Глава VI. Иноземцев лезет в петлю
Чтобы попасть в покои генерала, пришлось прибегнуть еще к одной уловке. На удивленный вопрос Иноземцева, зачем, дескать, это, Делин заговорщицки подмигнул:
— Пускай истинный преступник гуляет на свободе и пребывает в уверенности, что вместо него осуждены вы. Только настоятельно прошу: без шума.
Пришлось Иноземцеву дожидаться вечерних сумерек, лезть через зеленую ограду парка и чуть не ползком пробираться по заднему двору к окнам в покои генерала. И все это не просто в одиночку, а с довольно тяжелым медицинским чемоданчиком.
Иноземцев, точно вор, скользил вдоль каменной стены, то задирая голову, чтобы не потерять из виду алые шторы, то опуская глаза, потому как налететь на крапиву или камень было более чем вероятно.
Когда, наконец, проклиная все на свете: и Т-скую губернию, и уездного исправника, и садовника, совершенно запустившего растительность в этой части усадьбы, — увидел пламенеющий свет на втором этаже восточной башни, от радости едва не закричал.
Но радость оказалась недолгой. Позади вдруг послышались приглушенный рык и сопение.
Иноземцев даже не обернулся. Он уже знал: тот самый зверь, рыскающий здесь по ночам, стонущий и хохочущий хохотом бесов, дышит в спину. Тот самый, что загрыз доктора Фогеля, может статься, за излишнюю склонность совать нос в чужие дела. Оценив высоту стены и расстояние до окна, Иноземцев понял, что ему не взобраться, и бросился наутек обратно. Но и пары саженей не пробежал — серая тень метнулась следом и у высоких кустов повалила доктора на землю. Он попытался перевернуться на спину, оттолкнуть скалящуюся морду. Острые клыки мелькали прямо перед лицом, с них капала зловонная слюна…
Вдруг зверь отскочил, принялся трясти мордой, завертелся волчком, затрясся от смеха и юркнул в кусты. Иноземцев только успел заметить, что волк был каким-то ненастоящим — с бурой вздыбленной шерстью, покрытой темными, как у гепарда, пятнами, спина изогнута, как у кошки, тело массивное, а голова маленькая, круглая, и уши точно блюдца.
Бог мой, что за нечисть такая?
Иноземцев лежал на спине, раскинув руки и ноги, и не мог пошевелиться. Его чуть не растерзало странное существо — оборотень, не иначе! Но вот листва рядом снова зашуршала. Он закричал, вскочил на колени — еще надеялся спастись бегством. Однако вместо бурой тени из кустов показалась фигура в платье.
— Иван Несторович? — удивилась Ульяна. — Что вы здесь делаете?
Он не мог унять дрожь. Пробовал было подняться, но снова бухнулся в траву.
В эту минуту на втором этаже распахнулось одно из алых окон. Послышался голос Саввича:
— Кто здесь? Митрошка, ты?
— Все в порядке, Саввушка! — в ответ закричала Ульяна. — Это я. Тени напугалась.
— Поздно уже, ночь на дворе. Шли бы в дом, Ульяна Владимировна. Что я дядюшке вашему скажу? Он велел поглядеть, кто кричал.
— Иду, иду.
Ульяна присела подле Иноземцева и принялась очищать его сюртук и голову от сухих листьев.
— Что с вами снова стряслось? — шепотом запричитала она. — Почему вас так неприятности любят, в толк не возьму. Вот откуда вы здесь взялись?
Иноземцев замотал головой — не знал, что сказать, да и не мог говорить от пережитого, страх не давал расцепить зубы.
— Верно, с луны свалились, — пошутила Ульяна. — Она нынче вон какая большая. Исправник отпустил? Али сбежали?
— Да, — наконец выдохнул Иноземцев, — то есть вовсе нет… Я не сбежал, напротив. Я ведь слово дал вашему дядюшке, что вылечу его. Методом мистера Брайда, который англичанин… Он придумал, как с помощью сна можно будет заставить человека встать.
— Что, прямо как Иисус, Господь наш? — восхитилась Ульяна.
Иноземцев не сразу понял, к чему здесь Иисус, но кивнул:
— Да, пускай будет как Лазарево воскрешение. Я как раз шел к вашему дядюшке, да вот… А, ладно, ерунда.
— Мими видели? Или Энцо?
— Кого? Нет, не Мими, — пролепетал Иноземцев, озираясь. — А что, Энцо тоже здесь появляется?
— Появляется. — Она со вздохом подхватила его за локоть. — Идемте, отведу вас к дядюшке, он будет рад. Слава богу, ему еще не успели рассказать о смерти сиделки и вашем револьвере.
— Я не убивал ту барышню! — вспыхнул Иноземцев. — Неужто вы могли подумать на меня?
— Да что вы, — улыбнулась Ульяна. — Я видела ваш револьвер, он был неисправен. Из него невозможно никого убить. Да вы ведь и не стали бы, верно?
— Разумеется. И исправник меня тотчас освободил. Более того, я теперь играю первейшую роль в расследовании. И первое, что должен сделать, — оживить Аристарха Германовича, тогда все встанет на свои места. Он разберется, а виновников накажет.
— Виновников накажет? — глухо усмехнулась Ульяна. — Но как накажешь Мими и Энцо, они ведь духи бестелесные?
— А почему вы ранее не говорили, что Энцо тоже ходит здесь?
— Не хотела пугать. Вон без того дрожите, как осиновый лист.
— Пугать? — тоже усмехнулся он. — Полагаю, после всего, что я пережил, меня трудно чем-либо напугать.
— Вы намерены лечить дядюшку. А Энцо безжалостно убивает всех, кто пытается сделать это, — всхлипнула Ульяна и прикрыла лицо. — Хватает за руку, жертва цепенеет, он тянет ее в оружейную — и в петлю. На моих глазах трое повесились. Все говорят: самоубийство. А я видела, что никакое это не самоубийство, а Энцо. Но он не специально, он Мими услужить хочет. Уж будьте, пожалуйста, осторожны.
— Какие г-глупости! — вырвалось у Иноземцева, но сердце, однако, защемило от страха. Вы подумайте, какие нынче напористые привидения пошли!
Они добрались до небольшой дверцы, что вела в кладовые. Та скрипнула и отворилась, вышел Митрошка. Теперь он зачем-то шаркал позади, и Иноземцев больше не осмелился ни о чем спросить.
Перед тем как зайти к генералу, пришлось умыться, переодеться и дождаться, когда Фомка принесет утерянные инструменты.
Перед Аристархом Германовичем лекарь предстал вечером, когда тот уже собрался почивать, но узнав, что доктор изъявил желание его посетить, тотчас велел пустить.
Иноземцев коротко поприветствовал больного, осведомился о состоянии здоровья, придвинул табурет к кровати. Вооружившись тонким деревянным шпателем, велел генералу открыть рот. Тот послушно раздвинул челюсти.
— Скажите «а», — попросил Иноземцев.
— А-а-а, — протянул тот.
— Так. Теперь «э».
— Э-э-э. Помилуйте, но зачем все это нужно? У меня нет ангины.
— Я проверяю речевые рефлексы.
— Неужели не ясно, что я все еще владею своей речью?
Иноземцев нахмурился и вместо ответа снова попросил попеременно произносить то «а», то «э».
— Итак, — протянул он на манер Делина, — небный и глотательный рефлексы в норме.
— Я только что вам это сказал, — возмутился Тимофеев.
Иноземцев и здесь промолчал. Вооружился стетоскопом, щелкнул крышечкой часов и принялся слушать сердечные ритмы и считать дыхательные движения. Надо же, с этим тоже все обстояло замечательно. Медицина на сей счет имеет массу оговорок: не всегда нормальное сердцебиение и небно-глотательные рефлексы отвергают периферическое поражение нервов. Но легкие-то генераловы давно должны были утратить способность действовать от постоянного пребывания в горизонтальном положении. Сколько прошло? Третий год минул?
— Уберите одеяло, — велел доктор Саввичу.
Тот поглядел на хозяина, получил молчаливое согласие и стянул одеяло, открыв облаченного в ночной костюм генерала.
— Снимите всю одежду!
Кое-как приподняв нелегкое тело хозяина, пыхтя и пришептывая, камердинер исполнил и эту просьбу.
Н-да, на изумление крепкий торс, руки и ноги.
— А теперь будьте любезны, — Иноземцев старался, чтобы голос не дрожал предательски, — поверните голову направо.
— Но я не могу, — возмутился генерал. — Вы, милостивый государь, смеетесь?
Иноземцев резко выбросил руку в сторону и щелкнул пальцами у виска Тимофеева. По телу больного волной пробежала судорога, но он не дернулся, только скосил глаза.
— Пожмите плечами.
— Не могу.
Склонившись, Иноземцев тщательно ощупал грудино-ключичную и трапециевидную мышцы, а также ременную мышцу шеи. Никакого намека на атрофию. Живот, кишечник, печень, селезенка — все работало исправно. Иноземцев принялся раздражать локтевой нерв, ожидая реакции мизинца, безымянного и большого пальцев, сгибать ноги генерала в коленях и тазобедренных суставах. Ничего!
Колени, стопы, пятки, пальцы. Сколько он их ни пытал щекоткой, иглой, молоточком, сгибал, разгибал, приподнимал, отпускал — никаких признаков сокращения мышц.
— Итак, что мы имеем. — Он уже и сам утомился: осмотр не дал никаких видимых результатов. — Отсутствуют все кожные, сухожильные и многие патологические рефлексы. Однако же усилием мысли вы можете вызвать некоторые подергивания в мышцах. Как я и предполагал, это некий род плегии, вызванный острым неврозом, не исключено даже, что истерическим припадком.
— Каким? Истерическим? — грозно свел брови генерал. Ему совсем не понравился диагноз, больше подходящий какой-нибудь нервной дамочке, а вовсе не ветерану англо-ашантийской войны. Но Иноземцев не обратил внимания на генераловы брови. Он вел дальше:
— Странно, что у вас нет пролежней и мышечной атрофии, а длительное пребывание в горизонтальном положении не сказалось на работе внутренних органов.
— Говорите яснее, доктор, — раздраженно бросил генерал. — Для меня эти медицинские словечки что абракадабра.
— От долгой жизни без движения вы бы выглядели иначе, — попытался растолковать Иноземцев. — Даже при истерическом параличе ваше тело одряхлело бы за три года.
Он обвел взглядом кровать. Смуглая грудь генерала ярко выделялась на белых простынях, на столе рядом колыхалась вода в графине. Он решил, что лучше умрет сегодня, но узнает, каковы границы актерства этого африканского мистификатора. Приблизившись к столику, Иноземцев налил в стакан, сделал вид, что подносит его к губам, и окатил пациента.
Ослепленный собственной выходкой, он на мгновение зажмурился, а когда открыл глаза, обнаружил, что генерал лежит, как прежде, не сдвинулся ни на дюйм, только лицо его густо покраснело и стало почти черным от красноватого освещения.
— Черт знает что! — взревел он, тяжело дыша. — Что это вы себе позволяете?
Саввич бросился к барину и принялся вытирать его краем одеяла.
— Ой, что же вы наделали, — причитал старик, — я ведь только простыни сменил! Ай, как нехорошо! Ай, что же вы за доктор!
— Это часть осмотра, — пролепетал Иноземцев. — Я должен был проверить сочетательные рефлексы.
— Парализованы они, — накинулся на него Саввич чуть не с кулаками, — парализованы, Христом клянусь! Просто африканские боги даровали им такое здоровье. Ничто их не берет.
— Приношу глубочайшие извинения, — пятясь, продолжал бормотать Иноземцев. — Я пойду. Мне надобно подумать.
И, обогнув кровать, бросился к двери.
Он дернул дверную ручку и оказался в темном коридоре с одной свечой, оставленной сиротливо гореть на подоконнике. В отчаянии впился пальцами в волосы и заметался по кругу, точно пес, гоняющийся за собственным хвостом.
Что здесь происходит? К чему этот фарс? Для кого спектакль? Не болен генерал! Напротив, точно молодеет с годами. И ясно отчего: антропофаг он. Читал Иноземцев о чудотворной силе свежей крови и мяса. На других континентах существовали целые племена, практиковавшие каннибализм с целью возвысить мощь тела, продлить молодость и обрести бессмертие. Но неужели на пороге XX столетия, когда человечество изобрело электричество, самодвижущиеся экипажи и вот-вот покорит небо, а медицина встала на путь великих открытий Востока и призывает трезвомыслящих отказаться от пагубного мясоедения, здесь, в далекой глубинке, процветает чудовищный синдикат, поставивший на промышленные рельсы разведение человека?
Иноземцев сам не заметил, как попал на лестницу и спустился на несколько ступеней. Свет единственной свечи из коридора сюда не доходил. Ноги несли сами, а в голове лихорадочно возникали предположения, одно нелепее другого. А что, если это прорыв в медицине? Может так случиться, что эта горстка безумцев нашла эликсир молодости и таким странным способом пытается это скрыть?
Внезапно Иноземцев был схвачен — двумя руками за плечи, двумя за ноги. Он попытался крикнуть, но во рту оказался кляп. В темноте он не мог разглядеть даже теней злоумышленников. Не слышно было ни их дыхания, ни шагов. Приподняли и поволокли вниз, потом в дверь, дальше снова по лестнице, но уже куда-то наверх. Держали его так крепко, что пошевелиться, тем более вырваться Иноземцев не мог. Он перестал сопротивляться после нескольких попыток.
Потом вдруг осознал, что лишился воли не потому, что захватившие его невидимки были силачами. Просто кляп, который затолкали ему в рот, оказался пропитан эфиром.
Наконец тьма перед глазами рассеялась, показались очертания стрельчатых окон. Вспыхнуло воспоминание: множество крыс и Мими в лиловой амазонке.
Оружейная зала.
Эфир не только лишил его способности сопротивляться, но и избавил от страха. Иноземцев чуть не рухнул, когда руки, которые его держали, внезапно ослабли. Как мешок, его водрузили на некое подобие табурета. Он покачнулся, но упасть ему не дали.
Иноземцев почувствовал, как через голову ему перекинули петлю. Сердце остановилось. Его хотят вздернуть?
Только он успел удивиться, как внезапная вспышка света озарила зал. Он дернулся, табурет тотчас повалился. Боль пронзила шею. Он услышал хруст собственных позвонков. Сознание и свет померкли.
После смерти все вокруг снова светилось. Радужные блики били в лицо. Веяло прохладой, ароматом небесных цветов — почему-то в сочетании с уксусом. Светящаяся даль манила покоем.
Он шел, раздвигая облака. Он на небесах, это очевидно.
Легко и свободно. За спиной крылья. Махнуть ими и взмыть в просторы рая.
Только глотать больно. Отчего это? Ах, конечно, душа помнит обиды, причиненные телу. Что-то ведь произошло, что-то стряслось, иначе почему он здесь?
Вдруг облака разверзлись, свет померк. Иноземцев стал падать. Стремительно несся вниз, прохлада сменилась жаром. В нос бил невыносимый запах уксуса. Темно, как в могиле. То ли в ад провалился, то ли еще куда. И не человек он теперь, а сгусток свободно парящей энергии. Вот и все, что осталось от настоящего Иноземцева.
Сердце стеснилось. Надо же, а ведь он все еще надеется, что жив и бредит. Он собрался с силами и попытался разглядеть, где находится. Белый потолок, белая занавеска, окно, через которое пробиваются лучи солнца. Он поднялся, вышел в коридор, добрался до спальни больного генерала, увидел и воспитанницу, роняющую горькие слезы, и отчаявшуюся Натали Жановну, и печального Саввича. Сновала прислуга, все были заняты какими-то спешными приготовлениями. Иноземцев вырвался к фонтану.
Усадебный двор был полон урядников, людей в мундирах и в штатском. Были здесь и сиделки из богадельни. Потом вдруг пронесли длинный черный ящик, Ульяна пробежала за ним в слезах. Толпа ринулась следом. Кто-то успел преставиться?
Все кругом говорили, ели, спали, доставали газеты, гуляли по саду — один доктор ни в чем не принимал участия. Никто не обращал на него внимания, даже Ульяна. Она целый день проплакала, спрятав лицо в ладонях. День сменился ночью, ночь — рассветом. Перед глазами доктора хлопали дверьми, его отталкивали, когда он пытался дать о себе знать, кое-кто даже проходил сквозь его тело. И снова они ели, спали, вставали, ходили. Иноземцев видел их, а они его нет. Ощущение это становилось все невыносимее. Неужели он умер? Стеснение в груди сменилось удушьем. Неужели целую вечность неприкаянной душе маяться? Иноземцев стал задыхаться.
И вдруг проснулся.
Минуту он переживал острейшее счастье, что это всего лишь сон. Наконец поднял руку и прикоснулся к губам.
— Улыбаюсь. Живой.
— Конечно, живой, слава тебе, царица небесная, — отозвался голос Саввича. Старик подскочил к кровати и, всплеснув руками, стал тараторить благодарственную всем святым, каких знал. Иноземцев насилу поднялся, с острой болью в горле ощутив головокружение и тяжесть в затылке. Ощупал череп, охнул — шишка с голубиное яйцо выдавалась и ныла невыносимо.
— Что произошло? Нет, погодите, я сам вспомню. Треснулся, видимо, где-то, но где? Постой, Саввчич, мне надобно самому вспомнить, иначе быть беде — память не восстановится. Итак, — протянул он и вдруг вспомнил, кого это «итак» ему напоминает. — Конечно, я был у исправника. У Делина.
— Да-с, задержали ваше благородие, — с видимым огорчением подтвердил камердинер. — Уж точно по ошибке, никак не иначе.
— По ошибке, — согласился Иноземцев, смутно припоминая, что были, кажется, убитая сиделка, револьвер Ларионова и долгая беседа с исправником в здании уездного управления. С трудом припомнил, что там же получил задание. Скривился: задание требовалось выполнить как можно незаметнее, так сказать, конспиративно. — Я, помню, заходил к его превосходительству. Осмотр проводил…
— Заходили-с, — еще энергичнее закивал Саввич. — Опыты проводили, даже водой облили. Потом вышли. Я простыни его высокопревосходительству сменил — и за вашим благородием. Уж очень ваше благородие были бледны и беспокойны. Хотел спросить, что осмотр показал, узнали ли что о неведомой болезни его высокопревосходительства аль нет. Спустился по лестнице, слышу — крик, шум. Неужто из оружейной залы опять, думаю. Призрак там, говорят, поселился, я вам не сказывал? Была у предка его высокопревосходительства жена заморская, из Италии. Убил он ее, демоном ревности обуянный. Вот, говорят, призрак теперь покоя не знает. Да странно как-то — сколько здесь живу, а тот появился только как барин женился на Натали Жановне. Невзлюбило ее почтенное привидение, так надо понимать. Хотя мне и не знать, что было до того, как я сюда с Ульянушкой прибыл. Я ведь ранее ее папеньке служил, Владимиру Францевичу, сыну брата младшего его высокопревосходительства, упокой господь его душу святую. Но ходит слух, — здесь Саввич перешел на шепот и склонился к самому уху Иноземцева, — будто барин наш в паралич впал, когда увидал это самое привидение.
Выпрямившись, он как-то странно сверкнул глазами и улыбнулся. А не служил ли Саввич камердинером у самого Бюлова, убившего итальянку? Не может быть!
— Но сам барин, — продолжал тот как ни в чем не бывало, — при мне об этом не заговаривали. Их высокопревосходительство беспокоит первым делом африканское проклятие. Именно в нем он видит зерно зла-с. Но что это я отвлекся? Да, последовал я, значит, за вашим благородием. Слышу шум из оружейной, будто что-то тяжелое обрушилось. Захожу, свечу — а посреди залы люстра чугунная лежит и вы рядом. Поднимаю глаза — у вашего благородия веревка на шее, глаза выпучены, язык на боку, словом, все как у повешенного. Удавку я освободил. Ясное дело, повеситься решили, а люстра старая, не выдержала веса и рухнула…
Рука Иноземцева скользнула к подбородку. Вот почему так горло саднит.
Встал, подошел к зеркалу — черный обод шириною в два пальца шел от уха к уху. Повеситься решил? Сам? Да зачем же?
Известно зачем.
Разом вспомнил обо всех своих приключениях: об алмазах, о привидениях, о хохочущем пятнистом волке, который его едва не разодрал под окнами. Эх, не выполнил он задание исправника. Весь дом на уши поставил, пытаясь незаметно пробраться в покои пациента. Да ведь и осмотр не дал никаких результатов, только все запутал и заставил утвердиться в подозрении, что его здесь обманывают, держат за дурачка. Генерал-то здоровехонек.
Иноземцев понурился, краска стыда залила лицо. Слабак, как есть слабак. Столкнулся с трудностями — и сразу в петлю.
— Вам бы еще отдохнуть денек, — не унимался Саввич. — Не беспокойтесь, его высокопревосходительство подождут, пока вы определитесь. А Натали Жановна за больницей присмотрит. Ей не впервой, прежние доктора тоже были слабы здоровьем. Сапожники без сапог, ей-богу! Ложитесь. — Саввич попробовал увести Иноземцева к постели. — Ложитесь, Иван Несторович, я вам компресс уксусный на шишку поставлю и завтрак принесу.
На словах «Натали Жановна за больницей присмотрит» Иноземцев почувствовал, как к лицу прилила краска и пальцы сами собой сжались в кулаки. Вот и отлично, пусть думают, что он лечит шишку компрессами, пускай считают, что он помер. А он как раз сейчас выполнит задание. И узнает, наконец, каким образом барыня Тимофеева заправляет больницей.
Не сказав ни слова, Иноземцев принялся одеваться.
Саввич удивленно воззрился:
— Что вы, ваше благородие, делаете? Вам нельзя никуда идти!
— Я в больницу.
— Да куда, какая больница! Вы гляньте: горизонт чернеет, через пару часов гроза начнется — вас в дороге застанет.
— Ничего, — отмахнулся Иноземцев, застегивая жилет. — Будьте любезны визитку почистить. Неловко мне с Натали Жановной беседовать в грязном платье.
Воодушевленный предстоящей поездкой, он выскочил во двор и тотчас отправился искать Тихона с коляской.
Коляска стояла запряженной, точно ждала его. Возницы на козлах не было. Иноземцев решил, что это судьба, и взобрался на облучок.
— Но-о-о, — крикнул он, и пара в яблоках зацокала по гравию, миновала ворота и понеслась по грунтовой. Ими и управлять не надо было — сами шли.
Дорогу, видно, лошадки знали назубок. Иноземцев не зря доверился их бодрому ходу, домчали быстро. Он даже не успел толком разглядеть, как сгущаются над лесом тучи. Было часа четыре пополудни.
Подкатив к забору, он натянул вожжи.
У крыльца была какая-то суматоха. При приближении Иноземцев заметил деревянный гроб, прислоненный к стене.
Сердце застучало в предчувствии тайны, под покров сейчас удастся заглянуть. Гроб, значит, покойник, а покойник — значит, смерть. Наконец он сможет определить, отчего здесь умирают вполне себе здоровые «больные».
Домчал до крыльца, взбежал по ступеням, поймал за руку первую попавшуюся сиделку:
— Кто?
— Марья Анисьевна Копытина, — пробормотала та.
— Когда?
— Вчера вечером. Вот дьякона ждем из соседнего прихода. Хоронить будем.
— А тело кто анатомировать будет? — гневно вскричал Иноземцев.
— Так ведь Натали Жановна осмотрела и сказала не вскрывать, и без того все ясно.
— Что ясно? Ну-ка быстро тело на стол. И Акулину Ивановну пригласите. Ясно или не ясно — я буду решать.
Никакой, однако, Марьи Анисьевны Копытиной Иноземцев не помнил и лицо покойницы видел впервые. Больных было всего-то четыре десятка, запомнить каждого труда не составляло. Но может ли он себе доверять? Наверняка память после неудавшегося самоубийства отшибло.
Раздосадованный, он присел на стул у тела покойницы. Бесполезная потеря времени. Его могли надуть, подменить труп, но ведь разве докажешь такое.
Пришлось сжать зубы, натянуть перчатки и приступить к осмотру и анатомированию в надежде обнаружить хоть какую-нибудь, хоть самую малую зацепку.
После двадцати минут работы он торжествующе воскликнул:
— Ага, нет никаких укушенных. Это разрыв сердца. У Копытиной была грудная жаба! Вот, поглядите, Акулина Ивановна, какие обширные очажки омертвления. — Иноземцев ткнул скальпелем в кроваво-красный рисунок внутренних органов. — Здесь и бляшка имеется. Ого, какой кровяной сгусток! А вот и следствие спазмов налицо, поглядите, поглядите!
Акулина Ивановна удивленно приподняла брови.
— Чего ж удивительного. Сердце не выдержало.
— Конечно, могло не выдержать. Но давеча я всех осмотрел, и не было среди женщин-пациенток никого с сердечными отклонениями. Уж слабое сердце я бы заметил. Тем паче грудную жабу.
Фельдшерица промолчала. Иноземцев даже спорить с ней не стал — заметил, как недовольно она поджала губы. Решено было похоронить пациентку, чтобы злоумышленники не смогли избавиться от тела. И в город! Есть что рассказать Делину.
Солнце село быстро, тучи заволокли небо. К счастью, предать земле несчастную Марью Анисьевну успели до того, как стемнело. Дьякон наскоро прочел заупокойную и, дрожа всем телом и отчаянно крестясь, поспешил к своей лошаденке, которую оставил на самой дороге, прямо возле коляски Иноземцева.
Но сам Иноземцев имел твердое намерение дождаться, пока уйдут все. Очень уж не хотелось, чтобы прямое доказательство уплыло из-под носа.
Перестукивая зубами, он ждал. Ждал, пока стихнет стук копыт дьяконовой лошадки, перестанет громыхать телега, на которой сторож привез гроб, умолкнут шаги двух фельдшериц, которые вызвались присутствовать на похоронах: родственники укушенных к больничному кладбищу на версту не приближались. С виду самый обыкновенный погост при церквушке. Но слишком часто гулял здесь ангел смерти, вот она и опустела вместе со школой.
Жуткое место.
Иноземцев мужественно кутался в сюртучок, старательно вычищенный Саввичем.
— Раз, два, три, — начал считать он, чтобы хоть как-то унять страх. — Двадцать пять, двадцать шесть… сто десять, сто одиннадцать… тысяча пятьдесят один, тысяча пятьдесят два… Все, не могу. Совсем темно стало. Едем!
Понесся к дороге. Сделал несколько шагов и со всего маху столкнулся с чем-то, а может, и с кем-то — мягким и живым.
Темно было хоть глаз вырви. Иноземцев поднялся и хотел шагнуть вперед, наивно полагая, что задел пушистую ель. Но нет, перед ним выросла темная тень. Тень подняла руку и сделала фантастическое движение вроде тех, что исполняют фокусники. Вдруг загорелось лицо. От него исходило светло-голубое сияние. Глаза и рот, напротив, оставались черными.
От неожиданности Иноземцев повалился на землю. Даже кричать не мог. Да неужели и это обман зрения? Как такое возможно?
Лицо приблизилось. Иноземцев почувствовал, что его тянут за рукав.
Наконец он обрел дар речи, заорал во все горло, вскочил и рванул, не разбирая, что перед ним. Бежал, спотыкался о холмики могил, слышал, как трещат рукава, стоило ему зацепить крест, пытался схватиться за кусты, пока не рухнул. Стал подниматься, но светящееся лицо догоняло. Нет, уже не одно, а два! До двоения в глазах дошло… И не два их, а три! Обступили, кружат, хватают за руки, за ноги. Иноземцев извивался, пытался отползти, подняться. Но они точно с мячиком играли: только он поднимется — один призрак его на другого толкнет, только поймает равновесие — новый удар в грудь или в спину. В конце концов — у-ух! — земля разверзлась. Иноземцев успел потерять сознание от удара и тут же пришел в себя.
Тьма тем временем рассеялась. Пляшущие отсветы, точно от гигантских костров, озаряли небо. Светящиеся тени приняли человеческий облик. Нет, это не гигантские костры, это молнии. Темные длинные фигуры смотрели на Иноземцева откуда-то сверху и казались великанами.
Он не мог понять, где он.
Пока вдруг на лицо не посыпалась земля. Пальцы нащупали поверхность земляной стены, глаза задержались на прямоугольной раме, в которую было видно небо. Три темные фигуры работали лопатами. Монотонно, как механические куклы.
Он собрался с духом и из последних сил рванул вверх. Яма была глубокой, и все-таки ухватиться за край получилось.
— Помогите! — вопил Иноземцев.
Тень отложила лопату, присела и молча принялась толкать его обратно. Сопротивляться не было сил, и он рухнул на спину.
Слезы катились из глаз.
— Кто? — кричал он. — Что вы делаете? Кто вы?
К ногам упало что-то тяжелое. Иноземцев узнал свой револьвер.
Боже, да что происходит?
— Теперь он отлажен, — раздался рядом шепот. — Застрелись, если не хочешь быть погребенным заживо.
С воплем он выскочил из могилы, вытянул руку с револьвером, зажмурился и выстрелил. Ему показалось, что он палит из пушки, но это только потому, что выстрел совпал с новым раскатом грома. Локоть дернулся, дыхание перехватило. Тени испарились, как под землю ушли.
Иноземцев даже смотреть не стал, куда они подевались. Бросил револьвер, выкарабкался из ямы и помчался прочь.
Поплутал, натерпелся страху, набил пару шишек и наконец оказался у дороги.
Новая вспышка молнии озарила его коляску. Кое-как доковылял, взобрался на козлы. Только схватился за вожжи, как хлынул дождь.
— Не убежишь от смерти собственной, — раздалось за спиной.
Иноземцев дернулся. Хотел спрыгнуть, уже ступил на землю. Но тот, другой, тянул сзади — сильной рукой ухватил его за полу сюртука и заставил сесть.
— Кто ты? Кто? — выдохнул доктор.
— Энцо.
Прогремел гром, вспыхнула молния. Иноземцев увидел сидящего на задней скамейке молодого человека. Смоляные волосы до плеч, лицо белое, как мелом нарисованное, на щеках синие прожилки. Глаза неестественно черные, как будто их и вовсе нет — пустые глазницы, как у Мими. Одет в какое-то перепачканное тряпье, на шее веревка.
Призрак Энцо протянул руку, коснулся его виска и ткнул ею под нос. Рука, такая же белая, как лицо, с такими же синими прожилками и длинными острыми ногтями, была в крови. Иноземцев вздрогнул и провел пальцами по лицу. Только теперь он почувствовал, как что-то течет по волосам, щеке, шее.
— Стрелялся ты, — прошипел Энцо. — Похоронили мы тебя. Буду ждать, душа заблудшая. Приходи, когда поймешь, что для мира людей ты больше не существуешь.
Сказал, вздохнул, сполз с коляски и поплыл в сторону погоста, покачиваясь, как в танце.
Иноземцев потер висок. Боли он не чувствовал. Ныл затылок, по-прежнему было трудно глотать, еще он, кажется, подвернул ногу. Но там, где должна была пройти пуля, раны не было.
Трясущимися руками он нашарил вожжи и погнал фырчащих лошадок вперед — скорее, скорее в город.
