Глава 42

Да разве может она быть вечоркинской ведьмой? Хоть плашмя положи на Росский хребет поперек Синей гряды, ни искорки не выдавишь, хоть бы завывала она трое суток кряду. Даже если и Бяла, если верить легендам, нет у Бялы такой мощи. Бяла чужой силой повелевает, своей не имея. У девчонки в крови магии нет вовсе.

Уж если нет ни капли силы в ком, это Владислав тотчас чувствовал. Но Болюсь не унимался, тыкал пальцем в девчонку, что так и осталась лежать на земляном полу под последней ступенькой лестницы.

— Она это, она! Ведьма! Вечоркинская! Ее я в лесу в доме видел. О ней рассказывал!

Девушка не шевелилась. Казалось, не дышала даже. На руках слабо кровоточило несколько ссадин — оступилась она так неловко, что Владислав не сумел ее поймать, а сидевшие внизу, в подвале, и подавно.

Черный платок с головы девушки слетел. Рыжеватые волосы рассыпались по полу. В мерцающем свете магических светильников они казались потеками расплавленного червонного золота.

Владислав нагнулся, нежно коснулся этих светящихся волос, а потом резким движением намотал несколько прядей на кулак и потянул вверх.

— Хватит валяться, словница Ханна, настудишься. Помрешь еще. Бяла — птица редкая, не всякое столетие рождается, а нам видишь, как повезло. Отчего-то привел тебя ко мне высший маг Мечислав.

Девушка открыла глаза, со стоном поднялась, пытаясь отцепить пальцы князя от своих волос. Глянула со злым отчаянием.

— Ты, значит, ведьма из Вечорок? Радугу открывать умеешь?

— Сам знаешь, что не в человеческих это силах — топью властвовать. — Девушка попыталась отступить в сторону уходящих наверх ступеней, но за спиной у нее бесшумно вырос Игор. Великан втянул носом запах загнанной травницы, из-под бледной завесы волос послышалось довольное хмыканье.

— Она это, Владек. Там, где у камня ворожею изломало, она от нас пряталась. Запах ее страха я запомнил крепко.

— Умеешь прятаться, а, Ханна? — Влад сжал в кулаке волосы девушки, она вскрикнула, дернулась. — Всю зиму под самым носом у меня хоронилась. Чудо Землицыно, Бяла. А я и не ведал…

— Люди добры и приветливы, вот и научилась прятаться, — пробормотала девушка.

— Откуда знаешь, что я лекарство от топи ищу? Он тебе сказал, высший маг Мечислав? Ну!

— Не знаю я никакого мага! Что затвердил, Землицей клянусь, не знаю! Ты сам мне сказал! — вскрикнула девушка. Едва выпустил Владислав ее волосы — отскочила в сторону, забежала за длинный стол, на котором виднелись темные потеки — следы работы с прежними жертвами топи. Поняв, чем испачкан стол, принялась тереть руки о подол.

— Это ж когда мы с тобой успели о топи потолковать?

Девушка на мгновение задумалась — признаться ли. Знать, по взгляду князя прочла: выбьет он из нее правду, вытянет.

— Ты мне сказывал, когда вместе с тобой по башням на лошадках ехали.

В глазах Владислава сверкнул интерес, он задумался, припоминая.

— Манус-то бывший жив, Ханна? Тот, чью личину ты украла, чтобы меня вокруг пальца обвести.

— Жив, — виновато опустила глаза девушка. — Едва не пришиб… Вечоркинскую ведьму.

Князь улыбнулся одними глазами.

— Жаль.

— Что не пришиб? — бросила с вызовом травница.

— Что не у него, а у тебя я прощенья просил за его раны. Да будет судьба, еще увидимся и переговорим. И как же ты утекла, ведьма?

— Пожалел.

— И ты пожалел, что ли, батюшка? — бросил Влад через плечо старику-словнику, прижавшемуся к стене поближе к лестнице — уж больно грозна беседа выходила у князя с повитухой княгининой. — Его узнаешь? — обратился он снова к лекарке, не дождавшись ответа от старика.

Девушка кивнула.

— Знаю. Он от меня твоих охотников увел, петлю на книжника накинул ловко, тот и не приметил.

— Испугался, батюшка, — запричитал Болюсь, трясясь всем телом. Уже мерещилась ему усаженная головами Страстная стена. — Подумал, высший маг она. Петля-то моя так и отскочила. А потом она за нож из проклятого железа схватилась, я и вовсе перетрухнул. Да и больного пожалел, уж как тяжко стонал.

— Какого больного? — спросил Владислав, глядя, как переменилась в лице Бяла. Губы ее затряслись, руки задрожали пуще прежнего, в глазах отразилась такая боль, что Владислав с трудом поборол желание броситься к ней и прижать к себе, почувствовать вновь ее тепло, словно дрожь ее тела заставляла оживать его собственное, сжатое тисками самообладания, злости и желания отомстить.

— Братец у нее больной лежал, — заторопился ответить словник. — Мало ли что не схожи. Сказано — братец, так я и не перечил. Не знаю, жив ли. Крепко руки ему выжгли.

Владислав глянул на девушку. Без черного своего платка, с разметавшимися по плечам рыжими волосами, с лихорадочным румянцем на щеках — не бабой глядела, девчонкой. Как раньше не увидел он, что не старше словница Ханна его супружницы? Глухая злоба накрыла князя с головой. Имя бы вызнать «братца» этого, узнал бы проклятый ветром насильник, что такое боль, попомнил бы, как куражиться над слабой лекаркой, что сама жизнь из нее на долгие месяцы ушла и только-только возвращается.

Жаль, не умела читать его мысли лекарка. Сжалась, решила, видно, что гнев его на нее нацелен, вот-вот обрушится.

Стыдно стало Владиславу так, что зубы свело, сама голова опустилась.

— Вот какая ты оказалась, ведьма из Вечорок, — пробормотал он сам себе.

— Думала, умнее ты, властитель чернский, — скривив надменно губы, прошипела Ханна. Видно, решила, что все равно не жить ей, не выбраться из подземелья, где режет людей под колдовскими огнями князь-кровопийца. — Заладил: «вечоркинская ведьма»… Да, я это. Давно с топью знаюсь. Мать мою она приломала. И если б могла я ею властвовать, неужели не сумела бы отвести от той, что единственная любила меня во всем земном пределе? Да только уж вбил ты себе в голову — ведьма. Бессильная, вилами благословленная на сотню верст окрест родного дома — а все ведьма. Ну давай, режь. Нет у меня на тебя обиды, благодарю за кров и покой. Впервые за столько лет спала без опаски, ела досыта…

Конрад и Игор смотрели, напряженно застыв, но не на лекарку — на князя. Лицо его словно окаменело, замерло. Владислав чувствовал, как от напряжения гудят мышцы, но пошевелиться не мог. Ловил каждое слово.

А потом, не разбирая, чисто ли, опустился на колени перед девчонкой. Она только ойкнула и умолкла.

Владислав обнял ее ноги, прижался лицом к черной колючей ткани и проговорил тихо: «Прости».

Не знал он, у кого просит прощения — у девчонки ли, что гнали вилами по деревням из-за того, что убедил он всех: повелевает кто-то топью. Вот и нашли деревенские ту, на кого страх свой можно, словно на жертвенного ягненка, повесить да забить камнями до смерти, чтобы Смерть цветноглазую умилостивить. А может, просил прощения у тех, кого убили, снасильничали, чтоб к нему доставить… вечоркинскую ведьму.

Не знал он, что с ним такое делается, что творится. Раньше и бровью бы не повел, а теперь — верно, Бяла это все, Бяла — словно душу кто из него вынул и в ступке размял в труху, в мелкий летучий пепел.

— Что же это делается… околдовала… мага высшего околдовала… — зашептал, пятясь к лестнице, старик-словник. — Ох ты ж, Землица, заступница, блага помощница…

— Стой!

Не понял сперва Влад, кому крикнула Бяла-Ханна, ему или старику. Выпустил ее ноги, вскочил, думая: а не прав ли старик, а ну как и правда зачаровала его Бяла каким-то своим особенным колдовством…

Почувствовав волю, бросилась лекарка к старику и зажала ему ладошкой рот.

— Не говори. Матушка эту молитву шептала, когда око ее приломало.

Владислав почувствовал, словно толкнули его в лоб, как давеча учитель — узловатым пальцем. Сложилось все в один рисунок, почти, только чуток додумать, понять, собрать, приладить одно к другому да осмыслить, как это все вспять обернуть. А для этого — не зря пришел с подсказкой высший маг Мечислав — все у него под носом есть, в руках. Осталось не выпустить.

Во все глаза глядеть, не пропустить ни слова, ни намека, не дать ускользнуть ниточке…