Александр Золотько
Ловушка

– …Солнце уже поднялось в зенит, и тень нашего корабля скользила по волнующимся под ветром травам бесконечной степи, тянущейся от горизонта до горизонта…

– Это не степь, – сказал Джо Конвей.

– Что? – вскинула голову Алиса.

– Вы написали – «степь», а это не степь. Это буш. Или даже можно написать – вельд, но никак не степь. Чтобы было понятно даже вам, это все равно, если бы я назвал, например, пудру – зубным порошком. Степь – это в Сибири. Россия, Волга, татары… Правда, Энтони? – американец оглянулся на сидевшего в легком плетеном кресле русского. – Это ведь у вас там степь?

Антон Егоров улыбнулся и кивнул, не вдаваясь в подробности, которые Конвея не интересовали. Кроме того, вступать сейчас в разговор было опасно – Алиса Стенли, корреспондент «Ежевечернего обозревателя» из Глазго очень серьезно относилась к защите прав и свобод всех женщин мира в общем, и своей свободы в частности. Конвей, заглянувший через плечо в ее блокнот, слишком близко подошел к пределу дозволенного приличиями, и это не могло не привести к взрыву страстей.

За двое суток путешествия все члены экипажа «Борея», воздушного корабля второго ранга Флота Ее Величества, и его пассажиры уже поняли, что юная леди не просто готова постоять за то, что считает своей свободой, но жаждет сражений, ищет малейшую возможность, чтобы продемонстрировать свой независимый нрав.

– Та-ак… – протянул Тома Дежон, и заслонился раскрытой книгой, увидев, что краска гнева покрыла милое лицо Алисы, а маленькие изящные ладони сжались в кулачки. – Вот сейчас…

– Вы… Вы – хам! Вы отродье нации хамов! Вам, как и вашей родине, чуждо понятие чести и благородства, – Алиса медленно встала с дивана и повернулась к широко улыбавшемуся американцу. – Ваша глупейшая улыбка свидетельствует, что под крышкой вашей черепной коробки так же мало мозгов, как и…

Алиса задумалась, пытаясь придумать наиболее оскорбительное сравнение, но ничего в голову не приходило. Было огромное желание просто влепить затрещину мужиковатому хаму, одну из тех, что Алиса отработала на своих братьях еще в детстве, но в приличном обществе – а люди в салоне «Борея» относились именно к приличному обществу – бить по лицу было неприлично.

Ну вот, подумала Алиса, еще и тавтологию допустила «неприлично в приличном». Какой кошмар! Хорошо, что не вслух. Француз всплеснул бы руками и огорченно поцокал языком, русский чуть прищурился бы и отвернулся к иллюминатору, и даже японец, обычно невозмутимо взиравший на все перипетии отношений европейских коллег друг с другом и, в особенности, с юной Алисой Стенли, осуждающе покачал бы головой.

Черт, подумала Алиса. Решила, что получилось недостаточно энергично, и добавила:

– Дьявол! Дьявольщина, черт побери!

– Я!.. Вы!.. – Алиса почувствовала, что задыхается от гнева, вырвала из записной книжки листок со злосчастной фразой, скомкала его и вышвырнула в окно. В иллюминатор. Попыталась. Легкий ветер, влетающий в ярко освещенный солнечным светом салон, остановил смятую бумагу и отбросил обратно в помещение.

Даже ветер… Даже стихии против нее!..

Чувствуя, что еще мгновение, и слезы потекут из глаз, Алиса оглянулась вокруг, словно ища защиты и поддержки… или выбирая предмет потяжелее, чтобы поразить виновника ее позора – да-да, именно позора, иначе никак не назовешь нелепую ситуацию, в которую попала Алиса, да еще на глазах этих самодовольных, грубых, бессердечных, зазнавшихся, шовинистических, дремучих… и еще отвратительных… безнравственных, развращенных… мужчин. Если бы Алиса только могла… Если бы только…

– Мисс Стенли…

Алиса оглянулась на голос, прозвучавший от входа в салон. На пороге стоял старший помощник капитана «Борея» Френсис Уилкокс, и стоял он там уже, наверное, несколько минут, вполне имея возможность насладиться позором Алисы Стенли, корреспондента «Ежевечернего обозревателя» из Глазго, в полной мере.

– Что? – дрожащим голосом спросила Алиса.

– Вы просили за завтраком капитана устроить для вас экскурсию по кораблю, – еле заметно улыбнувшись, сказал старший помощник. – Вас интересовало техническое устройство «Борея»…

– Да, а что? – уже чуть спокойней спросила Алиса.

– У мистера Бимона, инженера нашего корабля, появилось свободное время, чтобы проводить вас по машинному отделению… и другим техническим помещениям «Борея». Джентльмены, я полагаю, этой экскурсией не заинтересуются, насколько я знаю, они уже неоднократно бывали на воздушных кораблях…

– Да-да-да… – быстро выпалил Конвей. – Неоднократно и регулярно. Буквально каждый день. Уже просто видеть не могу эти кочегарки, гальванические элементы, компрессоры, горелки и нагнетатели термогена… Особенно – нагнетатели. Я, знаете ли, был в Париже, когда отказали охладители на «Луизе». Оплавленная верхушка Эйфелевой башни – это меня впечатлило. Да, впечатлило. Мне повезло, что я находился в двухстах ярдах от места катастрофы. Но даже там я получил ожог лица…

– Жаль, что не языка, – тихо, но, все-таки, достаточно отчетливо прошептала Алиса и, обворожительно улыбнувшись Уилкоксу, произнесла самым очаровательным тоном: – Я благодарна вам… и другим истинным джентльменам, которые служат на этом прекрасном корабле.

Алиса грациозно выскользнула из салона. Дверь закрылась.

– Что вы говорите… – американец усмехнулся и сел в только что оставленное девушкой кресло. – Какие мы вспыльчивые. На месте бедняги Уилкокса я бы не водил ее к нагнетателям термогена. Девушка вспылит по какому-нибудь поводу, искра перескочит на резервуар, а там небольшая утечка… и взрыв!

– Вы и вправду видели взрыв «Луизы»? – спросил Егоров.

– К сожалению, – став серьезным, кивнул американец. – Или к счастью. Видел, а не принял участие. Знаете, я ведь мальчишкой немного пострелял во время Гражданской войны, но такого ужаса…

– И до сих пор не выяснили, что стало причиной?

– Как? Температура концентрированного термогена… теплорода (я правильно произнес это по-русски?), в момент вспышки такова, что… От тел членов экипажа и пассажиров не осталось ровным счетом ничего. Все превратилось в пар… даже пепла почти не было. Только оплавленные комки стали остались от шпангоутов и двигателей. Там могло быть все, что угодно, от простой утечки этого самого теплорода, до диверсии.

– Конструктор «Луизы» и завод-изготовитель двигателей утверждали, что технического сбоя быть не могло… – сказал Тома Дежон.

– А что они могли еще сказать? – приподнял бровь американец. – Извините, господа, это по нашей вине превратились в ничто сорок семь членов экипажа и восемьдесят пять пассажиров?

– Восемьдесят четыре, – тихо возразил Дежон.

– Это почему? Все билеты были проданы на месяц вперед, пустого места быть просто не могло…

– Могло, я не успел на корабль, – сказал Дежон, чуть побледнев. – На полчаса. Меня попытались убить мальчики из «Союза Анархии». Пока я стрелял, а потом боксировал, а потом получил лезвием навахи по ребрам… В общем, я попал в госпиталь, а не на борт «Луизы» и пока меня перевязывали…

В салоне воцарилась тишина.

Американец наклонился и поднял смятый листок, брошенный Алисой, развернул и разгладил на столе перед собой.

– Значит, так… – пробормотал он, рассматривая ровные аккуратные строчки, написанные мисс Стенли. – Значит, писать они не умеют. Какому идиоту в ее «Ежевечернем обозревателе» пришла в голову идея, что наша милая и кроткая мисс Фурия способна написать хоть что-то вразумительное по поводу нашей экспедиции?.. Волны тепла, значит, накатываются на хладные горы облаков, подтачивают их, словно воды, разрушающие громады айсбергов…

– Так и написано – «хладные»? – поинтересовался Дежон.

– Именно – хладные. Просто какой-то Вальтер Скотт. Будто сейчас самое начало девятнадцатого века… – американец собрался еще что-то процитировать из написанного, снова заглянул в бумажку и передумал.

Текст был настолько беспомощен, что вызывал не насмешку, а жалость.

– Вы к ней несправедливы, – сказал Дежон. – Она очень милая… да, немного испорченная бреднями суфражисток, но вместе с тем… Столько огня, задора… К тому же, она, кажется, хорошо фотографирует. Во всяком случае, ее фотографический аппарат лично мне внушает громадное уважение. Все эти линзы, рычажки, эта фотовспышка… Будьте к ней снисходительны…

– К фотовспышке? А, к мисс гениальной писательнице? Я к ней снисходителен. Я невероятно снисходителен, если бы мои приятели из Техаса меня сейчас видели, то освистали бы… как последнюю размазню. Я, видите ли, к ней несправедлив! – американец огляделся по сторонам в поисках плевательницы, но в салоне корабля Ее Императорского Величества «Борей» такой необходимой детали обстановки, к сожалению, не было. – Это вы… и наши бравые летуны, от капитана до последнего матросика, млеете в ее присутствии, а я… Почему, собственно, она пользуется такими привилегиями?

– Ну, она дама, – напомнил Егоров.

– Что вы говорите? – восхитился американец. – Но она ведь постоянно борется за равноправие. Так ведь? Тогда почему ей выделили отдельную каюту? Мы же говорим о полном равенстве полов, джентльмены. О равенстве. Значит, какие могут быть реверансы? Простые товарищеские отношения. Прекрасно поспали бы на соседних койках.

– Вы просто не можете ей простить то, что в результате вам пришлось поселиться в каюте с мичманами, – сказал Егоров.

– Да, не могу. У меня очень чуткий сон, а у этого треклятого мичмана… у Смитстоуна, такой дикий храп…. Кто мог подумать, что в этом тщедушном теле восемнадцатилетнего мальчишки вмещается столько рева и клокотания? И самое главное, он ведь не просыпается даже от пинков. Меня второй сосед предупредил, что это бессмысленно, нужно просто принять как неизбежное и терпеть…

– И поэтому вы прошлым вечером прихватили с собой в каюту бутылку бренди? – поинтересовался Дежон.

– Да, сон это не улучшает, но желание придушить мичмана Смитстоуна немного уменьшается… Кстати, ни у кого нет желания немного выпить перед обедом? Эти воспоминания о ночных кошмарах… да и о несчастной «Луизе»… требуют каких-то лечебных действий… О… – Конвей указал рукой на тень от спинки кресла, скользящую по полу: – Мы меняем курс?

– И уже третий раз за последний час, – кивнул Егоров. – У меня складывается ощущение, что капитан что-то разыскивает в этой степи… извините, в этом буше или вельде.

– Нигера, – быстро сказал Конвей. – Он разыскивает нигера, потому что нигера нужно искать днем, ночью нигера не найдешь, пока он не улыбнется. А за каким чертом нигеру улыбаться ночью?

– Какого нигера? – поинтересовался Дежон. – Какого-то определенного нигера, или…

– Или. Любого. Достаточно тупого, чтобы оказаться в тысяче ярдов от «Борея», на дальности выстрела нашего уважаемого попутчика мистера Яна Ретифа. Вы обратили внимание, он ведь каждый день дежурит на дозорной площадке со своим «громобоем»…

– Он называет свое ружье «Гневом Господним», – поправил американца Дежон. – И он имеет основания для того, чтобы использовать этот «Гнев» против любого чернокожего в этих местах. Вы же слышали его историю…

Тень на полу снова поползла к переборке.

– А еще мы, кажется, снижаемся… – Егоров отложил в сторону книгу. – Во всяком случае, дифферентные цистерны задействованы, не находите?

Словно в подтверждение его слов, карандаш, оставленный Алисой на столе, покатился и остановился только упершись в приподнятую закраину стола. Корабль снижался, наклонившись на нос.

– Если сейчас начнет пыхтеть главный охладитель…

Конвей не успел договорить – в трубопроводе, проходившем под потолком салона, зашумела перегоняемая вода. Ухнули поршни вспомогательной пневматической машины, зачастил механизм сброса пара, выхлопы стали громче и чаще, постепенно слились в быстрое бормотание.

«Борей» снижался, это было понятно, причем снижался быстро, гораздо быстрее, чем при обычной посадке.

– Но здесь же нет причальной башни, – Дежон встал с дивана и посмотрел в иллюминатор. – Буш и буш. Гладкий, как стол.

– Вы никогда не видели, как воздушные корабли садятся на неподготовленном месте? – Егоров встал с кресла. – Это очень интересное зрелище. Предлагаю выйти на палубу. Или даже на смотровую площадку…

Полированные поручни, окружавшие площадку, были почти раскалены – солнце нагрело их, Егоров чуть тронул блестящий металл пальцами и убрал руку.

– Здравствуйте, мистер Ретиф, – сказал Дежон, выйдя на площадку, но бур даже не оглянулся в его сторону, все так же сидел на раскладном стуле. Свое жуткое длинноствольное ружье он держал на коленях.

– Я тоже рад вас видеть, – сказал француз. – Итак, куда мы должны смотреть?

– Носовая техническая площадка, – Конвей указал рукой вперед. – Видите вон тот забавный механизм?

Два матроса быстро сняли брезентовый чехол с механизма, похожего на странное сочетание пушки и лебедки. Вот если бы кто-то собрался охотиться на Левиафана, то именно так должно было выглядеть орудие, способное поразить библейское чудовище.

Действиями матросов командовал лейтенант Макги, когда механизм был расчехлен, один из матросов стал к рычагам управления, второй у гальванического пульта.

Лейтенант оглянулся на рубку управления и поднял руку, докладывая о готовности.

– Однако, – присвистнул Конвей, тоже взглянув на рубку. – Наша милая барышня не теряет времени…

Алиса стояла рядом с капитаном Севилом Найтменом за ослепительно сиявшими на солнце стеклами рубки.

– Вы снова завидуете, – засмеялся Дежон, и отсалютовал Алисе тростью, с которой никогда не расставался. – Вас не позвали, а ее…

– Если бы мне было двадцать лет, а не пятьдесят три, я был бы одет в юбку, а не в брюки и, наконец, если бы я был девушкой, а не…

– В сторону! Залп! – скомандовал Макги.

Установка вздрогнула, оглушительно ухнула, громадная, футов в двадцать длиной стрела вылетела из жерла, направленного вниз, и врезалась в землю, выбросив вверх фонтан комьев сухого грунта. Несколько кусков ударились в дно носовой технической площадки, несмотря на то, что до поверхности земли было никак не меньше девяноста ярдов. Стрела вошла в сухую землю полностью. Трос, который она увлекла за собой, напрягся и заныл, как гигантская басовая струна. Тонкая струя пара со свистом вырвалась из якорного механизма и устремилась вверх.

– Есть! – выкрикнул лейтенант и махнул рукой. – Лебедка!

Барабан начал медленно вращаться, наматывая трос.

Вся громада «Борея» вздрогнула, нос наклонился, Конвей инстинктивно схватился за поручень, обжегся, отдернул руку и выругался, с опаской покосившись на стекла рубки, будто Алиса могла услышать его божбу и снова устроить скандал. Корабль медленно развернулся против небольшого ветра, дувшего с востока.

– Кто-то сегодня будет иметь веселый разговор с капитаном, – пробормотал Конвей. – И я подозреваю, что это будет бедняга Макги.

От кормы донесся грохот выстрела. Через несколько секунд наклон корабля исчез – кормовая установка тоже начала работать, притягивая корабль к земле, и выровняла дифферент.

– Он так хотел продемонстрировать лихость прекрасной даме! – Дежон постучал тростью по поручню и крикнул, наклонившись вперед: – Браво, лейтенант!

Макги сделал вид, что не услышал. Паровая машина установки напряженно пыхтела, мерно стучал механизм, отсчитывающий обороты барабана лебедки – весь этот шум давал возможность бедняге-лейтенанту прикинуться глухим.

– То есть, эти штуки врезаются в землю и там раскрываются? – спросил Дежон, указывая рукой вниз. – Как в обычном китобойном гарпуне?

– Приблизительно. Там есть еще несколько механизмов, позволяющих без надрыва извлечь якорь из грунта. – Конвей достал из кармана кисет и принялся сворачивать самокрутку. – Но зачем мы здесь остановились, вот в чем вопрос. Я не вижу ничего интересного…

Американец осекся и замолчал – Егоров молча указал рукой вправо-вниз, на рельсы, тянущиеся с востока на запад. Или с запада на восток. В общем, поперек Африканского материка.

Рельсы дотянулись до самого горизонта, Конвей оглянулся, присел, пытаясь рассмотреть рельсы, уходящие под корму корабля.

– Там что-то есть, – сказал Конвей. – Убей меня бог, там что-то на рельсах. Неужели поезд? Какого черта тут поезд? Кто-нибудь из вас слышал, чтобы местная железная дорога работала в последнее время?

– Движение закрыто уже два года, – Дежон тоже присел, так, чтобы корпус, рубки и медленно вращающиеся винты не закрывали обзора. – Но что еще, по-вашему, может стоять на рельсах?

– «Бродяжка Салли», – прозвучало у него за спиной.

Голос быль хриплым и словно неживым, сделанным из мертвого дерева.

Ян Ретиф сидел все так же неподвижно, глядя перед собой. И голос мог, подумал Дежон, принадлежать и буру и его ружью. Наполненный по самую завязку злобой голос.

«Бродяжка Салли», повторил мысленно Дежон. Черт, кому могло взбрести в голову отправить бронепоезд в самое сердце буша? И зачем? Прорваться в Трансвааль? Или кто-то из генералов просто решил избавиться от бронепоезда и его экипажа? Сколько там было человек? Ведь каждому понятно, что смысла в этом нет никакого. Два года, два чертовых года прошло с тех пор, как в последний раз пришла телеграмма из Йоханнесбурга и того, что еще недавно было Южно-Африканской республикой.

Корабль прекратил опускаться, когда от технических площадок до земли осталось футов сто, не больше. На этот раз лейтенант не сводил взгляда с рубки, подал команду «Стоп!» напряженным голосом, и «Борей» замер сразу, не покачнувшись, обе установки, носовая и кормовая, выключились синхронно.

– И что мы делаем дальше? – ни к кому персонально не обращаясь, спросил Конвей. – Ведь понятно же, что не просто так мы тут опустились. Так ведь?

– И расчеты не просто так заняли свои места у пушек, – Дежон крутанул трость между пальцев. – Похоже, кто-то будет осматривать бронепоезд… Тогда у меня вопрос…

– А почему не мы? – закончил фразу за него Егоров. – И это правильный вопрос. Мы здесь по приглашению Адмиралтейства, нам гарантирован полный доступ к информации. Ни каких тайн, джентльмены, никаких тайн! Так, кажется, высказался Лорд-Адмирал?

Мимо журналистов пробежали трое матросов, перепрыгнули через поручни на площадку с пулеметом, быстро расчехлили оружие. Звякнули друг о друга патроны в матерчатой ленте. Наводчик сел на металлический стульчик, несколько раз повернул пулемет из стороны в сторону, словно проверяя установку на прочность.

Два «гатлинга» на открытом техническом мостике также пришли в движение, как бы вынюхивая потенциальную цель.

Ян Ретиф молча встал со своего стульчика и ушел с площадки, держа «Гнев Господень» под мышкой.

– Да разрази меня гром! – воскликнул Конвей и двинулся следом.

Француз и русский пошли за ним. И прибыли как раз вовремя, чтобы услышать решительное «Нет, нет и нет!» капитана Найтмена.

– И слушать не желаю, – сказал капитан. Егоров решил, что это относится к ним всем, но потом понял, что отказ получила несравненная Алиса.

– Но позвольте, капитан! – повысила голос девушка. – Вы обязаны предоставить мне возможность получить всю – я подчеркиваю – всю возможную информацию. Это было мне обещано…

– Вообще-то, это было обещано всем нам, – сказал Конвей, впервые согласившись с англичанкой. – Нам было обещано…

Капитан второго ранга Флота Ее Величества молча посмотрел в глаза американца, потом медленно перевел взгляд по очереди на всех журналистов, включая мисс Стенли. Он умел держать себя в руках, только желваки перекатывались под его ухоженными бакенбардами.

– Лифт «Борея» может поднять пять человек одновременно, – сказал, наконец, капитан. – Я собирался отправить группу морпехов для разведки и осмотра с тем, чтобы в случае необходимости эвакуировать всех их одной ходкой лифта. Если я соглашусь с вашим требованием…

– И мнением Лорда-Адмирала, – вставил Конвей поспешно. – И его обещанием.

– Мне придется лифт опускать и поднимать дважды. Так? Первым рейсом, естественно, спасем вас, а вторым – тех, кто к тому моменту уцелеет?

– Я готов ехать вторым рейсом. Дайте мне винтовку, и я… – потребовал француз.

– А у меня «маузер» с собой, в каюте лежит, – сообщил Конвей. – У меня и патроны свои. Все так удачно совпало, не находите?

Капитан сдержался. Кажется, он медленно и бесшумно выдохнул воздух, матросы и лейтенант, находившиеся в рубке, делали вид, что на самом деле их там нет, а если есть, то они не видят и не слышат того, как их капитан вынужден менять свое решение.

– Хорошо, – сказал капитан второго ранга. – Насколько я понимаю, вы все собираетесь принять участие в экспедиции?

– Да, естественно, – кивнул Конвей.

– С вашего разрешения, – улыбнулся Дежон.

– Попробовали бы вы меня не пустить! – заявила Алиса Стенли.

Егоров молча кивнул, пригладив пальцем свои пшеничного цвета усы.

– Присоединяюсь, – донеслось от двери.

Все удивленно оглянулись – это был японец; некоторые из присутствующих слышали его голос впервые за двое суток путешествия.

Через десять минут, как и приказал капитан, все находились на нижней технической галерее. Техники уже спустили корзину лифта в открытый люк, но со стопоров еще не сняли, иначе ветер стучал бы металлической корзиной о корпус. Здесь же, рядом, стояли, тихо переговариваясь, четверо морских пехотинцев. Первый лейтенант Боул курил в стороне.

– О, Адам, и вы с нами! – Дежон приветствовал офицера взмахом трости.

Даже отправляясь в потенциально опасную экспедицию, француз решительно отказывался терять то, что он, видимо, считал демонстрацией стиля. Даже светлую шляпу с широкими мягкими полями он надел, словно на прогулку. Единственное, что изменилось в его костюме – это исчез пиджак. А еще появилась револьверная кобура с патронташем. И, как не мог не отметить про себя Егоров, смотрелась эта кобура на французе вполне естественно. Можно даже сказать – уместно. Было что-то залихватское в сорочке-апаш, надетой под песочного цвета жилетку, черных брюках и остроносых туфлях. Сразу верилось, что этот журналист и вправду мог вести смертельно опасное расследование деятельности международной анархической группы, с одним только проводником пересечь бунтующую Мексику и красивым жестом вышвырнуть в окно Елисейского дворца орден Почетного легиона, потому что Президент позволил себе бестактность по отношению к кому-то из друзей Тома Дежона.

Сам Егоров переобулся в мягкие сапоги, надел легкую куртку. Его гардероб дополнял «маузер» в деревянной кобуре, висевший на плече. Американец, пришедший на галерею одновременно с Егоровым, уже пристегнул к своему «маузеру» приклад и держал оружие так, словно собирался стрелять немедленно.

Потом пришла Алиса.

Странно, но вопреки всеобщему ожиданию, она опоздала всего на одну минуту, успев при этом переодеться. Брюки, слава Богу, широкие, клетчатая рубаха, кожаная жилетка. Оружия у Алисы, похоже, не было, но в руках она держала саквояж и свой фотографический аппарат. Без треноги.

Лейтенант Боул докурил сигарету и бросил ее вниз, через поручень.

– А если загорится сухая трава? – не упустила случая сделать замечание Алиса.

– Сгорит немного травы. А если повезет – то и несколько негров, – пожал плечами лейтенант.

– Да вы расист! – вскинула подбородок мисс Стенли. – Как может в наше время цивилизованный человек из-за цвета кожи…

– Может, – сказал лейтенант таким тоном, что Алиса вздрогнула и замолчала.

– Значит, – Боул подошел к корзине лифта и зачем-то тронул канат, тянущийся вверх, к системе блоков, а через нее соединенный с лебедкой. – Вначале спускаюсь я и мои солдаты.

– И я, – проскрежетал голос Ретифа. – Эта штука выдержит шестерых, канат толстый.

Один из техников повернулся от лебедки к лифту, и оказалось, что это главный инженер «Борея» Сайрус Бимон.

– Эта штука выдержит и семерых, – сказал Бимон, вытирая руки тряпкой. – Я тоже спускаюсь с вами.

Инженер забросил на плечо сумку с инструментами.

– Первая ходка – мы… – Боул сделал паузу и закончил: –…всемером. Второй ходкой – вы… – Было видно, что лейтенант пересчитывает пассажиров. – Вчетвером…

– Впятером, – поправил японец, выходя из-за какого-то механизма, стоявшего в глубине галереи.

– Впятером, – кивнул Боул.

– А знаете что… – американец сплюнул через поручень. – Я вот очень боюсь, что этой треклятый лифт может сломаться в самый неподходящий момент. Вы спуститесь, а мы тут останемся. А потом возьмет и починится, когда вы вернетесь от бронепоезда. Давайте положим яйца в разные корзины. Двое ваших морских пехотинца останутся на второй рейс… и инженер, кстати, тоже может поехать со второй порцией, а я и… ну вот пусть наш русский приятель… поедем вместе с вами, лейтенант. И если вдруг лифт выйдет из строя, то, во-первых, пусть хоть кто-то из журналистов попадет к «Бродяжке Лиззи», а, во-вторых, тут останется мистер Бимон, который в два счета исправит поломку. Если вдруг.

Бимон бросил быстрый взгляд на лейтенанта, лейтенант еле заметно пожал плечами:

– Пусть будет так.

И первая партия отправилась вниз на горячую землю.

Боул, пока лифт опускался, внимательно осматривал окрестности в бинокль, Ян Ретиф спокойно дымил своей трубкой, а Конвей тихо, так, чтобы остальные не слышали, спросил у Егорова, не боится ли тот. Боюсь, сказал Егоров, а что? Вот и я боюсь, еле слышно вздохнул американец. Такое совпадение, правда?

Лейтенант и его солдаты быстро выбрались из корзины, щелкнули затворы, Боул взвел курок на своем «веблее» и поднял револьвер дулом кверху, согнув руку в локте, как перед дуэлью.

Бур выбрался из корзины не торопясь, присел на корточки, опершись о землю прикладом ружья, как посохом. Стал рассматривать почву под ногами, время от времени бросая взгляды вокруг, словно высматривая что-то или кого-то.

– Жарко, – сказал Конвей, когда корзина лифта поехала вверх. – На корабле было прохладнее.

– Земля нагревается от солнца, – ответил Егоров.

– Жарко, но озноб все равно по коже так и шныряет, – Конвей передернул плечами. – И ведь не то, чтобы я боялся… Под Гетисбергом я был в обслуге митральезы. Когда на тебя прет пехота, а у нашей «Матильды» вдруг заклинило замок – страшно было, но как-то не так. А тут… Вы себе хоть немного представляете, что здесь творится? В этом проклятом буше. Ну негры, ну собрали армию. Ну захватили несколько городов. И два года Империя ничего не делала, чтобы поставить зарвавшихся черномазых прийти в себя?

– Четыре проигранных сражения, – Егоров сорвал травинку под ногами, прикусил и сплюнул, ощутив резкую горечь. – Шесть с лишним тысяч погибших и пропавших без вести солдат и офицеров. Это только здесь и только британских. Повальное дезертирство вспомогательных туземных войск, здесь и по всей Африке. Похоже, что Империя ничего не делала?

– Значит, делала не так. Что значит – четыре проигранных сражения? Как это первоклассная армия проиграла толпе обезьян, вооруженных копьями и дубинами? – американец попытался свернуть себе сигарету, но отчего-то табак просыпался мимо бумаги.

Конвей ругнулся и отбросил листок. Белой бабочкой взлетел тот, повинуясь ветру, и исчез где-то вдалеке.

– Сколько народу было под Ледисмитом? Две тысячи одних только британских солдат, плюс еще столько же вспомогательных войск. Четыре орудия и шесть пулеметов Максима. И что? Сколько народу вернулось к побережью? Нисколько. И никто даже не знает, что там произошло. Проспали. А как иначе? Как иначе толпа негров могла прорваться сквозь пулеметный огонь. Шесть пулеметов, черт. Старик Хайрем, когда узнал об этом, говорят, чуть не сошел с ума. Шестьсот выстрелов в минуту производит этот дьявольский пулемет, мать его так. Шестьсот умножить на шесть… это получается… получается… – Конвей щелкнул пальцами, раздосадованный тем, что из-за злости не может произвести простое арифметическое действие.

– Три тысячи шестьсот, – подсказал Егоров.

– Да, три тысячи шестьсот. Да во всей этой проклятой Южной Африке не найдется столько негров, чтобы выстоять минут десять под огнем шести пулеметов Максима… Вы можете себе представить, как это возможно? Только проспали. Точно – проспали. Вот как ваши под Якутском, – внезапно сменил тему Конвей и посмотрел вдруг в глаза Егорова твердо и внимательно. – Ведь проспали? Скажи мне, русский? Проспали…

– Это американцы во Флориде в прошлом году проспали, – спокойно выдержал взгляд Конвея русский. – Сколько народу той ночью полегло? Четыреста человек? А сколько индейцев? Неизвестно? Тоже никто из ваших не вернулся, чтобы рассказать?.. А под нашим Якутском мы не проспали. Нас честно порвали в клочья. А у нас тоже были пулеметы. Мы…

– Ты там был? Сколько вас спаслось?

– Всего из трех казачьих сотен и артиллерийской батареи? – уточнил Егоров. – Пятнадцать человек. Мы были в разведке на другом берегу реки. Имели удовольствие наблюдать…

Русский отвернулся.

– Такие дела, – протянул Конвей. – Мир сошел с ума. Мир сошел с ума… Казалось бы – у тебя есть пулемет, а у него – нет пулемета. Значит, ты всегда прав. Честно? Честно. Не хватило у тебя ума и силы удержать свое – отдай другому. Сильному. А теперь что? Стадо немытых семинолов прорвались из Оклахомы во Флориду и устроили там резню, как хорьки в курятнике… Ваши татары…

– Якуты, – поправил Конвея Егоров. – Нас резали якуты.

– Да какая к свиньям собачьим разница, кто конкретно нас и вас резал? Важно одно – почему-то дикари вдруг смогли… посмели и смогли… Это у нас дома все еще как-то более-менее… А здесь… Здесь в Африке… Как? Был Трансвааль – нет Трансвааля. Была республика Оранжевой реки? И нет ее. Закончились. Англичанам, значит, когда пришлось, надавать смогли, а нигерам… вонючим тупым нигерам… Немцы на востоке материка пока живут, вроде бы, без особых проблем, португальцы – тоже не воюют в Мозамбике больше обычного. А тут, на Юге…

– И там, – Егоров указал на север. – И там, в Конго. Экспедиционный корпус Бельгийской Армии, десять тысяч человек, при двадцати пушках, трех десятках пулеметов. При четырех канонерских кораблях отправились вверх по реке Конго… Четыре года назад, если не ошибаюсь… И вернулись только трупы, приплывшие по воде. И корабль с перебитым экипажем, опустившийся по течению. Как во всем мире смеялись над несчастным Леопольдом… Вы не смеялись? Проиграть свои личные владения, казалось бы, давно загнанным в ярмо туземцам. И как проиграть… Вчистую…

Опустилась корзина лифта. Высадились Алиса, японец, Бимон и два солдата. Егоров и Конвей молча стояли и смотрели в противоположные стороны, словно поссорившиеся дети.

– Вас ни на секунду нельзя оставить одних, – со смехом начал Дежон, но, взглянув в лицо Конвея, осекся и замолчал, переступил с ноги на ногу и спросил у лейтенанта: – Ну что, идем?

Лейтенант взглянул на бура, тот встал с корточек, явственно щелкнув суставами, взял «Гнев Господень» под мышку и молча зашагал вдоль рельсов к стоявшему ярдах в ста бронепоезду. Остальные двинулись следом, два солдата справа, два слева, лейтенант в арьергарде, держа свой «веблей» в опущенной руке.

На «Бродяжке Лиззи» было четыре пулемета и два орудия, обычно негры, захватив технику и тяжелое вооружение, просто бросали их, не потрудившись даже испортить, словно не понимая их ценности, но ведь когда-то это могло измениться, правда? Почему не сегодня? И какой-нибудь смышленый зулус сейчас стоит на коленях перед пулеметом конструкции американца Хайрама Максима и готовится выпустить двести пятьдесят патронов из пулеметной ленты прямо в приближающийся отряд. Одиннадцать человек, довольно плотной группой. Больше, чем по десятку пуль на человека. Технический прогресс в его реальном воплощении. Вот подпустит чернокожий мерзавец этих людей поближе и нажмет на гашетку. Сам лейтенант не упустил бы ни одного, если бы пришлось стрелять в таких условиях…

Один из солдат споткнулся и упал, подняв клубы пыли. Боул вскинул револьвер, но оказалось, что О’Нил просто зацепился ногой за кочку.

– Минуточку! – провозгласила вдруг Алиса. – Остановитесь, я хочу сфотографировать поезд вот так, как он стоит – пустой и заброшенный. Только, если можно, давайте зайдем к нему сбоку. Вот справа… Так получится эффектнее.

Ну да, подумал лейтенант, так одновременно смогут стрелять два пулемета. И по два десятка ружейных бойниц на стенках двух бронированных вагонов. И если смекалистый нигер окажется не один, то… Боул облизнул пересохшие губы, но возражать не стал. Остальные ведь не боятся. Не боятся ведь?

Русский и американец, видно, люди бывалые, двигаются уверенно, идут, стараясь держаться чуть в стороне от остальных. Никто из них не пытается шагать возле взбалмошной англичанки, чтобы прикрыть ее собой в случае нападения, каждый думает о себе… Француз, словно на прогулке, подхватил саквояж, который притащила с собой мисс Стенли, сшибает своей тростью верхушки высохшей травы… Позер.

Японец, вроде бы, тут, и тут же его нет. Редкий дар у человека – исчезать из поля зрения, просто сливаться с окружающей обстановкой. Идет с пустыми руками, весело поблескивая стеклами золотых очков. Книжный червь – худой, невысокий, нездешний, только вот идет он, а из-под ног не поднимается пыль. У всех поднимается, оседая на обуви и одежде, а у японца – нет. Случайно?

– Ян, – спросил, нагнав бура, лейтенант, – как думаешь, кто-то в вагонах есть?

– Пусто, – сказал бур. – Живых нет.

– Живых нет… – повторил за буром лейтенант.

Живых нет. Несколько птиц лениво кружат над бронепоездом. С десяток сидит на стенке бронированного вагона. У вагона нет крыши, птицы могут спокойно попасть вовнутрь. У Боула на «Бродяжке Салли» служил приятель, лейтенант Смит. Неделю назад они здорово выпили… А теперь Ретиф говорит, что там никого живого нет. Нет никого живого.

Наконец, Алиса нашла нужный ракурс. Опустилась на колено, удерживая неудобный и тяжелый фотографический аппарат. Ни у кого не попросила помощи, да никто помощи и не предложил.

Даже француз осторожно поставил саквояж на землю и положил руку на рукоять револьвера. В саквояже были стеклянные пластины к фотоаппарату, мисс Алиса постоянно напоминала об этом, требуя особо бережного обращения с ними.

Боул оглянулся на корабль. Отсюда «Борей» выглядел громадным и надежным, внушающим уверенность и обещающим безопасность. Два катамаранных корпуса с нагревательными камерами, четыре двигателя с трехметровыми лопастями. Восемь «гатлингов» с электрическим приводом, двенадцать пулеметов Максима, четыре пушки.

Только вот если сейчас кто-то нападет на Боула и его команду, то вряд ли все эти стволы смогут лейтенанту помочь. Совершенно точно – не смогут. С такого расстояния пулеметы и «гатлинги» просто не смогут выбрать из мечущихся фигурок нужные, отделить врагов от друзей. Даже новомодные прицелы в виде подзорных труб ничем… почти ничем не помогут.

– Можно идти дальше, – сказала Алиса, вытащив из аппарата использованную пластину и вставив новую. – Я готова.

Ретиф сказал правду – живых в бронепоезде не было. В концевом вагоне было пусто. Совершенно пусто, не было ни трупов, ни оружия, ни снаряжения. Пустое пространство между четырьмя бронированными стенами. Дверцы с обеих сторон были прикрыты, но не закрыты изнутри. Пулеметы и пушка стояли на прицепленной сзади к поезду платформе, обложенной мешками с песком. И пушка, и пулемет были изрядно присыпаны песком, принесенным ветром, но были совершенно целыми и готовыми к стрельбе. Открытый ящик со снарядами стоял возле орудия, несколько коробок с пулеметными лентами – рядом с пулеметами.

То, что издалека казалось облачком дыма, вьющегося над локомотивом, оказалось сотнями черных мух. Насекомые беспрерывно кружились над бронированной кабиной машиниста, влетая и вылетая через прорезь смотровой щели.

Дверь в паровоз была закрыта, один из солдат несколько раз ударил в нее прикладом. Грохот, а затем тишина, подчеркнутая жужжанием мух. Только птицы тяжело сорвались со стенок головного вагона и опустились на землю невдалеке от рельсов.

Дверь в головной вагон была приоткрыта.

– Кто пойдет первым? – спросил Конвей, оглядев попутчиков. – У кого крепкий желудок?

– А что? – спросила Алиса.

– А ничего, – ответил американец. – Все чудесатее и чудесатее, не правда ли, Алиса?

Щеки девушки вспыхнули: видимо, ей частенько напоминали о ее литературной тезке.

– Подсадите, – потребовал Ретиф, взявшись одной рукой за поручни лестницы и поставив ногу на первую скобу. – Подсадите, кто-нибудь.

– Давайте-ка, лучше я, мне с револьвером удобнее в случае чего, а то вы со своим орудием… – Дежон ловко запрыгнул на верхнюю скобу лестницы, отодвинув бура. – Итак…

Стальная дверца скрипнула, открываясь.

Дежон замер на пороге. Кашлянул.

– Что там? – спросил Конвей.

– Пустите меня посмотреть! – потребовала Алиса. – Помогите мне подняться.

Но ей снова никто не стал помогать.

Егоров и Конвей поднялись наверх, вошли в вагон.

Винтовок и патронов в вагоне тоже не было. Зато были стрелянные гильзы на полу. Немного, словно десяток солдат выстрелили по одному разу… Десяток гильз и десяток скелетов.

Птицы поработали тщательно. Собственно, те, что до сих пор сидели недалеко от вагона, не могли рассчитывать на поживу – скелеты были обглоданы дочиста. Остались только кости. Черепа с пустыми глазницами лежали в белых шлемах, обрывки красных мундиров. Белые ремни, застегнутые вокруг голых позвоночников, ботинки, из которых разило гнилой плотью – птицы туда добраться не смогли.

Десять скелетов.

– Сколько было всего человек на бронепоезде? – откашлявшись, спросил Конвей.

– Сотня, – ответил лейтенант Боул. – Сто солдат и три офицера.

– Вы что-нибудь понимаете, Егоров? – Конвей повернулся к русскому.

– Наверное, ровно столько же, сколько и вы, – ответил тот.

– Или вообще ни хрена, – сказал Ретиф, присел возле дальнего скелета и, закряхтев, выдернул нож, торчавший между ребер и глубоко вошедший в доски пола. – Это ведь штык от английской винтовки?

Боул взял протянутый клинок. Точно. Штык от винтовки. Британский. От британской винтовки. И торчавший из британского скелета. Если негр хочет убить белого солдата, станет он отбирать у того штык или просто ткнет своим собственным копьем?.. ассегаем, будь он неладен. Или размозжит голову дубиной… Да и рукой просто так не вгонишь штык в тело и пол. Винтовкой, как копьем – да, получится… Отобрал негр винтовку и ударил, как привычным копьем. А потом, когда винтовку дергал обратно, штык остался торчать. Ведь правда?

Когда была вскрыта дверца в паровоз, все отшатнулись от нее – черное облако из мух вырвалось наружу вместе с настоявшимся концентрированным смрадом.

Два кочегара, машинист, офицер в форме майора. И было похоже, что они убили друг друга, во всяком случае, машинист был зарублен лопатой, один кочегар застрелен из офицерского револьвера, сам офицер, держа револьвер в руке, лежал с проломленным черепом, рядом валялся здоровенный гаечный ключ. И последний кочегар лежал с размозженной головой возле топки. Будто он бился головой о металлический выступ до тех пор, пока не умер. Убил офицера, а потом убил себя.

Пока Дежон приводил в чувство Алису, рухнувшую в обморок при первой же попытке заглянуть в кабину машиниста, а Боул и журналисты пытались понять, что же именно произошло с бронепоездом и паровозной бригадой, Ретиф медленно двинулся в обход замершего состава, по широкой окружности, останавливаясь, наклоняясь к земле и принюхиваясь к ветру. И как раз в тот момент, когда Конвей выразил общее мнение, что не понимает, какая чертовщина, дьявол ее раздери, здесь произошла, грянул «Гнев Господень».

Прозвучало это внушительно. Словно выстрелила сигнальная пушка.

Все бросились наружу, Боул кричал, отдавая приказ солдатам занять оборону, Конвей орал, чтобы лягушатник засунул Алису куда-нибудь под вагон, чтобы ее не зацепила шальная пуля, Алиса требовала, чтобы не повредили ее фотоаппарат и не разбили фотопластинки и вообще не указывали ей что делать.

А еще кричал негр, корчась от боли шагах в пятидесяти от бронепоезда – худой до полной изможденности торс, тонкие конечности с узелками мышц на костях, кровь.

Ретиф нашел-таки своего негра. И не упустил.

Тот прятался в траве, наблюдая за белыми, потом приподнялся, собираясь уходить. И даже сделал несколько шагов, когда тяжелая пуля из ружья бура перебила ему ногу под коленом. Бум! Хрусь! И ослепительная вспышка боли.

Крик негра вспугнул птиц. Они взлетели и исчезли в небе.

Ретиф перетянул ногу раненому веревкой, остановив кровь. Алиса попыталась сделать перевязку и хотела наложить шину на сломанную и раздробленную кость. Но ей не дали. Она потребовала, чтобы мерзавцы перестали издеваться над несчастным безоружным существом. Человеком!

Ей посоветовали удалиться. Во всяком случае – не лезть под руку занятым людям. Ретиф опустился на колени возле пленного негра, продолжавшего кричать, достал из ножен кинжал с длинным и узким лезвием. Попробовал остроту клинка пальцем.

Негр замолчал, глядя на оружие в руке бура. Посеревшее лицо раненого покрылось каплями пота.

Алиса стала настаивать, угрожая обратиться к капитану «Борея», а если и тот откажется помочь, то дойдет до королевы. До самой королевы, воскликнула Алиса.

– А пойдемте на корабль, – предложил ей Дежон. – Чтобы пожаловаться капитану, нам нужно к нему прийти, не правда ли? Вот мы пойдем с вами к кораблю, поднимемся наверх, вы изложите свои требования капитану, и тот наверняка примет меры. Может быть, даже жестоко накажет лейтенанта Боула. Или Яна Ретифа. Мы с вами не можем просто так наблюдать за происходящим. Как цивилизованные, не лишенные сострадания люди, мы просто обязаны…

Дежон был совершенно уверен, что речь у него получается очень искренняя и достоверная. Сам бы он точно поверил себе. Но Алиса… Алиса все поняла и даже замахнулась на француза, потом взяла у него из руки свой саквояж, повесила на плечо свой фотографический аппарат и решительным шагом направилась в сторону «Борея».

– Понесем беднягу на корабль? – спросил Конвей бура.

– Там негде его допрашивать, – спокойно ответил тот. – Дамочка услышит его, устроит крик. Уж лучше я здесь. А вы идите. Оставьте мне солдат и идите.

– Да? Помощь точно не нужна?

Бур повернул лицо к Конвею и улыбнулся. Словно поперечная трещина прошла по пересохшему полену. И, кажется, с таким же звуком.

– Не нужно – так не нужно, – Конвей оглянулся по сторонам с независимым видом и вздохнул. – Ну, что, Егоров, пойдем на борт?

– Пойдем, – сказал Егоров.

Они отошли шагов на сто, когда сзади снова закричал негр. Истошно и протяжно, будто от боли, которая все длилась и длилась, обещая стать бесконечной. Крик бежал за ними, пока они торопливо шли к корзине лифта, крик попытался допрыгнуть за ними, когда корзина подняла их к люку, и когда они вышли на галерею. И только металлическая дверь с блестящей кремальерой с грохотом перерубила крику горло.

– Я оставлю вас, – вежливо сказал японец, который, оказывается, все это время был вместе с ними. – Мне нужно записать все происшедшее для статьи.

– В салон? – спросил Егоров Конвея.

– В салон, – ответил тот. – Там была бутылка бренди.

К приходу Дежона бренди в бутылке оставалось только на донышке.

– Я проводил мисс Алису к капитану, – сообщил француз, усаживаясь на свое обычное место. – Сейчас у них происходит равноправный мужской разговор. Во всяком случае, я, уходя, слышал, как наша милая Алиса называла капитана мерзавцем, командующим сборищем негодяев.

– И самцом-шовинистом, – сказал Конвей, поднимая указательный палец. – Обязательно – самцом-шовинистом.

«Борей» развернулся и, медленно набирая высоту, двинулся на восток.

«Борей» не был скоростным кораблем. Два нагревательных корпуса, рубки, площадки, галереи, переходы, переплетение тросов, распорок, пушки и пулеметы создавали слишком большую парусность, поэтому даже самый слабый встречный ветер значительно уменьшал и без того не слишком высокую скорость кораблей этого класса. «Борею» было уже почти пять лет, а при безумной скорости технического прогресса рубежа веков это было слишком много для военного корабля.

На верфях строились новые аппараты, способные двигаться со скоростью в двадцать, двадцать пять узлов. Новые мощные паровые установки уже не работали непосредственно на двигатели, а, вращая роторы динамо-машин, вырабатывали энергию для электрических двигателей, нагнетатели термогена работали все эффективнее, насыщая топливо и делая летучие гиганты все сильнее. Все больше государств строило воздушные корабли, все больших размеров и во все больших количествах.

Но это было в Европе и Америке. На юге Африки несли службу только два корабля типа «Борей», не слишком быстрые, не особо вооруженные, но способные, при необходимости, неделями кружить над бесконечными просторами буша. Некоторые жители Кейптауна, на который базировались «Борей» и «Нот», искренне называли их Ангелами-Хранителями. Говорили, что только эти корабли не позволяют проклятым неграм повторить с Британским Югом то, что они сделали с бурскими республиками.

Дикари научились противодействовать бронепоездам и речным канонеркам, но воздушных кораблей боялись панически, разбегались при одном их появлении. Копья, стрелы и даже ружейные пули не причиняли кораблям вреда, а пулеметы и пушки с них выкашивали замешкавшиеся отряды чернокожих воинов полностью.

Два года кораблям было запрещено удаляться от базы в глубь буша, даже катастрофа под Ледисмитом и потеря восточного побережья не заставили британское командование бросить на стол последние козыри. Но вот теперь «Борей», повинуясь приказу Адмиралтейства, выполнял разведывательное задание в глубине территорий, захваченных неграми.

И, насколько знали корреспонденты на борту «Борея», «Нот» также получил подобное задание. Это было странно, не менее странно, чем то, что впервые за два года изоляции британская администрация позволила иностранным журналистам легально попасть на Юг Африки. Более того, Адмиралтейство пригласило этих самых иностранных журналистов для, как было указано в официальном письме, «подробного и детального изучения состояния дел в колонии».

– А теперь выходит, что не только корабли погнали в глубь материка, – задумчиво проговорил Дежон. – Выходит, что вначале отправили несчастную «Бродяжку Салли» и только после того, как бронепоезд не вернулся в назначенный срок, за ним полетел «Борей»?

– Чушь, – сказал Конвей. – Чушь и глупость. Не может такого быть.

– Вы не хотите немного поработать над своей лексикой? – осведомился Дежон. – Не знаю, как принято у вас в Техасе, но с моей французской точки зрения мне кажется, что ваши слова очень напоминают оскорбление…

– Правда? И что? Вызовете меня на дуэль? – отмахнулся Конвей. – Не стремитесь стать бо́льшим дураком, чем вы есть, милый мой лягушатник…

Брови Дежона поползли вверх, но Егоров молча указал на пустую бутылку бренди, стоящую на полу, и француз успокоился. Не обижаться же, в конце концов, на всякого пьяного, несущего чушь.

– Вы когда получили телеграмму с приглашением прибыть сюда? – поинтересовался Конвей, выпустив струйку сигаретного дыма к потолку. – Недели две назад? Три? Я, например, узнал о предстоящем путешествии две недели назад. Мне телеграфировали из Вашингтона, чтобы я из Франции отправился на Острова.

– Ну… Мне тоже сообщили в это же время, – сказал Дежон. – Насколько я знаю, мсье Егоров и наш японский друг тоже были в Европе, когда к ним поступили распоряжения из столиц их государств. И что из этого следует?

– Нам сообщили, что мы будем участвовать в рейде воздушных кораблей, не так ли?.. – с многозначительным видом спросил Конвей.

– Да. И что?

Конвей усмехнулся и помахал указательным пальцем перед самым лицом француза. Он явно наслаждался ситуацией, а выпитый бренди, похоже, нашептывал ему, что ситуация складывается комическая, если даже не комедийная. Тяни паузу, посоветовал бренди, и Конвей старательно следовал этому совету.

– Джо хочет напомнить, что бронепоезд отправился в рейс неделю назад, если верить лейтенанту Боулу. Выходит, что рейд «Борея» и «Нода» планировался еще до пропажи «Бродяжки Салли».

– И снова этот русский испортил мне все удовольствие, – недовольным тоном сообщил Конвей. – Не позволил мне послать стюарта за еще одной бутылкой… теперь вот выдал мою страшную тайну… Но ведь все-таки…

Американец и дальше продолжал бы жаловаться на жизнь и строить догадки, но тут в салон вошел инженер Бимон.

– О! – обрадовался Конвей новому лицу. – А мы тут рассуждаем, зачем это «Борей» шляется где попало…

Бимон сел на диван и с силой потер лицо.

– Сейчас «Борей» ищет солдат с «Бродяжки Салли», – сказал инженер. – У вас не осталось чего-нибудь выпить, джентльмены?

– Увы, – развел руками Конвей. – Вы устали?

– Я присутствовал при допросе того несчастного лазутчика, – лицо Бимона приобрело выражение, будто тошнота подступила к самому его горлу, и только ценой неимоверных усилий инженер сдерживает позывы к рвоте. – Я…

Инженер вынул из кармана мундира платок и вытер пот со лба. Лицо Бимона было бледным, пот струился по вискам.

– Грязное это дело, – помолчав, сказал Конвей. – Я бы не смог пытать. Даже нигера – не смог бы. Убить – да. В бою… Или не в бою, да… В конце концов, я ведь убиваю людей с десяти лет, достиг в этом деле некоторых результатов. Вначале война, потом… Ну нельзя у нас в Техасе без этого. Чтобы не убить ближнего своего. Прожить жизнь и никого не убить. Пулей – из револьвера или винтовки, еще куда ни шло, а вот ножом, да еще первый раз… Но ни одной женщины, джентльмены!

Американец встал, покачиваясь на неверных ногах, прижал руку к сердцу:

– Никогда! Вот чтобы меня гром побил, джентльмены!

– И этот лазутчик сказал нашему буру, что произошло с бронепоездом и его командой? – спросил Егоров, откладывая в сторону книгу.

– Ну… Он, кажется, все сказал нашему буру, я не расслышал, что именно он говорил о самом происшествии, в конце концов, я работал в кабине машиниста, нужно было кое-что отрегулировать… – Бимон сглотнул. – И не так хорошо я знаю язык зулу, чтобы все понять из криков бедняги, но… В конце, когда он уже не говорил, а кричал… вопил… Я услышал, что он выкрикнул, будто белые ушли. Бросили железные повозки и ушли.

– Ушли… – повторил за инженером Егоров, встал с дивана и подошел к иллюминатору.

– То есть, как ушли? – удивился Дежон. – Все бросили и ушли? Даже не похоронили товарищей?

– Да, вот ушли, если верить негру. А он в тот момент врать не мог. Наверное, не мог. – Бимон налил из кувшина воды в стакан, выпил. – А паровоз был совершенно исправен.

– Ну, кабина машиниста была закрыта изнутри, – напомнил Конвей.

– Но мы же ее открыли, – резонно возразил Дежон, – хотя… Машинист ведь погиб. И вся паровозная бригада тоже. Вести поезд было некому. Тут действительно – самым правильным было уходить домой. Налегке, тут даже пулеметы не заберешь, не потащишь же за сотни миль этакую тяжесть на себе…

– Домой – это на юг? – не поворачивая головы от иллюминатора, спросил Егоров.

– Ну да, куда же еще, – подтвердил Бимон. – Или, в крайнем случае, на северо-запад, до территории Германской колонии было почти столько же, сколько к нашей линии обороны…

– Так вы полагаете, что мы ищем людей с бронепоезда? – все с таким же рассеянным видом спросил Егоров.

– Да, а что?

– Да, а что? – присоединился к инженеру Конвей.

– А то, что летим мы, похоже, на восток. Скорее, на северо-восток. Если мы и вправду сейчас летим вслед за командой «Бродяжки Салли», то почему команда выбрала для отступления такое странное направление – в самый центр негритянских земель? – Егоров отошел, наконец, от иллюминатора и сел на свое место.

– А вы откуда знаете, Энтони, куда мы сейчас летим? – американец подозрительно прищурился. – Неужели по звездам?

– По звездам, – кивнул Егоров. – По ним, родимым. Это негр сказал, в какую сторону ушли британцы?

– Не знаю, – неуверенно ответил Бимон, потом спохватился. – Это Ретиф сказал. Обошел бронепоезд, долго высматривал что-то в траве, потом сказал, что знает, в какую сторону они пошли. А я не переспросил, мне было немного не до того…

Все в салоне снова замолчали.

Получалось, если «Борей» и вправду летит по следу солдат с бронепоезда, то почему те выбрали столь странный маршрут? А если корабль вовсе не солдат разыскивает, то почему капитан сказал, что… Хотя, он мог скрыть это, чтобы все не выглядело так, будто он бросил в беде почти сотню соотечественников. Иногда военные приказы бывают очень жестокими. Об этом подумали все, но никто не сказал об этом вслух.

– Душно здесь, – сказал, наконец Конвей. – Сейчас бы прогуляться… Подышать свежим воздухом…

– А вы уже были на навигационном посту? – спросил Бимон. – Я могу вас туда проводить, заодно и отвлекусь. Или вы пойдете спать, джентльмены?

– Ну уж нет! – ответил Дежон. – Я до сих пор чувствую этот ужасный запах. И мне постоянно кажется, что эти мухи…

Француз брезгливо вытер руки о салфетку.

– Пойдем, подышим! Все за мной, парни! – провозгласил Конвей. – Вперед! В смысле – вверх!

Навигационный пост располагался на самой верхушке правого нагревательного корпуса корабля. Чтобы добраться до него, пришлось пройти через техническую галерею, затем мимо машинного отделения подняться к нагревательным камерам и нагнетателям термогена. Морской пехотинец, стоявший на посту возле дверей хранилища термогена, окликнул приближавшихся, но инженер его успокоил.

– По правилам нужно было идти по внешней лестнице, – пояснил инженер своим попутчикам. – По этому коридору ходить не следует, но я решил, что некоторым из нас не стоит после выпитого передвигаться по металлической паутине, тянущейся вдоль бока нагревательной камеры над бездной в полторы тысячи футов…

– Вы меня имеете в виду? – собрался обидеться Конвей, но спохватился. – Полторы тысячи футов?

– Да, – инженер, проходя, постучал по стеклу альтметра, висевшего на стене. – Вот.

Такие приборы в медных начищенных до блеска корпусах встречались на «Борее» на каждом шагу.

Лестница к навигационному посту проходила между нагревателями, все ускорили шаг, почувствовав жар горелок и услышав характерные всхлипы нагнетателей. Мысль о том, что за не слишком толстыми металлическими стенами клокочет пламя, способное обеспечить полет громадного корабля, и что по тонким трубам перетекает термоген, насыщающий уголь, перед попаданием его в топки… Рядом была смерть, пусть заключенная в металл, пусть посаженная на привязь…

Фотографии разрушений, оставленных после взрыва в Париже «Луизы», особенно верхушка Эйфелевой башни, оплывшая, словно свечка на могиле, разошлись год назад по всему миру… Воздушные корабли не запретили, теперь без них никто не представлял себе существования цивилизованного мира, но большинство правительств европейских государств ужесточили правила их полетов над населенными территориями. Корабли теперь внушали… нет, не страх. Скорее – опасение. Как будто в доме содержат громадного пса, который послушно выполняет все приказы, но всегда остается вероятность, что он может вдруг выйти из повиновения…

Когда, наконец, добрались до входа на пост, Егоров отступил в сторону на площадке перед последним лестничным пролетом, пропуская остальных, проходившего мимо Конвея взял за локоть и мягко, но решительно, остановил возле себя.

– Да? Вы что-то хотите мне сказать? – поинтересовался Конвей. – Может, лучше завтра? Когда я, так сказать…

– Я хотел попросить вас, Джо, – тихо сказал Егоров. – Прекратите разыгрывать эту комедию.

– Какую именно? – поинтересовался Конвей.

В тусклом свете электрических лампочек, редким пунктиром разбросанных вдоль всей лестницы, лицо его выглядело каким-то помятым. Будто мышцы расслаблялись и сокращались по собственному желанию, а не по воле Конвея.

– Перестаньте прикидываться пьяным, – тихо сказал Егоров. – Я же никогда не поверю, что вы смогли так упиться с половины бутылки бренди.

– Вы в меня настолько верите? Польщен, – Конвей похлопал Егорова по плечу. – Но…

– И я внимательно следил за вашим лицом, когда вы разговаривали с инженером. На этом корабле, похоже, все врут и притворяются, но вы не входите в список лучших актеров «Борея», уж вы мне поверьте. Я бы вообще посоветовал вам внести некоторые изменения в ваше поведение. Слишком уж оно… – Егоров пошевелил пальцами в воздухе. – Искреннее, что ли. Такой образцовый представитель великого американского народа. Вы в каком звании? Или шпионите, не состоя на воинской службе?

– А сами-то, – буркнул Конвей. – Сами-то, небось, в звании не ниже майора…

– Подполковник, у нас в армии нет звания майора. Подполковник генерального штаба Егоров, – русский коротко кивнул, представляясь. – А вы…

– Джошуа Конвей, полковник. В отставке. А наш дорогой лягушатник…

– Я не уточнял, но, похоже, наш коллега, – улыбнулся Егоров. – О японце я не знаю наверняка, но почти уверен, что также из военных. У самураев разведка поставлена очень неплохо.

– А наша милая мисс Суфражистка – адмирал флота Ее Величества?

– Надеюсь, что нет. Она, в конце концов, не иностранка. Насколько я знаю, она в последний момент попала в список журналистов, сменив австрийского корреспондента. У того случился сердечный приступ, а она… У нее оказались очень неплохие связи в парламенте. Кто-то в палате пэров дружит с ее дальним родственником. Алиса вообще была здесь, в Африке, за месяц до нашего прибытия.

– Где вы там? – позвал сверху, сквозь открытую дверь Дежон. – Все в порядке?

– Да, – ответил Конвей. – У нас все в порядке. – И добавил тихо, уже для одного только подполковника Егорова: – Вы полагаете, что в ближайшее время нам предстоят… некоторые приключения? Иначе вы бы не стали раскрывать свое инкогнито.

– Как бы ни спешили солдаты с бронепоезда, но в ближайшее время «Борей» их нагонит. Спрятаться в этих местах достаточно сложно – равнина. Я полагаю, в течение ближайших часов, скорее всего, на рассвете, мы их найдем. И лучше, чтобы все были трезвыми. Ну мы же не хотим себя проспать, как это сделали ваши парни во Флориде.

– Ну да, мы предпочитаем, чтобы нас порвали честно, как ваших под Якутском, – в тон русскому ответил Конвей. – Лично я собираюсь выжить при любой сдаче карт. А вы?

Егоров не ответил, хлопнул американца рукой по плечу и быстро взбежал по ступенькам к двери в навигационный пост.

В посту царил полумрак, только небольшая лампа над самым столом с картами давала немного света. Дежурный мичман сидел за столом, лица его видно не было, только черный силуэт на сером фоне стены помещения.

– Здравствуйте, – сказал Егоров.

Пришлось протиснуться мимо стоявшего у иллюминатора матроса, чтобы добраться до выхода на открытую площадку.

Вот там была темнота.

Силуэты людей, стоявшие на небольшом пространстве между поручнями ограждения, еле угадывались на фоне угольно-черного неба. Звезды были громадными, яркими, казалось, до них можно было дотянуться рукой прямо с площадки, но они ничего не освещали, скорее, подчеркивали бархатную непроницаемость темноты.

Звезды были неподвижными, и корабль казался неподвижным, словно завис… завяз в темноте. Или давно уже, поднимаясь все выше и выше, удалился от поверхности Земли и теперь плывет в межзвездном пространстве. Хотелось подойти к поручню и заглянуть вниз, убедиться, что там звезд нет, что там – скрытая во мраке земля.

– Черт! Вот ведь… – прорычал восхищенно Конвей, осекся, осознав неуместность человеческого голоса под этим звездным небом, и только глубоко вздохнул, подставив лицо встречному ветру.

– Потрясающе, – еле слышно произнес Дежон. – Ради этого зрелища стоило добираться сюда… Если бы мне сказали… предложили лететь туда, к звездам… Я бы все бросил. Все-все-все… даже если бы мне не суждено было вернуться обратно…

– Вот уж нет, – так же тихо возразил Егоров и тихо засмеялся. – Вы же журналист, Тома! Вначале вы бы восхищались зрелищем, жадно впитывали бы новые впечатления… А потом начали бы страдать от невозможности рассказать кому-нибудь обо всем этом. Не так?

– Не знаю… – пробормотал француз, оглянулся, пытаясь рассмотреть, где стоит Бимон.

– Сайрус, вы где? – позвал, наконец, Дежон.

– Справа от вас, – сказал инженер. – А что?

– А скажите мне, человеку технически не образованному… Есть у нас шанс добраться до звезд? Или хотя бы до планет… До Марса, до Венеры… До Луны, в конце концов. Нам, нашему поколению?

– Не знаю, – помолчав, ответил Бимон. – Наверное… Если опыты по насыщению нефти термогеном… Металлургия достигла такого уровня, что сможет, наверное, создать сплавы, способные выдержать и космический холод, и солнечный жар…

– Ну да, как же, – подал голос Конвей. – Наука все может! Технический прогресс справится со всеми проблемами и преодолеет все препятствия… А что вы нам скажете о нефтяных двигателях… или как там они назывались? На бензине или керосине… Что-то с ними слышно? Или все еще только взрывы лабораторий и мастерских? Даймлер погиб совсем недавно, уверял, что его двигатель сможет работать, сможет выдержать давление сгорающего бензина… Как там это звучало – изобретен, наконец, компактный механизм, способный удалять термоген из нефти… Лично мне кажется, что мы уже достигли предела. Еще будем строить все более и более мощные паровые двигатели, генераторы, электромоторы… И все. Уголь, уголь, уголь… Мы накачиваем его термогеном, получаем идеальное топливо для паровозов и пароходов, смогли построить такие вот корабли… И что? И все, я вам скажу. Все! По улицам будут бегать паровые повозки, в домах будут работать паровые мясорубки…

– Электрические, – поправил американца инженер.

– Что вы говорите! А также электрические фонографы, электрические черт-знает-что-еще… А вы, дорогой мой инженер, уже изобрели способ накапливать это ваше электричество впрок? Смогли сделать так, чтобы лейденские банки не взрывались, словно фугасы, от малейшего толчка… Термоген… Он не шутит. То есть, пока работают паровые двигатели, пока кочегары бросают в топки брикеты обогащенного термогеном угля – электричество есть, колеса крутятся, корабли летают, а если вдруг уголь закончится, то…

– Вы разве не слышали об опытах по созданию топливных брикетов из торфа и древесных опилок? – не выдержал Бимон. – Вы можете возмущаться и язвить сколько угодно, но паровой двигатель – идеальный источник энергии и движения. Даже если бы нефть не взрывалась от толчков, небольшого нагревания… от изменения атмосферного давления, то сколько бы мороки с ней было. Добыть, выкачать из земли, потом перевезти, очистить… Пока двигатели работают на обогащенном термогеном угле, но уже в ближайшие годы мы сможем отказаться от угля и перейти на топливо, которое есть везде… дрова, солома, отходы бумаги, тряпки, в конце концов… Человечество, наконец, перестанет загаживать все вокруг, а сможет навести порядок…

– Это прекрасно звучит – воздушный корабль, летающий на коровьем дерьме! – воскликнул Конвей. – Восторг! Радость! Что бы мы делали только без этого термогена? А? Кстати, Сайрус, откуда он взялся, этот замечательный волшебный термоген? Я ведь помню, какие были паровозы моего детства. Пыхтели себе, мы с мальчишками на подъеме обгоняли паровоз вприпрыжку. В каждом доме были керосиновые фонари, а потом вдруг все будто сошло с ума. Я помню, как горели дома и гибли люди от взрывов этих самых обычных керосиновых ламп. Помню, как весь керосин было приказано сдать федералам, чтобы не дай бог ничего не произошло. Так что это было? Что? Что сделало этот мир другим? Какое недоброе чудо?

Инженер не ответил.

Свистел ветер в расчалках странной решетчатой мачты, стоявшей за навигационным постом на корпусе корабля. Был слышен рокот пара в паропроводах, мелко, еле заметно вибрировала площадка под ногами, доносился характерный звук работающих воздушных винтов.

А звезды были неподвижны, и корабль висел под ними, и люди молчали, начиная осознавать свою мизерность перед величием неба.

– Ни черта ваша наука не выяснила, – сказал печально Конвей. – Так, подлаживаемся под веянья времени и делаем вид, что так и было нужно, что только так и можно жить дальше. Давайте сделаем двигатель, работающий на бензине? Давайте! Только вот стенки в камерах сгорания нужно делать потолще, иначе они не выдерживают взрыва бензина, разлетаются в клочья! Ба-ам! Давайте поставим аппарат, извлекающий из бензина… из керосина… из нефти… термоген. Давайте! Только самый маленький такой аппарат должен быть размером с дом, со всеми теплоотводными трубками, вентиляторами, предохранительными клапанами… На кораблях, что на морских, что на воздушных поставить можно, на паровозы, или как там они будут называться в этом случае – нефтевозы? – только выигрыша нет никакого, паровой двигатель все равно эффективнее, надежнее и безопаснее. Мы привязаны к нему, к нашему волшебному паровому двигателю, а это значит, что ни к каким звездам мы не полетим. Не полетим и все тут!

– А зачем вам к звездам? – прозвучал из темноты голос Алисы. – На Марс хотите лететь? На Венеру? Вы же и туда потащите за собой злобу, ненависть, унижение, убийства, пытки… А если там, в других мирах, окажутся живые, разумные существа, то вы их превратите в рабов. И все будет продолжаться так же, как здесь. Вы потащите нашу цивилизацию к звездам, раздуете ее паром и термогеном на всю Вселенную, но это будет такое же скопище шовинистов, насильников, эксплуататоров, как и на Земле. И зачем тогда куда-то лететь? Вы имеете все, что вам нужно для счастья. У вас всегда под рукой есть те, кого можно унижать, угнетать, убивать…

– Если вы не помните, мисс Стенли, – сказал Бимон, – в Англии рабство было отменено в тысяча восемьсот тридцать четвертом году.

– Правда?

Все присутствовавшие ожидали, что Алиса сорвется на крик, как обычно, но голос ее был спокоен, только усталость и отчаяние сквозило в каждом ее слове:

– Это вы расскажите ирландцам, которые умирают с голоду уже несколько веков. Индийцам расскажите, здешним неграм… Они все свободны и независимы, джентльмены. Ваши женщины – и то не имеют почти никаких прав. Но вы хотите к звездам… Кто-нибудь из вас помнит, сколько человек было на «Бродяжке Салли»? Лейтенант Боул говорил. Запомнил кто-то из вас?

– Сто три человека, – сказал Дежон. – Сто солдат и три офицера, а что?

– А то, что на бронепоезде людей было больше, я посещала «Бродяжку Салли» в Кейптауне. Помимо команды там всегда были негры. Два-три десятка. Перенести тяжести, загрузить уголь, продукты и боеприпасы. Но наш милый лейтенант Адам Боул не счел нужным включить грязных нигеров в общее количество людей. Сто три человека и десять негров – так правильнее, да? – Алиса тихо засмеялась, только смех у нее был печальным.

– Огни справа по курсу, – выкрикнул матрос-наблюдатель.

Все повернулись вправо, подошли к поручню.

В темноте светились несколько желтоватых огоньков. Внизу, там, где звезд уже не было.

– Костры, – уверенно сказал Конвей. – С десяток костров. Как раз на сотню…

Конвей хмыкнул, пытаясь сообразить, как теперь нужно подсчитывать численность команды бронепоезда, чтобы не спровоцировать в очередной раз мисс Стенли.

Ветер, набегавший на площадку от носа корабля, стал тише – «Борей» снизил скорость. Все ожидали, что корабль направится к огням, но капитан, по-видимому, принял другое решение – «Борей» медленно поплыл, описывая дугу, в центре которой были огни.

– Вот так будем летать, пока не рассветет, – сказал Конвей, достал из кармана кисет и стал скручивать сигарету, даже не спросив разрешения у дамы. – Я бы тоже не лез на рожон…

– Но там же могут быть раненые, – возмутилась Алиса, возвращаясь к своей привычной роли борца против всех и всяческих несправедливостей. – Им, возможно, нужна помощь…

– Вот утром они ее и получат, – невозмутимо провозгласил Конвей.

Горизонт на востоке покраснел. Внизу еще была темнота, но с высоты в полторы тысячи футов было видно, как скользят над горизонтом легкие облака, отражая свет встающего солнца.

– Уже скоро, – сказал Егоров. – Меньше часа осталось, как мне кажется…

Конвей потребовал подзорную трубу или бинокль, и когда матрос принес трубу, американец попытался рассмотреть, что же происходит возле костров. Он опер руку о поручень, несколько минут смотрел в окуляр, потом выпрямился и разочарованно вздохнул:

– Костры. Людей не видно. Там какие-то сооружения…

– Старый кораль, наверное, – предположил Дежон. – Здесь было много поселений буров… до прихода негров.

– До возвращения, – поправила Дежона Алиса решительным тоном. – Негры не пришли сюда, они вернулись. Они жили здесь намного раньше, задолго до того, как сюда приплыли буры, а затем британцы. Это их земля.

– Это вы, милая Алиса, скажите Ретифу, – голос Конвей стал ледяным. – Расскажите, что негры были в своем праве, когда убили всю его семью. У буров очень большие семья, у Ретифа, насколько я знаю, было двенадцать детей. И ни один из них…

– Это не его земля, – со странными интонациями в голосе произнесла Алиса. – Они жили на чужой земле, а теперь лежат в чужой земле.

– И вам совершенно не жаль этих людей? Десятки тысяч буров, десятки тысяч британцев – они все погибли, почти никто не вырвался за последние два года отсюда, не пришел на побережье, чтобы рассказать о том, что именно здесь случилось. Их не вытеснили, не прогнали, их убили, – голос Дежона чуть дрогнул. – Не только мужчин, в конце концов, мужчины обязаны умирать ради своих семей, но женщины и дети…

Алиса не ответила – молча ушла с площадки.

– Вот такое нежное создание, – пробормотал Конвей растерянно.

Он уже привык к выходкам Алисы, к ее подчас странным, с его точки зрения, заявлениям, но он никогда не предполагал, что она может говорить такое… и таким тоном.

– Мне кажется, – сказал Егоров, – что нам нужно поговорить с капитаном. Было бы неплохо спуститься на землю, посмотреть на все это вблизи.

– Если это люди с «Бродяжки Салли», а не чертовы негры, – заметил Конвей. – Это же могут быть негры, не так ли?

Но это были именно люди с бронепоезда. Когда взошло солнце, «Борей», снизившись до высоты пятисот футов, приблизился к стоянке. Из-за полуразрушенных строений заброшенного кораля вышли люди. Даже без оптики были видны красные мундиры, белые тропические шлемы, солнце искрами отражалось от медных пуговиц и пряжек.

Корабль завис в воздухе, развернувшись носом против легкого ветра, набегавшего с запада. Винты медленно вращались, удерживая «Борей» на месте. Одновременно выстрелили якорями механизмы посадки. Лебедки, сматывая трос, опустили «Борей» до высоты ста футов.

На этот раз лейтенант Боул, снова командовавший высадкой, был непреклонен – вначале высадились три десятка морских пехотинцев. Только потом пришла очередь журналистов.

– Бедняги, наверное, сходят с ума, – сказал Дежон, разглядывая из корзины подъемника солдат бронепоезда. – От радости, я имею в виду. Я бы на их месте уже попрощался бы с жизнью.

– Ну… – протянул Конвей. – Слабые у вас нервы, приятель. Помню, как мне довелось бродить по прериям…

– Мне кажется, или чего-то не хватает в этой идиллической картинке, – Егоров положил руку на кобуру «маузера». – Я только не пойму – чего именно.

Щелкнула застежка на кобуре. Егоров вытащил пистолет и передернул затвор.

Корзина коснулась земли, Егоров, Дежон, Конвей и японец легко выпрыгнули из нее. Американец держал «маузер» с пристегнутым прикладом двумя руками, словно собирался открыть огонь немедленно. Дежон оперся на свою трость и, прикрыв глаза от солнца ладонью левой руки, осматривал окрестности:

– Наверное, хорошо, что Алиса не поехала с нами. Антуан прав – чего-то здесь не хватает…

– И Ретиф почему-то решил не спускаться, – пробормотал Конвей.

Солдаты из команды бронепоезда приблизились к редкой цепи морских пехотинцев с «Борея». Солдаты выглядели уставшими, словно и не отдыхали ночью. Мундиры у некоторых были изодраны, у кого-то не было шлема или ремня, ботинки у всех – серые от пыли.

Не доходя до морских пехотинцев несколько шагов, солдаты остановились, вперед вышел лейтенант, приблизился к Адаму Боулу и отдал честь. Он что-то сказал, наверное, докладывая, но никто из журналистов не слышал ни единого слова. Журналисты напряженно вглядывались в лица солдат, пытаясь понять, что же именно кажется в этой картине неправильным, вызывает в телах странный озноб.

– На глаз – их тут человек девяносто, – тихо сказал Конвей.

Ствол пистолета он опустил к земле, но костяшки пальцев на руке, которой он сжимал рукоять «маузера», побелели.

Боул скомандовал, несколько солдат прошли к корзине, забрались вовнутрь. Лейтенант Боул решил, по-видимому, времени не терять – в корзину подъемника забрались десять солдат с бронепоезда.

Лейтенант взмахнул рукой, и корзина медленно поползла вверх, к громаде корабля, висевшего над головами.

– Может, сходим к коралю, взглянем, – неуверенно предложил Дежон.

– Меня что-то не тянет, – тихо сказал Конвей. – Разрази меня гром, я бы сейчас хотел оказаться на борту корабля… А еще лучше, у меня дома.

Пели невидимые птицы, какие-то мошки вились у самого лица американца, тот время от времени отгонял их, но они возвращались и опять лезли в лицо.

Корзина опустилась снова, приняла новую партию людей. Пошла наверх.

– Вот если бы вас, господа, спасли таким образом… – Егоров говорил, не отрывая взгляда от солдат, неподвижно стоявших шагах в двадцати от него. – Если бы прилетел корабль, когда вы уже простились бы с жизнью… Как бы вы отреагировали?

Пальцы Егорова сомкнулись на рукояти пистолета, щелкнул затвор.

– Я бы заорал, – не задумываясь, ответил Конвей и побледнел. – Какого черта они молчат?

– Лейтенант Боул! Адам! – позвал Дежон. – Можно вас на секунду отвлечь?

– Что? – Боул оглянулся.

– На секунду, – Дежон сделал знак тростью. – У нас тут возникла проблема…

Договорить он не успел, один из солдат, стоявший ближе других к нему, вдруг шагнул вперед, подхватил свою винтовку двумя руками и коротко ткнул штыком в грудь лейтенанта Боула.

Лейтенант замер. Солдат выдернул штык – кровь брызгами полетела с клинка – и снова ударил, на этот раз в горло. Боул взмахнул руками и упал на спину.

– Черт! – взревел Конвей и выстрелил из «маузера» в солдата. – С ума он, что ли…

Солдаты бросились вперед, без команды, без криков. Половина морских пехотинцев с «Борея» упали сразу, убитые или раненные. Кто-то истошно закричал, Егоров увидел, как один их упавших попытался встать, но солдат, походя, размозжил ему голову прикладом винтовки.

Лейтенант с бронепоезда выхватил саблю, одним ударом снес голову сержанту-морпеху и бросился к Егорову. На его пути вдруг возник Дежон. Из трости француз выхватил шпагу, перехватил клинок лейтенанта, резким поворотом кисти отвел оружие в сторону. Шпага скользнула по сабле лейтенанта, ударила его в грудь. Клинок прошел насквозь, лейтенант рухнул на землю.

Конвей и Егоров открыли огонь из «маузеров». Они стояли плечом к плечу и расстреливали солдат из команды бронепоезда. У обоих были двадцатизарядные «маузеры», оба были отличными стрелками и опытными бойцами. Бегущие к ним солдаты словно наткнулись на невидимую смертоносную стену, падали один за другим. Падали-падали-падали.

Дежон встал слева от стрелков, в готовности отразить фланговый удар. Японец, подхватив с земли саблю лейтенанта, стоял справа.

Воспользовавшись огневой поддержкой, десяток уцелевших морпехов оторвались от нападавших и стали в ряд справа и слева от журналистов. Винтовки присоединились к пистолетам. А солдаты бронепоезда будто забыли, что у них в руках огнестрельное оружие. Солдаты бросались вперед, размахивая винтовками, будто копьями… и падали. Умирали сразу или корчились на земле от боли, не издавая при этом ни звука, открывая в немом крике рты, словно рыбы, выброшенные на берег.

«Маузер» Конвея замолчал, американец выругался и торопливо вставил новую обойму. Воспользовавшись паузой, к нему метнулся солдат с винтовкой наперевес, японец шагнул вперед, левой рукой отвел штык в сторону, а саблей в правой руке одним движением снес нападавшему голову.

– Спасибо! – крикнул Конвей и снова открыл огонь.

Корзина подъемника ударилась о землю у Егорова за спиной.

– Нужно уходить! – крикнул Егоров.

– Какого… – Конвей выстрелил три раза подряд, и трое солдат упали в сухую траву. – Мы тут и так справимся…

Из команды бронепоезда в живых оставалось не больше десяти человек. Клубы пыли, поднятой сражающимися, мешали и дышать, и смотреть. Один из нападавших вдруг перехватил свою винтовку, как копье, и метнул ее. Штык пробил грудь морского пехотинца, стоявшего возле Дежона.

– Вперед! – крикнул француз, стерев рукавом брызги крови со своего лица. – В атаку!

Все журналисты и уцелевшие морпехи бросились вперед, стреляя и нанося удары. Через несколько минут все было закончено, тела в красных мундирах устилали землю. Кровь смешивалась с пылью, превращалась в грязь.

– А ты… ты говорил – уходить… – Конвей запыхался, словно только что долго бежал в гору. – А мы… справились…

Над головой вдруг загрохотали выстрелы. Раздался крик. Длинную очередь выпустил пулемет, и прямо перед журналистами на землю упало тело солдата. Одного из команды бронепоезда. Упало и замерло, словно сломанная игрушка. Рыжеволосый капрал смотрел застывшим взглядом вверх, на корабль, а из-под его головы растекалась лужа крови.

Наверху, на технической галерее «Борея», шел бой. Гремели выстрелы, кто-то вопил от боли, потом длинные пулеметные очереди заглушили все остальные звуки. Гильзы сыпались вниз, звеня от ударов о пересохшую землю.

– Сейчас окажется, что лифт не работает, – сказал Дежон. – Сможем подняться по тросу?

Конвей смерил взглядом высоту и с сомнением покачал головой.

Выстрелы на корабле прекратились, стало слышно, как кто-то отдает команды.

– Раненых – в корзину! – приказал Егоров.

– Всех? – спросил один из морпехов, кажется, его фамилия была О’Лири.

– Только своих, – ответил Конвей.

Своих раненых оказалось немного, всего трое. Ирландец предложил забрать тела, Конвей хотел объяснить мальчишке, что сейчас не до того, что нужно спасать живых и спасаться самим, но не успел – сверху в мегафон крикнули, чтобы внизу поторопились. Времени нет, крикнули сверху в жестяной рупор мегафона.

В корзину поместили трех раненых. Из трех десятков морпехов кроме этих раненых в живых осталось семь человек.

Конвей приказал морпехам загружаться и ехать наверх.

– Но сэр… – начал один из них, но был выруган Конвеем. – Есть, сэр!

Корзина, раскачиваясь, поплыла к кораблю.

– Это поступок, – с уважением произнес Дежон.

– Какого… – американец махнул рукой. – Кого тут бояться? Кто-нибудь даст мне закурить? Руки трясутся, как у… уж не знаю, как у кого…

Дежон достал из кармана портсигар, открыл, протянул Конвею. Егоров тоже взял сигарету.

На свежую кровь слетались мухи – тучи мух, миллионы.

– Скорее бы они там… – отмахиваясь от назойливых насекомых, пробормотал Конвей. – Кстати, джентльмены, кто-нибудь понял, что тут произошло? Отчего эти парни…

Закончить он не успел – низкий рокот барабанов вдруг заполнил все пространство от горизонта до горизонта. Не осталось ничего – ни шума двигателей «Борея», ни криков птиц, напуганных стрельбой, – только грохот сотен барабанов.

– Вот еще не хватало, – Конвей вскинул «маузер» к плечу. – Это еще что?

– Я так думаю то, ради чего мы сюда и прилетели, – сказал Егоров и посмотрел вверх. – Быстрее бы там они…

Корзина подъемника как раз скрылась в отверстии люка.

Черная стена поднялась из высокой сухой травы всего в ста шагах от журналистов. Стена из черных тел. Негры двигались медленно и бесшумно, только барабаны продолжали грохотать.

– Сколько их? – спросил Дежон, ни к кому особо не обращаясь.

– Все, – с нервным смешком ответил Конвей. – Все чертовы черномазые обитатели южной Африки приволокли сюда свои чертовы ассегаи…

– Иклва, – сказал Егоров, загоняя в «маузер» обойму. – Ассегаи – это с испорченного португальского. Правильно – иклва.

– Значит – чертовы иклва, – Конвей отбросил в сторону окурок и сплюнул. – Почему они так медленно движутся?

Справа и слева тоже появились чернокожие воины. И сзади – тоже. Журналисты стояли в центре круга из черных, блестящих от пота тел. И круг этот сжимался. Медленно, но сжимался. Африканцы двигались, словно единое целое, будто гигантская черная змея скользила по кругу, ловя момент, чтобы стиснуть свою жертву в смертельных объятьях.

– Они издеваются над нами? – Конвей вскинул «маузер» к плечу, но не выстрелил, выругался, но заставил себя сдержаться. – Они же могут нас убить за секунду… Метнут свои копья и мы превратимся в дикобразов.

– Для меня будет большой честью умереть вместе с вами, господа, – произнес вдруг японец и поклонился. – Вы – мужественные люди и бесстрашные воины.

– Спасибо на добром слове, – пробормотал по-русски Егоров. – А я-то как счастлив…

Они не услышали, как корзина подъемника опустилась, почувствовали, как она ударилась о землю.

– Отходим… – сказал Дежон. – Медленно, не поворачиваясь к ним спиной…

– Полагаете, они нас отпустят? – на лице Конвея появилось недоверчивое выражение. – Они могут убить нас и в воздухе, между землей и «Бореем». Эти твари могут метать свои копья на сто ярдов. Почему они не нападают?..

– В корзину! – крикнули сверху в мегафон.

И ударили пулеметы. Все сразу. Ливень пуль обрушился на черных воинов, выкашивая целые ряды, пробивая по несколько тел сразу. Брызнула кровь, африканцы взвыли, закричали, убитые и раненые падали на землю, но строй смыкался и воины шли вперед.

Пытались идти – пулеметы валили их, укладывая вал из мертвых тел.

Журналисты одновременно запрыгнули в корзину, и та рывком ушла вверх. Конвей выругался – все пространство внизу было заполнено неграми. Казалось, что бесконечное море голов, копий, щитов колебалось от горизонта до горизонта.

До люка технической галереи оставалось футов десять, когда наверху прогремел взрыв, а затем – еще два, один за другим. «Борей» вздрогнул и накренился на нос. Корзина подъемника качнулась и заскрежетала по краю люка.

С кормы корабля сыпались обломки, упало несколько тел в красных мундирах. Винт, вращаясь, рухнул и воткнулся в землю. Рядом упали лопасти второго винта. Гигантской плетью хлестнул по траве оборванный якорный трос с кормы.

– Да что же это происходит? – простонал Конвей. – Это-то кто устроил?

Пулеметы на корабле стихли, послышались крики, ударило несколько одиночных выстрелов, кажется, из револьвера.

Взревел носовой посадочный механизм, Егоров подумал, что его включили, чтобы набрать высоту, но ошибся – лебедка наматывала трос. «Борей» накренился еще больше, корзина подъемника качнулась сильнее, люди в ней с трудом удержались на ногах.

Негры внизу что-то закричали, бросились вперед, разом взлетели в воздух тысячи копий, некоторые ударились о металлическую галерею и упали вниз, но многие пролетели выше, увлекая за собой тонкие веревки, упали на поручни и лестницы, цепляясь за них крючьями. Сотни негров полезли наверх по этим веревкам, быстро и ловко, словно обезьяны по лианам.

Нос корабля приближался к земле, якорный канат вибрировал от напряжения, похоже, механики включили горелки нагревательных корпусов на полную мощность, чтобы оборвать его, но канат держался.

Верхушка корзины ударилась о край люка.

На корабле ударил пулемет, но вниз пули не летели, кто-то стрелял наверху, стрелял по тем, кто был на палубах «Борея».

Егоров, сунув пистолет в кобуру, вскочил на край ограждения корзины, ухватился руками за край люка и одним резким движением забросил свое тело на галерею. Вскочил на ноги, выхватив «маузер», оглянулся – у носового якорного механизма возился человек в красном мундире. Лейтенант Макги, с облегчением узнал Егоров, но тут с ужасом увидел, что лейтенант не пытается переключить машину, а, спрятавшись за нее, стреляет из револьвера куда-то в сторону открытого перехода.

А барабан лебедки вращается, наматывая трос.

У пулемета на ближайшей огневой площадке сидел какой-то матрос и тоже стрелял по кораблю – по иллюминаторам, корпусам охладителей, по застекленной рубке.

Егоров, держась левой рукой за поручень, чтобы не скатиться по наклонной палубе вниз, выстрелил в сторону пулеметчика, но как раз в этот момент мимо журналиста пролетел железный ящик, в котором техники держали инструмент. Пуля ударила в станину пулемета, выбив искру, пулеметчик обернулся, увидел Егорова, что-то крикнул и стал разворачивать пулемет в его сторону.

Егоров выстрелил снова, на этот раз точно. Пулеметчик взмахнул руками, сполз с сиденья и повис, зацепившись ногой за поручень.

На палубу запрыгнул негр. За ним – следующий. Оба упали и покатились по наклоненной галерее.

– Сукин сын Макги! – прорычал Конвей, еще двумя выстрелами сбив с поручней влезающих на них негров. – Но меня надолго не хватит… Как бы его…

Голова Макги вдруг разлетелась в клочья, словно в ней взорвался снаряд.

– Это «Гнев Господень», – крикнул поднявшийся на галерею Дежон. – Проснулся, старый хрен…

Снова громыхнул «Гнев», пуля ударила в барабан, и следующая. И следующая, в стороны летели клочья, но трос все еще держался. Дежон перепрыгнул через ограждение, ловко, словно заправский гимнаст пробежал по растяжке от галереи до пулеметной площадки, и вскочил на нее. Развернул пулемет, усевшись на место стрелка, и открыл огонь вниз, под днище технической галереи.

Егоров замер, глядя на то, как пули винтовки бура бьют по канату. Выстрел, еще выстрел…

Момент, когда канат, наконец, разорвался, Егоров не увидел – почувствовал. Корабль резко дернулся, выровнялся, потом, словно гигантские качели, наклонился в обратную сторону. Егоров схватился за поручень, выронил пистолет, вцепился свободной рукой в одежду американца, который потерял равновесие и чуть не вылетел за борт.

«Борей» мотало, словно лодку в шторм, но он стремительно набирал высоту. Егоров посмотрел на альтметр, висевший на переборке неподалеку – двести футов, двести пятьдесят, триста…

Пулемет замолчал, потом снова начал стрелять. Дежон что-то выкрикивал, но что именно – разобрать было невозможно. Он стрелял и стрелял, очищая корабль от все еще держащихся на веревках негров.

С десяток чернокожих сумели подняться на корабль, но их быстро уничтожили морские пехотинцы.

«Борей» висел неподвижно – ветер стих, наступил полный штиль. Внизу под кораблем бушевала черная толпа.

Конвей попытался свернуть сигарету, у него ничего не получалось, табак сыпался на палубу, но американец упрямо лез за очередной щепоткой табака, снова сыпал его мимо листка папиросной бумаги…

– Возьмите мои, – Дежон протянул свой портсигар. – Не мучайтесь…

– Я и не… не мучаюсь… – Конвей сглотнул. – А вы… для журналиста вы неплохо обращаетесь со швейной машинкой Максима…

– Когда путешествуешь по миру – чему только не научишься… – Дежон чиркнул спичкой, дал американцу прикурить. – А вы, Антуан?

– Я просто подышу воздухом, – сказал Егоров. – Вы курите, а я… Я ведь и в самом деле успел мысленно проститься со всеми…

– С японцем тоже? – спросил Конвей, жадно затягиваясь сигаретой. – Вот ведь не повезло бедняге. Копьем в спину и стащили за веревку… Жаль. Очень вежливый был самурай…

– Живы? – спросил инженер Бимон, выйдя на галерею. – Повезло…

– Что повезло? – обиделся Конвей. – Если бы не Энтони с лягушатником – сейчас бы нас всех доедали чертовы обезьяны… Почему висим, инженер? Я бы постарался убраться отсюда подальше…

– Не получится, – инженер взял из все еще открытого портсигара Дежона сигарету. – Оба винта сбиты, валяются внизу. Оба посадочных механизма разбиты. Главная дифферентная цистерна не выдержала нагрузку и потекла… Пока ветра не будет – мы никуда не двинемся с места. Мы можем опускаться и подниматься, подниматься и опускаться, управляясь нагревателями, но нам это ничего не даст. Надеюсь, никто из вас не собирается отправляться к этим парням?

Бимон указал пальцем вниз.

– Боже упаси, – передернул плечами Дежон.

– Вот и будем здесь висеть… – Бимон удивленно посмотрел на сигарету в своей руке. – Дайте прикурить…

– А что говорит капитан? – спросил Егоров.

– Капитан… – инженер чиркнул спичкой, поднес огонек к сигарете. – Капитан ничего не говорит. – Капитан второго ранга Севил Найтмен погиб на боевом посту. Сейчас его обязанности выполняет старший помощник Уилкокс.

– Как это? – Егоров потер лоб. – Когда пулемет обстрелял мостик?

– Когда пулемет обстрелял мостик, капитан и все вахтенные на мостике были уже мертвы, – тихо сказал Бимон. – Уцелела только мисс Алиса… Она была приглашена…

– А кто их убил? Чем?

– Ножом. Семь взрослых, сильных мужчин были убиты ножом, никто даже не пытался сопротивляться. Может быть, джентльмены не могут запретить леди ничего, даже своего убийства? – невесело поинтересовался сам у себя инженер.

– Алиса? – в один голос спросили Дежон и Конвей.

– Да. И не говорит, как и зачем она это сделала. Кстати, я чуть не забыл, мистер Уилкокс просит вас пройти в салон, он собирается допросить мисс Стенли и хочет, чтобы вы были свидетелями… – Бимон помотал головой. – Я как в бреду… лейтенант Макги, мичман О’Коннер, пять матросов… Это ведь они взорвали посадочные машины, разрушили винты… Зачем? Ради чего?..

– …А вам не понять, – сказала Алиса, когда Уилкокс потребовал объяснить все происшедшее.

Девушка сидела в кресле, Уилкокс ходил по салону, заложив руки за спину и останавливаясь, только чтобы задать вопрос, Егоров сидел на своем обычном месте, Конвей и Дежон разместились на диване.

Француз, не отрываясь, смотрел на руки Алисы, покрытые пятнами засохшей крови.

– Но как вы сумели это совершить? – спросил Уилкокс. – Вы могли уговорить Макги и О’Коннера… соблазнить их, в конце концов… Но капитан Найтмен… И вахтенная смена… Как? Ведь это вы их убили…

По губам Алисы скользнула холодная улыбка, она взглянула на свои окровавленные руки и покачала головой:

– Я попросила их не двигаться. И они выполнили мою просьбу. Я взяла нож и… Было так забавно смотреть в их глаза, когда они понимали, что пришла их очередь, одного за другим… одного за другим… Лейтенант и мичман – мои старые знакомые, еще по Кейптауну. Они так легко поддались магии…

– Простите, чему? – переспросил Дежон изумленно.

– Магии, – мило улыбнулась Алиса. – Всего лишь чуть-чуть колдовства. Африканские травы имеют совершенно очаровательные свойства, куда сильнее наших, ирландских. Вот для того, чтобы парализовать капитана и людей на мостике, хватило всего лишь щепотки смеси… и маленького заклинания. Очень короткого. А чтобы начали действовать травы из моего запаса, привезенные с Острова, понадобилось целых десять минут. И несколько магических пассов… Вот таких.

Алиса встала с кресла, грациозно взмахнула руками, обрисовала ими в воздухе круг, пристально взглянув в глаза каждому из присутствующих.

– Готово, джентльмены! – провозгласила девушка. – Теперь и вы не чувствуете своих тел, можете говорить, смотреть и слушать, а двигаться… Попробуйте, не стесняйтесь…

Егоров повернул голову, взглянул на Конвея, тот неуверенно улыбнулся, поднял руку… попытался поднять. Рука осталась лежать на коленях. Улыбка исчезла с лица американца.

– Вы все попробуйте, не стесняйтесь, – предложила Алиса. – У нас еще есть время… Ну?

Никто из сидевших в комнате не смог ни пошевелиться, ни двинуть рукой. Стоящий посреди комнаты Уилкокс замер в неудобной позе, Алиса засмеялась и толкнула его – первый помощник капитана упал на пол, словно дерево.

– Не бойтесь, ему не больно, – Алиса подошла к иллюминатору, посмотрела в него. – Высоко поднялись, ну ничего, справимся…

– Как вы это делаете? – неожиданно спокойно спросил Уилкокс.

Ему наверняка было неудобно лежать, уткнувшись лицом в ковер, но голос Уилкокса звучал хоть и глухо, но уверенно.

– Я же сказала – магия. И то, что случилось с вашими людьми из «Бродяжки Салли». Только вас парализовала магия Ирландии, а солдат в послушных рабов превратило африканское колдовство… – Алиса снова села в кресло, подобрав юбку. – Вы так интересно обсуждали вопросы… э-э… термогена сегодня ночью… И забыли, что в природе ничто не происходит просто так. Щелк! – Алиса щелкнула пальцами. – Все взаимосвязано… Вдруг оказалось, что этот самый термоген, который уже почти все ученые считали фикцией и выдумкой, как и флогистон и…

Алиса поднесла указательный палец ко лбу, задумалась, потом махнула рукой:

– В общем, этот фантастический флюид оказался реальностью. Всепроникающей, всезажигающей реальностью. Если до этого странного дня керосин просто горел от поднесенной спички, то после него, насыщенный термогеном, стал просто взрываться. От удара, от взбалтывания, как нитроглицерин до Дня Превращения. Я, естественно, не могу знать, меня еще не было на свете, когда взрывались месторождения нефти, как полыхали долины, заводы, города… Я выросла в мире, в котором паровой двигатель стал самым главным фетишем цивилизации, а о прошлом мне рассказывали мои родители. Пока были живы…

Алиса вдруг вскочила с кресла и стремительно прошла по комнате от стены к стене. Она пыталась успокоиться. И ей это удалось, с ней тоже будто произошло превращение, еще вчера никто и представить себе не мог, что взбалмошная суфражистка сможет так держать себя в руках. И нож в руках держать, добавил мысленно Конвей.

– Это просто дар Божий! – провозгласила Алиса, взмахнув руками. – Возрадуемся! И никто не задумался над тем, что если мир… если законы природы меняются, то почему они должны ограничиться только калорийностью органического топлива? Разве это не похоже на магию, что флюиды пропитывают то, что было раньше живым – торф, уголь, нефть, превращают это в концентрированную энергию? Что живое дерево очень плохо поддается насыщению термогеном, а мертвое, спиленное, срубленное, сломанное буквально через несколько минут становится прекрасным, насыщенным топливом. Вы увидели, что можно использовать новые варианты законов природы к своей пользе, но не обратили внимания на то, что те, кто пытался колдовать… совершать нелепые пассы, начитавшись старых бессмысленных книг о магии, вдруг получали совсем неожиданные результаты. Что травы, свойства которых были описаны в старинных книгах, а современными ботаниками и химиками совершенно не подтверждаются, вдруг снова стали приворотными зельями, разрыв-травой… Даже папоротник зацвел, если вы не знали. Да, я его сама видела. У нас, в Европе, этого почти никто не заметил, а вот дикари… те, кого вы считаете дикарями за то, что они танцуют нелепые танцы вокруг костров, впадают в священный транс, приносят жертвы, вызывают бури и лечат болезни заклинаниями и накладыванием рук, – вдруг стали совершать чудеса. И эти дикари поняли, что…

Раздалось шипение, щелчок и короткий звонок.

– Что это? – спросила Алиса.

– Пневмопочта, – сказал Уилкокс. – Всего лишь небольшая частица технического прогресса, который вы так ненавидите… Мне с мостика прислали доклад. Вы не откроете капсулу и не прочитаете мне донесение?

– Нет, – качнула головой Алиса. – Не буду я ничего читать, все это ерунда. Все это мелочь по сравнению с этим днем! Сущая ерунда!

– А что, простите, сегодня за день? – поинтересовался Конвей.

– Сегодня восставшие жители Африки захватят воздушный корабль Флота Ее Величества… именно захватят, уничтожить «Борей» и «Нот» я могла очень давно…

– Вашей замечательной ирландской магией? – уточнил Конвей.

– Нет, что вы, зачем? Вашими замечательными нефтяными бомбами, – Алиса подошла к своему саквояжу, стоявшему у стены за диваном, и достала небольшую коробочку, в таких обычно продают духи или одеколоны. Но в этой коробке была склянка с черной жидкостью. – Я не зря просила вас быть осторожными с моим саквояжем. Вероятность, что нефть взорвется от простого удара, не очень велика, но я не хотела рисковать. У меня было четыре бомбы, две из них бедняга О’Брайен потратил на винты, одну – на якорную машину… Я могла взорвать этот корабль еще в Кейптауне… Или приказать это сделать Макги… Но нам было необходимо, чтобы вас победила магия. Чтобы все порабощенные вами народы в мире узнали, что вас можно побеждать, что ваши дьявольские корабли, с которыми никак не удавалось сладить, можно побеждать… Я только немного помогла. Жаль, что черные воины не смогли ворваться сюда и все захватить сразу… зато вы не сможете улететь, будете висеть тут, дожидаясь ветра, а его не будет, нет, не будет, колдуны, объединившие всех чернокожих людей Африки, будут держать безветрие столько, сколько понадобится. Это будет выглядеть словно осада. Сколько времени «Борей» сможет продержаться в воздухе? Неделю? Воины подождут неделю. Они могли бы вызвать бурю и разорвать корабль молниями, но такая магия требует времени, нельзя просто так, мгновенно отдать приказ стихиям, поэтому корабли и смогли продержаться так долго, целых два года. Люди на земле превращаются в послушных исполнителей очень быстро. Всего каких-нибудь пара часов, и машинист «Бродяжки Салли» убивает начальника бронепоезда и паровозную бригаду, а несчастные солдаты идут туда, куда им приказывает идангома…

– Это имя? – спросил Егоров.

– Это – местные колдуны. Когда-то Чака, предводитель зулусов, почти уничтожил их, заставил служить себе, но после Дня Преображения… Я знала, что «Борей» отправится искать пропавший бронепоезд. Это знали идангома. Они прислали своего воина, чтобы он наплел вам сказок. Вы прилетели туда, куда вас привели. Туда, где вас ждала вся армия чернокожих… Чудеса основываются на вере людей в магию. Армия должна видеть поражение белокожих угнетателей… Все порабощенные народы в мире должны узнать о том, что магия может повергнуть в пыль вашу хваленую технику! Ваши шестеренки перестанут крутиться, ваши шпаги заржавеют и сломаются… Через неделю вы бы опустились на землю сами, но все произойдет раньше. Уже начали свой обряд идангома, и колдуны Экваториальной Африки, победившие бельгийского короля, тоже присоединились к ним… Все это произойдет к вечеру… Самое позднее – к вечеру.

– А вам-то что с этого? – спросил Конвей.

– А я должна буду сделать фоторепортаж об этом эпохальном событии. Вы разве забыли – я журналистка. Пусть и не лучшая, но… Мои фотографии будут опубликованы во всех газетах мира. Это же сенсация, господа! Паровые воздушные и морские корабли доставят эти фотографии во все страны, на все континенты, паровые типографские станки распечатают их во всех городах мира. Все узнают, что технология, технический прогресс – уязвимы. И все порабощенные народы восстанут. Ведь уже были случаи… В Америке, во Флориде, в Сибири… Но вы так и не поняли…

– Отчего же? – холодно осведомился Егоров. – Мы прекрасно поняли, что происходит в туземных племенах. И мы уже приняли меры, уж извините. Племенам свойственно воевать друг с другом. Раньше они это делали копьями и ножами, теперь – и магией. Они и уничтожат друг друга, как это ни печально звучит. Люди остаются людьми.

– В Штатах никогда бы белые не победили краснокожих, – подхватил Конвей, – если бы они сами не помогали бледнолицым. А с помощью магии или сдирая друг с друга скальпы – меня это не волнует. Я прибыл сюда, чтобы присутствовать при очень наглядном эксперименте. Так британцы обещали моему правительству.

– Какой эксперимент? – быстро спросила Алиса.

– Уж я не знаю, – подмигнул Конвей. – Англичане умеют хранить секреты. Сказали только, что это будет связано с новыми техническими изобретениями. Вы слышали, что, наконец, созданы бомбы из перенасыщенной термогеном нефти? Бочка в сто галлонов этой жидкости испепеляет все в радиусе ста ярдов.

– А магия одной женщины способна ослепить тысячу воинов одновременно! – выкрикнула Алиса. – Ирландия всегда славилась своими колдунами и ведьмами… И вот теперь она сможет освободиться. Обрести свободу! А ради этого можно и умереть.

– И убить, – сказал Уилкокс.

– Британцы стали виновниками смерти миллионов моих соплеменников! На фоне тех рек крови, что вы пролили в Ирландии, лужа крови в рубке «Борея» ничтожно мала… Начинается новая эра…

– И вы уверены, что магия сделает этот мир справедливым и чистым? – тихо спросил Дежон.

– Да!

– Отчего такая уверенность? Магией будут владеть лишь некоторые, правда? И разве это не сделает их сильнее остальных? И не появится соблазн взять себе то, что понравилось? Отобрать. А непокорного убить. Какая разница, чем убивать? Вы заколдовали беднягу Макги, но ведь могли просто его соблазнить, или купить, или запугать… Так ведь? А вы знаете, что во Франции уже почти год совершаются преступления, связанные с колдовством и магией? Что людей приносят в жертву те, кто считает себя наследником друидов? Они не стремятся захватить власть и свергнуть клоуна из Елисейского дворца. Они хотят хорошо жрать, пить, получать то, что им понравилось…

– Это ложь!

– Это правда! – Дежон усмехнулся. – Можете взглянуть на мою грудь. Я бы и сам показал, но не могу пошевелиться, благодаря вам. Под рубашкой у меня знаки, магические знаки… Один друид нанес их мне ритуальным золотым серпом, и если бы не вмешался один мой друг…

Алиса зажмурилась, склянка в ее руке дрогнула, и все, кто это видел, с ужасом подумали, что вот сейчас она выпадет из руки, ударится об пол, тонкое стекло хрустнет, и адская вспышка превратит салон в преисподнюю. «Борей», конечно, выживет, но им от этого легче не будет.

Мисс Стенли снова справилась со своими чувствами.

– Вы не сможете меня ни разозлить, ни отговорить, – сказала Алиса. – Даже если я захочу – не смогу отговорить идангома. Мы с ними не союзники, у нас только общие враги. Мне позволят уйти…

– Как вы выберетесь с корабля?

– Это не ваша забота. Вы лучше подумайте, что будет со всеми вами, когда армия черных ворвется сюда…

– Может, у них и не получится вызвать бурю, – Конвей закрыл глаза и вздохнул. – Представляете, какой позор. Перед всей армией…

– Через неделю все закончится так или иначе! – почти выкрикнула Алиса.

– За неделю много чего может произойти, – сказал Уилкокс. – Нас может найти «Нот»…

– Посреди буша? Там, где вас никогда не станут искать? И я вовсе не уверена, что «Нот» до сих пор еще существует как военный корабль, а не куча оплавленных обломков. У меня был выбор, на какой корабль сесть, я выбрала «Борей», а «Нот»… Люди очень легко поддаются магии, джентльмены. Вы не сможете позвать на помощь…

– Разве?

Странный это был разговор. Парализованный офицер, лежащий на полу лицом вниз и не имеющий возможности даже посмотреть в лицо своему противнику, и девушка… ведьма, обладающая магической силой, на лице которой вдруг появилась тень неуверенности.

– Знаете, чем магия отличается от технологии? – спросил Уилкокс. – Не знаете? Я вам скажу. Магия… Колдуны, ведьмы и волшебники будут вспоминать старые фокусы. Будут восстанавливать старые манускрипты, заклинания, рецепты… А технология будет изобретать новое. Каждый день – новое. И что показательно: и магию, и технологию можно использовать и во зло, и для добра, но всегда – слышите? – всегда используют их для убийства. В качестве оружия. Так вот, самое сложное в войне с туземцами – так было всегда – даже когда еще не состоялся День Преображения – самое трудное было согнать войско дикарей в одну кучу, подставить их под удар рыцарской конницы, орудий с канонерских лодок, пулеметов и картечниц… До тех пор, пока туземцы просто нападают на мелкие группки и поселки европейцев, они неуязвимы, но как только в приступе гордыни они соберутся вместе…

– В большое стадо, – быстро вставил Конвей.

– Как только они соберутся, тут уж вступает в дело технология. Пулеметы, «гатлинги», новейшие воздушные корабли, вооруженные бомбами из перенасыщенной термогеном нефти. Вы думали, что мы умеем только крутить наши шестерни? Что нас можно заманить в ловушку и уничтожить, как слона или носорога? А, может, это мы позволили идангома собрать свою армию – всю свою армию – перед наступлением на Юг? Это мы отправили на смерть два корабля Флота Ее Величества для того, чтобы узнать, где именно будет армия идангома? – голос Уилкокса звучал глухо, но в нем звучали победные нотки, нотки гордости. – А что, если все европейские страны два последних года лихорадочно строили воздушные корабли вовсе не для войны друг с другом… не только для нее, а для того, чтобы стереть с лица земли некую армию под предводительством колдунов с Черного континента. Сколько тут черных? Сто тысяч? Больше? Двести? Вы полагаете, кто-нибудь из них сможет уйти от воздушных кораблей, от огня пулеметов, «гатлингов», нефтяных бомб? И даже если кто-то спасется, они простят вашим любимым идангома это избиение? А у остальных народов будет соблазн восставать против Ее Величества Шестеренки и Его Величества Гаечного ключа? Уверяю вас – нет.

– Вы не сможете сообщить о своем местоположении, – неуверенно произнесла Алиса.

– Отчего же? Я ведь говорил вам, что прогресс каждый день создает что-то новое, то, чего маги даже представить себе не могут… Вы видели на вершине правого нагревательного корпуса странное сооружение из металлических полос, такая плетеная Эйфелева башня в миниатюре? Это радио. Еще год назад это была только игрушка для ученых, а сейчас – мощный излучатель электросигналов. «Борей» постоянно поддерживал связь с объединенной эскадрой. И как только мы обнаружили вашу приманку – несчастных людей с «Бродяжки Салли», тут же сообщили об этом. Капсула пневмопочты содержит в себе рапорт о приближении воздушных кораблей. Часть из них прилетела из Мозамбика, остальные – из Германской Юго-Западной Африки. Сотня кораблей. Несколько сотен пулеметов и пушек, тысячи нефтяных бомб. И…

За иллюминатором полыхнуло. Так, словно сработала гигантская, в милю шириной фотографическая вспышка. И еще одна. И еще.

Грохот обрушился на «Борей», волны раскаленного воздуха, порожденные взрывами, неслись во все стороны, бросая корабль, словно на волнах в штормовом море. Взрывы гремели, не прекращаясь, дребезжали стекла в иллюминаторах, один из них, неплотно закрытый, распахнулся, и в салон ворвался запах сгоревшей нефти… стрекот сотен пулеметов, и, кажется, крик… крик, вырвавшийся из сотен тысяч глоток, крик боли и разочарования… превращающийся в предсмертный хрип.

Алиса бросилась к иллюминатору, увидела, как громады воздушных кораблей скользят в небе, недосягаемые для выпущенных снизу стрел, неуязвимые для древней неторопливой магии, и сыпят-сыпят-сыпят вниз, в дым, пламя, в толпы обезумевших от ужаса людей аккуратные бочонки нефтяных бомб.

Алиса закричала, прикусив губу. По подбородку потекла кровь.

– Хорошо, – прошептала Алиса. – Пусть будет так. Пусть будет так…

Не произнеся больше ни слова, она вышла из салона.

– Куда она? – спросил Дежон. – Хочет спастись?

– Не похоже, – сказал Егоров. – Не тот человек. Она фанатик, такие не отступают…

– Значит, она решила уничтожить «Борей», – заключил Конвей. – Вместе с собой. Да и бог с ней, пусть бы погибла, но мы… Нехорошо получается. Где она разобьет склянку, как думаете?

– У хранилища термогена – самое место, – проворчал Уилкокс. – Сколько может продолжаться этот паралич?

– До самой смерти, – сказал Дежон. – Недолго.

– По внутреннему коридору мисс Алиса до хранилища не доберется, там все перекрыто на всякий случай, – сказал Уилкокс. – Полезет по внешней лестнице. В юбке это не очень удобно, так что – не меньше десяти минут.

– Если бы двигались руки – я бы закурил, – Конвей поморщился. – О, я пошевелил носом. Проходит потихоньку.

– Еще несколько часов – и совсем пройдет… – сказал Егоров.

– А я вот думаю про этот чертов День Преображения… – американец сделал паузу. – Как же все так вышло? Магия, технология, кто теперь сверху? И почему это произошло?

– Пришло время, – предположил Дежон.

– Земля вошла в эфирный поток, который принес нам такие изменения, – сказал Уилкокс.

– Или вышла из другого, который тормозил все эти явления, – добавил Егоров. – Не исключено, что с тысячу лет назад… а, может, и больше, маги и колдуны очень удивились, что у них перестали получаться чудеса, магия почти совсем исчезла, а те, кто умеет ковать мечи и топоры, изобретает парус и колесо, теперь строят новый мир, разрушая и пуская в утиль обломки старого… А еще через тысячу лет… или больше… Или это теперь навсегда…

– Ну, для нас вечность начнется через десять минут, – напомнил Дежон. – А как-то даже не страшно. Там, внизу, как мне кажется, все выглядит… и происходит гораздо страшнее…

Бомбы продолжали рваться, «Борей» раскачивался и рыскал из стороны в сторону.

– Трудно ей будет не сорваться с лестницы, – сказал Егоров.

– Ни на секунду не огорчился бы… – заявил Конвей. – Умирать из-за малолетней стервы… Из-за ведьмы…

– А она будет умирать за свои идеалы, – сказал Егоров. – За свою родину.

– Сорвется, – уверенно, слишком уверенно, сказал Конвей. – При такой качке точно сорвется.

– Я боюсь, что при такой качке и тряске может промахнуться Ян Ретиф, – Уилкокс кашлянул. – Тут столько пыли, я устрою стюарту выволочку… если Ретиф не промахнется…

– Вы все предусмотрели?

– Мы с капитаном… покойным капитаном решили, что старик со своим «громобоем» будет неплохо смотреться на верхней обзорной площадке. До лестницы оттуда – ярдов пятьдесят. Но Алиса будет видна Ретифу только две секунды. Он знает, что никто из своих там не полезет… Он успеет выстрелить, я уверен. И попадет…

– Бедная девочка, – сказал Дежон. – Какие у нее были шансы против целой Империи? Никаких…

Взрывы за окном прекратились, были слышны только отдаленные пулеметные очереди.

– Похоже, выстрел Ретифа мы услышим, – Егоров закрыл глаза.

– А если он промажет?

– Мы будем ждать второго выстрела… Или взрыва термогена. Еще пара минут…

Они больше не произнесли ни слова. Егоров сидел с закрытыми глазами, Конвей, скосив глаза, пытался рассмотреть – шевелится ли у него кончик носа, Дежон что-то беззвучно насвистывал.

– Скорей бы… – не выдержал Уилкокс. – Если старик промахнется – все закончится через несколько секунд после его выстрела. Она выйдет прямо на крышу хранилища… Выстрел, она делает еще три шага и роняет склянку. Три секунды…

– Да что вы все болтаете? – сварливым тоном осведомился Конвей. – Покоя нет от этих болтунов…

Грянул «Гнев Господень».

– И раз… – сказал Дежон. – И два… И три…