в потолок невидящие глаза, и ни на что уже не жаловались, а просто ждали. Бернар напоил двоих лежащих соком из плодов боярышника и настойкой из корней девясила, третий же, брат Одилон, слабым движением руки отказался. Санитарный брат настаивать не стал, выбор был правом каждого. Теперь следовало посвятить время тем, кто окончил свой земной путь. Приготовление к последнему пути умерших тоже входило в обязанности Бернара. Он отправился к северной стене, где в полуподземном строении, примыкающем к самой старинной церкви монастыря, располагалась мертвецкая. На пороге его поджидал глухонемой Поль, вечный послушник, так и не принявший монашеский сан. Огромного роста, с запавшими внутрь глазами и рыжей щетиной детина обладал нечеловеческой силой, был, как собака, предан настоятелю и не чурался никакой работы. Поль промычал нечто, похожее на приветствие, и потянул Бернара внутрь. Похоже, его ждали. К удивлению санитарного брата, внутри находились уже двое: сам настоятель и отец-госпиталий. Они стояли рядом с телом умершего бродяги, подобранного сегодня утром в близлежащем лесу поденными работниками, и молились. Высокий и худой, как палка, Ансельм стоял несколько позади. Аббат, в последнее время как-то неожиданно и незаметно состарившийся, находился рядом с каменным помостом. Лица их были серьезны и даже печальны.
– Вы его знали? – вырвалось у Бернара.
– Нет, – покачал головой настоятель.
Говорил он спокойно, но было видно, что эта холодность показная. Ансельм, тот и вовсе нервно теребил руками четки и глядел куда-то в сторону.
– Тебе известна причина смерти?
– Удар по голове сзади, в последнее время в округе стало неспокойно, разбойники пошаливают.
– Разбойникам нужна добыча, какой им толк от бездомного бродяги? – резонно возразил Ансельм.
Аббат кивнул в знак согласия.
– Может быть, потасовка, со своими подрался? – выдвинул новую гипотезу Бернар.
– Или убийство? – непонятным тоном произнес Ансельм.
Бернар только пожал плечами в ответ. Бродяга был никому не известен, и, честно говоря, санитарный брат совершенно не представлял себе, какой толк от их предположений. Разыскивание убийц в их обязанности не входило. Конечно, аббат обладал правом судьи, правом наказывать и миловать. Однако от этой роли Петр Достопочтенный не испытывал никакого удовольствия и чаще всего перепоручал эти функции приору.
– Нуждаешься ли ты в чем-то? – неожиданно спросил настоятель.
– Нет, – еще больше удивился Бернар, как-то не привыкший к вниманию аббата. Того всегда больше интересовали строительство базилики, о которой уже шла слава по всему христианскому миру, и другие, более важные и значительные, нежели его лазарет, дела.
– Мы все в чем-то нуждаемся, мой брат, – заметил грустно Петр Достопочтенный и, перекрестив покойника, направился к выходу.
* * *
У Бодлера явно были какие-то тайны. Настя наблюдала за гостем, отмечая некоторые странности в его поведении. Если слово «странности» вообще могло подходить к этому необычному субъекту. Дала себе слово присмотреться поподробнее после прогулки по магазинам. Вернулась к Гарику, упаковала покупки и с деловым видом устроилась в малом салоне. Дождалась, пока Бодлер утратит бдительность, и незаметно придвинулась так, чтобы видеть происходящее на экране его компьютера. Открытие ее не разочаровало. Алекс просто-напросто шпионил за кем-то. Так как происходящее на экране не походило ни на видеоигру, ни на художественное и документальное кино. Она встала и решительным шагом подошла к хакеру, тот быстро свернул картинку.
– Поздно, мой дорогой! – заявила она. – Хватит играть в прятки, открывай!
Тот со вздохом повиновался. Она с интересом уставилась на экран, на котором в шести оконцах происходили разные интересные действия.
– Это что еще?
– Камеры наблюдения в загородном доме де Вельтэнов, – просто пояснил хакер.
– А ты к ним подключился, если я правильно поняла?
Бодлер только кивнул.
– У них что, нет никакой защиты?
– Есть, конечно, очень хорошая защита.
– Не такая хорошая, если ты смог к ней подключиться.
– Я и пентагоновскую взламывал, – скромно заметил компьютерный гений.
Настя с уважением посмотрела на Гарикова гостя. Некоторые ее знакомые, тоже не новорожденные в виртуальном пространстве, о пентагоновской даже и не мечтали. Алекс взгляд Насти истолковал правильно и окончательно расположился к этой необычной русской.
– Недавно закончились похороны Магнуса, – пояснил он, – я записал, если хочешь.
Настя от приглашения Бодлера не отказалась. Ощущение у нее было странное, но моральных вопросов в стиле «тварь ли я дрожащая или право имею?» задавать себе не стала. Приоритеты на этот момент у нее были совсем другими. Поместье де Вельтэнов было очень даже симпатичное. Не замок, конечно, но хороший господский дом, что-то вроде родовой усадьбы с большим трехэтажным центральным строением со стрельчатыми окнами и двумя башенками по сторонам. Явный стиль «новой готики», когда в начале XIX века победившая буржуазия заностальгировала и обратила свои взоры в прошлое. Средние века показались тогда романтичными: там были «прекрасные дамы», мужественные рыцари, вдохновенные монахи, загадочные алхимики и прочий мистический люд, не то что окружавший их рациональный и торговый XIX век, вот и понесла косая в щавель. Видимо, эта мода не обошла стороной и предков Вельтэна.
Кино на экране было немым, но по расстановке ролей она догадалась, кто был кем. Вельтэна хоронили в фамильном склепе. Прямо за гробом шла мать, представительная дама лет пятидесяти-шестидесяти в черном одеянии, в покрое которого явно чувствовался фирменный знак одного из парижских домов Высокой моды. Возраст определить было трудно, женщина была ухоженной, даже траур не оставил особого отпечатка на холеном лице с негромким макияжем. Отец держался в сторонке, пара скорее всего была разведена. Рядом шел младший брат Вельтэна. Он явно был в шоке, не стеснялся своих слез и судорожно сжимал край гроба, словно не желая отпускать того, к кому был так привязан. Дальше двигались все остальные – родственники, друзья и, смешавшись с толпой, Ника, подруга Вельтэна. Ее почему-то не допустили в первый ряд. Она была бледной, под глазами прочно залегли черные круги, но выражение лица было решительным и даже каким-то отчаянным.
Насте стало слегка не по себе, медленное, наполненное печальным смыслом действо разворачивалось перед ее глазами. Отсутствие звука и почти черно-белые тона придавали ему какой-то особо зловещий оттенок. Она стала прокручивать. Тем более внутри склепа камер не было и смотреть дальше было незачем. Правда, через какое-то время, обстановка изменилась. Бодлер, по всей видимости, переключился на камеры внутреннего наблюдения. «Безопасность в доме Вельтэнов была на высоте», – хмыкнула она про себя. И на этот раз в центре действия был огромный салон, в котором остались только самые близкие. Они сидели полукругом, и прямо перед ними помещался один, одетый с иголочки мужчина. Он читал какой-то документ. Лица окружающих были напряженными. В один момент с места вскочила мать, вмиг потерявшая весь свой лоск. Она обратила свое лицо к сидевшей тут же Нике и начала что-то говорить. Ника отвечала, и по лицам было заметно, что этот разговор был чем угодно, но только не обменом любезностями. Затем в разговор вмешался отец, заспоривший и с матерью, и с Никой. Наконец, вскочил брат и явно закричал на всех окружающих. Следом юноша выскочил из комнаты, но спор на этом не закончился. Мать даже схватила Нику за руку, та руку выдернула, но не отодвинулась, с вызовом поднимая лицо. Элегантно одетый мужчина в разговор не вмешивался, просто сидел, почти не двигаясь и наблюдая за сварой. Правда, спокойствие его было показным, желваки ходили ходуном, а руки нервно теребили уголок конверта.
– Завещание читают, – сообразил Бодлер.
– Тебе известно его содержание?
– Откуда? – пожал плечами компьютерный взломщик.
– В самом деле? – лукаво заглянула в старательно отводимые глаза напротив Настя.
– Я же не нотариус.
– Как ни странно, но я тебе не верю, – улыбнулась она.
– Ну, так, в общих чертах, – протянул хакер.
– И они какие, эти общие черты?
– Большую часть своего состояния Вельтэн поделил между Никой и братом, а родителям – шиш.
– Давай-ка поподробнее, и не тяни, рассказывай все как на духу.
– Как? – не понял Бодлер дословно переведенное на французский русское выражение.
– Как на исповеди, и не тяни волынку.
Бодлер вздохнул и с видом невинной жертвы женского насилия начал. Правда, чем больше он говорил, тем сильнее ему нравилось посвящать Настю в подробности жизни Эдуарда де Вельтэна. Родители Магнуса развелись достаточно давно. Развод был логичным, отец с матерью жили как кошка с собакой, но общие интересы продержали семью на плаву около пятнадцати лет. Дело кончилось громким выяснением обстоятельств и не менее громким разделом имущества. Суд да дело, но только эта история изрядно разочаровала деда Магнуса по отцовской линии – Пьера де Вельтэна. Дед был человеком богатым, в свое время владел «унитазным», как выразился Бодлер, предприятием, иначе говоря, заводом по производству фаянса. Но его единственный сын, отец Магнуса, семейное дело продолжать отказался. Пьер де Вельтэн вида не показал, завод продал международному концерну, но обиду затаил. Поэтому после собственной смерти завещал свое немалое состояние внукам: Эдуарду и его брату Роберту, а собственному сынуле показал кукиш с того света. Получается, что Магнус был человеком богатым, и разочарование родителей понять было можно. Тем более, согласно бодлеровским сведениям, денежное состояние непосредственных предков Бодлера было стеснительным. Жить оба привыкли на широкую ногу и основательно залезли в долги. Источником подобной осведомленности Настя интересоваться не стала. И без объяснений Бодлера все было понятно. Зато ей стало известно следующее: у четырех участников только что просмотренной черно-белой пантомимы был повод избавиться от Магнуса. Вывод был, несомненно, циничным, любой нормальный человек тут же возразил бы моей героине, что мать и отец потеряли сына, брат брата, а Ника возлюбленного. А сводить все к деньгам аморально и бесчувственно. В другой ситуации Настя, несомненно, согласилась бы с этим нормальным человеком, но на данный момент ее интересовала не мораль, а жертва недавно совершенного преступления. И любая гипотеза заслуживала более подробного изучения.
Ноябрь 1147 года, аббатство Клюни, владения Французской короны
Санитарный брат закончил с омовением тела бродяги и с удивлением покачал своей круглой головой. Погибший явно совсем недавно начал вести подобный образ жизни. По всей видимости, раньше он не бедствовал и принадлежал если и не к высшему, то к торговому или ученому сословию. Что же такого произошло в жизни этого человека? Впрочем, на все воля Божья, жизнь человеческая была чередой подъемов и падений, и каждый приходил в этот мир нагим и нагим уходил из него, кому, как не Бернару, это было известно. Санитарный брат продолжил омовение. Однако мысли о странностях судьбы умершего не покидали любопытного инфирмариуса. Так повелось в монастыре, что Бернар был не только санитарным братом. За ним закрепилась слава человека, умеющего распутать любую запутанную историю. Ведь кто, как не он, смог вывести на чистую воду похитителей драгоценного ларца, подаренного монастырю матерью герцога Бургундского. Затем к послужному списку Бернара прибавилось расследование гибели одного из монахов монастыря, в которой обвинили разбойников, но виновным оказался торговец из соседнего городка. Инфирмариус Клюнийского братства привык не только задавать вопросы, но и находить на них ответы, какими бы трудными они ни были. Хотя на данный момент времени на размышления у Бернара не осталось. Надо было возвращаться в лазарет. На обратном пути Бернара окликнул кантор Гонориус, высокий, худой, как палка, юноша, младший сын одного из вассалов Сайвойского короля. Гонориус давным-давно смирился, что единственной жизненной дорогой, предоставленной ему судьбой, было монашество. Нужно сказать, что у этого выбора были многочисленные преимущества. Воин из Гонориуса был никакой, зато у него был великолепный голос, бархатный, хватающий за душу, и хороший музыкальный слух. Поэтому стоило молодому послушнику запеть, как он сразу снискал всеобщее уважение. И неудивительно, что уже через несколько лет после пострига он занял место брата, отвечающего за монашеские песнопения. Но последнее время Гонориуса стали беспокоить боли в горле, и кантор не раз обращался к Бернару за помощью. Главной его драгоценностью был голос, и потерять его было настоящей катастрофой для молодого человека. Вот и на этот раз он стал подробно выспрашивать санитарного брата, какие снадобья могут ему помочь. Бернар пообещал приготовить Гонориусу найденный им недавно в одном из старинных лечебников рецепт из липового меда, мальвы, аниса и гвоздичного дерева. Успокоенный Гонориус с облегчением произнес:
– Благодаря Господу я могу рассчитывать на твою помощь, а то все так не вовремя! – всплеснул он руками с несколько театральным жестом отчаяния.
– Что – болезнь? – переспросил Бернар.
– Конечно, я так волнуюсь, как бы не ударить в грязь лицом перед такими серьезными гостями!
– Какими?
– Перед Гийомом Ожье, конечно!
– Важная птица, особенно теолог, – кивнул Бернар.
– Еще какая важная! – вырвалось у Гонориуса.
– А цель их приезда тебе известна?
– Древние тонарии.
– Певческие книги?
– Вот именно, – подтвердил кантор и с воодушевлением добавил: – Поразительно, не правда ли?
– Чего же такого в этом удивительного?
– Ими давным-давно ни одна живая душа не интересовалась, и вдруг меня просят петь по ним, как в древние времена.
– Ты способен расшифровать их?
– Способен, брат мой, еще как способен, – горделиво произнес юноша, – меня этому научил в свое время брат Одилон.
Бернар кивнул: брат Одилон, один из трех старцев, покорно ожидавших смерти в его лазарете, был известным всему христианскому миру знатоком древних песнопений.
– Пусть Господь поможет тебе, и не волнуйся, о боли в горле ты забудешь уже через пару дней.
Успокоенный и воодушевленный, Гонориус поспешил в часовню Св. Альбана, где обычно занимался пением. Тем более на сегодня и на последующие дни его освободили от всякой хозяйственной работы, чтобы он мог сосредоточиться на своей главной обязанности. Бернар поспешил в лавариум, ему срочно нужны были свежие повязки. До капитула оставалось не так уж много времени, а дел было невпроворот.
Капитул начался по заведенному порядку. После молитвы приор Бенедикт нудным голосом затянул чтение. На этот раз он выбрал обвинительное пророчество Исайи. Но весь его пыл не производил никакого впечатления на аббата. После брат-келарь Филомел, главный администратор и эконом монастыря, привлек внимание монахов к двум вопросам: проблеме взимания дорожной пошлины с прилегающей к монастырю дороги и необходимости покупки мельницы. Завязался спор между келарем и вездесущим приором, для которого покупка мельницы вовсе не была приоритетом. Зато он обвинил брата Филомела, что тот отказал ему в покупке редкой рукописи жития святого Бенедикта. Келарь спокойно изложил свои аргументы, говоря о том, что мельница им на данный момент важнее. А житие святого покровителя приора (на этом было сделано многозначительное ударение) они могут купить, если хорошо организуют сбор дорожной пошлины. Бернар внутренне усмехнулся, отдав должное хитрости келаря. Но аббат слушал рассеянно, пообещав спорщикам подумать и решить. После наступил черед провинившихся братьев каяться. На этот раз досталось брату Иосифу, заснувшему на утренней мессе. Но и на этот раз аббат ни на что не реагировал. Петр Достопочтенный был погружен в свои думы, и как ни витийствовал приор, призывая всяческие кары на голову Иосифа, аббат только махнул рукой, пожурил провинившегося и наказание объявил самое легкое. Было явно видно, что аббат был не в своей тарелке. Тревожные вести или проблемы внутри монастыря? Ответа на этот вопрос у Бернара не было. На его взгляд, в монастыре все шло своим чередом. Утренняя месса сменялась трудами, за полуденными молитвами следовала трапеза. Поля дали богатый урожай, вино удалось на славу, не прерывался дружный поток паломников и дарителей. Собор рос не по дням, а по часам, превосходя красотой и размерами все существующие обители Господа на земле. А то, что происходило за стенами монастыря, волновало его гораздо меньше. Задумавшегося санитарного брата нагнал брат Иосиф. Его побитое оспой лицо светилось от облегчения, даже ногу приволакивал меньше.
– Слава Господу, сегодня аббату было не до меня! – радостно произнес он.
– Это точно, – согласился Бернар, прекрасно знавший, что заснувших на мессе монахов обычно ожидало гораздо более строгое наказание, чем три дня на хлебе и воде. Иосиф явно легко отделался.
– Тебя что-то беспокоит? – От внимательного глаза Иосифа ничего не укроешь.
– Нет, как с утра мигрень разыгралась, так никакого спасу нет, – отмахнулся Бернар, посвящать любопытного монаха в свои мысли он не собирался.
Его собеседник доверительно затараторил:
– Всем известно, дорогой брат, что от мигрени нет лучшего средства, чем вода в святом ручье в среду на Страстной неделе. Ее надо почерпнуть новой посудой, ни разу не бывшей в употреблении, когда колокола звонят вечерню, потом до заутрени перекрестить воду трижды и облиться этой водой с головы до ног. И мигрень снимет как рукой!
– Это суеверия, – проворчал Бернар, он считал себя человеком просвещенным и в подобную ерунду не верил. Он попытался было продолжить свою дорогу, но от Иосифа так просто не отвяжешься.
– Зато нашего аббата точно что-то беспокоит! – доверительно прошептал он.
– И ты знаешь, что? – На этот раз санитарный брат никуда не торопился.
– Не что, а кто! – торжествующе произнес монах. – Наши гости, теолог с учеником.
– Опять подслушивал, – улыбнулся Бернар, – поймают тебя, месяц будешь на хлебе и воде сидеть, а то и розог попробуешь!
– Никого я не подслушивал! – возмутился Иосиф. – Да только они так громко говорили, что любой имеющий уши услышит!
«Твои уши шорох летучей мыши различат!» – подумал про себя Бернар, но вслух произнес другое:
– Я ни в чем не обвиняю тебя, брат. И почему наши гости беспокоят аббата?
– Потому что они явились за одной магической книгой. Аббат им сказал, что книга та не существует, только Ожье с учеником не поверили!
– Книгой? Какой? Брат Гонориус мне говорил о тонариях, – удивленно переспросил Бернар.
– Тонарии – это так, для отвода глаз! Что в них, этих певческих книгах, может быть такого таинственного: Ut queant laxis (нота «до»), Resonate fibris (нота «ре»)… – презрительно отмахнулся рукой Иосиф, продемонстрировав знание музыкальной грамоты. – Точно я не услышал, да только у меня своя идея есть! Наверняка что-то вроде «Вечного Евангелия»!
Бернар покачал головой. О «Вечном Евангелии» слышал отрывками и не всегда верил услышанному. О нем рассказывали монахи шепотом и оглядываясь. Если ненароком услышат, могли обвинить и в ереси. Нахлынули воспоминания. В первый раз о «Вечном Евангелии» он услышал от своего наставника, брата Иоанна. Тогда Бернар был молод, горяч, наивен и самоуверен. Молодому послушнику казалось, что мир прост и черно-бел, добро легко отличить от зла, а хорошего человека от плохого, истинного христианина от еретика. Вся правда-истина была для него рассказана в Евангелиях, и достаточно было следовать Новому Завету, чтобы после смерти оказаться в раю. Брат же Иоанн был глубоким стариком и в один день в ответ на самонадеянные рассуждения Бернара загадочно произнес, что не всякий текст может быть понятен читающему. «Возьми Евангелия, мой юный брат, ты думаешь, в них заключается последняя истина?» Тогда Бернар только застыл в испуге. Неужели старый и уважаемый монах был еретиком? Иоанн посмотрел на молодого послушника и только улыбнулся, словно прочитав его мысли:
– Ты боишься, Бернар?
Тот не знал, что ответить.
– А ты не бойся, не страшись думать! Нет никакого преступления в том, чтобы ставить под сомнение все известное. Сам Господь наш, Иисус Христос, сомневался.
– Нам всегда говорили, что Евангелие – это последнее послание перед Страшным судом.
– Нет, мой брат, Новый Завет – это всего лишь вступление к настоящему Божественному посланию. Он написан тем языком, который может понять человек, живущий в нашем мире. Иначе и быть не может, Господь мог поведать только то, что мы могли понять, брат мой.
Иоанн тогда остановился и замолчал. Слова его непонятной, но чудесной музыкой звучали в голове Бернара. С одной стороны, ему было страшно, а с другой – все это увлекало и тянуло в неведомую даль.
– И в мире есть другое, «Вечное Евангелие», – продолжил тихим голосом Иоанн, – повествующее о высших истинах, но понять его могут только особые, посвященные в тайну люди. Церковное предание учит, что Писания даны были Святым Духом и имеют не только открытый, ясный большинству смысл, но и другой, скрытый, и постигнуть его сможет только тот, кому подается благодать Святого Духа в слове премудрости и знания. Спаситель не хотел, чтобы люди недостойные, злые или завистливые знали тайны и поэтому все говорил в притчах. Спасение не может быть уделом каждого.
«Истинное спасение не может быть уделом каждого!» – повторил про себя Бернар. Сейчас эти слова обрели в его голове новый, непонятый ранее смысл. Тем временем Иосиф дернул его за рукав. Оказывается, любопытный монах уже перескочил на другую тему:
– И еще одно: из их слов я понял, что бродягу, убитого в лесу, они знают и его смерть их беспокоит еще больше! – с этими словами Иосиф развернулся и заковылял в сторону, и только в этот момент Бернар вспомнил, что так и не спросил, а кто же был собеседником аббата.
