Глава 32

Мерещится, что не исправить ничего, не вернуть. А душа, словно лисица раненая, дергается, огрызается, не желает продать дешево коротенькую свою жизнь человеку с колотушкой. И все кажется, что есть надежда. Вот она, за кустом, в овраге. Обступили беды и горести, берут в кольцо, как загонщики рыжую свою жертву, но что, если одним рывком прорвать кольцо, встать на ноги, обретя былую силу. Лови меня тогда, мужичок с колотушкой.

— Стой. Отойди. — Славко не узнал собственного голоса, грубого, хриплого. — Отойди прочь, княжий манус. Это не твой пес.

— И не твой… добрый человек, — скривил губы молодой маг. — Эта собака мне нужна. Ты даже не довезешь ее до Черны — издохнет, а я силой своей вытяну.

— Отчего она так тебе нужна? Отвечай! — Руки возчика ходили ходуном, глаза сверкали. — Это ее собака? Девчонки той, что руки твои вылечила? Отвечай подобру, манус.

Бородач ловко выхватил из-за голенища нож и молниеносным движением приставил к горлу Илария. Потянуло проклятое лезвие из-под кожи силу. Хоть и сложились пальцы в боевое, а не слушались белые искристые змейки, напуганные прикосновением железа.

— Ну! — прикрикнул возчик.

— Ее, — ответил манус, решив, что скрывать нечего. Остался летом Проха с Агнешкой, да, может, убежал сразу. Кто песьи мысли разберет. Едва ли сумеет бородач спасти пса, а если и вылечит, на что надеется…

Но, взглянув на лицо возчика, понял Иларий, что знает бывший манус хозяйку пса. Сердце заколотилось в груди, словно бешеное, кровь хлынула в голову, застучала в висках. Вот стоял перед ним человек, что видел Агнешку, знал ее хорошо, раз узнал и ее пса с одного взгляда на растерзанное волками тело, в котором едва теплилась жизнь.

Иларий глубоко вдохнул, унимая волнение. Не стоило показывать возчику, как хочет он сам найти Агнешку.

— Сумеешь собаку вылечить?

Иларий кивнул.

— Железку уберешь — вылечу. Сам ведь знаешь, что колдовская сила железа боится.

Бородач убрал за голенище нож, а Иларий опустился на одно колено, положил ладони на горячий собачий бок.

— Это что это ты удумал, мил человек? — забормотал рядом старик-словник. — Отвернуться не успел, а ты в чужого человека железками тыкаешь. Вот князю я расскажу, разбойник!

— В чужого, — буркнул мужик, — нельзя, значит. А в своих можно?

— Тьфу на тебя, изверг, — прошептал старик обиженно, осеняя себя Землицыным знаком. — Что тебе в этой псине? Всякую тварь мы теперь будем по дороге собирать, так и места на возу недостанет. Экий ты сердобольный.

— Ой, что ж с тобой сделалось? — запричитал приковылявший наконец вслед за всеми старик-сказитель. Опустился, неловко, со стоном, на погрызенные колени перед собакой. — Вы уж оживите его, господин манус. Уж как Дорофейка мой ко псине привязан: и спать, и есть с ним готов.

— Давно ли собака с вами? Откуда у вас пес? — в один голос спросили бородач и манус.

— Да под самую осень привязался к нам на повороте на Дальнюю гать. С нами перезимовал, с нами до Бялого подался. То уходит, то вертается. Уходит ненадолго. Может, охотится, да только мало что приносит. Дурной он.

«Сам ты дурной, морщеная рожа, — ответил мысленно Иларий. — Хозяйку свою он потерял, вот и ищет. Не волк чай, к человеку привычный, вот и тащится с вами, убогими».

Но ничего не сказал.

— В Дальнюю гать, говоришь? — пробормотал бородач хмуро. — Туда брел или оттуда?

— Да откуда я знаю. Мы потом в Гати с ним зимовали — никто за всю зиму не признал. Да только господин Лешек сказал, что пес уж больно хороший, дорогой. Верно, украл кто, а он и убег. Уж до чего хитер, паскуда. Сколько раз нам за него едва бока не наломали. Дорофейку пожалели, ко слепеньким да убогим многие жалость имеют.

— И ты с ворованным псом по дворам ходишь? В Черну идешь? — улыбнулся манус. — Не боишься, что князь Владислав тебя на стену свою страшную прибьет, а?

— Погляди на меня, господин манус. Ну какой из меня собачий вор? — обиделся старик. — Это прыть нужна, а у меня какая прыть? Это не только князь Владислав, любой знает. Мы бродячие, он бродячий. Бесприютная душа завсегда другую почует. Думал я его прогнать, думал, да только мальчонке уж больно нравится. У него, милостью Землицыной, мало в жизни радости — пусть хоть этот лобастый будет, думаю. А вон видишь как: я его хаял, а он нам с Дорофейкой жизнь спас.

Старый сказитель покосился на бородача:

— Он — и вы с господином манусом. Добрые люди. Подай Землица вам благ всяческих. Ведь Дорофейка мой в себя придет — в первую голову собачку начнет кликать. Как я ему скажу что помер бродяга наш?

— Проходимец, — поправил его Иларий.

— Что?

— Проходимец его зовут, пса вашего. Это племенной гончак, любимец был князя Казимежа из Бялого мяста. Да только Казимеж в земле, а наследник его не жалует собачек. Вот пропажи и не хватились. Ворочусь в Бялое, скажу, что Проха новых хозяев себе нашел.

— Вот спасибо, добрый человек.

Иларий медленно провел ладонями вдоль песьих боков, разгоняя в руках силу. Переплел длинные белые пальцы, а когда обвились вокруг них бледные искорки колдовства, вытолкнул их светящейся струйкой в самую большую рану на боку пса. Края начали медленно стягиваться, сочившаяся из раны кровь потемнела. Иларий с трудом подавил стон — так много сил требовал Проха, сердце пса билось тяжело и быстро, хриплое дыхание вырывалось из приоткрытого рта, но усилиями мануса оно скоро выровнялось, покрытая свежими розовыми шрамами грудная клетка Прохи стала подниматься и опускаться реже. Казалось, он просто спит, утомленный дракой.

Краем глаза Иларий заметил за деревьями какое-то движение. Словно что-то белое мелькнуло. Испугавшись, что к ним вновь подбираются волки, манус вскочил, с ужасом осознавая, что истратил почти все силы на пса, не позаботившись о собственной защите.

Бородач выхватил свой нож. Сказитель, заохав, кинулся к мальчишке, которого оставил в поле лежащим на тулупе бородатого.

Но в чаще никого не было.

— Пуганая ворона куста боится, — усмехнулся старый словник. — Что это ты, батюшка, так скачешь?

— Ладно, забирай собаку, — не обращая внимания на язвительного старика, обратился Иларий к чернобородому. Тот нагнулся, чтоб взять на руки крепко спящего колдовским исцеляющим сном пса.

— Иди-ка, батюшка, будь добр, приготовь место на возу для мальчонки и этого героя. Да чтоб и вы с болтуном поместились и до Черны не растрясли себя. — Хоть на словах это была просьба, а говорил возчик совсем не как слуга.

Словник не стал возражать, засопел и поспешил через поле в сторону воза, волоча за уздцы лошадок. За ним, неловко ковыляя, поспешил с мальцом на руках старик-сказитель, да только быстро выдохся, повалился на колени, опустил мальчика на грязный снег.

Бородач следил за ними и не приметил, как Иларий тихо развязал пояс, а потом быстрым движением накинул пояс на шею противнику, рванул на себя и, когда тот захрипел, не в силах дотянуться до голенища, где прятал нож, шепнул в самое ухо:

— А теперь ты отвечай, добрый… человек, где ты в последний раз видел хозяйку этой собаки? Откуда ты знаешь травницу Агнешку?

— Агх… нешх… ку?.. Агх…

Иларий ослабил хватку. Противник согнулся над собачьим телом, пытаясь отдышаться.

— Ханна.

Сперва Иларию показалось, он пытается откашляться.

— Ханна ее звали, — повторил бородатый. — Стряпухой была при артели одной.

— Где?

— Недалеко от Черны. Пусти… Все скажу.

Иларий выпустил край пояса, вынул из сапога противника нож и после этого позволил бородачу подняться на ноги.

— Ну, договаривай. Какая артель?

— Да неважно, какая. Ушла она под самую зиму. Травница и правда сильная. Сказалась мне… Вечоркинской ведьмой. Мол, ищет ее Чернец Владислав, вот и ходит лесами от беды. Прибилась к лесным. Человека опоила и обокрала. Вот и выгнали ее. Едва не убили. Только когда гнали, собаки уж при ней не было. Лютая баба.

— Да что ты мелешь? Баба. Девчонка совсем. — Никак не мог Иларий представить, как могла оказаться Агнешка в чернской артели.

— Да об одной ли женщине мы с тобой говорим, манус? — не выдержал бородатый. — Наша уж никак не девчонка, хоть и не старая, но сразу видно, много выстрадала, сильно жизнь ее била. Может, и не твоя это лекарка? Мало ли к кому пес мог прибиться?

— Волосы у нее каковы?

— Да ветер знает. Она все платком укрывала, — отмахнулся возчик, верно, решив, что не может Ханна быть той девчонкой, что вылечила мануса. — Не та, знать.

— Может, и не та, — согласился Иларий. — Благослови вас Землица. Зла не держи. Много месяцев я ее ищу. Думал…

— Да что я, не понимаю? — легко пошел на мировую бородач. — И я б искал. Жаль, не Ханна.

Бородач поднял Проху на руки, развернулся и пошел в сторону сидящего на снегу сказителя.

— А Ханну эту ты хоть знаешь, где искать? — крикнул ему вслед Иларий.

— Да перед зимой утекла, где ж ее теперь сыщешь. Если умная, схоронилась хорошо.