Глава 9
{АЗА}
– А за Рэй, – доносится до меня чей-то ОЧЕНЬ громкий голос. – Аза Рэй, просыпайся.
Я прячу голову под одеяло. Ну уж нет. Не буду я просыпаться; сейчас от силы пять утра, пускай потерпят со своими уколами. После вчерашнего происшествия, которое я помню урывками, голова болит и кружится. Да, вчера мне было паршиво, но такое уже случалось, и раз я все еще тут, значит, не так уж все и плохо.
Я спала как убитая (черный юмор никто не запрещал). Какое бы лекарство они мне ни вкололи, похоже, оно действует. Если бы меня попросили оценить степень боли по специальной шкале, я сказала бы «ноль». Такой ответ я не давала еще ни разу в жизни, ведь я хронический пациент.
Голос становится резким. Эта медсестра совершенно не умеет обращаться с больными: какая-то она чересчур громкая и визгливая. Я задираю одеяло еще выше.
– АЗА РЭЙ КУЭЛ. Пора уже тебе проснуться!
В меня тычут чем-то острым. Кровать качается.
Я нехотя открываю глаза и вижу перед собой…
Сову.
СОВУ В ЧЕЛОВЕЧЕСКИЙ РОСТ. Что? ЧТО? ГАЛЛЮЦИНАЦИЯ ВЫСОЧАЙШЕГО КАЧЕСТВА.
Сова протягивает свои длинные желтые пальцы и притрагивается к моему лбу. Она недовольно щелкает клювом.
– Жар еще не спал, – говорит сова.
О-о, нет нет нет. По моему опыту, галлюцинации не разговаривают, хотя кто знает, что еще может случиться, ведь в последнее время я, похоже, стала совсем другим человеком – кем-то, кому мерещатся корабли и гигантские птицы.
– ПОМОГИТЕ! – ору я, и мне плевать, что истеричные вопли против больничных правил. Сейчас не время строить из себя невозмутимого пациента. – ПОМОГИТЕ! КТО-НИБУДЬ!
Кровать так сильно раскачивается, что меня начинает мутить. Я вишу в переплетении веток и веревок, завернутая в одеяло из… перьев?
У существа, которое стоит у моей постели, клювообразный нос, а под ним губы. Это не птица, но и не женщина. В ней как будто смешались сова и человек.
Так вот как выглядят настоящие галлюцинации. По сравнению с ними все, что мне мерещилось раньше, – сущие пустяки.
«По крайней мере, все вокруг не охвачено пламенем», – говорит голос Джейсона у меня в голове. Вот только легче мне от этого не становится. Я, по-видимому, потеряла рассудок. Под одеждой у совы виднеется полосатое оперение. Она протягивает ко мне руки, но помимо рук у нее есть и крылья. Высотой она с человека, но эти крылья… о, без сомнения, это крылья. На ней серая униформа с нашивками: самая большая – корабль в форме птицы – расположена у нее на груди.
Что это за чудо в перьях? Неужели ангел?
– Кто вы? Где я? Не прикасайтесь ко мне!
Сова определенно намеревается измерить мой пульс и прочие основные показатели, но я берусь за дело сама. Такие профессиональные больные, как я, вполне способны собственноручно удостовериться, что в них еще теплится жизнь.
А может быть, эта бедная сова вовсе не сова, а сотрудница больницы, а я дикарка, впавшая в безумие, но если так, то моей вины тут нет. Морфий? В таком случае все очень плохо. Если мне поставили капельницу с морфием, значит, хотят снять боль. Значит, я умираю – и при том мучительной смертью.
А это значит…
Перемотаем назад. Остановимся на сцене в «Скорой». Что было после мрака? После тишины и снега, запорошившего весь мир?
Джейсон, Илай, папа, мама, о боже…
Я умерла.
Что. За. Черт.
Аза, что за черт?
Где я?
Я теряю остатки самообладания и принимаюсь реветь, и пошло это чувство собственного достоинства куда подальше.
Наконец мне удается выдавить из себя пару слов:
– Где мои родители? Где Джейсон? Почему я не умерла?
Сова сочувственно прищелкивает языком.
– Не надо бояться и зря нервничать, птенчик мой. Ты на корабле. Добро пожаловать на борт «Амины Пеннарум».
Тут я осознаю, что сова говорит на незнакомом мне языке, который я, тем не менее, понимаю. Но почему? Я пытаюсь сосредоточиться на его звучании, но у меня не получается. Я взглядываю на нее сквозь слезы.
Совиная голова делает почти полный оборот вокруг собственной оси, а потом крутится в обратную сторону. Мне вспоминается глобус из нашего школьного кабинета истории – помятая сфера, испещренная карандашными пометками, которую купили еще в семидесятых. В белоснежных волосах у совы виднеются черные крапинки. Все лицо у нее усыпано веснушками, а кожа бледная с серебристым отливом.
У нее желтые чешуйчатые пальцы с черными ногтями. На все пальцы надеты золотые кольца, соединенные друг с другом и с чем-то еще, что кроется у нее под одеждой. Я замечаю цепи, которые тянутся от кистей ее рук до плеч.
Это что-то наподобие привязи? Она узник?
А вдруг это я узник?
В какой стране? В раю? Постойте-ка, в каком еще раю? Я же в него не верю!
– ПОМОГИТЕ! – кричу я снова.
– Тише, – говорит она ласково, но в то же время нетерпеливо. – Да заберет тебя Дыхание, если ты и дальше будешь так верещать. Ты же не новорожденный птенец. От твоего визга у меня разболелись уши. Успокойся.
В груди у меня что-то стучит, и оттуда – из моего легкого – раздается высокая нота. Услышав ее, я вспоминаю о птице, которая залетела ко мне в комнату. О той самой желтой птице, которую я проглотила.
Четыре рассвета, говорит птица у меня в груди. Голос у нее вполне обычный, хоть и доносится ИЗ МОЕГО ЛЕГКОГО. Четыре рассвета ты спала.
Я судорожно вздыхаю: сейчас я начну задыхаться.
Но удушья нет, я могу нормально дышать. Чтобы окончательно убедиться в этом, я делаю медленный глубокий вдох, а потом еще более медленный выдох. Раньше такое мне было бы не под силу.
Я перестаю плакать и прислушиваюсь. Здесь нет знакомых больничных звуков и запахов, воплощающих отчаяние и безнадежность, не слышно всхлипов родителей, которые сидят в комнате ожидания с дешевым кофе в руках, не в состоянии свыкнуться с мыслью, что срок годности их ребенка подходит к концу.
Похоже, мои крики вовсе не напугали сову. Она измеряет мой пульс, продолжая спокойно смотреть на меня. Я пробую задавать вопросы.
Если это галлюцинация, она будет отвечать как медсестра. Если это рай…
– Вы ангел? – спрашиваю я. Она смеется.
– Так ты умеешь разговаривать вежливым тоном. Какая приятная новость. С тех пор как ты попала на борт корабля четыре дня назад, ты только и делала, что кричала во весь голос да уверяла всех, что ты умерла и что смерть должна быть совсем не такой, а затем снова проваливалась в сон.
От волнения у меня учащается дыхание. Между судорожными вздохами я успеваю задавать ей вопросы, но кашля все еще нет. Я давно должна была закашляться.
– Где я? Что случилось? Что это, черт возьми, такое? Кто вы, черт возьми, такая? Мы в аду? Почему вы птица? Это костюм такой, что ли? Вы существуете? Вы медсестра? Мы в больнице? Мы на корабле?
Сова наклоняет голову набок. Судя по выражению ее лица, эта беседа, похоже, происходит у нас не впервые. Когда она одергивает и поправляет одеяло, я замечаю, что на мне нет никакой одежды.
Перед глазами тут же возникает морг. Так я попала в морг? Я лежу в холодильной камере? Я совсем не чувствую себя мертвой. Наоборот, я чувствую себя необыкновенно живой.
– Птенчик мой, тебя доставили на борт «Амины Пеннарум» в тяжелом состоянии. Нам пришлось в срочном порядке обратиться к Дыханию, потому что по-хорошему ты идти не хотела, сколько бы я и остальные ростры тебя ни уговаривали. Если бы Милект тебя не нашел, ты бы так и умерла в своей земной оболочке.
Это не ад, а небо, – продолжает она, – и я не черт, но Ведда. Мне тоже очень приятно с тобой познакомиться. Я не птица, я ростра. И конечно же, это не костюм. Это мое оперение.
Ах, ну теперь-то все сразу прояснилось.
Похоже, я действительно сошла с ума. Голова наполняется образами из книг – Мильтон, Уильям Блейк, «Моби Дик», – диснеевских мультфильмов, которые я нехотя смотрела в больницах, и рождественских выпусков телепередач; на ум приходят йоговские практики в стиле нью-эйдж, позволяющие открыть свой разум и добиться просветления, и Я. Не. Знаю. Что. И. Думать.
Обустраивайся, подсказывает птица у меня в груди. Гнездуйся. Кормись.
– Верно, она, должно быть, голодна, – невозмутимо отвечает Ведда, обращаясь к моей грудной клетке. – Негоже так долго спать.
Наклонившись ко мне, она пытается накормить меня чем-то, но еда только размазывается по подбородку. Хотя я не открываю рта, ей все равно удается просунуть ложку у меня между губами. Я сдаюсь и начинаю жевать что-то отдаленно напоминающее овсяные хлопья.
Откуда-то дует ветер – морской ветер. Звуки, которые я приняла за пиканье медицинского оборудования, оказываются чем-то совершенно иным. Это трели, крики и писк птиц.
– А вы что здесь делаете? – спрашиваю я у совы.
– Я твой стюард, – отвечает она. – На «Амине Пеннарум» у капитана и всех его помощников есть стюарды из сословия крылатых. Ты пока ничего не знаешь, птенчик, а тебе многому предстоит научиться. Тебя долго с нами не было.
На последние слова я не обращаю внимания.
– В каком мы океане? В Тихом? Мы на круизном лайнере? В плавучем госпитале?
Она снова смеется.
– Когда тебя доставили на борт, ты была как упавший с мачты птенец, который еще не научился летать. Но теперь, похоже, твои силы восстанавливаются. Сколько вопросов! Давай-ка оденем тебя в форму. Достаточно ты пролежала в постели, тебе не помешает размять ноги и подышать свежим воздухом.
– Все нормально, – с тревогой говорю я. – Я сама могу одеться. И есть, разумеется, тоже. Мне не нужен стюард.
– Клянусь Дыханием, терпение мое на исходе! – вздыхает она. – А мне, думаешь, так хочется с тобой нянчиться? Но это решать не тебе и не мне, так что, будь добра, облегчи нам обеим задачу и позволь мне тебя одеть. А потом я займусь своими делами, а ты своими.
Вылитая медсестра: такая же деловая и практичная, тоже не терпит болтовни и пререканий. Я с тоской в сердце вспоминаю, как однажды посреди ночи услышала смех медсестры, проходившей мимо моей палаты. Где же я? Что со мной случилось?
Ведда выдает мне плотную синюю куртку, штаны, рубашку и нижнее белье из какого-то мягкого материала. Затем она все это на меня натягивает. Вот и полетела к черту моя самостоятельная жизнь. Я так слаба, что едва могу разобраться, как застегнуть пуговицу, хотя на этой одежде пуговицы больше напоминают крючки.
– А что такое ростры? – спрашиваю я.
– Тебя забрали, когда ты была еще совсем маленькой. Ты и впрямь ничего не помнишь?
– Забрали…
Она кивает, как будто говорит о каком-то пустяке. Но это вовсе не пустяк.
– Ростры, птенчик мой, это те, кого люди внизу назвали бы птицами. Вот только ростра – это птица, которая не всегда остается птицей, – говорит она. – Мой народ летает и в небе утопленников, и здесь. Не все птицы, которых можно увидеть внизу, ростры. Лишь немногие.
Я начинаю размышлять о птицах: вороны, сороки, воробьи. Я представляю, как целая вереница гусей садится на водную гладь и превращается в подобных Ведде существ. Я читала сказки с таким сюжетом. И античные мифы.
Я вспоминаю птиц на лужайке у нашего дома в тот последний день, когда бы он ни был. Теперь я четко помню всех этих птиц, и как они на меня глазели, и как в окно залетел трос.
Но кто же такие утопленники?
Сова запихивает мои ноги в серые кожаные ботинки.
– Вот ботинки из голубиной кожи, – рассказывает она. – Из кожи обычных голубей, а не ростр.
Понятно. Через мертвую кожу я чувствую беззвучное трепетание их сердец.
Нет, это невозможно. Я мотаю головой. Я ничего не понимаю.
– Ну что, птенчик мой, готова? – спрашивает Ведда, разглаживая свои перышки.
– К чему?
– Пора тебе познакомиться с экипажем.
– Но я…
– Капитан! – вскрикивает Ведда. – Аза Рэй Куэл проснулась!
За дверью кричат птицы, и, к своему изумлению, я вдруг осознаю, что это не просто крики, а настоящий язык: они спорят о том, кому принадлежит право увидеть меня первой.
В этот момент со стуком распахивается дверь, и в комнату вваливается толпа престранных существ с крыльями всех возможных цветов. Я делаю пару нетвердых шагов назад. Ведда поддерживает меня, чтобы я не рухнула на пол.
О господи, Аза. Что происходит?
Взгляд падает на ярко-голубое оперение, а затем на его обладательницу – девочку с ирокезом цвета индиго, а дальше на поросшую красными перьями грудь мужчины с худым, вытянутым лицом и темными волосами.
Ростры. Все в униформе.
Внезапно они кланяются.
Затем я замечаю остальных – их всего несколько, они тоже одеты в униформу, но у них вдобавок к нашивкам она украшена медалями. Это народ высокий и худой; они смахивают на людей, только с синей кожей и темно-синими губами. Они изящно сложены, а на горле у каждого бледные, похожие на облака узоры. Если бы они стояли на фоне ясного неба, я бы, может, и вовсе их не заметила. Они похожи на людей, достаточно похожи, чтобы…
Постой-ка, Аза, что ты такое несешь? Что именно ты хотела этим сказать?
На людей?! ПОХОЖИ на людей?!
Ты же в такие вещи не веришь. НЛО, шапочки из фольги – это все розыгрыши в стиле Джейсона Кервина, это…
Красиво, вдруг приходит мне на ум, когда я замечаю высокого парня, который стоит прямо напротив меня. Цвет его кожи описать невозможно, потому что такого цвета не существует. В своем отражении в зеркале я такого оттенка синего не видела никогда. Волосы у него черные, а глаза такие темные, что не видно зрачков. Он так пристально на меня смотрит, что, боюсь, у меня сейчас ноги подкосятся. Я издаю мучительно неловкий похожий на фырканье звук, как будто мне не хватает воздуха.
Парень оглядывает меня с головы до ног, и я заливаюсь краской. Мне кажется, что я снова оказалась голой. Я быстро окидываю себя взглядом: вся одежда на месте. Хорошо, что пуговицы застегивала не я, а Ведда.
– Это и есть Аза Рэй Куэл? Кожа да кости, – сердито говорит парень, с укором глядя на Ведду. – Она должна быть крепкой и выносливой, иначе с работой ей не справиться. Она ходить-то хоть умеет? А петь? Она вдвое тоньше, чем должна быть. Во имя Дыхания, неужели это та самая Аза?
Он протягивает руку и больно тыкает меня в плечо. Это выводит меня из ступора.
– Что, прости? – с трудом выговариваю я. – Ты кто такой?
Все смотрят на меня с таким видом, будто пытаются что-то вычислить, – как люди-птицы, так и люди с синей кожей. Все они недовольно хмыкают.
– Кто-нибудь скажет мне, что я здесь делаю?
– Здесь какая-то ошибка, – говорит один из людей с синей кожей, обращаясь к Ведде. – Эта жалкая пташка совсем не похожа на ту, кого мы все это время искали, на похищенную Азу. Да она просто заморыш.
– Утопленники ее повредили, – заявляет второй.
– И Дыхание, которое доставило ее на борт. Надо полагать, оно тоже ее повредило. Оно несло ее, – говорит третий с ужасом и отвращением в голосе. – Я слышал, оно вырезало ее из оболочки, в которой она жила. Просто кошмар!
При этих словах все поеживаются.
– Странно, что она вообще после такого жива, – говорит первый.
Меня начинает мутить. Один из людей с синей кожей стучит мне в грудь своими острыми костяшками, и птица, которая поселилась у меня в легком, выдает глухую, сиплую трель.
– Канур уже устроил себе гнездо у нее в легком, – говорит Ведда. – Он не стал бы гнездиться ни в ком другом. Мне больше доводов не нужно, да и капитану тоже.
Все вдруг начинают толкаться и шептаться – им явно отчего-то стало не по себе – а потом встают по стойке смирно и больше не двигаются.
В каюту вошла женщина. Она настолько высокая, что чуть ли не касается головой потолка.
– Капитан, – говорит один из моих посетителей. – Мы как раз оценивали состояние новоприбывшей.
– Вы смеете обсуждать ее состояние до моего прихода? – рявкает она. – Вы смеете спорить о ее происхождении?
В следующее мгновение она уже склоняется надо мной. У нее черные волосы, закрученные в спиралевидные завитки и сплетенные в замысловатые узлы, бездонные, как нефтяные пятна, глаза и темно-синяя кожа. Скулы у нее высокие, нос прямой и тонкий, брови похожи на чернильные штрихи, а руки покрыты татуировками – спиралями, перьями и облаками из слов.
Я узнаю ее. Мне знакомо это лицо. Мне знакомы эти татуировки.
Я ее уже видела. Она годами мне снилась. В этих сновидениях мы с ней были вдвоем, а над нами кружили птицы.
Дрожащей рукой она дотрагивается до моего лица.
– А…за, – шепчет она. Звук доносится у нее не изо рта, а откуда-то из горла.
Она произносит мое имя практически так же, как произносим его мы с Джейсоном, когда хотим показать, что в нем есть &. Так его не произносит больше никто. Ее голос царапает слух. Он не похож на гладкие голоса остальных людей с синей кожей. Есть в нем что-то особенное, что делает его грубее и необычнее. Он похож на шепот раненого человека.
– Меня зовут Аза, – говорю я тонким голоском, изо всех сил пытаясь скрыть волнение.
Вместо ответа она обращается к Ведде:
– Она здорова? Жар спал?
– Да, – говорит Ведда. – Она потихоньку набирается сил.
– Что происходит? – пытаюсь сказать я, но слова застревают в горле. Я приглядываюсь к своим рукам: какие-то они синие. Слишком синие.
Высокая женщина (она и есть капитан?) снова прикасается к моему лицу своими тонкими, холодными пальцами. Меня внезапно переполняет тоска по родным. Хочу к маме, хочу к папе, хочу к Илай, хочу к Джейсону.
– Так где моя мама? – спрашиваю я с деланной небрежностью, стараясь не дать стонам и всхлипам вырваться наружу.
– Здесь, – отвечает капитан.
– Нет, где мама? – настойчиво допытываюсь я, как плаксивый маленький ребенок. Я хочу уткнуться лицом в мамин свитер, я хочу, чтобы она прижала меня к себе.
В памяти всплывают ее последние слова: Я отпускаю тебя, если у тебя правда не осталось больше сил.
О боже, бедная мамочка думает, что я умерла, иначе она была бы здесь, со мной. Только так можно объяснить, почему ее нет рядом.
На меня напирают со всех сторон, перед глазами мелькают крылья и лица – синие лица, поросшие перьями лица с клювами.
Ведда нахохливается, как курица-наседка.
– Назад, – говорит она громким, внушающим робость голосом. – Оставьте ребенка в покое. Она не знает, ни кто вы такие, ни что с ней произошло. – Они делают несколько маленьких шажков назад.
Чтобы немного успокоиться, я провожу рукой по своей выпирающей грудной кости. Она все еще на месте, но теперь больше похожа на вилочковую кость, как у птицы.
Кто-нибудь, дайте мне стетоскоп. Вызовите моего врача. Я хочу, чтобы она начала простукивать мою грудь и искать там непрошеных гостей, потому что туда явно пробрались ПОСТОРОННИЕ и устроили такую пирушку, что у меня начались галлюцинации.
Передо мной новый мир, но в нем есть и знакомые вещи, вызывающие дежавю: обшивка корабля, лицо капитана в дюймах от моего, черты этого лица, весь ее облик.
У нее на шее висит странный кулон. Когда она наклоняется надо мной, он раскачивается и почти что касается моего лица. Это крохотный кусочек коралла или, может быть, кости, застывший в прозрачной смоле.
Пол уходит у меня из-под ног. Возникает ощущение, что я нахожусь в чужом теле.
– Тебя отыскал Милект, – говорит капитан. – Среди утопленников. Мы едва успели тебя вытащить. Ты чуть не погибла.
Она прикрывает рот ладонью и некоторое время молча смотрит на меня. У нее на глазах выступают слезы: – Но вот наконец ты дома.
В моем сердце, в моем кривом, придавленном сердце появляется странное щемящее чувство.
– Я даже не знаю вас, – шепчу я.
– Естественно, у тебя не сохранилось воспоминаний о том времени, когда мы были вместе, до того как тебя забрали. Ты ведь была такой маленькой. Но уже тогда ты была… особенной.
По щеке капитана пробегает слеза, темная, как чернила из протекшей авторучки. Она прижимает ладонь к моему лицу так, как это сделала бы моя мама, и на этот раз я стою неподвижно, и меня охватывает удивительное чувство, что я
Д О М А
О М
М О
А М О Д
– Я капитан Заль Куэл, – говорит она. – Ты находишься на борту «Амины Пеннарум».
Я зажмуриваюсь и открываю глаза. Она все еще тут: выжидающе глядит на меня. А я озадаченно гляжу на нее.
– Ты дочь капитана, Аза.
Я продолжаю смотреть на нее, не в силах сказать ни слова. И тут она произносит именно ту фразу, которую, как ни странно, я и ожидала услышать:
– Я твоя мать. Ты в Магонии.
