Все это так нелепо, особенно в первую ночь. Габор сидит на водительском месте с мрачным видом – он долго сидит неподвижно, откинув голову на кожаный подголовник, уставясь через ветровое стекло на тихую, богатую улицу, где они припарковались, или изучает татуировку с тибетским изречением на своем левом предплечье. Вопреки обыкновению, он молчит часами. Они в паре минут ходьбы от отеля на авеню Парк-лейн, в честь которой, как узнал Балаж, были названы дешевые сигареты, которые он курит.

Когда они только приехали, Золи кому-то позвонил. И через несколько минут к ним вышла молодая женщина, тоже венгерка, представившаяся Джулией и, похоже, работавшая в этом отеле. С ней ушли Золи и Эмма, и Габор сказал Балажу, что они двое будут ждать в припаркованном «мерсе», пока вернется Эмма.

Время тянется ужасно медленно, они почти все время сидят молча, и тишина летней ночи только усиливает дискомфорт.

Изредка они обмениваются пустыми замечаниями – к примеру, Габор спрашивает Балажа, впервые ли он в Лондоне. Балаж отвечает, что – да, впервые. Тогда Габор говорит, что ему не мешало бы ознакомиться с достопримечательностями. Когда же Балаж интересуется из вежливости, что́ ему стоит посмотреть, Габор теряется и после некоторых раздумий называет только музей мадам Тюссо.

– У них там восковые фигуры знаменитостей, – говорит он. – Ну, знаешь… – Он пытается вспомнить хотя бы одну знаменитость. – Месси, – вспоминает он, наконец. – Да мало ли. Эмма хочет увидеть это. В любом случае тебе там тоже стоит побывать.

– Ясно, да, – кивает задумчиво Балаж.

После этого они надолго погружаются в молчание, слышно только, как Габор постукивает пальцем по оплетке руля, и этот звук, похожий на медленно падающие капли, словно наполняет темный колодец тревоги, из которого через какое-то время загадочно возникает следующий вопрос Балажа – откуда Габор знает Золи.

– Золи?

Габор как будто удивлен, что Балажа это может интересовать, и мнется, как бы пытаясь вспомнить.

– Он друг одного друга, ну, знаешь… – Повисает еще одна долгая пауза, но потом Габор вдруг решает, что все же стоит объяснить: – Я встретил его, когда последний раз был в Лондоне. И он предложил что-нибудь замутить.

Она стучит в запотевшее стекло около пяти утра. На улице уже светло и довольно прохладно. Габор, проснувшись, открывает дверцу и без лишних слов впускает ее. И так же молча включает спутниковую навигацию. Затем включает двигатель и шумную обдувку стекол, и они выезжают на пустую улицу.

Прежде всего бросается в глаза ее усталость, которую только подчеркивает коротенькое платье и туфли на высоком каблуке. Она сразу снимает их и устраивается на заднем сиденье, подобрав под себя ноги. Мужчинам удалось поспать несколько часов, пока они ждали ее, удалось ли поспать ей, неизвестно. Судя по темным кругам под глазами – нет. И кроме того, она на взводе, словно что-то приняла.

– Все прошло нормально? – интересуется наконец Габор, когда они останавливаются на светофоре.

– Хм…

– Есть хочешь? – спрашивает он через пару минут.

– Не знаю, – говорит она. – Может быть.

– Тебе надо что-то поесть, – настаивает он.

– Хорошо.

Они останавливаются у «Макдоналдса» и посылают Балажа. Рядом с ней он не может не думать о том, как от него должно разить, – он не менял футболку уже сутки. Она хочет бигмак, большую порцию картошки-фри и диетическую колу.

– Спасибо, – говорит Эмма, когда он, вернувшись в машину, передает ей коричневый пакет.

Это первое слово, которое она сказала ему.

– Нет проблем, – отвечает он ей, хотя она, скорее всего, не услышала, поскольку Габор как раз включил двигатель.

Она просовывает соломинку в отверстие на крышке стаканчика и начинает пить.

Золи появляется после полудня, когда все они еще спят.

Габор выходит к нему заспанный и взъерошенный, в майке и трусах-боксерах, чтобы отдать его часть денег, и делает это в дальнем углу гостиной, где устроено некое подобие кухни. После этого Золи достает два холодных лагера, и когда они открывают их, спрашивает про Эмму. Ее не видно с самого утра – Балаж, во всяком случае, ее не видел, – как только они приехали, она исчезла в спальне.

Вскоре к ней присоединился Габор, оставив Балажа на диване, где ему пришлось вдавливать лицо в подушки, вдыхая букет ароматов, чтобы отгородиться от дневного света из окон и от звуков улицы, нечастых, но отлично слышных, – и заснуть. Примерно в десять утра, так и не сумев заснуть, он встал и пошел в душ, где мастурбировал, представляя Эмму в номере отеля, во всех мыслимых позах. Из него излилось огромное количество семени. Затем он вернулся на диван и, натянув футболку на глаза, все-таки заснул.

– Ну, все прошло нормально? – спрашивает Золи, отхлебнув пива.

– Ну, да, я думаю, – отвечает Габор заспанным голосом.

Они стоят у барной стойки, отделанной под сосну.

– Я знаю его, этого парня, – говорит Золи. – Приятный парень. Я его выбрал прежде всего потому, что знал – с ним не будет заморочек.

Габор просто кивает.

– Других я не всех знаю, – продолжает Золи, отпивая пива. – Но все равно не ожидаю каких-то заморочек.

– Ясно, – говорит Габор.

– Это не те люди, которые захотят общаться с полицией, с журналистами, ты понимаешь, о чем я. Им есть что терять. Среди них имеются и знаменитости, я думаю.

– Да?

Кажется, Габору это не очень интересно.

– Так я думаю, – говорит Золи, кивает и снова отпивает пива. – Она еще спит?

– Да, – отвечает Габор.

Золи не долго задерживается, и после его ухода Габор возвращается в постель. Будь у Балажа постель, он сделал бы то же, но вместо этого он выходит на улицу, в слепящий свет дня, и идет за жареной курицей во вчерашнее заведение. Вернувшись, он устраивается на диване, под открытым окном, курит и пытается читать книгу «Harry Potter és a Titkok Kamrája». У него медленно идет эта серия.

Ему трудно сфокусировать внимание на истории.

Затем ему становится трудно фокусироваться на словах.

Когда он просыпается, она стоит в дверном проеме в пижаме.

Он понятия не имеет, сколько сейчас времени. Судя по свету, еще день.

– Привет, – говорит она бесцветным голосом.

– Привет, – отвечает он и садится. – А сколько э-э… сейчас времени?

– Я не знаю, – пожимает плечами она. – Габор хочет проехаться по магазинам.

Балаж не знает, что сказать.

Она поворачивает голову, словно пытаясь что-то рассмотреть.

– «Harry Potter és a Titkok Kamrája», – читает она название книги. – Сто́ящая книга?

– Э… – произносит он и берет книгу, словно надеясь найти ответ на обложке. – Нормальная.

Он пытается придумать, что еще сказать о ней.

Она стоит на месте несколько секунд, а вокруг нее кружатся пылинки в послеполуденном свете.

Затем она зевает и уходит.

Позднее, когда они снова сидят в припаркованном «мерсе», Габор рассказывает ему о шопинге – два с половиной часа в толчее Оксфорд-стрит, а затем обед в интерьерах из красного бархата «Ангус стейк-хауза». Они больше говорят, чем первой ночью, эти двое. Накрапывает дождик. И это несколько смягчает тишину. Дело в том, что они мало знают друг друга. Даже в пределах спортзала их нельзя назвать друзьями.

Примерно в полночь Балаж выходит из «мерса» под моросящий дождик и идет до ближайшего «Кентукки фрайд чикен» за едой – двумя наборами «Под завязку».

Вернувшись, он видит, что Габор в задумчивости.

– Иногда я беспокоюсь о своем отношении к женщинам, – говорит он. Его профиль вырисовывается на фоне стекла, по которому стекают капли дождя. – А ты? – спрашивает он.

Балаж как раз впился зубами в бургер с курицей и не может ответить сразу. Проглотив кусок, он спрашивает:

– Ты о чем?

– Я о моем отношении к женщинам, – говорит Габор тоскливо. – Может, это что-то нездоровое? – Он поворачивается к Балажу, мокрому от дождя, и спрашивает: – Что ты об этом думаешь?

Балаж лишь просто смотрит на него.

– Что бы ты сделал на моем месте? – спрашивает Габор.

– Что бы я сделал?

– Да. Если бы ты был на моем месте?

– В каком смысле?

– Если бы ты был с Эммой… ну, это самое… – Габор нервничает. – Позволил бы ты ей такое?

– Позволил бы я?

– Ага.

Балажу трудно представить ситуацию и все эти эмоции, о которых говорит Габор, такую ситуацию, в которой он и Эмма были бы… ну, это самое. Все, что он может представить с ней, – это секс, причем самый безбашенный.

– Не знаю, – отвечает он, а затем, желая пойти навстречу Габору, добавляет: – Ну, может.

– Позволил бы?

– Ну… – Балаж пытается ответить честно. – Может, и нет. По обстоятельствам.

– Каким обстоятельствам?

– Каким? Ну… знаешь… Смотря какие у нас были бы отношения.

– Вот оно, – говорит Габор. – В этом все дело. Об этом я и говорю. – Теперь, наконец, он может приняться за еду.

– Ты беспокоишься, что это… э-э… не пойдет на пользу вашим отношениям? – спрашивает Балаж.

– Ага, – отвечает Габор и набивает рот жареной картошкой.

– Ну… А ты с ней об этом говорил?

Габор качает головой и отвечает с набитым ртом:

– Нет, если честно. Ну, то есть я пытаюсь иногда. Но она не хочет. Как-то так.

Они едят.

– У нее день рождения на следующей неделе, – сообщает Габор невесело.

– Да?

– Да. Я повезу ее типа на спа-курорт.

– Да? – снова спрашивает Балаж.

– В Словакии. У них там в горах шикарный отель. Мы там уже бывали. «Кемпински». Знаешь эту сеть?

Балаж как будто пытается вспомнить, потом качает головой.

– Хорошо там, мать твою, – говорит Габор. – Там озеро, горы вокруг. Она любит такую хрень. У них там есть все, любые процедуры. Ну, знаешь. Грязевые ванны. Всякое такое.

Проходят дни, один похожий на другой, визит Золи после полудня, дальше ночь в машине, поход в «Макдоналдс» в мутном свете нового утра и разрядка в душе, чтобы легче заснуть.

И все же спит он плохо. Он чувствует себя иссушенным усталостью и иногда кажется себе таким же бесплотным, как кольца сигаретного дыма, висящего в теплом затхлом воздухе гостиной. Иногда он чувствует себя прозрачным, иногда невыносимо твердым, но так или иначе его постоянно гложет тайное желание находиться там же, где она. Например, в ванной комнате. Маленькая, вся в потеках ржавчины, ванная полна ее вещей. И он пристально изучает их.

Ее присутствие возбуждает его и мучит его долгими бесцветными часами после полудня, когда он лежит на диване, зная, что она находится по другую сторону хлипкой стенки, на которую он смотрит так, словно пытается проникнуть сквозь нее, пока в его гладко бритой голове бьет фонтан фантазий.

Что касается его впечатлений о ней, то он поражается, насколько свежей она выглядит. Если в понедельник, их четвертый день в Лондоне, она и казалась слегка осунувшейся и помятой, возникнув в ночном халате в четыре часа дня, ей ничего не стоило каким-то волшебным образом преобразиться перед зеркалом в ванной комнате.

Ночью в понедельник возникла проблема, ночное происшествие. Было еще рано, меньше одиннадцати, когда Габор получил эсэмэску.

– Черт, – сказал он.

– Что?

– Это Эмма.

– Что пишет? – спросил Балаж.

– Ничего.

– Это ведь сигнал?

– Может, просто ошибка, – сказал Габор.

– Это же сигнал? – снова спросил Балаж.

– Ага, – сказал Габор со вздохом и добавил с неохотой: – Ладно. Идем.

Балажу показалось, что Габор боится. Поэтому и взял с собой молоток – он всегда держал его при себе, под водительским сиденьем. Теперь он засунул его в рукав.

Они выбрались из машины и направились к отелю. Габор качал головой, на лице у него читалась досада, напряжение и страх. По дороге он позвонил Джулии, которая работала по ночам всю неделю. Она сказала, что встретит их у служебного входа.

Когда они подошли, она уже ждала их и нервно курила.

Они двинулись за ней по коридору с зеленым ламинатом к служебной лестнице.

– Четвертый этаж, – сказала она и передала Габору карточку от номера.

Габор кивнул ей, и они с Балажем стали подниматься с мрачным видом по лестнице.

Потертые стены, неоновые лампы на каждом пролете.

– Готов? – спросил Габор.

Балаж пожал плечами.

Габор сказал:

– За это тебе платят.

– Ясно.

– Я посмотрю, как она, а ты займешься им. Ну, если возникнут сложности.

– Ясно.

– И минимум необходимой силы. Не мне тебе объяснять… Нам не нужны неприятности. Ты меня понял.

По-видимому, он беспокоился насчет полиции. Балаж тоже думал об этом. Поэтому сказал:

– Может, молоток оставить здесь?

– Что?

– Оставить молоток здесь. Потом заберем.

– Почему?

Балаж не знал, как лучше это объяснить:

– Ну… Если… Допустим, полиция вмешается, а у нас молоток. Оружие… Понимаешь, о чем я? Он все равно нам не понадобится.

Габор колебался:

– Не понадобится?

– Нет.

– Ты уверен?

Поборов сомнения, он сказал:

– Хорошо.

Габор осторожно положил молоток, и они прошли через пожарную дверь в шикарный холл на другой стороне. Балаж никогда еще не бывал в подобных местах – это было как в американском фильме, и именно так он себя чувствовал – как в американском фильме.

Они остановились перед отделанной резьбой дверью номера 425. Никаких звуков из-за нее не доносилось. Габор провел карточкой по замку, прозвучал мелодичный мотив, и дверь открылась.

Они вошли.

– Что это значит? – произнес Габор в растерянности.

Казалось, он почти разочарован.

В просторной, хорошо освещенной комнате, находились трое: Эмма и два индийца. Они спокойно сидели, словно терпеливо ожидая чего-то.

– Ладно, – сказал один из индийцев, сразу встав, – слушайте, мы хотим поговорить с вами.

Он был намного старше второго и сидел на мягком стуле между занавешенными окнами.

Габор, словно не замечая его, спросил Эмму по-венгерски:

– Что происходит?

Она пожала плечами:

– Их тут двое.

– Это я вижу. Что произошло?

– Ничего.

Пожилой человек в твидовом костюме стоял и, очевидно, ждал, пока Габор закончит разговор с Эммой.

Габор повернулся к нему и произнес по-английски:

– Здесь может быть только один из вас.

– Да, именно об этом мы хотим поговорить с вами, – сказал человек.

– Только один из вас, – повторил Габор.

– Я понимаю… понимаю.

– Ясно, вы понимаете. Так что один должен уйти. Пожалуйста.

Индийцы – старший, в своем элегантном костюме, с манерами и приятным парфюмом, и младший, тощий, в рубашке поло от «Lacoste», тихо сидевший на месте – выглядели донельзя испуганными. Всем было понятно, что Балаж с его габаритами, спокойно стоявший рядом у двери, скрестив руки на груди, в случае чего легко справится с ними обоими. И нарочитая вежливость старшего, скрывавшая его истеричный настрой, ясно свидетельствовала об этом.

– Я понимаю, – снова начал он. – Молодая леди сказала нам, что только один из нас может… ну, знаете. Я понимаю. Хорошо. Хорошо. Мой э-э… мой молодой друг будет… будет делать это.

Балаж перевел взгляд на младшего – ему было лет двадцать, если не меньше, он сидел, ссутулившись, уставившись на свои туфли, и было похоже, что он вообще слабо улавливает, что здесь происходит.

Габор спросил Эмму, опять по-венгерски:

– Деньги у тебя?

Она кивнула.

– Кто тебе платил?

Она указала на старшего индийца, а тот сказал:

– Я только хочу смотреть.

– Ты хочешь смотреть?

– Да.

– Baszd meg.

– Это проблема?

– Да, это проблема, – сказал Габор, повысив голос.

– Почему?

– Почему, почему… – Габор потерял терпение и, схватив непонятливого индийца за лацкан, потянул к выходу, но Балаж, спокойно стоявший все это время в своей ярко-бирюзовой рубашке, разнял их.

Казалось, напряжение спало, и Габор, не желая окончательно терять лицо, уставился на мыски своих туфель.

Затем он поднял взгляд и произнес размеренно:

– Это проблема. Проблема. Пожалуйста. – И он вежливо, но решительно указал на дверь.

Индиец уже вспотел, но был настроен уладить все полюбовно. Тяжело дыша, он проговорил:

– Нет, одну минуту. Пожалуйста. Давайте поговорим. Одну минуту.

– Выходим, – сказал Габор.

– Пожалуйста, – настаивал индиец. – Нет, давайте просто поговорим минутку. Просто поговорим. Ваш друг сказал, что деньги были за всю ночь с… молодой леди. Ваш друг так сказал.

– Да. – Габор с трудом сдерживался.

– Теперь послушайте… – Лысина индийца блестела от пота. – Что я хочу предложить… хм… мы отнимем только час или два ее времени. Но мне разрешат смотреть. Только смотреть! Это справедливо? Разве это не кажется справедливым?

– Слушайте, – сказал Габор, – она не занимается такими вещами, ясно? Она приличная девочка.

– О, она приличная девочка. Конечно, приличная девочка…

– Да, она приличная девочка, – сказал Габор. – Выходим.

– Понятно, вы хотите больше денег, – сказал индиец, как бы смиряясь, когда Габор взял его за запястье. – Сколько? Сколько? Тысяча фунтов.

Габор, пораженный суммой, сглотнул и молча посмотрел на Эмму.

– Хорошо? Тысяча фунтов?

– Э… – Габор нахмурился, как будто погрузившись в раздумья, оказавшиеся бесплодными. – Как она решит.

– Конечно! – Пожилой человек повернулся к Эмме, хитро улыбаясь.

Она сидела на табурете с видом, наполненным достоинства.

– Тысяча фунтов, мадам, только за то, чтобы сидеть в углу. Я буду тихим как мышь. Что вы сказать?

Даже молодой индиец поднял свою большую вихрастую голову с дорогой укладкой и уставился на нее – все смотрели на нее, ожидая, что она решит.

– Просто скажи нет, – произнес Габор на родном языке. – Просто скажи нет, и мы его уберем.

– Почему? – спросила она, наконец, тоже по-венгерски. – Какая разница?

Лицо Габора слегка дернулось.

– Какая разница? – повторила она.

– Значит, ты это сделаешь?

Она пожала плечами, и тогда Габор повернулся к ожидавшему индийцу, который не понял из их разговора ни слова, и сказал:

– Хорошо. Где деньги?

– Они… хм… у меня здесь, – сказал он, вынимая из внутреннего кармана темный кожаный бумажник.

Когда он отсчитал всю сумму, Габор произнес:

– Ты только смотришь.

– Конечно, конечно, – кивнул индиец рассеянно.

– Не прикасаешься.

– Нет, – сказал индиец, покачав блестящей лысиной.

– Любая неприятность – и мы здесь.

– Я вам обещаю, никаких неприятностей не будет. – Индиец протянул деньги.

– Отдай деньги ей.

– О, прошу прощения. Мадам?

Эмма встала – даже босиком она была выше опрятного индийца – и взяла деньги, которые убрала в свою косметичку, лежавшую на столике рядом с большой пышной кроватью.

– Порядок, – сказал Габор Балажу. – Уходим.

Габор промолчал практически весь остаток ночи, пока они сидели в «мерсе», и лицо его было в тени. Пока они шли к машине, он едко высказался об индийском извращенце, но как только они заняли свои места на антрацитовых сиденьях, ему как будто больше не о чем было говорить.

Предыдущей ночью его выдержка также подверглась проверке на прочность, хотя и не столь явно. Когда после обеда к ним заглянул Золи забрать свою часть денег, он сказал, что клиент на эту ночь не хочет ехать в отель – им придется отправиться к нему домой. Дом оказался массивным особняком, опоясанным оштукатуренными террасами. Двое мужчин смотрели сквозь ветровое стекло, как Эмма в своем обычном коротком платье телесного цвета поднимается на крыльцо с перилами и висячим фонарем и нажимает кнопку звонка. А минутой позже дом проглотил ее.

– Ну, ладно, – сказал Габор.

Дом выплюнул ее в четыре утра, когда в парке за изгородью зазвучали первые птичьи голоса.

Она была пьяна. Когда машина заскользила по пустынным улицам, она извинилась за то, что икает, но затем, когда поняла, что не может остановиться, ее икание перешло в хихиканье.

– Ты, похоже, в хорошем настроении? – спросил ее Габор, пригвоздив взглядом в зеркальце. – Развлекалась там?

– Не глупи, – ответила она мягко.

– Ты пьяна.

– Да, пьяна. Я выпила, наверное, две бутылки шампанского.

– Шампанского? – спросил Габор. – Недурно.

– Да ну, – сказала она, проигнорировав его сарказм.

– То есть он тебя заставлял, что ли, пить?

Она отвела взгляд в окно, на улицы в синем свете раннего утра. Утра понедельника.

– Это помогает, – призналась она.

Ночь со вторника на среду, после происшествия с индийцами, ее выходной. Когда она появляется, как обычно, в четыре, Габор говорит ей, что сегодня вечером Золи приглашает их в ресторан. Но она отвечает, что устала и не хочет никуда идти – это удивляет и задевает его. Позднее он пытается уговорить ее – Балаж слышит это через тонкую стенку – и, потерпев неудачу, выходит из спальни в тщательно выглаженной рубашке цвета индиго и небрежно предлагает Балажу составить ему компанию, но Балаж также говорит, что устал и не хочет никуда ехать. Габор даже не пытается уговаривать его и, позвонив Золи, объясняет ему в извиняющейся манере, что Эмма устала и к ним не присоединится.

– Не-а, – говорит он, стоя посреди гостиной с телефоном в руке, – не-а, она хочет остаться. Сказала, хочет остаться.

Золи что-то говорит ему.

– Да, – отвечает Габор, – я говорил ей это.

Золи говорит что-то еще, и Габор с чувством отвечает:

– Я знаю, я знаю.

Наконец Золи заканчивает разговор, и Габор, смешав «Джек Дэниелс» с колой у сосновой стойки, выпивает залпом и выходит в вечерний город.

После того как звук захлопнувшейся двери рассеивается, в маленькой квартирке устанавливается полная тишина.

Балаж делает вид, будто читает «Harry Potter és a Titkok Kamrája», а сам напряженно прислушивается, не донесется ли какой-нибудь звук, хоть какой-то признак жизни, из соседней комнаты.

Спустя примерно двадцать минут слух его улавливает что-то, похожее на скрип кровати.

Через некоторое время – довольно долгое время, в течение которого его предположение о том, что Эмма не пошла в ресторан специально затем, чтобы остаться с ним наедине, не получает подтверждения, – он откладывает книгу, в которой продвинулся недалеко, и выходит на улицу в поисках чего-нибудь на ужин.

Когда он уходил, у нее под дверью горел свет.

Когда же он вернулся, то заметил с чувством досады, что свет не горит. Он бы должен был постучаться к ней перед тем, как идти за едой, и спросить, не нужно ли ей чего. Ведь это было бы так естественно. А теперь уже слишком поздно. Он съедает то, что принес, без всякого аппетита и курит одну за другой сигареты «Парк-лейн».

Засыпает он после двух ночи, и к тому времени пепельница на полу рядом с диваном полна окурков.