Когда он снова просыпается, в комнате светло.

Почти восемь утра.

Он садится в постели, чувствуя себя разбитым физически и душевно.

Сегодня он должен что-то сделать.

Когда видит на старинном кафельном полу кухни новые мышиные какашки, он испытывает тягостное чувство и решает, что съездит в аббатство в Помпозе. Когда он разбирал вчера один из ящиков, ему попались старые билеты в аббатство – он был там много лет назад с Аланом и его женой, вспоминает он, когда те гостили у него, – и решает, что хочет увидеть это место снова. Он мало что помнит о нем. Средневековый монастырь у моря, к северу от Равенны.

В любом случае не так уж важно, что это за место. Он должен что-то сделать, выбраться куда-то. Почти все равно, куда именно.

Дорога займет где-то час, думает он. Он приедет, скажем, в одиннадцать, посмотрит аббатство, если будет на что смотреть. Пообедает, пожалуй. Он как будто помнит, там было одно заведение. И поедет домой. Остановится в Ардженте купить кое-чего. А дома выпьет чаю и почитает час-другой «Лунатиков»

Кларка.

За окнами висит морозный туман. Море морозных испарений, разливающееся по этой пойме каждую зиму. В такие дни он испытывает прямо-таки физическое отвращение к холоду. Старая система отопления в доме работает плохо – в высоких комнатах едва тепло, – и мысль о том, чтобы покинуть это тепло, наполняет его тревогой. К тому же вести машину в таком тумане значит нарываться на неприятности.

Он медленно поднимается по лестнице и, зайдя в ванную комнату, начинает наполнять ванну горячей водой, от которой поднимается пар. Он примет горячую ванну и тогда посмотрит на свое самочувствие. Он глотает таблетки, разноцветную мешанину в горсти. Затем перелезает через высокий край ванны и погружается в горячую воду. Он лежит в полудреме в обжигающе горячей воде. И чувствует, как расслабляются суставы.

После, когда он бреется, в окно светит солнце. Туман уходит.

Он одевается тепло. Два джемпера. Самые толстые носки.

Деревья вдоль частных владений – этакое ветрозащитное ограждение – почти голые. Кусты и прочие садовые насаждения выглядят бурыми и мертвыми, хотя трава еще зеленая. Он открывает гараж. Темно-синий «фольксваген-пассат»-универсал. Британской сборки, теперь с итальянскими номерами.

Мысль о вождении машины заставляет его нервничать. Он садится за руль с неуютным чувством, что водитель из него неважный.

Теперь, когда туман рассеялся, все кажется непривычно четким. Голые тополя в белой изморози вдоль дороги, бросают на нее легкие тени.

Он едет чересчур медленно, сам того не сознавая. Другие водители обгоняют его – их уже целая очередь.

Он уже проехал Ардженту и повернул к Сан-Бьяджо, на дорогу, ведущую в лагуну, длинную прямую дорогу через равнинные фермерские земли. В этом пейзаже нет ничего, что пробуждало бы любовь. Изначально они хотели купить что-нибудь в Тоскане. Это было двадцать пять лет назад, когда Корделия оставила родительский дом. Что-нибудь в Тоскане. Однако выяснилось, что Тоскана гораздо дороже, чем они предполагали. Так что вместо того, чтобы довольствоваться каким-нибудь зачуханным домиком из тех, что им показывали в Кьянти, они решили расширить область поисков, и по мере того, как они двигались все дальше от Флоренции, дома, которые им показывали, начинали все больше походить на то, что они искали, – основательную элегантную виллу с прилегающим акром сформировавшегося, уединенного сада. Вот чего они хотели и в итоге получили. Чего они не учли, так это самого местоположения – совсем на другой стороне полуострова, в такой местности, где они не видели для себя совершенно ничего примечательного. Посреди этой отчаянно плоской равнины. (Когда в 1970-е, будучи в должности заместителя главы миссии в посольстве в Риме, он принял участие в одном мероприятии в Сан-Марино и, взойдя вместе с музыкантами и ряжеными на вершину горы, увидел всю эту местность оттуда, равнину, простирающуюся на север, он содрогнулся.) Просто им уж очень понравился сам дом. Его изысканный, почти аристократический облик. Хотя не без некоторой вычурности. Так что, купив его, они поначалу задумались, не совершили ли ошибку. Но постепенно они примирились с этой местностью и даже начали испытывать к ней что-то, похожее на любовь. Вы ведь привыкаете любить то, что рядом с вами, а не где-то там. А иначе как жить?

Солнце освещает поля по обе стороны дороги и внезапно возникающие тихие водоемы. И хотя обогрев в машине не включен, ему становится жарко в пальто, и он останавливается, чтобы снять его – на сонной бензоколонке «Тамойл», без персонала, как здесь принято. За ней тянется земляная дорожка, уводящая в пустые поля, и оросительные канавы, сейчас подмерзшие. Тишина, не считая проезжающих время от времени машин.

Лагуна, когда он добирается до нее, сияет точно лист металла. Дальше он едет по Страда-провинциале-58, петляющей в тишине через болотистую дельту реки По. Вождение приятно расслабляет его. В салоне «Пассата» тепло и комфортно. И нет напирающей сзади очереди – все в его распоряжении, пока он не въезжает на Страда-статале-309 – магистраль, идущую вдоль моря, – и плетется позади грузовика, не рискуя обгонять его. Грузовик покачивается под напором ветра, налетающего со стороны моря, хотя самого моря не видно, только указатели, сообщающие через небольшие интервалы об общественных пляжах – пляж такой, пляж другой. Лидо-делле-Национи. Лидо-ди-Волано.

Он чуть не пропускает поворот. Видит кампанилу и внезапно понимает, что уже приехал, сразу включает поворотники и поворачивает. Время, пока он ехал, пролетело так быстро. Кажется, ему еще ехать и ехать. А он уже здесь.

Все такое незнакомое. Если он и был здесь раньше – а он был, – то все забыл. Дорожка, почти тропинка, петляющая от Страда-статале-309, сначала как будто уводит его не туда, прочь от высокой кампанилы, вздымающейся над деревьями, а затем поворачивает и ведет его мимо полей, простирающихся до горизонта, к маленькому озеру, мимо мусорных контейнеров у стены и парковочных мест на щебенке.

Большинство мест свободно, он паркует машину. Холодный воздух хватает его за лицо, едва он открыл дверцу. И заметно воняет собачьим дерьмом. И тут же табличка, предупреждающая, к его удивлению, об опасности воровства. Он оглядывается – кругом никого, тишина. Слышно только отдаленное движение машин по Страда-статале-309. Воры? Только не сейчас. В любом случае в его машине нет ничего интересного для воров. Он надевает шарф и закрывает машину.

До кампанилы несколько сотен метров. Она просматривается за голыми деревьями. Он направляется к ней, но что-то будто давит на него, какое-то чувство бессмысленности, никчемности. Он ощущает усталость и холод, да и не так уж ему хочется осматривать эту кампанилу. Теперь, когда он здесь, идет к ней по выбеленной морозом щебенке, стараясь шагать поживее, чтобы согреться. В самом деле – не на что тут смотреть. Кругом жидко разбросанный парк. Он проходит мимо двух совсем скромных кафе с пустыми террасами, стоящих вдоль дороги, ведущей к кампаниле. Кажется, только одно из них открыто, по крайней мере, так сообщает табличка. И тут он думает, что, может быть, аббатство и закрыто в этот будний день в такое время года.

Тем не менее оно открыто.

Было бы на что смотреть.

Осмотрев аббатство, он заходит в это кафе. Очень простое место – совсем не похоже на то, где они ели тогда с Аланом и его женой много лет назад. В зале игровой автомат с мигающими лампочками. Старые постеры на стенах. На полках пыльные бутылки с вином на продажу. Он садится за маленький столик. Официант кладет перед ним бумажную салфетку под приборы и дает ему ламинированное меню. Кроме него в кафе только пара средних лет, они разговаривают вполголоса. Должно быть, немцы. Он быстро проглядывает меню. Он не очень голоден. Он хочет чего-то горячего. И заказывает суп.

Аббатство он осматривал не больше получаса – ряд низких кирпичных строений, очень простых, с маленькими окошками. Несколько скромных панелей резного белого мрамора. Внутри в основном просто пустые комнаты. И дворик с квадратом газона и колодцем посередине. По-своему выразительные картины. Вполне можно было представить здешний жизненный уклад тысячелетней давности, тогдашнее мироощущение. Одна сторона дворика была ограничена церковной стеной. Весь интерьер церкви заполняла настенная роспись и статуи. Он провел там какое-то время, рассматривая с интересом историка настенную роспись, изображавшую странные и часто жестокие сцены. Человек на костре. Обнаженные женщины. Дьявол с огромной овальной пастью, в которой корчились люди.

Насмотревшись всего этого, он вышел из церкви. Низкое зимнее солнце освещало глубокую паперть. В стенах имелись мраморные таблички, посвященные знаменитым покойникам. Их он тоже осмотрел, неспешно, спокойно. Надписи были, очевидно, на латыни, которую он учил очень давно. Он еще что-то помнит и порой способен сложить фразу-другую, и в одной из надписей он увидел пять слов, которые заставили его остановиться в задумчивости. Всего одно предложение на латыни, на каменной пластине, в память о каком-то человеке, умершем много столетий назад.

Официант ставит перед ним горячий суп и кладет несколько хлебных палочек, завернутых в бумагу.

– Grazie, – говорит он.

– Prego, – отвечает официант, удаляясь.

Немцы за другим столиком развернули карту северо-восточной Италии. Склонившись над ней, они тихо о чем-то говорят.

Официант тоже с кем-то говорит, хотя никого больше не видно. Он снова что-то произносит резким тоном. А затем откуда-то выходит маленькая девочка и, подойдя к одному из пустых столиков, садится. Ей должно быть… лет семь? Она сидит за столиком и смотрит в окно, ее ноги покачиваются над полом.

Тони ест свой суп – minestra di fagioli. Зеленые капустные листья плавают в нем и крупная, жирная фасоль.

Девочка, продолжая смотреть в окно, за которым тихий зимний день, начинает что-то шепеляво напевать мягким голоском.

Пока ест суп, он пытается разобрать слова песни. Она поет ее уже по второму разу.

– Gennaio nevicato, – поет она, губы ее едва шевелятся.

В январе идет снег.

– Febbraio, mascherato.

Февраль носит маску.

– Marzo, pazzerello.

Март безумен.

– Aprile, ancor più bello.

Апрель еще чудесней.

– Maggio, frutti e fiori. Giugno, vado al mare.

Май, фрукты и цветы. Июнь, идем на море.

– Luglio e Agosto, la scuola non conosco.

Июль и август, школа забыта… Никакой школы.

– Settembre, la vendemmia. Ottobre, con la nebbia.

Сентябрь… э-э… урожай. Октябрь, туманный.

– Novembre, un golf in piú. Dicembre con Gesù.

Ноябрь, еще один джемпер. Декабрь, Иисус.

Закончив петь, она вытирает нос тыльной стороной руки. У нее золотисто-каштановые волосы и бледная кожа. Она замечает, что он смотрит на нее. Глаза у нее зеленоватые.

Он улыбается.

– Милая песенка, – говорит он ей по-итальянски.

– Я выучила ее в школе, – произносит она.

– Правда?

– Да.

– Что ж. – Он, не зная, что еще сказать, добавляет: – Молодчина.

Она пожимает плечами и начинает петь снова, глядя в окно, вероятно, ей больше нечем заняться.

– Gennaio nevicato. Febbraio, mascherato…

Немцы оплачивают счет.

Они уходят, а официант начинает вытирать после них стол.

– Un caffè, – говорит ему Тони, когда он проходит мимо с тарелками.

Официант кивает, давая понять, что заказ принят. Его дочка – если она ему дочка – все так же поет.

– Novembre, un golf in più. Dicembre con Gesù.

И тут неожиданно возвращаются немцы, очевидно, крайне возбужденные.

Официант занят с кофемашиной, колотит по ней ладонью.

– Polizei! – выкрикивает немец. – Polizei!

Официант продолжает заниматься своим делом. Он только поворачивает голову, а мужчина что-то говорит по-немецки, чего официант, похоже, не понимает.

Немец пробует перейти на английский.

– Пожалуйста, вы должны вызвать полицию, – просит он.

– Вы должны вызвать полицию, – повторяет его жена с безумными глазами.

Официант спрашивает на итальянском:

– Полицию? Зачем?

– Вы должны вызвать их, – говорит немец на английском. – Наша машина… Кто-то сделал…

И он рубит воздух кулаком.

– Кто-то повредил вашу машину? – спрашивает официант на итальянском. И похоже, он ничуть не удивлен.

– Да, да, – говорит немец по-английски. – Вы должны вызвать полицию.

– Хорошо, – кивает официант без особого энтузиазма. – Сейчас вызову полицию.

Но прежде он подает Тони заказанный эспрессо – Тони это приятно, хотя немцев это выводит из себя, особенно женщину, которая поворачивается к двери и демонстративно вздыхает. Официант неспешно возвращается к бару и берет трубку, закрепленную на стене, рядом с календарем, на котором видны фотографии сельскохозяйственной техники.

Тони внезапно посещает мысль, что его машина также под угрозой. И он говорит немцам, нервно топчущимся на месте.

– Можно спросить вас, где вы припарковались?

Немец смотрит на него без признаков понимания. Но затем отвечает, жестикулируя:

– Вон там, рядом с маленьким озером.

– О, – говорит Тони, – я тоже там припарковался.

Немец только пожимает плечами, давая понять, что у него есть дела поважней, чем думать о том, кто где припарковался, и поворачивается к официанту, который что-то говорит по телефону. Тони разобрал слова: «Еще один».

Когда официант вешает трубку, Тони уже стоит перед ним с купюрой в десять евро.

Опасаясь худшего, он выходит из кафе и направляется к озеру, туда, где припарковал машину, и снова чувствует запах собачьего дерьма. То предупреждение о ворах… Не следовало им пренебрегать. Вот показался его «пассат», и он ускоряет шаг. На первый взгляд все в порядке. Да, все в порядке. Неподалеку он видит «опель»-универсал с разбитым стеклом. Бедные немцы. Наверное, приехали на выходные – и вот вляпались. Когда он пытается выехать назад на главную дорогу, ему навстречу движется полиция. Возможно, ему стоило бы остаться и помочь немцам в разговоре с полицейскими, ведь они, похоже, не знают итальянского и им очень повезет, если кто-то из полицейских говорит по-английски. Здесь мало кто знает английский. Даже большинство летних туристов итальянцы. Что ж, разберутся как-нибудь. Он уже на переезде на Страда-статале-309. Нужно повернуть налево – он ждет, пока освободятся обе полосы. Он слышит, как тикает индикатор поворота, а машины все едут с двух сторон. Солнце, уже начиная садиться, светит прямо в глаза, и он опускает щиток. Отдаленные деревья тают в холодном желтоватом сиянии на горизонте. Машины все едут. Он барабанит указательными пальцами по черному пластику руля. Как это глупо. Он подавляет зевок. Слева приближается грузовик. С другой стороны, наконец, чисто. Грузовик еще довольно далеко. Однозначно, он сумеет проехать. Если не будет тянуть. Так не тяни. Давай же. Сейчас.