Припаркованный «мерс», знакомые тени.

Габор говорит:

– Я слышал, вы с Эммой сегодня осматривали достопримечательности?

Он еще спал, когда они вернулись с прогулки, и Балаж не знает, что именно Эмма рассказала ему. Но сам факт того, что она ему что-то рассказала, огорчает его.

И он отвечает уклончиво:

– Да, в общем…

– Вы ходили в восковой музей, – говорит Габор.

– Ну да. Правда, мы туда не попали.

Балаж пока не уверен, как Габор смотрит на это, поэтому старается говорить осторожно.

– Не попали, – говорит Габор. – Она мне сказала. Она сказала, вам бы пришлось стоять два часа или типа того.

– Больше, – произносит Балаж.

– Ты можешь получить билеты вне очереди, – говорит Габор.

– Да?

– Да.

Габор обхватил руль указательными пальцами и смотрит прямо перед собой, через широкое ветровое стекло, на длинную темную Мейфер-стрит.

– Я так сделал, когда пошел туда.

– Я этого не знал, – говорит Балаж.

– Так чем вы потом занимались? – спрашивает Габор.

В этом вопросе кроется какой-то подвох – если она рассказала ему про музей и про очередь, то Габор уж конечно спросил ее, и она рассказала ему, что́ они делали потом. Тогда зачем – пытается понять Балаж – он спрашивает его? Он что-то подозревает? Или ищет расхождения с рассказом Эммы?

– Да в общем, ничем, – говорит Балаж. – Прогулялись немного. Как у тебя… Как у тебя все прошло вечером?

Габор как будто не прочь сменить тему:

– Все прошло прекрасно. Тебе стоило пойти с нами.

– Я устал, – говорит Балаж извиняющимся тоном.

– Да ну?

Кажется, Габор ему не очень верит.

– Ну да.

– Я подумал, может, ты хочешь подъехать к Эмме, – говорит Габор с улыбкой, как бы шутя. – Особенно после того, как вы отправились вместе гулять.

– Ты о чем? – спрашивает Балаж.

– Значит, нет? – Габор продолжает улыбаться.

– Нет, – говорит Балаж.

Он чувствует, как лицо начинает гореть, выдавая его.

– Просто большинство парней рядом с Эммой, – говорит Габор, глядя на него лукаво, – пускают, на хрен, слюни. Понимаешь меня? А ты вроде ничего такого.

– Нет, – говорит Балаж.

Но этого, похоже, мало.

То, как Габор это сказал – «Ты вроде ничего такого», – словно требует разъяснений.

– Ты не гей случайно? – интересуется Габор так, словно уже раздумывал об этом с некоторых пор.

На секунду Балаж теряет дар речи от удивления. А затем отвечает:

– Нет.

– Ничего страшного, если ты гей, – говорит Габор.

– Нет, – упорствует Балаж, – я не гей. Я э… нет.

– Она просто не в твоем вкусе или что?

С выражением муки на лице Балаж произносит:

– Слушай… Я не знаю…

– Эй, да ладно, старик. Я к тебе в душу не лезу.

– Да, все путем.

– Она не в твоем вкусе, не в твоем вкусе, – повторяет Габор. – Ну и ладно.

Больше они почти не говорят.

Балаж отмечает, что на него находит что-то вроде депрессии. Словно буря, грозившая разразиться весь вечер в жуткой тишине прокуренной гостиной, вдруг навалилась на него беззвучным штормом отчаяния. Сидя в тени, он думает со стыдом и тоской о своей жизни, о своих делах, о своих убогих, мелких радостях.

Звонит телефон Габора.

Это она, и, очевидно, у нее проблемы.

– Хорошо, просто оставайся там, – говорит Габор. – Просто оставайся на месте. Мы будем через минуту.

Закончив разговор, он говорит:

– Нам опять нужно подняться к ней. Она закрылась в ванной комнате.

Безликое великолепие номера 425. Телевизор шумит. На постели, напоминающей неистово взбитый яичный белок, сидит голый человек. Около сорока, хлипкого сложения, длинная физиономия кажется еще длиннее из-за расползающейся лысины. Эммы не видно, но ее одежда – все, что она надевает для таких случаев, раскидана по полу. Так же, как и одежда голого человека. Он встает до странности неспешно, когда слышит, как они входят в номер.

– Вы кто? – спрашивает он.

– Где она? – спрашивает Габор.

– Там. – Голый указывает на дверь ванной, а затем возмущается: – Вы, блядь, кто такие?

– Присмотри за ним, – говорит Габор Балажу и, постучав в дверь ванной, кричит: – Эй, это я!

Дверь приоткрывается, и он исчезает за ней.

В ярко освещенной комнате Балаж стоит лицом к лицу с голым человеком, их разделяет не более метра. Этого типа как будто совсем не смущает нагота. Он громко сопит:

– Я с ней не закончил, ясно?

Балаж стоит молча и, похоже, выглядит так, словно не понял сказанного, потому голый спрашивает:

– Ты по-английски говоришь, горилла ебучая? Я не закончил. Так почему бы тебе и твоему дружку не убраться отсюда?

Балаж по-прежнему молчит, а голый продолжает:

– Думаешь, я ударил ее? Я ее не бил. – Он бросает слова в невозмутимое лицо Балажа. – Я только сказал, что она шлюха, это так и есть. Я ей сказал все как есть. Эй, горилла, макака ебаная! Я с тобой…

Свист удара.

Звук такой, точно собачьи челюсти вгрызлись в свиной хрящ – нос разбит и наполняется кровью.

Голый пятится к кровати, и вид у него неважный. Кровь растекается по губам и подбородку.

– Она в порядке, – говорит Габор, открывая дверь ванной. – Какого хера…

Голый на коленях, закрыл лицо руками, кровь течет между пальцев и капает на пушистый ковер.

Балаж выходит из номера. В коридоре все спокойно, словно ничего и не случилось. Клокочущий адреналин мешает ему найти служебную лестницу, и он спускается в стеклянном лифте. Дверцы раздвигаются, и он выходит в холл, в глазах у него рябит от яркого света. Мерцающее облако вокруг канделябра. Кровь на его кулаке, влажная минуту назад, теперь подсохла, и он чувствует, как дрожит его рука. Плавный поворот вращающейся двери – и тишина холла сменяется звуками ночи – прерывистый шум дорожного движения по улице, такси подъезжает ко входу в отель.

Балаж шагает дальше. Он идет по улице, в дробящемся свете фар отбрасывая на асфальт три тени. То и дело мимо него проезжают машины. Он ни о чем не думает, только чувствует прохладный воздух на своем лице.

Постепенно он начинает замечать окружающее: деревья, их листья колышутся темно-зеленой массой в свете фонарей. На другой стороне улицы темнота – там, должно быть, парк. На автобусной остановке люди.

Он останавливается перед темной витриной автосалона «БМВ» и думает, что ему теперь делать. В голове понемногу проясняются малоприятные детали инцидента, и Балаж закуривает «Парк-лейн». Он не вполне уверен, что, собственно, произошло. Он ударил того человека один раз как минимум, это он помнит. Судя по тому, как подрагивала и саднила его рука, удар был сильный. Вероятно, он сломал ему нос. Глядя сквозь стекло на призрачные, набычившиеся «БМВ», он говорит себе, что тот человек не станет заявлять в полицию. Хотя бы потому, что у него было обручальное кольцо – Балаж это заметил. Ему придется что-то соврать жене насчет разбитой физиономии, но он бы соврал ей в любом случае.

Балаж снова идет. Теперь он вспоминает, как Габор закричал на него, появившись из ванной, и, увидев человека в крови на ковре, продолжал что-то кричать, даже когда Балаж вышел в коридор. Габор такого явно не ожидал. А Эмма… Он был уверен, что успел увидеть ее на пороге ванной, обернутую в полотенце, и она резко вскрикнула…

Балаж на секунду задумывается, не лучше ли ему сразу свалить из Лондона – быстрей в аэропорт – и домой, в одиночку. Но у него нет при себе паспорта. Все на той квартире. Нет, он еще пройдется, пока не уляжется адреналин. А потом встретит проблему, какой бы она ни была, лицом к лицу.

Однако, когда спустя какое-то время он находит переулок, в котором они парковались, он не видит там «мерседеса».

Он не знает, как добраться от отеля до дома, кроме как на метро, но оно откроется только через несколько часов. В четыре утра он в районе Найтсбриджа, рассматривает витрины «Хэрродса». Еще через полчаса он шагает по Итон-сквер. В пять, провожаемый взглядом полицейского, он проходит мимо Букингемского дворца. Уже светло как днем, солнце встало, и он ожидает открытия метро на станции «Грин-парк».

Час спустя он видит Габора в прокуренной гостиной их квартиры, тот говорит по телефону. Беседует он, очевидно, с Золи.

Пока говорит, на Балажа он внимания не обращает. Балаж стоит и ждет, пока Габор закончит, но затем тот тихо говорит в трубку:

– Да, он здесь. Только что вернулся. – Через минуту он кладет трубку и сообщает: – Золи рвет и мечет.

– Мне жаль.

– Ты знаешь, кому ты разбил нос?

Балаж молча качает головой.

– Какого хера ты творишь? – кричит Габор.

– Мне жаль, – повторяет Балаж, опустив глаза.

– Ты совсем, что ли, блядь, охренел?

– Я думал… думал, он ударил ее, – говорит Балаж.

– Нет, он ее не ударил. Я сказал тебе, что она в порядке.

– Она в порядке? Так что там случилось? Почему она?..

– Ты хоть вообще представляешь, – спрашивает Габор, не обращая внимания на вопрос Балажа, – чего мне это стоило?

После долгого молчания Балаж уже готов опять сказать, что ему жаль, но тут Габора прорывает. Он говорит жутким полушепотом, вероятно потому, что Эмма спит в соседней комнате.

– Сперва мне пришлось разбираться с чуваком с разбитым носом, – говорит Габор, – который сидел на полу. Подавать ему полотенца, чтобы вытереть кровь, возиться с ним, как с инвалидом – это вообще было отвратно, чувак! Потом он начал говорить, что вызовет полицию. То есть он, блядь, прямо рассвирепел. Так что мне пришлось умасливать его, уверять, что полиция ни к чему, что ему лучше копов не привлекать. А он меня на хуй посылает, говорит, его не колышет, он все равно вызовет копов, и нас всех арестуют. И я очкую, что он так и сделает – он вообще не соображал, обдолбался кокаином, у него, видно, было сотрясение мозга или типа того. То есть он мог наделать глупостей, что-то, о чем сам потом пожалеет. И я говорю ему, что позвоню Золи и порешаю с ним, и чтобы он ничего не делал пока. И к тому же он еще шатается, на ногах не стоит, и не знает, где его телефон – его одежда и вещи повсюду раскиданы. Он же все еще голый, и когда пытается встать, начинает заваливаться. Я звоню Золи, ага, но он, конечно, спит, потому что это, блядь, середина ночи, и сперва не отвечает, но я все названиваю – и наконец он берет трубку, и он, похоже, уже понял, что у нас проблема, иначе я не стал бы звонить среди ночи, и мне приходится выкладывать ему, в чем дело, я должен сказать ему, что ты, блядь, разбил нос чуваку. А он говорит: «А что сделал этот чувак?» И я должен сказать ему, что чувак не сделал ничего, то есть по факту, ты просто разбил ему нос. А Золи просто не может, блядь, поверить, когда я говорю ему все это!

Вошедший в раж Габор прерывается, чтобы закурить сигарету, а потом продолжает:

– И тут он катит на меня за то, что я привлек тебя в это дело – как будто это я виноват в том, что случилось. И он говорит, что переломает тебе ноги и все такое. То есть он вполне серьезно говорил, и, наверное, он знает людей, которые могут сделать это. Короче, я ему говорю, что чувак грозит вызвать полицию. А он говорит, я не должен позволить ему это. И я спрашиваю: «Что ты, блядь, от меня хочешь? Чтобы я убил его?» А Золи отвечает: «Дай я с ним поговорю». И я говорю чуваку, с ним хочет говорить Золи, и передаю ему трубку. На чувака вообще страшно смотреть – то есть рожа распухла, как мяч, и вся лиловая, а нос – это вообще писец какой-то, просто месиво. Короче, он берет трубку и говорит с Золи, и он, блядь, сердитый как черт – орет, что сейчас вызовет полицию, пусть он даже в таком виде, но что мы все равно получим свое и сядем в тюрьму. Блядь, Золи полчаса, наверно, пришлось его успокаивать, и потом чувак дает мне трубку и говорит: Золи хочет мне что-то сказать. И Золи объясняет, что они договорились с чуваком, что он не станет звать полицию, если мы вернем ему деньги, и тут мне прямо полегчало, на хрен, что я все разрулил и он не вызовет полицию, так что я говорю Эмме: давай деньги, и даю их назад чуваку. Я себя чувствовал как обосранный.

Габор гасит бычок.

Балаж стоит все там же, у двери.

Габор говорит:

– Я ему говорю одеться и умыться и обещаю вернуться через десять минут. Беру Эмму, веду в машину, оставляю ее там и иду назад в комнату, где чувак уже оделся и смыл почти всю кровь с лица. В общем, он исчезает, а мне приходится убирать за ним комнату. Там ведь кровища повсюду.

Габор переводит дыхание – видно, история утомила его.

– Так что я звоню Джулии, и мы находим в каком-то шкафу типа пылесос для этого ковра, какую-то моечную машину, и она показывает, как ей пользоваться, и я должен чистить этот ковер.

Габор, чуть не плача, кричит на Балажа:

– Это тебе не пылесос, а хрен знает что! Я даже не понял толком, как он работает!

Он закуривает еще одну сигарету. Балаж, стоя на месте, тоже закуривает.

– То есть я тебя просто ненавидел, пока там возился, – говорит Габор. – Я, блядь, хотел тебя убить.

– Мне правда жаль, – повторяет Балаж.

– Куда ты, на хуй, ушел?

– Не знаю. Никуда.

Габор смотрит на него несколько секунд, будто не понимая, а потом говорит:

– Я не смогу заплатить тебе, без обид. То, что я собирался тебе заплатить за эту неделю. Нам пришлось отдать все деньги чуваку – это гораздо больше, чем я собирался тебе заплатить, ясно? Мы потеряли деньги по твоей вине, так что…

Хотя Балаж совсем не ожидал такого поворота, он просто пожимает плечами.

– Золи хочет, чтобы ты выплатил разницу, – продолжает Габор с нажимом. – Он хочет, чтобы ты нам выплатил ебучую разницу, и это почти миллион форинтов. Я сказал ему, ты не сможешь это выплатить, у тебя просто нет таких денег, а он сказал, что, может, ты предпочтешь, чтобы тебе переломали ноги. То есть он, мать твою, злой как черт. И Эмма тоже, – говорит Габор более спокойно, отводя взгляд.

– Правда? – спрашивает Балаж тихо, с удивлением.

– А как же! Ей пришлось трахаться с ним, – говорит Габор с расстановкой, – а ей даже не заплатили.

– Ну да.

– Так что да, она злится.

– Но она в порядке?

Габор пропускает вопрос мимо ушей.

– Слушай, – говорит он, – еще кое-что. Я думаю, ты должен теперь оставаться здесь в любом случае. Я сам обо всем позабочусь.

– В смысле?

– Я думаю, больше ты в этом не будешь участвовать. Короче, мы тебе теперь не платим, так что… Слушай, забудь. Я сам справлюсь. Ты свою работу сделал. Ясно?

Золи в тот день, естественно, не появляется, ведь денег у них нет, а к тому времени, когда он заходит на следующий день, он, похоже, уже остыл и просто игнорирует Балажа. Балаж лежит на диване с «Harry Potter és a Titkok Kamrája» и тоже игнорирует его. Уже не возникает разговора о ломании ног – только холодное пренебрежение, положенное тому, кто серьезно облажался.

И такую же холодность, как понял Балаж, проявляла к нему Эмма. Она, казалось, избегала его прошлым вечером. В гостиную она ни разу не зашла, и только случайно столкнувшись в ванной, они обменялись парой слов.

– Ой, извини, – сказала она, не глядя ему в глаза.

И Балаж, выглядывая из-за двери, сказал:

– Порядок. Я уже закончил.

Но он продолжал стоять в дверном проеме.

– Слушай, мне жаль, – сказал он.

Не поднимая глаз, она кивнула.

– Да ладно.

Вот и все – он отошел в сторону, а она вошла во влажную, затхлую ванную.

Через несколько часов они с Габором отправились в отель.

Габор заглянул в гостиную:

– Порядок, мы едем.

– Ага, – сказал Балаж. – Ясно.

Когда они ушли, он еще посидел какое-то время на месте. Задумчиво выкурил две сигареты, а потом накинул куртку и вышел на улицу. Вечернее небо было густо-синим, и его прорезали следы самолетов различной степени четкости – одни белые, другие, вероятно, находившиеся повыше, нежно-розовые. А внизу, там, где он шел, узкую улицу заполняли сумерки, серебря стекла припаркованных машин. Вокруг было тихо, и внутри он ощущал приятную пустоту – что-то, похожее на темные окна домов, мимо которых он шел, такую мирную пустоту. Тихие интерьеры. Никого нет дома.

Прошло меньше недели с тех пор, как он впервые прошелся по этой улице, от квартиры до магазинов, но этот маршрут уже казался ему до боли знакомым – чем-то таким, что известно ему вдоль и поперек и о чем ничего нового он уже не узнает.

А еще в «Курах-гриль» была девушка. Она всегда находилась там, принимая заказы, но только сейчас он по-настоящему заметил ее. И еще он обратил внимание, когда она принимала его заказ, что ее тихую улыбку, обращенную к нему, он видит уже не впервые. На шее у нее была цепочка с маленьким золотым крестиком, а из V-образного выреза футболки выглядывал кружевной краешек лифчика. Сидя за столиком, он смотрел, как она обслуживает очередного посетителя, как серьезно она держится, как ее рука сжимает ручку, записывая заказ. И ему захотелось узнать, как она смотрит на жизнь и всякое такое. У нее было приятное лицо, хотя сейчас она не улыбалась.