Дальше: Воодушевлен и отравлен (два года после выпуска)

Пока смерть (полтора года после выпуска)

Во всем Идорисе очень высок спрос на выпускников Магических Школ, ведь краев, как вы знаете, шесть, а Школ – только две. Наместники большинства городов стремятся заполучить к себе гласников, деревни же не могут о таком и мечтать, поэтому ни оседлые, ни переезжие маги без дела никогда не останутся.

После окончания учебы у вас будет доходная и почетная работа на всю жизнь!

Из выступления магистра перед первогодками

Магистр – трепло!

Выжжено на столе в учебной комнате

Под левой ногой с хрустом почил огрызок бублика. Такой черствый, что даже не размок в этой гнусной мороси.

Дождливым вечером столичный рынок был мрачным, угнетающим и почти безлюдным. Над редкими островками-прилавками колыхались свечи в стеклянных колпаках, да над некоторыми шатрами оставались поднятыми пологи.

Было тихо.

Лениво сползали с деревянных навесов грязные холодные капли. Влажным хрустом разносилось эхо шагов. Лавочники смотрели на красивую светловолосую девушку в простом шерстяном платьице не то с досадой, не то с надеждой: распродаться им хотелось, а сил торговаться уже не было. Потому окликать девушку и нахваливать товар они не торопились.

Умма и правда пришла сюда в самом конце дня именно в надежде сэкономить. Она не то чтобы бедствовала, но в последнее время работы было мало, а тут еще праздник на носу… Однако, пройдя по первому ряду с десяток шагов, магичка напрочь забыла, что привело ее сюда.

Происходило странное.

– Яблочки моченые, резаные сушеные, в меду варенные, – нерешительно завела молоденькая торговка, и Умма поняла, что стоит перед прилавком с фруктами, тупо глядя на развал.

Девушка покачала головой и отступила на шаг. Потерла лоб.

Она ощущала магические отголоски неясного происхождения. Совсем рядом было место или существо, наделенное грубой и плохо управляемой магической силой. Опасное.

Магичка сделала еще несколько шагов вперед. Под ногами опять захрустел мусор. Желтые огоньки над прилавками потускнели, затянулись мелкой рябью и стали отдаляться. На вздох показалось, что даже если она побежит, то не сможет добраться до этих огней, которые вдруг показались спасительными.

А потом все прекратилось.

Вернулись редкие звуки сонного вечернего рынка, и шелест капель по навесам, и хруст под башмаками. Свечные огни теперь снова были совсем близко.

Умма сглотнула и потерла ладонями щеки. Постояла, прислушиваясь. Ничего.

Сделала шажок вперед. Тихо.

А потом за спиной топотнуло и в плечи Уммы вцепились тонкие пальцы:

– Догадайся, кто!

* * *

Умма полагала, что гости начнут съезжаться не раньше завтрашнего вечера, поэтому на ужин предложила Бивилке наскоро поджаренные лепешки со сливовым вареньем. О том, зачем она ходила на рынок, девушка после встречи забыла напрочь, до того обрадовалась подруге.

Умме было неловко за скромное угощение, но Бивилка не привередничала. В Школе, где обучают магов, на вспоможение не больно-то разгуляешься, и если родня не помогает, то волей-неволей приучаешься быть рачительным. Или начинаешь подрабатывать, но тут у обеих подруг не больно-то складывалось, как в Школе, так и после нее. Так что простенькие поджаристые лепешки Бивилка уписывала с большим энтузиазмом.

– Другая сторона жизни на вольных хлебах, – Умма сунула в печь ковш с водой и села за низкий шаткий столик напротив подруги. Тоже потянулась за лепешкой, зачерпнула ложку густого варенья. – А вот отправились бы гласниками в какой-нибудь городок – жили бы получше. Как вот Оль: пошел и не жалеет!

– Так никогда не поздно, – Бивилка впилась зубами в очередную лепешку и слизала со своей ложки тягучую каплю варенья. – Шли голубя в Школу, подберут что-нибудь!

Умма замотала головой.

– Не хочу. Страшно. Тут я сама по себе – и какой с меня спрос? А если я гласный маг, присланный Школой… Ответственность за судьбу города, благополучие людей… Ух! Не по мне такая ноша.

Бивилка кивнула.

– Оль – он обстоятельный у нас. Серьезный, ответственный. И с людьми хорошо ладит. И выглядит солидно. Одно слово – гласник!

– Солидно, как же, – прыснула Умма.

– Ну, в сравнении со мной, – добавила Бивилка и вернулась к своей лепешке.

Маленькая, юркая, щуплая, с пушистой соломенной косичкой, она никак не отвечала представлениям о гласном маге, которому можно доверить благоденствие города. Бивилку легче было представить перед прялкой или на птичнике, рассыпающей зерна по кормушкам, чем в городской ратуше или за писчим столом.

А что эта невзрачная девушка была сильным и отменно обученным магом – этого на ней написано не было.

– Почти полтора года самостоятельности, – размышляла вслух Умма. – Уже должно было что-то наладиться? Или вольная жизнь – не моя дорога? Быть может, нужно решиться да и податься в гласники, приучиться к ответственности, а?

Бивилка замотала головой, улыбнулась.

– Ты нарочно на себя наговариваешь, Уммочка, да? Чтобы мне не обидно было? Ты же тут хорошо устроилась – правильно сделала, что перебралась в столицу. В том-то городе, как он назывался… где ты жила в прошлом году? Там у тебя домик был совсем на отшибе, крохотный – а тут как хорошо, тепло, просторно! Как с работой-то, Уммочка, наладилось? Магов же тут небось тьма темная!

– Магов много, – согласилась подруга и гордо вскинула голову, – но мои зелья – лучшие в городе! Многие травки сама собираю, кое-что выращиваю, да и рецепты – не обычные, а мои собственные, улучшенные!

– Это значит, твои настойки быстрее помогают?

– Это значит, что они еще и вкусные.

Умма, потянувшись, потащила от печки ковш с горячей водой. Охнула, ухватившись свободной рукой за спину, и принялась разливать кипяток в кружки, в которые уже успела набросать сушеные малиновые ягоды.

– Стареешь, подруга, стареешь, – ехидно протянула Бивилка. – Двадцать три года! Ха!

– Только через два дня, – напомнила магичка и подвинула к подруге кружку.

– Оль будет на твоем дне рождения?

– Конечно, будет. Вот же всем наш Оль хорош, даже списаться с ним проще простого – сидит в своем Мошуке спокойненько, не то что некоторые шатуны!

Бивилка сосредоточенно изучала всплывшую ягодку в своей кружке.

– Вот Шадека найти – та еще задачка, – Умма полюбовалась на алеющие уши подруги и принялась намазывать варенье на лепешку.

– Так он приедет? – Бивилка наконец подняла взгляд на подругу.

– Приедет, приедет, – успокоила Умма. Бивилка смутилась еще больше и снова уткнулась в чашку. – Послезавтра утром жду. Бивочка.

– Что?

– Вы с ним встречались в последнее время?

– Было дело, – грустно ответила девушка и неохотно уточнила: – Случайно. В середине зимы.

– И что?

– Ну что. Одно семейство в северном поселке наняло сначала меня, потом его. Так и столкнулись. Помогли тому семейству, а потом несколько месяцев ездили по трактам вместе. Ты не выпучивай на меня глаза, Уммочка, ничего такого. Ездили и работали, хорошо и дружно, на радость себе и всем вокруг. – Бивилка помолчала, глядя в чашку, и тихо продолжала: – Он приучал меня снова искать. Людей, не вещи. Просто так, без нужды. Подмечал какого-нибудь путника, а через несколько дней создавал мне образ, и я начинала искать его. Мы могли ехать по следам долго-долго. И Шадек все время был рядом, и я как-то, знаешь… привыкла снова искать людей. Не бояться. Когда он рядом.

Девушки помолчали.

– Я даже думала, что так оно и останется, потому что… с ним спокойно. – Бивилка грустно улыбнулась. – Я глупости говорю, да? Это ж Шадек. Все время затевает что-то. Мы не сидели на месте, брались выполнять любые, самые странные просьбы людей, которых встречали. И с ним рядом это не казалось глупым. Было спокойно, словно он всегда точно знал, что делает, и мне так хорошо было, когда рядом человек, который во всем уверен. Но потом… так сложилось, что… словом, разошлись мы по своим дорогам. И я в одиночку, кажется, вновь растерялась.

– Печально, – искренне огорчилась Умма.

Бивилка некоторое время молчала, болтая ложкой из-под варенья в своей кружке, потом все-таки решила спросить:

– А Кинфер?

Подруга махнула рукой.

– Четыре месяца ни слуху, ни духу, ни весточки. Все в разъездах, все носится где-то…

– Строит из себя взаправдашнего эллорца, – понимающе улыбнулась подруга.

Умма строго нахмурилась.

– Не надо так, Бивочка. Он, знаешь, как помог мне весной? Прямо спас! А потом – как обычно. Пропал. Даже не знает, что я переехала. Я-то письмо написала, еще летом, как перебралась, но все без ответа.

– Значит, он не приедет. Ты его не нашла.

– Нет, Бивочка. Не нашла.

* * *

Работала Умма в этом же доме. Она снимала две комнаты: первую, просторную и теплую – как жилье, вторую – тесную, но светлую – как рабочий кабинет.

Покойный муж старухи, хозяйки дома, был родом из Меравии, и дом отстроил по тамошним порядкам: одноэтажный и длинный, из обожженной красной глины. В городском квартале, среди двух– и трехэтажных соседских домов он выглядел неказисто и немного нахально: вот, дескать, сколько земли я себе оттяпал! Дом терялся бы за высокими стенами других зданий, если б не стоял первым у дороги.

Днем было совершенно невозможно избавиться от уличного шума. Зато клиенты находили магичку без всяких сложностей.

– Снимать треть дома в столице! – Бивилка цокнула языком. – Пусть и не Божиня весть каких, и в рабочем квартале, но все ж таки треть дома и в столице! Милая, тебе на еду-то хватает?

– Ты ж вечером трескала лепешки с вареньем – значит, хватает.

– Теперь меня гложет совесть.

– Да я не плачу́ ничего, – смущенно призналась Умма и зачем-то подвигала туда-сюда стул прежде, чем усесться.

Бивилка сунула нос в забытый на подоконнике тигель, уфнула и переставила его на пол.

– А что ты посулила старухе взамен? Свои потрошка для эликсира вечной юности?

– Она не согласилась, – Умма положила ноги на низенький табурет, – говорит, старовата я для эликсира-то. Пришлось обещать ей лекарскую помощь забесплатно на все то время, что живу в доме.

– Обманщица, – огорчилась Бивилка. – Ты ж не целительница.

– А ей все едино. Не смотри так на меня, она ничем серьезным не хворает. Небольшая сердечная одышка, ломота в спине да пальцевые корчи. Я ей настойки делаю и припарки всякие. Это-то у меня неплохо получается – уклон ведь, считай, смежный.

– Ладно, – Бивилка уселась на подоконнике и принялась болтать ногами. – Почти не соврала бабульке, значит. Ждешь сегодня кого-нибудь?

– До полудня должна тетка одна прийти, я ей припарки готовлю. И она же обещала прислать своего знакомого дедулю, хотя я брыкалась. Дедуля какую-то вещь затерял да найти не может. А чем я ему помогу? Но раз ты здесь, то пускай старик приходит: ты ж у нас искатель, поможешь найти пропажу. Больше на сегодня ничего не намечено – разве так забредет кто-нибудь, без упреждений. О, знаешь, вчера приходили такие смешные селяне, просили помочь замириться с грибойником! Я их к гласнику завернула. Какие грибойники в лесу вблизи столицы? Вывелись давно. А гласник на селян пускай посмотрит – вдруг они опасные, раз им такое блажится? Словом, Бивочка, сегодня мы должны освободиться до полудня, а потом сходим с тобой на рынок… Ох, знаешь, что! Я там вчера ощутила такое странное! Как раз перед твоим появлением.

– Я ни при чем! – картинно шарахнулась подруга.

– Бивочка, я серьезно. Там что-то было.

– Что-то какое?

– Магическое и дурное.

Бивилка перестала болтать ногами.

– Оно шастало поблизости. Торговцы ухом не ведут, а у меня прям мурашки по коже, мошки перед глазами, и будто все вокруг отдаляться стало. А потом раз – и прошло, как не было!

Бивилка сложила губы трубочкой, смешно подвигала ими и уставилась в потолок.

– Это мог быть оборотень.

Умма кивнула:

– Пролетел над рынком. Курлы-курлы.

– Мертвяга?.. Хм, ну да.

– Что еще?

Бивилка покусала другую губу и принялась изучать другой угол.

– Реликвия.

– Что? – не поняла Умма.

– Эх ты, обученный маг! Реликвия – древний магический предмет, заряженный энергией и для чего-то назначенный.

– Например?

– Да что угодно. Лечение легочных хворей, удары молнийки, освещение комнаты, поиск существа… Любое заклинание можно так запечатать, только теперь уже никто не помнит, как это делалось и как перезаряжают реликвии. Так что теперь их почти не осталось – они либо сразу скидывают воздействие, либо работают до тех пор, пока их питают. А потом все, остается бесполезная вещица.

– И что, какой-то маг просто нес в сумерках под мышкой такую редкую штуку мимо рынка?

– Не обязательно маг. Использовать реликвию может кто угодно.

Умма откинулась на своем стуле, тоже поглядела в потолок и замотала головой:

– Едва ли. Есть еще идеи?

– Это мог быть некромант, – неохотно ответила Бивилка. – Некромант в пике силы. Но честно тебе скажу: я бы предпочла мертвягу.

– А оборотня? – ухмыльнулась ничуть не впечатленная Умма.

Бивилка серьезно обдумала вопрос и решила:

– Нет, в таком случае лучше некромант.

Умма пожала плечами.

– Ну, некромант. И что такого? Может, просто мимо шел. Может, даже реликвию под мышкой нес.

– Может, он даже оборотнем был! И перерожденным! Мертвяга-оборотень-некромант осенним вечером несет реликвию по столичному рынку! Картина угольком на бересте!

– И вот шел он себе в таверну, вина попить с жареным мясом. Что такого? Это ж не разбойник какой-нибудь. Или некромантия стала порицаемой наукой?

– Не стала, – Бивилка потерла правый бок. – Но я не доверяю этим типам. Так какие у нас планы на вторую половину дня?

– Сходим на рынок, купим еды и будем ничего не делать, – решила Умма.

– И лошадку мою проведаем. Кто их знает, эти городские конюшни. Беспокоюсь я за свою Пасочку.

– Лошадка? – переспросила Умма. – Пасочка?

– А ты думаешь, я на помеле по Ортаю порхаю?

– А разве нет? Ну хорошо, не смотри так на меня! Проведаем твою Пасочку. Но вначале нужно денег заработать.

– Ну, хотя бы за жилье тебе платить не надо, – проворчала Бивилка. – Это хорошо. Это ты удачно устроилась.

– Ну, в общем… – протянула Умма и покосилась на дверь.

– Что? – насторожилась Бивилка и тоже посмотрела.

Дверь, словно уверившись, что все внимание сосредоточено на ней, отворилась с противным скрипом.

Вначале в комнате появился резной деревянный поднос, который крепко держали две морщинистые руки с кривыми пальцами. На подносе лежала горка пирожков, стоял кувшин и три глиняные кружки.

Следом в комнату вплыл длинный мясистый нос на загорелом шустроглазом лице и копна седых волос, кое-как сколотая на затылке щербатым деревянным гребнем. Затем с шарканьем появились бесформенные башмаки под заношенной шерстяной юбкой. Последней в кабинет просочилась согбенная спина, прикрытая вязаным платком, и тоненькое:

– Доброго утречка, девоньки! Принесла пирожков вам да морсика клюквенного! Ох и смачненькие пирожочки севодни, с вишенкой-темнокорочкой да творожком свеженьким!

– Роскошно! – воскликнула Бивилка и спрыгнула с подоконника.

На завтрак им с Умой досталось по половинке вчерашней лепешки, и организм настойчиво требовал чего-нибудь посущественней.

Старуха расцвела узкогубой улыбкой, вперевалку подошла к столу и аккуратно пристроила на нем поднос. Прихватила по пирожку в каждую руку и уселась на лавочку под стеной.

Умма разливала в кружки морс и улыбалась – натянуто, напряженно. И в глазах у нее плескалась такая тоска, что Бивилке даже неловко отчего-то стало.

А пирожки и правда были замечательные. Пухленькие, румяненькие, сладкие. В самый раз под кисловатый морс.

Старуха пристроила два своих пирожка на подвернувшейся книжице, сложила руки на животе и стала глядеть на Умму. С доброй такой улыбочкой, чуть наклонив голову к плечу. Словно родная бабуля, что не нарадуется на хороший аппетит внученьки.

Магичка вздохнула тихонько и спросила:

– Как ваше здоровье сегодня, Яниса?

Улыбка расцвела еще шире, старуха меленько покивала:

– Не жалюсь, девонька, не жалюсь. Пальцы ломает да спину тянет.

Магичка взяла с подноса третий пирожок.

– Припарку-то делали?

– Делала, а как же ж! Ежели пальцы с вечеру ломит, так токмо припаркой твоей спасаюсь, девонька.

– Зачем же с пирогами затевались? – укорила ее Бивилка. – Пальцевые корчи – они такие, их нельзя тревожить. Заболели руки – значит, нужен покой, ничего делать не надо, пока боль не уйдет.

Старуха обернулась к Бивилкиному окошку половиной тела сразу.

– В мои-то года? Девонька, ежели буду дожидати, пока всяка болючесть пройдет, так вовек с печи не слезу. В мои года, лапонька, ежели у человека не болит ничегошеньки, так значится, помер он.

Бивилка кивнула и слезла с подоконника – тоже за третьим пирожком.

– Но я не жалюсь! – повысила голос старуха. – Не то что некоторые такие, какие людям продохнуть не давают, чтоб не постонати, как же ж им болисно! Вон, Марича, что через дом живет, как выйдет на двор, да сядет на пенек у забору, так цельный день только и слышать, как тяжко-важко ей, какие хвори ее поедают да какая судьбина злюща. А я не плачу! Жива – так уже хорошо!

– Хорошо, – согласилась Умма и решила осилить четвертый пирожок.

Старуха пожевала губами, переплела плохо гнущиеся пальцы и продолжала:

– Суседска дочка, говорят, нагулявши.

– Пф, – скривилась магичка.

– Так-то оно так, – покивала старуха. – Даже батько ейный не шибко сдивился, а уж кто очечки на ейное потаскунство закрывал, так энто он! Ну как не сдивился – вербовой лозиной-то отходил, но без окаянства, лише для порядку. И мыслют теперь вот, чего делать с энтой дурой молодой.

– Замуж выдавать, – предложила со своего подоконника Бивилка. – Что еще с такими делают?

– Да там не поймешь, за кого выдавать, – пояснила Умма. – Та девка только на детях и дряхлых старцах не висела.

– Отож, – подтвердила старуха. – Спохватилися. Уехати собралися теперь. Девку-то, молвят, пристроить надобно будет, а в нашенском окресте ее всякий мужик знает, да с того виду, с какого честна девка токмо мужу покажется.

– И куда уезжают? – равнодушно спросила Умма.

– А на той край переберутся, на другую сторону речки.

– Недалеко, – оценила магичка.

– Город-то немаленький, – поджала губы старуха. – Почитай десять тысячев народу тут живет, да еще приезжих полстолько же. Это в обнакновенные дни, а в святковые и вовсе не протолпишься.

– Ну и пусть переезжают, – дернула плечом Умма. – Мне-то что.

– Может, и есть чего, – старуха снова пожевала губами. – Плод извести спервоначалу надобно. А то куда ж она таковская поедет-то?

– Не стану, – бросила Умма. – Я разве душегуб какой-то?

– Умеешь ведь, – даже не спросила, а просто отметила старуха.

– Не напрямую, – Умма задумалась, – но если вызвать мускульное сжатие… Пустое. Не стану!

– Платню хорошую сулили, – спокойно сообщила хозяйка. – Но нет желания твоего – так и не надобно. Пускай ведуть девку к какому знахарю недоученному, пускай тот ее в таз с горчицей содит да вином выпаивает, мне дела тожить немного до того.

Умма упрямо сжала губы и потянулась за кувшином. Плеснула в свою кружку еще немного морса.

– Варравирова жена помирает, – помолчав, сообщила старуха.

– Чья? – не поняла Умма.

– Ну, этого, звездолюба, – Яниса махнула рукой, будто отгоняя приставучую муху. – Который в домине с башенками живет, что поблизу рынка-то.

– Астронома, – поправила Умма и огорченно добавила: – Жалко. Помню их с женой, они часто гуляли летом по набережной. Он так бережно ее под локоток поддерживал, а она все волновалась, не мерзнут ли у него ноги… а я смотрела и думала: ну бывает же так, всю жизнь вместе прожили и как друг о друге заботятся!

– Помирает, – губы у старухи чуть дрогнули. – Суседка, что за нами живет, сказывала, а ей пекарева жена поведала, а той прибиральщица звездолюбова говорила. Мол, приходил лекарь и сказал, что ничегошеньки тут не сделаешь, нету в сердце ее силы более. Не хочет работать сердце-то, старое шибко стало, на покой просится. А звездолюб все думает, что неправы лекари, хоча тот последний четвертым был, которого звали. А она уж и с кровати не поднимается почитай.

– Грустно, – новость так расстроила Умму, что она даже на пятый пирожок не позарилась. – Мне кажется, он без нее совсем… потеряется, что ли.

– Да с мужиками оно завсегда так, – махнула рукой старуха. – Баба без мужика еще выдюжит, – губы у нее дрогнули снова, – бабы приноровлючие. Поплачут, отгорюют, да помалу приловчатся. Тяжко, пусто, а все ж хоть какось. А мужик, что жизнь при бабе прожил, один он не приладится уже. Вот и дед мой… В остатние годы все говорил, все говорил: токмо б мне спервоначалу помереть, не свыкнусь без тебя, не сдюжу…

Яниса снова махнула рукой, неловко отерла глаза.

– Ну да что проку горюниться? Не будем про кручину, девоньки, нет помина ей! Пойду вот киселя сварю – и всяка тоска пройдет! Зря, что ль, умочила крупу еще с вечеру?

Старуха медленно поднялась, тяжело опершись на лавку рукой. Бивилка сунулась было помочь, но Яниса лишь брови нахмурила и выпрямилась без всякой помощи. Стала неторопливо собирать на поднос остатки завтрака и, пока собирала, все хитрым глазом косилась на Умму.

– А знаешь, чего, девонька моя хорошая? Сынок приехал до суседей, до тех, что справа через двор. Помнишь-то небось, ладный такой дом с резными ставенками, хозяин важный мужчина усатый, да жена его светловолоса дама, в платьях завсегда ну до того красивых-то вышагивает!

– Не помню, – пробурчала Умма, нахохливаясь, – и дела мне нет. Приехал к ним сын – ну и приехал. Ну и на здоровье.

– А он же ж подметил тебя! Справлялся. Ох и гарна, говорит, дева, голову держит что лебедица!

– Яниса!

– От же ж вреднюча! – Старуха укоризненно покачала головой. – Ведь нет у тебя никовошеньки. Что б тебе с добрым хлопцем не погуляти! А вдруг бы сладилось чего!

– А кто вам тогда припарки делать будет? – отбивалась Умма.

– Так тут живите! – всплеснула руками старуха. – Я чего? Да мне ж отрада только, места хватит всем в дому!

– Яниса!!

– От вреднюча! – Старуха подхватила поднос. – Хоч поглядела бы на хлопца! Высокий, плечистый, взрачный!

Умма сердито зазвенела склянками в ящиках стола.

– Ну как волишь, – Яниса посеменила к двери, вроде бы сдавшись, но глаза у нее были хитрючими, лукавыми.

– Не вздумайте ничего подстраивать, – предупредила магичка, – как в тот раз.

– Не-не-не, – тоненько уверила Яниса и просочилась в дверь.

Как только она исчезла из виду, в дверном проеме возникла первая посетительница – дородная черноволосая женщина, нервно сжимающая в руках холщовый мешочек.

– Поработаем, – себе под нос пробормотала Умма. – А там, глядишь, и кисель поспеет.

* * *

Бивилка в пятый раз чихнула, заправила за ухо выбившиеся из косы пряди и продолжила переворачивать чашки донышком вверх. Из них то и дело что-то выпадало – то мышиный помет, то клок пыли, то проржавевшая шпилька для волос.

– Вот увидишь, в конце концов и мы потеряемся в этом подвале, – сказала ей Умма.

Она у другой стенки перекатывала кукурузные початки по древнему, побитому мышами покрывалу.

– Ради двух серебрушек я рискну, – Бивилка сделала еще один решительный шаг в глубь помещения и с ужасом оглядела сломанный ткацкий станок.

– Он точно здесь? – снова спросила Умма.

– Еще раз спросишь – получишь в лоб веретеном, – пообещала подруга и прошмыгнула к стенке, где доживал свой век деревянный шкафчик. – Кто из нас искатель, а? Он точно здесь.

Некоторое время было тихо. Только шуршал, стучал и звякал хлам, заполнявший подвал. Мягко мерцали над головами магичек светящиеся огоньки.

– Почему тебя угнетает Яниса? – спросила вдруг Бивилка.

Умма потрясла возле уха запыленную шкатулку, открыла и принялась перебирать содержимое.

– Не угнетает. Просто очень ее много временами. Всем поинтересуется, рядом помаячит, побурчит, указаний раздаст. Как… Ну как…

– Бабушка родная, – подсказала Бивилка.

– Быть может, – подруга дернула плечом и ниже наклонилась над мелочевкой, разложенной на подвернувшейся холстине. – У меня не было бабушки, не с кем сравнивать.

Они замолчали. Бивилка обнаружила в одном из ящичков мешочки с бисером и сосредоточенно загребала его пальцами.

– Дурная ты, Умма, – заявила вдруг она и опустила мешочек на колени. – Такой подарок судьбы не ценишь.

– Ценю, – вспыхнула Умма, – очень даже ценю! Знаю, что благодаря Янисе могу работать в Арканате, и что клиентов временами получаю через ее знакомых – других-то магов тут вот такенная куча, Божиня видит!

– Так она тебя, дуру, еще и подкармливает. И замуж выдаст, если ты брыкаться перестанешь.

Умма дернула плечом.

– Ну да, – протянула Бивилка. – Повздыхай по Кинферу. Он, наверное, тоже хранит твой образ в памяти очень-очень нежно. До того нежно, что не в силах помнить про твой день рождения, или хотя бы письмо тебе набросать, мимоходом, по дороге в Эллор, или…

– Не говори так! – повысила голос Умма.

Бивилка помолчала.

– Яниса ведь заботится о тебе, как о родной. А ты носом крутишь. Указания дает она, рядом маячит. Ну прям беда! Да волнуется о тебе, вот и маячит! Пообщаться хочет, поговорить! Внимания твоего ценного кусочек!

– Да ты чего орешь-то?

– Поездила б ты с мое, – Бивилка перевернула очередной мешочек и сердито затрясла им. – Не так орала бы. Да всем вокруг наплевать на тебя. Никого не тревожит, когда ты ела в последний раз и где будешь ночевать сегодня. Можешь заплатить – рады видеть, вот тебе койка на постоялом дворе и тарелка каши. Платить нечем – проходи, не мельтеши. Можешь сдохнуть под кустом, никто и не заметит, всем вокруг ты никто, чужая, пришлая, мимо проходившая. Но ведь тебе же повезло! И дом есть, и пирожки, и внимание! А ты кривишься, балда неблагодарная!

Умма смутилась, опустила голову, принялась ворошить хлам на холстине.

– А вот и он! – обрадовалась Бивилка и выудила из кучи бисера камешек на грубом веревочном шнурке. – Как удачно, что у тебя есть я! Сама бы ты ни за что его не отыскала!

* * *

Рынок Арканата был подобен городку, живущему обособленной жизнью в центральной части столицы. Как и город, рынок раскидывался на обоих берегах Миивзы, неширокой быстроногой речки, что серебристой нитью перебегала столицу и далеко на западе ныряла в море.

– Сегодня велено мясо купить, – говорила Умма, проталкиваясь меж других покупателей. – Яниса упихает его в котелок с простоквашей и поставит в подпол прохлаждаться. Говорит, потом поджарит его на сковороде и выйдет вкуснятина к празднику. Странно звучит, да? Но до сих пор она меня не кормила гадостью, так что я ей поверила.

– Она тебе еще и в этом помогает, – Бивилка всплеснула руками. – Уммочка, лапочка, попросись к ней во внучки, а? Или я сама попрошусь, вот увидишь!

– Хватит, – сердито одернула подруга, – хватит грызть меня поедом, я поняла уже все. Так вот, сегодня покупаем мясо. И еще крупу гречичную, побольше, Яниса ее мельчит и потом дивные лепешки делает – со сметаной к праздничному столу пойдут, да и просто так, побаловаться. Значит, сметану еще и…

– Смотри, какой паучище! – завопила Бивилка, хватая Умму за запястье.

Девушка от неожиданности отшатнулась, кого-то толкнула в толпе и только потом поняла, что подруга орет не от испуга, а от восторга. Они как раз проходили через ряды с живностью, и внимание Бивилки привлек обитатель одной из клеток.

Огромный, с дворовую собаку, паук издавал тихие звуки, похожие на стук деревянных ложек. Тело у него было светло-коричневое, бархатистое, лапы огромные и волосатые, а над ними – блестящие жвалы, с которых свисало что-то вроде клоков пыли.

Умма содрогнулась.

– Птахожор, – завороженно прошептала Бивилка, глядя на ужасное создание с нежностью.

Паук, скрытый мелкоячеистой сетью клетки, чуть раскачивался на длинных мощных лапах.

– Притом очень здоровенный, – подтвердила Умма. – Ты в Школе посещала курс «Омерзительные создания Идориса»?

– Расширенный курс живологии, – не заметив насмешки, ответила Бивилка, – не такой подробный, как твои уклонные занятия, конечно, но туда входит много не ортайских существ. Этот вот паук – из Даэли.

– Я знаю. А даже если б не знала, то догадаться легко: если видишь странную пакость, то она непременно из Даэли. – Умма потянула подругу за рукав. – Пойдем.

– Уммочка, – Бивилка трогательно прижала ладошки к груди, – Уммочка, ты сходи одна, ладно? Я тут поброжу, можно? Не обидишься?

– Ну, броди, – согласилась Умма. – Заберу тебя на обратном пути. Не потеряешься?

– Не потеряюсь, – Бивилка сделала нетерпеливый шажок к клеткам.

– Надеюсь, ты не станешь ничего здесь покупать, – сурово сдвинув брови, заявила Умма и выпустила рукав подруги.

* * *

Умме пришлось пожалеть, что они разделились с Бивилкой. Тащить покупки в одиночку было и неудобно, и тяжело. Девушка перехватывала торбы так и эдак, но они либо сразу впивались в пальцы, либо мешали двигаться в толпе.

Продуктов получилось неожиданно много.

Большой куль гречихи.

– Ох вкуснюча, розварюча, а какой мед с нее пчелки натащили – не нарадуешься! – скалила зубы востроглазая толстая тетка.

Огроменный кусок вырезки.

– Телочка это была, молоденькая да бойкая, своими руками прирезал ее, пока не встала на путь разврата! – таращил глаза седой продавец.

Тяжелая кринка сметаны.

– Хошь – на лицо мажь, будет кожа что бархат! А хошь – с блинами ешь, пока пояс не треснет! – нахваливала товар худенькая девица с толстенными русыми косами.

Пузатая плетеная бутыль с виноградным вином.

– Из самой Меравии к вашему столу привезли мы вино роскошное! Серебристое, аки лунь, да сладкое, как сам грех! – зазывал покупателей чернявый смуглый парень.

Умма хотела купить еще квасу и пшеничного хлеба, но, расплатившись за вино, поняла: сил хватит лишь на то, чтобы дотащиться обратно до рядов с животными да сгрузить часть клади на Бивилку. Но до этого девушке предстояло преодолеть добрых полперехода: сей вздох подруги находились в противоположных частях рынка и на разных берегах Арканата.

– И надо ж мне было ее оставить, – пыхтела Умма, пробираясь с торбами через медленно колышущуюся толпу.

Угадать передвижения людей было невозможно: вот женщина заинтересовалась резными ложками и замедлила шаг, а вот у молодой пары закапризничал ребенок и они вовсе остановились, перекрыв проход. А там кто-то увидел знакомого и рванул к нему наперерез, чуть не отдавив тебе ноги.

Вокруг гомонили, зазывали, торговались, звенели, хохотали. Рынок ничем не напоминал вчерашний неприветливый лабиринт рядов.

А еще было тепло. И пахло медом, печевом, густым подсолнуховым маслом.

Дотащив торбы до набережной и преодолев мостик, Умма сгрузила кладь у нагретого солнцем валуна в сторонке от прохожей дороги, да на него же присела. Вытерла лоб рукавом платьица и прищурилась на солнце. Еще пекучее, словно летнее. Ух, как же тяжело! Теперь еще пара длинных рядов, затем просторный пятачок с навесами ремесленников, а там уже и клетки с живностью, и Бивилка, которая наверняка не успела за это время налюбоваться на что-нибудь лохматое, кусачее и ядовитое.

Базарный гомон до набережной доносился едва разборчиво, словно далекий рокот морского прибоя.

Умма снова провела рукой по лбу, отгоняя некстати нахлынувшие воспоминания.

В детстве родители частенько отсылали ее в гости к материной сестре, в одну из многочисленных рыбацких деревушек в западной части Ортая. И не было для Уммы ничего желанней этих поездок.

В рыбацкой деревеньке ребенку все казалось восхитительным и волшебным. Соленый запах моря и рыбы. Дома, стоящие на высоких подпорках. Деревянные мостки, заменяющие улицы, – то сухие, как тарань, в соляных разводах, то мокрые и скользкие, словно медузы. Висящие повсюду сети – латаные-перелатаные, с заскорузлыми от морской воды узлами, а еще вязанки рыбы, развешанные у каждого дома, и бесчисленное множество юрких плоскодонных суденышек, которые местные называли смешным словом «козька».

Материна сестра, загорелая смешливая рыбачка, была на полтора десятка лет старше Уммы. Конечно, с ней было куда интересней и веселей, чем с вечно занятой и недовольной матерью. Другие жители деревушки тоже любили Умму, нарочно к ее приезду готовили чан ухи из пяти пород рыбы и волновались, чтобы «наш одуванчик» не слишком обгорел на солнце.

Разумеется, Умма обожала этих людей, обожала эти поездки и мечтала когда-нибудь навсегда перебраться на побережье.

Деревушку подчистую смыло осенним штормом в тот день, когда Умме исполнилось двенадцать. Они узнали про это много дней спустя, случайно, от наместничьего гонца, проезжавшего через деревню. Гонец говорил, что ночной шторм был лютым, невиданным, его рев слыхали за несколько переходов, а волны вырастали высотой в двухэтажный дом.

В Соляной Бухте не выжил никто. Но Умма помнила, как еще с месяц мать то и дело вскидывалась, заслышав стук в калитку или шарканье чьих-то ног по дорожке.

Сама она ждала намного дольше. Может быть, с год. А потом привыклось, принялось и подзабылось.

Но, когда Умма училась в Школе магов Тамбо, ноги много раз приносили ее в рыбные ряды тамошнего рынка. Магичка подолгу бродила меж прилавков, но редко что-то покупала. И остаток дня потом была грустна и молчалива.

Уехав из Школы, она вроде бы потеряла склонность к блужданию по рыбным рядам. Но стоило теперь закрыть глаза, привалившись к нагретому солнцем камню, – и гул толпы сменился морским рокотом, а вместо огромной шумной столицы вокруг снова были домики на ножках-подпорках и добротные скрипучие мостики-улицы.

И снова соленый ветер покрывал кожу бронзовой краской, мелкий медовый песок жег босые ступни, а высокое солнце добела выстирывало светлые волосы. Ноги весело шлепали по теплой воде, нахальные бычки подплывали вплотную, и над волнами неслись веселые песни рыбаков. Наверняка кто-то из них выловит для Уммы вкуснейшую камбалу, а кто-то ласково потреплет по макушке, а тетка весело назовет ее кроликом из-за красных после ныряния глаз. А как было устоять, когда в тех водорослях, что пушистым покровом колыхались в глубине, притаилась изумительной красоты раковина!

– Но как я могу принять это, душа моя?

Умма открыла глаза.

Астроном стоял у другого края моста, возле древней яблони, раскидистой и низкорослой. Высокий, статный, в добротной старомодной одежде и с умным живым лицом, он и теперь, как полвека назад, притягивал женские взгляды – только теперь это были взгляды не двадцатилетних девушек, а их матерей и бабушек.

Варравир смотрел вниз, на шуструю серебристую воду Миивзы. Наверное, у него кружилась голова, потому что одной рукой астроном держался за ограждение, а второй – за бесплодную яблоневую ветку.

– Сорок семь лет ты была самой яркой звездой на моем небосклоне, – голос у Варравира был глубокий и мягкий, – и самым крепким плечом. Возвышенным и земным единовременно.

Умма тоже обернулась к речке, посмотрела на шустрый серебристый поток. Ничего общего с вальяжной морской синевой. И что на нее нашло? Сколько раз тут ходила…

И астроном. Было странно видеть его здесь одного, без невысокой седоволосой дамы с доброй и мудрой улыбкой.

– Ты была единственным человеком, который меня вдохновлял. Который верил в меня, что бы ни случилось. Единственным, кто никогда не подводил, не предавал, не оставлял. Как же я буду без тебя? Кем я буду, если тебя не станет, душа моя?

Умма отвела взгляд и потянулась к своим торбам. Глаза защипало. И стало до того неловко, будто она прокралась в чужой дом, чтобы увидеть нечто, не предназначенное для сторонних глаз.

– Куда лучше было бы мне уйти первым, – печально произнес Варравир, – но я никогда не скажу этих слов при тебе, душа моя. Даже на смертном одре ты больше тревожишься обо мне, чем о себе. В этом ты вся.

Умма подхватила свои торбы и пошла вперед так быстро, как только могла. Но еще успела услышать грустное:

– Я никак не могу тебя отпустить…

А потом слова Варравира поглотил веселый базарный гомон.

* * *

– Она не ядовита, но кусает очень больно, и эту змею можно приручить – единственную из всех ползучих гадов. Она очень нежно относится к своему хозяину и с большим успехом охраняет его дом!

– Ха! Что ж за охранник такой из мелкой гадины? Да еще не ядовитой!

– А взгляните на ее окрас. Такая маленькая рябая змейка может спрятаться среди домашней утвари, а потом как прыгнет на вора, как вцепится зубами ему в нос! Так он от испуга сам себя выдаст воплем, а то и в обморок грохнется, либо вовсе того…

– Чего?

– От сердечного припадка окочурится!

– Хо! А это мне по нраву! Ну, добро, уговорила, балаболка. Давай свою змейку, авось приживется эдакий сторож в лавке. Глядишь, и теща перестанет туда нос совать. Ежели только не признает в гадине племянницу…

Не веря собственным глазам, Умма наблюдала за происходящим.

Вокруг Бивилки, скромной тихой Бивилки, которая среди чужих людей стеснялась лишний раз глаза поднять, собралось не меньше дюжины слушателей, и магичку это, кажется, вовсе не смущало.

Она увлеченно расхваливала сидящий в клетках товар, глаза ее блестели, щеки раскраснелись, из косы выбилось несколько прядок. Разномастная толпа людей, эльфов и орков слушала магичку, разинув рты. Хозяин лавки с гадами, важный худой мужчина в смешном тюрбане, одобрительно кивал и улыбался Бивилке, но в глазах плескалась растерянность.

– Бивочка, – Умма протолкалась через толпу и потянула подругу за руку, – ты чего тут?

– Уммочка! – Подруга обернулась, расцвела улыбкой. – Уммочка, тут так интересно! Я столько всяких редкостей увидела! Их тут так много, так много!

– Владельцам этих редкостей ты хорошую торговлю устроила, – рассмеялась Умма и подмигнула. – Надеюсь, вы условились на долю от выручки?

– Можем и условиться! – наперебой заволновались торговцы. – Очень даже запросто договоримся! Да пусть каждый день приходит! На недолгенько, а?

– Она подумает, – пообещала Умма, за рукав уволакивая подругу прочь.

– А вот и приду! – Взбудораженная Бивилка принимала сгруженную Уммой поклажу, умудряясь при этом махать на прощание толпе. – Как же тут здорово! Как интересно!

– Переезжай, – Умма, отдуваясь, повесила на плечо последнюю торбу, с вырезкой. – У Янисы есть свободная комната. Будешь работать на базаре зазывалой, самое хорошее занятие для обученной магички.

– Уж получше, чем шататься по деревням, искать потерянные гребни за медяк и кормить комаров на трактах, – рассердилась Бивилка. – Ах нет, я не гадалка, я не знаю, кто у вас родится, мальчик или девочка. И я не ворожея из детской сказки, а приворотные зелья только в сказках и бывают. Нет-нет, я не навожу порчу на соседских кур. И вовсе не существует таких заклятий, чтоб у вас в амбаре все крысы передохли, тудыть их перетудыть. Ах, где я буду ночевать сегодня? Кажется, снова в придорожном стогу. И поужинаю им же. Тьфу!

Умма смутилась, уставилась под ноги. Под ногами ничего интересного не было: сухие доски и тот же мусор, что валялся тут вчера. Тот же ряд, те же столики, то же шуршание навесов. Когда накатила та самая, вчерашняя тревога, Умма даже не сразу удивилась.

Зато Бивилка аж подпрыгнула, побледнела, вжалась спиной в подругу и принялась заполошенно оглядываться.

– Опять он здесь бродит, – Умма тоже стала вертеть головой, проморгавшись от мелких мерзких мошек.

– Некромант, – просипела Бивилка, нехорошим взглядом окидывая прохожих и прикрывая локтем правый бок.

– Откуда ты знаешь?

– Ну не оборотень же.

– А может, все-таки реликвия?

– Бродит по рынку в поисках кваса.

Как и вчера, нахлынувший ужас вперемешку с дурнотой постепенно ушел, оставив только неприятное колотье в висках.

– Думаю, он, – Бивилка глазами указала на высокого темноволосого мужчину средних лет.

– С чего вдруг? – Умма посмотрела на мужчину. Ну и совсем ничего особенного: чуть вытянутое лицо, темные глаза, тонкие губы и недовольные складки у рта и на лбу. – Он ведь совсем обычный. Хмурый только.

– Ты думала, некроманты ходят по улицам, обвешавшись бусиками из отрезанных пальцев? На ходу хлещут кровь из щербатых кружек? С жутким хохотом выжигают кварталы?

– Что-то вроде этого. Чем еще они могут заниматься в своей лаборатории?

– Уммочка, ты так не дури. Ортай и Меравия одобряют изыскания некромантов, а хлестание крови и отрезание пальцев – не одобряют. – Бивилка стиснула зубы и сердито выплюнула: – Значит, некроманты – безопасные, Божине угодные и вообще большие молодцы.

– Что ж ты тогда трясешься?

Бивилка опустила торбы на землю. С трудом разжала скрючившиеся пальцы.

– У меня несчастливый опыт общения с угодными Божине некромантами. Да и с реликвиями тоже. Пойдем, а?

Но Умма продолжала стоять на месте и с прищуром разглядывать темноволосого. Тот неспешно пробирался по ряду, где торговали всякой мелочевкой. Иногда останавливался, придирчиво изучал разложенные на прилавке вещи. Торговцы отчего-то не спешили расхваливать товар, глядели настороженно. Мужчине, кажется, было наплевать.

– Почему мы так ощущаем его присутствие, если он обычный маг, а?

– Я не знаю, Уммочка. Может быть, у него и впрямь реликвия в кармане и мы чуем ее, а не его. А может быть, все дело в отголосках мертвяжных истечений.

Умма содрогнулась.

– А кому легко? – Бивилка, крякнув, подхватила торбы. – Пойдем. На нас уже коситься начинают. И я хочу быть как можно дальше от одобряемых Ортаем некромантов. Даже если они благодушно настроены и приходят на рынок покупать медовые кренделя.

Но подруга не двигалась с места, продолжая пытливо разглядывать мужчину.

– Бивочка.

– Ну что еще?

– Нужно проследить за ним!

* * *

Когда магички наконец добрались до дома Уммы, солнце уже скрылось за крышами домов и небо окрасилось в тоскливый сизый цвет.

Уже показался за гончарной лавкой яркий приземистый домик, в котором светилось два окошка, и подруги разом выдохнули, предвкушая, как наконец избавятся от своей клади и обсудят то немногое, что удалось узнать. И вино откроют, Умма это твердо решила: иначе не завершить этот бестолковый день и не успокоить Бивилку, которая сильно переволновалась, да еще так и не добралась проведать свою Пасочку.

Когда до дома оставалось каких-то полтора десятка шагов, от соседнего здания отлипла мясистая тень и решительно нацелилась на Умму.

– Эй, почтенная! – Голос был женский, резкий и вроде как простуженный. – Вы чего это от денег отказываетесь, они вам лишние, что ли?

Магичка досадливо скривила губы, но остановилась. Тень приблизилась до расстояния пары шагов, приобрела четкие и малоприятные очертания. Хрупкая Бивилка с ужасом оглядела крупную молодую женщину. Вид у нее был угрожающий: блестящие глаза чуть навыкате под низким лбом, густо наведенные угольком брови, вздернутый короткий нос и полные губы, скривившиеся в непонятной гримасе. Дополняли красоту сальные черные волосы, широкие плечи, переходящие в массивные бедра, и шаг вразвалку.

«Немного напоминает обезьяну», – подумала учтивая Бивилка.

Умма смотрела на чудное явление исподлобья.

– Ну? – Явление уперло руки в бока. – Я вам работу даю, в чем дело? Упрашивать надо? Вы себе чего думаете, а?

Бивилка испуганно посмотрела на Умму.

– Обратитесь к кому-нибудь другому, – ровным голосом произнесла та.

– Буду я бегать еще! Под боком ворожея есть! И неча крутить носом, придумала еще!

– Я сказала, – Умма сделала решительный шаг, обходя массивное препятствие, но то ловко цапнуло магичку за руку.

– Куда собрались, почтенная? Вы ворожея? Так ворожите давайте!

Магичка отдернула руку и сама не заметила, как повысила голос:

– Сказала: не возьмусь!

– Да не надо тут благочестия корчить! Все знают, чего ворожеи делают! Белоручку из себя строите, цену набиваете?

– Разбирайтесь без меня! – рявкнула магичка и быстро пошла к дому, но женщина с обезьяньим проворством загородила ей дорогу.

– Я к вам пришла – так и забота ваша!

– Что? – оторопела Умма.

– У меня глаза есть! Вижу я, что за люди к вам ходят! Двое мужиков третьего дня являлись! Чего двоим мужикам к одной бабе переться, а?

– Кристалл у них был, – ринулась Умма отстаивать свое доброе имя. – Хотели узнать, для чего назначен, вот и все!

Ответом было презрительное фырканье. Магичка мысленно отвесила себе пинка: вот еще, кинулась оправдываться! Было бы в чем да перед кем!

– А пара, что тем же вечером причапала? Да у мужика дочка есть, старше той девки! А тетка сегодня с утра приплюхала – вдовица, ишь ты! Чего это ее муж вдруг взял да помер, а? Не старый вовсе был! Небось отравила! А к ворожее за новым ядом пришла!

– За лекарством, а не за ядом! – возмутилась магичка и снова мысленно пнула себя.

– Ну так и мне лекарство надо! Занимаетесь не пойми чем, а в мелочи помочь не желаете, да?

– Не желаю! – Раздосадованная Умма поперла в обход: женщина, упершая руки в бока, перегородила неширокую дорогу.

– Ведьма! – сплюнула она и скривила губы еще сильнее.

Бивилка прошмыгнула мимо и решила, что первое ее впечатление было слишком оскорбительным для обезьян.

– Что это было? – шепотом спросила она Умму, когда та наконец отворила дверь дома.

– Соседская доченька, которая нагулявши, – подруга дернула плечом. – Ты не сообразила, что ли?

– Не-а, – Бивилка в ужасе оглянулась на монументальную тень, все еще стоящую на дороге и недобро наблюдающую за подругами, – я думала, она хорошенькая. А это ж ужас жуткий!

– Угу, – бросила Умма, скидывая башмаки. Короткая встреча оставила отпечаток гадливости и досады. – Отклонение в развитии и неполноценность воспитания. У них вся семья такая.

– Мне кажется, – с чувством произнесла Бивилка, – что мужчин она соблазняет методом сидра, веревки и кляпа. Я не вижу других объяснений!

– Объяснений чему? – раздалось из кухни.

Голос был мужским.

– Оль! – радостно заорали подруги, разом выкинув из головы соседских дочек, некромантов и прочую нечисть.

Обладатель голоса появился в коридоре, расплылся в улыбке и тут же получил по радостно верещащей магичке на каждое плечо.

– Ну до чего ж я рад видеть ваши хитрые глазки! – Оль с чувством расцеловал обеих подруг в щеки и на вздох чуть отстранил от себя, полюбовался, крепко обнял снова. – Цветете! Хорошеете!

– Прочнеешь! – подмигнула Бивилка и ухватила мага за выпирающую над ремнем складку.

– Поделиться? – привычно ухмыльнулся Оль и попытался цапнуть Бивилку за живот, но поймал только ткань рубашки. – У, совсем отощала! Не кормят тебя тут, что ли?

– Тут – кормят, – ответила девушка и виновато обернулась на сброшенные на пол торбы. – Надеюсь, кринка не разбилась?

– И бутыль, – Умма взъерошила светлые волосы Оля. – Ты совсем не поменялся, правда! И даже не растолстел, не слушай ее. Только глаза какие-то цепкие стали и загоре-елый! Вот кто мне скажет еще, что гласники не бывают на воздухе!

В коридор пришаркала Яниса, остановилась, опершись на стену. Одобрительно поглядела на довольную обнимающуюся троицу и с укором – на валяющиеся на полу торбы.

– Вот же ж не бережлива ты к труду своему, девонька. Деньги потратила, ноги стоптала, руки стянула, спину погнула, пока притащила. А теперя выкинуть все как есть да поломати? Не дитя уже ж вроде как, а учить тебя еще уму-разуму, ох учить еще!

– А верно! – поддакнул Оль. – Она в Школе столько отлынивала от учения, что еще лет десять искупать должна!

– Я тебя так искупаю! – шутливо пригрозила Умма и хлопнула мага по плечу. – Вовек не обсохнешь!

Оль показал подруге язык и, не дожидаясь, пока его попросят, подхватил разом все многострадальные торбы и поволок их в сторону кухни.

* * *

К явному одобрению Бивилки, Умма и Янису пригласила на посиделки с вином. Старуха удивилась, но согласилась с удовольствием, предложив компании перебраться из комнаты магички в чистенькую трапезную возле кухни.

На ужин был приготовлен котелок овощей, среди которых попадались кусочки мяса. Изредка – в последнее время магичка копила деньги на день рождения. Яниса имела доход с пая в железорудных шахтах, купленного еще ее мужем, но пай был невелик, к тому же полвека жизни в столице так и не вытравили в ней деревенскую бережливость.

К тому же, что б там Бивилка не думала, а «подкармливать» себя Умма и не позволяла, строго следя, чтоб купленных Янисой продуктов на общем столе получалось не более трети. Хватит того, что старуха готовит на обеих, а теперь – еще и на гостей магички.

Сама Умма стряпать так и не научилась, не зря мать на нее махнула рукой еще десять лет назад: не быть хозяйкой девке! Тесто не поднимается, овощи расползаются в тряпки, мясо выходит сухим, а каши – безвкусными.

Яниса водрузила на стол ржаную ковригу, пяток вареных яиц и пушистый веник зелени.

– Петрушечка! – восхитился Оль. – Свеженькая!

– Сзаду дома высеяла, – пояснила Яниса, расставляя на столе глиняные кружки. Руки у нее дрожали, поэтому принести посуду доверили Умме. – Навесик тамочки у меня, деревца плодовые, курятник малый за заборчиком, столик да лавка, чтоб летом на воздухе. И траву ж вот высеяла. А по весне моркву по краю растыкаю.

– Я и не думала, что у вас куры свои, – Бивилка обстучала яичко об стол и принялась счищать скорлупу. – Где ж там место нашлось на все это? Дом позади вашего вроде как недалеко стоит!

– У справного хозяина кажная пядочка при деле, – Яниса уселась в плетеное кресло и зачем-то подвигала плошки на столе. – Достает места, не жалюсь. Курятничек крохотулечный, шестеро курок да мужик ихний. Не слыхала, что ль, как орет с рассветом? Столичек невеликий, грядки в пяток шагов. В сем годе тоже морква была, да уже поелась. А все ж больше, чем ежели никак!

Засиживаться Яниса не стала. С удовольствием, неспешно выцедила кружку вина («От де смакота! Да знати б раньше – я ж бы не супротивилась в ту Меравию уезжати!»). Потом поузнавала у Оля новости о Мошуке («Так правда что ль, вербяные заросли вычистили? А то я корзину купить хотела – ох и гарнюча корзина, удобна, легка, красива какая была! Так торгаш рек, что от мошукских мастеров – я и побоялась обмана, там же ж в последние годов десять, почитай, ничего не плетут! От и где ж теперь искать ту корзину, а?»). Под разговор старуха сжевала хорошую порцию овощей, размятых прямо в миске («От зубов-то осталась хорошо когда половина, важко уже молоти аки жернов»), да и удалилась из трапезной, повелев гостям не стесняться и «поедать как есть все, что выложено, потому как неча на недоедках мышей разводить».

– Хорошая она у тебя, – улыбнулся Оль, глядя на притворившуюся дверь. – А я вот в первые месяцы никак не мог найти толковую хозяйку в дом. До смешного доходило, сам стряпал!

– Ох и балованный ты, друг дорогой, – невесело усмехнулась Бивилка. – Дом от города выделили тебе, жалованье положили не самое плохое. Вот уж смеху, сварить себе каши!

– Отведала бы ты той каши! – содрогнулся Оль. – До того мерзотная стряпня у меня выходит, ух! Одно время повадился в таверне питаться, но дорого выходило, что ты там ни говори про мое жалованье. Вот и шатался как бедный родич: у наместника позавтракал, в таверне пообедал, а вечером к кому-нибудь из знакомых на ужин напросился. Ну а когда напроситься не к кому – так приходилось самому стряпать в наказание за нелюдимость. С четвертого раза только попалась толковая тетка: и убирает чисто, и готовит вкусно, и нос не сует куда не просят. Правда, половина жалованья на нее уходит, ну да что поделать? Зато домой приятно возвращаться!

– Жениться надо было, – прочавкала Бивилка и отломала от ковриги очередной шмат.

Оль в ужасе замотал головой.

– Тут поганых работниц еле-еле из дому выставлял, репьями цеплялись! Половину посуды переколотила, пылища на полках, угли в кастрюлях – и нет же, спорит, кричит, что придираюсь я! А если б и жена поганая попалась?! Да от нее ж вовек не избавиться было бы! К тому же на работницу уходит половина жалованья, а не все как есть! И вообще, Билка…

– Чавк?

– Нагляделся я там на семейное счастье, ну его под демонов хвост.

– Да она просто дразнится, – Умма отодвинула опустевшую тарелку. – Сама-то небось тоже ни за что. Ее-то вовсе на месте не удержать, переезжую магу. И кто б подумал, что из этой тихони получится такая егоза бестолковая? Носится по всему Ортаю, как кошка дикая, – а толку-то? Оль, давай ее образумим – ну не дело же, правда?

– Правда, – серьезно согласился Оль, игнорируя насупленные брови Бивилки, и тут же предложил: – Давай я тебя в Мошук заберу вторым гласником. А что? Там вербяное хозяйство теперь огромное, целый здоровущий поселок вышел при городе. Так что наместник может послать в Школу запрос на еще одного мага, я ж только рад буду. А, Билка?

– Нет уж, – ощетинилась Бивилка, – вдруг зашибу ненароком какого-нибудь ценного гада, Школа ж меня не простит никогда. На здешнем рынке попроще будет, поспокойней.

– На каком еще рынке? – не понял Оль. – Репой торговать собираешься, что ли?

– Зазывалой она пристроилась, – Умма принялась наполнять опустевшие кружки. Бутыль сыто булькала, – к торговцам живностью. И знаешь, хорошо выходит, красиво так, с душой! Торгаши после сегодняшней выручки должны были нести ее до дома на руках.

Бивилка вспыхнула и уткнулась в кружку с вином. Сознаваться, что роль «зазывалы» оказалась безумно интересной, было стыдно. Умма отпила несколько глотков из собственной кружки и озвучила то, что смущало подругу:

– Но это чушь какая-то. Шесть лет учиться – для чего, чтоб помогать торговцам? Драть глотку посреди рынка? Несуразица.

– Все равно завтра снова пойду!

– Пойди-пойди. Авось накричишься, успокоишься и на что-нибудь дельное согласишься! Оль вот хорошо предложил, правда же!

Бивилка вдруг рассмеялась. От вина её щеки порозовели.

– Признай, Уммочка, ты просто не хочешь терпеть мое соседство в доме!

– Конечно, – охотно согласилась подруга. – Мне хватило шести лет с тобой, поганкой, в одной комнате, больше не соглашусь на такое – вот и хочу тебя в Мошук сбагрить, подальше отсюда.

– А я тоже пройдусь по столичному рынку, очень даже охотно, – неожиданно поддержал Бивилку Оль. – У меня как раз травки всякие позакончились, да и просто… в Арканате ж должна быть уйма всяческих диковин! Если не здесь, так где же?

– Диковин хватает, – равнодушно согласилась Умма. – Только и цены на них такие же, диковинные. Побродишь, рот поразеваешь, да на том и кончится.

– А и пускай, – Оль поболтал остатками вина в кружке и потянулся к бутыли.

– Ну идите, – чуть обескураженно пробормотала Умма. – У меня на завтра все равно уборка, что вам тут болтаться-то…

– Ой, – смутилась Бивилка. – Уммочка, так я останусь, помогу тебе! Ну его, тот рынок, не сбежит никуда!

– Шагай-шагай, – отмахнулась подруга. – Без тебя с метлой управлюсь. Побегай по рынку, егоза бестолковая, быстрей надоест.

– Может, снова того некроманта увижу!

– И что? Отгрызешь краешек плаща на память?

– Некроманта? – переспросил Оль. – Какого еще некроманта?

Магички, перебивая друг друга, рассказали. Парень слушал спокойно, попивая вино да пожевывая зелень.

– А еще, – возбужденно закончила Умма, – мы узнали, что он ищет какую-то вещь у торговцев. Приходит уже третий день, все внимательно изучает, и что ему нужно – не говорит. Торговцы понять-то не могут, чего ему надобно, перетаскали кучу вещей за эти дни, а он все никак не угомоняется!

– Это странно.

Оль отодвинул кружку, и Умма тут же наполнила ее вином.

– Конечно, странно, – влезла Бивилка, – некроманты средь бела дня глаза мозолят!

– Да не то, что он некромант, – отмахнулся Оль, – а что разыскивает чего-то.

– А что он некромант – самое нормальное дело, – свистящим шепотом добавила Умма и смешно вытаращила глаза.

Оль мотнул головой:

– Это и правда нормальное дело, мы просто к ним непривычные, потому как они в Меравии обретаются. И что он некромант – было б неважно, ходи он на рынок за пирогами. В городах ведь работает запрет, практиковать ему все равно нельзя. А вот если…

– Запрет? – переспросила Бивилка.

– Ну да, – чуть нахмурился Оль. – Ты должна об этом помнить, гордость наставников! Что ты так на меня глядишь, краса ненаглядная? Где государевым указом дозволяется творить некромантскую магию?

– В лаборатории в горах Драконовых и на оборудованных полигонах, – отчеканила Бивилка.

– Ну так и что вы всполошились? Арканат – некромантская лаборатория?

– Нет! Но вдруг это не очень законопослушный некромант?

– А зачем ему быть незаконопослушным? Вы говорите, мужик взрослый, не молодь шалая, с ума свернутая. Работает себе в лаборатории, получает одобрения обеих Школ и всяческие пряники. Зачем ему ехать в ортайскую столицу и творить беззакония, а?

Бивилка только руками развела.

– Ведешь себя как бабулька с предрассудками, – укоризненно сказал ей Оль. – И Умме голову морочишь.

Умма попыталась глотнуть из своей кружки, обнаружила, что та пуста, и потянулась к бутыли.

– Значит, город в безопасности, а мы тут напрасно ужаса нагородили. Даже почти жаль! Только время потеряли зря!

Оль подумал и признал:

– Быть может, и не зря. Если б по моему Мошуку ходил некромант – я б хотел про это знать. Я вообще всех пришлых магов это… бдю по-серьезному. А то всякое бывало. Вот узнать бы, чего он искал на рынке!

– А что можно найти у торговцев барахлом?

– У-у-у, – Оль закатил глаза, – временами там такое попадается! Торговцы ж чего попало тащат со своих чердаков и сараев, разгребают вещи, что десятками лет в кучи скидывали. Кто может угадать, чего туда набросали их мамки, бабки, дядьки?

– Ношеные валенки, резные досочки, мотки пряжи, жменьку гвоздей… – подсказала Умма.

– Манускрипты, редкие книги, обереги, самоцветы, Кристаллы (чтоб им пропасть), гербарий южных алонийских трав, череп багника, – продолжил Оль и цокнул языком. – Да чего я только не видел на прилавках средь груды хлама!

– Ну тогда нет ничего странного, если наш некромант тоже любит подобные свалки, – подытожила Умма. – Раз там такие интересности водятся…

– Уммочка, он ведь не просто мимо шел, – возразила Бивилка. – Он несколько дней туда приходит и ищет что-то определенное!

– Сходил бы в магическую лавку – быстрей нашел бы.

– А он не идет. Значит, что?

– Значит, ищет такое, чего в магической лавке нет, – ответил Оль, – и это законами тоже не воспрещается. Словом, как умный и рассудительный человек я говорю, что вы паникерши. А как гласник я говорю, что надо сходить к тутошним магам.

– А мы сходили!

– И что они?

Девушки переглянулись. Умма поджала губы.

– Один гласник в отъезде. Второго я так задергала на днях, что он сиганет в окошко, если снова меня увидит. А третий был занят, едва выслушал и чуть не вытолкал нас за порог. Дескать, тут много разного народа бывает, это все-таки столица, нечего тут трясти своими предубежденьями! Еще бы, говорит, на винодела пожаловались.

– Но обращение-то подписал?

– Подписал, конечно. А толку?

– Я даже предлагала отыскать этого некроманта, – обиженно добавила Бивилка и на вздох зажмурилась, все еще не веря в проявленную храбрость. – Я ж его хорошо разглядела! А гласник говорит: ну найдете вы его, а дальше что? Что ему предъявить? Вот если он мертвяков поднимать начнет – тогда приходите!

– Может, он и сам толком ничего не понял, – добавила Умма, – молодой совсем, моложе нас, бестолочь глупая. И как такого могли поставить столичным гласником?

– А что Школе остается, если лучшие ученицы ездят по трактам и зазывают на рынках? – спросил Оль у потолочной балки.

– Ох, я не хочу снова этого слышать! – воскликнула Бивилка и схватилась за спасительную бутыль.

* * *

Пробуждение у магичек получилось тяжелым. И неожиданным, хотя был уже почти полдень.

На подушку Уммы спикировала птица, суетно захлопотала крыльями по лицу. Магичка замахала руками, бестолково замотала головой. Птица тыкалась в ладони. Выглядела она необычно: размером с воробья, с острыми стрижиными крыльями, плоской головой и перьями лисьего цвета.

– Птах! – воскликнула проморгавшаяся наконец девушка и накрыла второй рукой гладкие рыжие перышки.

Между пальцев пыхнул дымок. Вестник испарился.

– Ну Шадек, – сонно проворчала Бивилка с тахты напротив. – Кривляка. Словно мы без птаха не ведали, что его сегодня нужно ждать!

Умма села, выпростала из-под одеяла босые ноги, потерла глаза, попыталась пригладить волосы. Бивилка поглядела на подругу и скривилась.

– Ты выглядишь не лучше, – заверила та. – Зачем мы выпили все вино?

Бивилку передернуло. Некоторое время обе сидели, таращась друг на друга, потом Умма решительно легла обратно в постель.

– Ты собиралась убирать дом, – напомнила Бивилка.

– Угу. А ты – на рынок.

– Угу.

С улицы доносился стук, гомон голосов, топот ног. Квартал бодрствовал. Магички – не вполне.

– Водички бы, – подала наконец голос Бивилка. – Холодненькой. Ведерко.

Умма высунула из-под одеяла руку, начала что-то наколдовывать, но быстро сбилась. Рука несколько вздохов висела безжизненно, затем пальцы скрутились в понятную конструкцию.

– Вот нам, а не водичка.

– Уммочка, это несерьезно.

– Угу.

В дверь поскреблись.

– Если кто спит – прекращайте, а если кто раздет – прикройтесь! – велел голос Оля, и почти тут же раздался скрип петель.

Магички высунули из-под одеял носы и красные глаза.

В одной руке у Оля было то самое ведерко с водичкой, и Бивилка с предсмертным стоном принялась выпутываться из одеяла. Другой рукой маг придерживал дверь, впуская в комнату Янису. Та несла поднос: две дымящиеся плошки, кувшин, кружки, хлеб.

Увидев еду, Бивилка снова забилась под одеяло.

Старуха поставила поднос на столик и пояснила:

– Углядела я поутру, что вам дури достало всю бутылину уговорюкать – так и заладилась вам супчику сварити. Целительская сила в ем великая для таких дурней молодых, какие меры во хмелю не знают. В единый вздох и дурноту сымает, и кровь разгоняет, и мысли проясняет, ежели голова не пропита еще.

Оль, сияя румянцем и улыбкой во весь рот, подтверждал кивками каждую фразу. Девушки страдали. Яниса обернулась к магу:

– Да поставь же ж то ведро! И не тамочки, а поблизу, чтоб недалече им тянуться, страдалицам. От спасибочки, помог старухе, помог и девицам! – обернулась к Умме. – И до чего же хороший друг у тебе, девонька! Веселый, добрый, честный, всею ж душою наружу как есть! Ох и светлый человек! Ох и мужчина справный!

– Яниса! – простонала Умма.

– Да я что? – зачастила та. – Я ж ни про что такое! Сынок до суседей приехал, говорю!

– Это от него Умма вчера отказалась? – уточнила Бивилка.

– Да хоть поглядела бы! – воскликнула Яниса, всплеснув руками. – Да хоча б из-за забору-то! Ну одним глазочком, а?

Умма застонала, уткнулась лицом в ладони.

– Ох ты ж девонька моя хорошая, ох и погано тебе, ясочке! – Старуха подхватила Оля под руку. – Вы поднимайтесь да супу покушайте, нарочно другой раз уже согрела! Он самый целебный, когда горяченький! А мы на кухне погодим, картоплю разберем!

Дверь закрылась. Бивилка подхватила кружку и с блаженным вздохом зачерпнула колодезной воды из ведра.

* * *

Супчик в самом деле оказался целебным. «Змеиный» – почему-то назвала его Бивилка, а объяснять отказалась наотрез. Силы, вернувшиеся благодаря супу, ох как пригодились: весь город словно только и ждал, когда Умма придет в себя, чтобы наброситься на магичку со своими вопросами.

У входной двери, под вывеской, Умма загодя прикрепила пергамент, где крупно вывела: «С девятнадцатого по двадцать первый день месяца желтотравня маг не принимает!» Но на пергамент никто не глядел.

Стоило ей начинать обметать потолок от паутины, как снизу раздалось:

– Госпожа магичка, а нет ли у вас чего от зубной боли?

Толстый бородач почти испуганно глядел на «госпожу магичку», которая стояла на столе, подобрав подол юбки. Умма оценила распухшую щеку страдальца и спрыгнула на пол, полезла в тумбу за склянкой с вязким составом.

Стоило схватиться за метлу – от двери задребезжало:

– Деточка, а скажи-ка бабушке: это вот вправду маговские заклинания расписаны?

Умма подошла, посмотрела на исчерканный пергамент, помотала головой.

Бивилка убежала на рынок, а потом – в конюшню, проведать свою Пасочку. Оль отправился вместе с магичкой, прежде пересчитав монеты в кошеле. Хорошо б до возвращения друзей закончить с уборкой, хоть как-нибудь: планы «хорошенько вычистить каждый уголок» полетели известно куда.

– Тетенька ворожея, а правду говорят, что кроличья лапка помогает в любви? – жутко смущаясь, мямлила девушка лет пятнадцати.

– Впервые слышу, – честно отвечала Умма, остервенело скребя донышко казанка. – Попробуй эту ножку приготовить со сметаной и угости любимого.

Яниса ходила за девушкой по пятам, делилась новостями.

– Так Любиста ж и говорить: от в жисть того порося не взяла бы, кабы не невестка, ну а та крик подняла во всю горлянку. Сулили, мол, половину взяти и отдати половину, а теперь очи таращуть, как не бывало ничего.

– А вы говорили, писарь не нужен – ну, тот, что приехал на соседнюю улицу, – заметила Умма, составляя вымытые кружки на полку. – Вот если б они до покупки поросенка пошли к писарю, а тот бы уговор им составил – так не было бы потом никаких споров, кто что недослышал полгода назад.

– Ить ловко удумала! – Старуха покивала, сложила дрожащие руки на животе.

Перед ней на столике стояла чашка с мятным настоем и лежал бублик. Настой Яниса прихлебывала, про бублик за разговором забывала.

Умма составила на полки последние тарелки.

– А до жены звездолюбовой неведомо откель черный лекарь прибыл, – продолжала старуха. – Нетутошний, смурной, неговорливый. По ей одним глазом лишь шмыгнул, да все со звездолюбом шушкуется. Про что шушкуется?

– Лекарь? Смурной? – Умма склонила голову, о чем-то подумала и заторопилась. – Яниса, мне нужно сбегать к гласнику. Я быстренько, я скоренько, хорошо?

Девушка подхватила корытце с мыльной водой, потащила к дальней стене, бедром толкнула неприметную дверцу во дворик, но выйти ей не дали: через дверцу в кухню ворвалась толстая некрасивая женщина в застиранном бесформенном платье.

Оттолкнула магичку (вода из корытца плеснула частью во двор, частью на порог, а частью – на юбку гостье), смерчем ввинтилась в середину помещения и уперла руки в толстые бока.

– Начинается, – пробормотала магичка.

– Ты что себе удумала, а? – вопросила тетка и поперла на Умму. – Чего носом вертишь? Думаешь, управы нет на тебя, а? Так мы быстро найдем! Змеюка мелкая, ну! Что выделываться вздумала?

Умма попятилась, прикрываясь корытцем.

– Что мнишь о себе, девка бестолковая? – Женщина локтями задевала посуду на полках, а бедрами стукалась о мебель. – Сказано – делать! Так начинай делать и благодари, что тебе, а не другому, за то плочено будет!

– Да идите вы под хвост ко бдыщевой матери со своей потаскухой на пару! – Магичка грохнула корытце на стол.

– Ты чего это огрызаешься? – Соседка надулась индюшкой. – Как говоришь со мной, а?

– Как с хамкой! – Умма дернула плечом. Щеки у нее горели. – Убирайтесь из дома! Лекари, маги – оравы их в округе, идите донимать любого, а отсюда – вон!

– Так не берутся, – неожиданно мирно сказала тетка и ухнула увесистой тушей на лавку. – Ни лекари, ни маги. Одни говорят, противно Божине такое. Другие как-то делали, да неблагополучно, боятся теперь.

– Ничего, Арканат большой, – магичка отвернулась. – Кто-нибудь да возьмется. В деревнях и то находится, кому ненужный плод изгнать, а в столице и подавно отыщется.

– Роди́ла бы, – подала вдруг голос удивительно невозмутимая Яниса. – Глядишь – и дурнина б повывелась. Как берет баба на руки свово младенчика, да как починает баюкати – всяко горе забувается, всяка кручина отступает. Нет места блажи да дурости, токмо сердце от любови щемит. Роди́ла б твоя непутевая, а?

– Не было печали, еще одно позорище на семью наводить! – цокнула языком соседка и принялась обмахиваться повязанным поверх платья передником. – Не желает рожать, да и хвала Божине! И не надобно, и в мыслях не было неволить! Заставь – так и ей придет беда, и дитяти, ни один рад не будет! И не отменишь того! Никому то дитя не надобно!

Женщина уставилась на Умму.

– Не возьмусь, – дрогнувшим голосом повторила та. – Не хочу. Боюсь. Противно.

– Да что же ты… – по новой взвилась соседка.

– Отлупись от нее! – неожиданно рассердилась Яниса. – Сказала: не хочет! Ты дурна вовсе, чтоб на своем стояти? То ж ворожея! От не нравится ей твоя девка, от нет же ж у ее охоты чаровати – ты чего настырничаешь, а? Да мало чего она ж твоей дуре начарует от лютости! Не боязно?

– А ты ее не выгораживай, – рыкнула соседка, враскоряку поднялась с лавки и грузно потопала обратно к двери.

Свою решимость после слов старухи она вроде как растеряла, но запал продолжал бурлить, не находя выхода.

– Носишься над ней, как наседка. Свою дочку похоронила, так чужую взялась облизывать? Меньше б крылами хлопала, так девка б и выежкивалась реже. А то не договоришься с нею на ее ж работу, тьфу!

Легкая сосновая дверь хряснула за спиной незваной гостьи.

Умма задвинула корытце под лавку и принялась расставлять на полки посуду. Руки у нее подрагивали, щеки все еще горели.

Яниса придвинула к себе чашку и принялась за бублик. Куснула раз, другой. Посмотрела на магичку, которая обмахивала стол тряпицей, не поднимая глаз. Вздохнула и заговорила:

– Была у меня дочечка одна-единая. До сроку появилась, да жуть как тяжко далась. До того тяжко, что лекарь, едва ее принявши, молвил: бережите дочечку, потому как деток уж не случится у вас опосля ее. Ох мы ж и берегли! – Старуха помолчала. – А токмо всяка хворь до нее липла, ну словно репей! С первых дождей до последних снегов лекарю в доме хоч кровать стели, потому как не выходит отсель почитай. А он-то все приговаривает: шибко сильно бережете дочечку, дите ни к какой заразе не приучено, оттого ж его любая хворь с ног сбивает споро. Удумал же ж! То бережите, то не бережите!

Умма и сама не заметила, когда успела сесть на лавку и теперь комкала полотенце в руках, опустив голову. Как же вышло, что, несколько месяцев прожив в этом доме, она и не подозревала о такой беде хозяйки?

– К шести годам вроде как окрепла дочечка. За осень лекаря ни разу не звали, а ежели приболевала она – так легонько, я сама отварами выпаивала. Я ж за все те годы стокмо их составлять выучилась – и-и-и! Не счесть! А зимою не уследили. Грудная горячка приключилась. Спервоначалу думали, попросту выстудилась. А как лекаря стали звать – так он уже и поделати не смог ничегошеньки. Хвороба тая шибко злючая оказалась да скорая, накрепко в дитятко вцепилась. За два денька забрала дочечку.

Умма, не зная, куда деваться и что сказать, бездумно разглаживала полотенце на коленях. И что за удача ей такая – второй раз за два дня слушает чужие откровения, не понимая, чем отвечать? Но Варравир-то ее и не заметил на набережной. А Янисе что сказать?

Да и надо ли?

– То горе страшное, но давнее, – продолжала старуха. – Не сосчитаю, сколько лет прошло, как все отболено да отплакано. Привыкли да прожили без деток. И хорошо прожили! Любили один одного да берегли. Ни на что не жалюсь! Сколь отсыпала доля счастья – взяли. А доля мудрая, коль в одном обделила, так уж в ином-то как есть досыпет, не поскупится! Токмо надобно суметь углядети его, то счастье, не след запиратися в горе! А все ж, когда помер старик мой, шибко пусто стало. Словно как есть дом выстудили! Грустила я сильно, не знаючи, куда ж деватися. Все думала: ни единой душе не нужная стала, теперича одно лишь осталось мне дело: дожидати, когда уже Божиня к себе под порог покликает.

Умма вскинулась, словно хотела что-то сказать, но встретилась глазами с Янисой и промолчала. Та смотрела спокойно и ясно.

– Не слухай ту бабу дурную, девонька. Не подменяю одну другой. Есть жива душа рядышком, есть про кого думати да заботу покласти – вот так оно мне и хорошо. Нужной комусь. Ведати: не понапрасну утром очи открываю. Токмо про еще одно прошу Божиню кажный день: чтоб так же ж оно и докатилося аж до края, покуда смерть не приберет меня.

Магичка, сглотнув, кивнула и поскорее поднялась с лавки, суетно завозилась в поисках полотенца, которым надлежало обтереть подсохшую стеклянную посуду. Изумительные молочно-хрупкие тарелки и чашки, которые выделывали в городке на юге Ортая, хранились у Янисы в дальнем углу кухонного шкафчика, являясь на свет лишь несколько раз в году.

Сама старуха, не спеша доцедив свой отвар, спустилась в подпол, поколдовать над казанком, где плюхало в простокваше нарезанное ломтями мясо. Сунула туда пучок пряно пахнущих трав, покачала туда-сюда посудину, достала из кармана тряпицу, вытрясла из нее горсть острого горошка, отправила в казанок.

Через откинутую крышку подпола света падало немного, и не с первого раза Яниса нашла на одной из вделанных в стену полок бутыль с острым крепким вином. Плеснула чарку в казанок, аккуратно приладила крышку обратно к стеклянному горлышку.

Подготавливать мясо таким дивным образом выучил ее муж полсотни лет назад. Спервоначалу думала – попортится либо же гадость получится. А нет – вкуснющее мясо вышло, мягонькое, душистое – с тех пор на всякий праздник только так и готовила его Яниса. А теперь вот и девочку порадовать можно, и гостей ее. Отчего б не накормить вкусно хороших людей?

А что возиться тяжковато уже – так на то мы не смотрим. Есть, для кого расстараться, – и слава Божине.

* * *

– Нет, ну правда здорово вышло? – Бивилка словно и не устала вовсе, скакала козой по мостовой, забегая перед Олем и весело заглядывая ему в глаза.

– Просто слов нет, – он усмехнулся и покрепче перехватил торбу.

На рынок они попали ближе к вечеру, но торговля шла еще бойко. Оль пополнил запасы сушеных трав (нашелся тут даже редчайший бегунчик!), прикупил теплую зимнюю шапку у неразговорчивого орка и целую стопку резных досочек с гербом столицы – на подарки.

В рядах с живностью Бивилку встретили обрадованными возгласами, хозяева лавок тут же вынесли загодя подготовленную табуреточку с мягким сиденьем, ладный круглый столик да кувшин с квасом.

– Ты приходи только! – просили они. – Хотя бы раз в два денечка! Хотя бы до холодов! Выручка какая получилась, а! Делиться будем – чего б не поделиться!

Ближе к закату, когда небо потускнело, воздух продрог, а Бивилка засобиралась домой, выручкой с ней и впрямь поделились. Сумма вышла очень даже неплохой, за многие дни разъездов не всякий раз удавалось столько заработать. Но и торговля вышла бойкой, у магички аж голос подсел. Послушать ее сегодня стянулись даже торговцы и покупатели из других рядов, так что приходилось почти кричать.

Но Бивилка давно не чувствовала себя так замечательно!

Оказывается, люди могут внимать ее рассказам, раскрыв рты, а не только отмахиваться от «мудрености» или беззлобно подшучивать над «ученостью». Да еще спрашивают, и ответы так внимательно выслушивают. Никто не ворчит раздраженно и не требует чудес сей вздох наколдовать за медяк – самое первое, чего ждали от магички в деревнях да поселках, где Бивилке доводилось бывать.

– Останусь! – заявила девушка, в третий раз пощупав растолстевший кошель. – Сниму у Янисы еще одну комнату и останусь!

– Ты ж это не всерьез? – уточнил Оль. – Ну что это за дело для толковой магички – стать зазывалой? Ты ж шесть лет трещала про помощь людям – а сама что делаешь?

– Помогаю, – уперлась Бивилка. – Одним помогаю продать зверушек, а другим – купить.

Вслед за девушкой Оль ступил на толстую доску, проложенную над ямой, неуклюже протопал по ней, смешно взмахивая руками.

– Знаешь, Билка, временами не понять: шуткуешь ты или дурная. Чтоб сильная, ученая мага взаправду хотела работать на рынке – это ж как у тебя в голове помутилося, а? Кто, как не ты стоял на том, что не годится давать пользы меньше, чем можется, – и чего делаешь? Ерундой занимаешься!

– Ну не надо, не надо так! – Бивилка зажала ладошками уши. – Я так говорила, да. Но ты же знаешь, как оно получается… Все не то, все не так, не по совести, не по-честному! Что проку гореть, если жар уйдет в прах? Подлость вокруг и вранье! Не хочу я так. Не могу.

– Подлость и вранье, – повторил Оль. – Нет, Билка, не так, это тебе с ходу просто не свезло. Магия – она такая же, как жизнь, разная. Ты вот подумай: стань ты гласником – скольким людям помогла бы? А так те люди, которым ты не помогаешь, страдают. И лишь из-за того, что ты встряла зубами в булыжник.

Бивилка молчала.

– Через год ты себя мыслишь на этом рынке? Через пять лет, десять? А сколько людей ты можешь спасти, успокоить, сделать счастливыми за те же лет пять или десять, а? Ты, Билка, не тот человек, что найдет свое назначение вдали от большой маговской лодки. Вот Шадек, чтоб далеко не ходить, – тот может. А ты – нет.

Бивилка не отвечала.

– Ты всю жизнь твердила про маговское назначение, Билка, – распаляясь, продолжал Оль, – и ты же при первой неудаче сбежала, забилась в нору да уши заткнула. Ты кто после этого? И дальше-то что? Однажды пошла на попятный, когда стала ездить по трактам заместо того, чтобы гласником стать. А теперь, выходит, с концами сдаешься? Хочешь вовсе забыть, что ты маг?

– Оль, хватит!

– Нет, Билка, не хватит. Я про это молчал, но теперь уже невмочь мне, потому как ты совсем не туда заехала. Не годится. Ты маг и ты знаешь, какое у тебя назначение. Ты думаешь, его можно подменить какой-то блажью? Ты возьми любую байку про магов и скажи: чего они там делают?

– Да чего они там только не делают. Оль…

– Ты не прикидывайся дурней, чем есть, Билка. Маги в байках борются со злом: хоть с чудищами, хоть со злодеями, а хоть и с болячками. Потому как это и есть назначение мага: порвать все плохое и спасти все хорошее. А ты какое зло уменьшаешь, когда болтаешься по селениям? Или когда зверюшек продаешь?

– Оль, прекрати. На нас уже оборачиваются.

Маг сбавил тон.

– Ты, Билка, носишься со своими огорченьями, как дите малое. Быть может, хватит уже? А то еще полшажочка – и с концами все переломаешь. – Оль забежал вперед, попытался заглянуть подруге в лицо. – Поехали в Мошук, а? Там хорошо, места расчудесные, люди душевные, город теперь – загляденье. А работы для гласника – край, мне одному уже тяжко. Я ж тебе помогу завсегда, советом там, плечом могутным или пинками бодрящими. А?

Бивилка зажмурилась на вздох.

– Я подумаю. Честно.

Долгое время они шли молча. Олю было немного совестно за такую яростную отповедь, и он искоса поглядывал на подругу, пытаясь угадать ее мысли. Но девушка смотрела себе под ноги, а ее лицо закрывали выбившиеся из косички пушистые пряди.

– Спасибо, – в конце концов сказала она. – Правда. За предложение и за… наставление.

– На здравие, – маг разулыбался, обнял Бивилку за плечи. – Мы ж для друзей на все готовы, только дайте знать… А это вот и есть городская конюшня?

C Пасочкой все было в полном порядке. Она выглядела вполне довольной жизнью, приветственно уфнула хозяйке в ухо и тут же отвернулась, стукнула копытом по земле, тоненько заржала.

Из соседнего стойла, где столовался чалый жеребец, тут же донеслось ответное ржание.

– О, да тут у нас любовь намечается! – отметил Оль и вгрызся в початок вареной кукурузы, купленный у дверей конюшни у опрятной кругленькой девицы.

Подле ее ног стояла кастрюля, исходившая аппетитным парком, и маг тут же вспомнил, что за весь день съел только тарелку «змеиного» супчика.

– Ну какая ж ты баба ветреная! – укорил Пасочку конюх, возившийся под стенкой со скребками. – Те дни на лекарева коника засматривалась, а теперь маговского завлекаешь! Хорошо так, лошадка, ну?

– Лекарева? – не поняла Бивилка. – Маговского?

Конюх покосился на девушку хмуро, словно она вмешалась в чужую беседу. Будто Пасочка могла ответить.

– Ну да, – снизошел до пояснения. – Слева от вашей лошадки – черный жеребчик того лекаря, что к звездочетовой жене прибыл за день до вас. И уж как лошадка с ним заигрывала – ого-го! Думал, грешным делом стенку прошибет. А тот – ни в какую, мрачный да одиночкий, прям как хозяин евонный. А только вот маг молодой прибыл на сем чалом конике, что справа, – так ваша лошадка и переметнулась. А сей коник тоже, значит, рвется к ей, поскольку, видать, такой же бедовый зубоскал, как тот маг, что приехал на ем. Верно ж говорят: животная в хозяина удается!

– Ну, Билка, – Оль приобнял подругу за талию, – получается, ты у нас вертихвостка, так-то!

– Вот еще, – фыркнула Бивилка, вывернулась и заглянула в правое стойло, – слушай, Оль, по-моему, это конь Шадека.

– О! Тогда сама Божиня велела твоей Пасочке…

Бивилка насупленно смотрела на друга исподлобья.

– Ну да неважно, – смешался тот. – Я ничего такого. Но если это коняшка нашего шебутного друга, то мы непременно должны найти его, правда же?

– А что искать, – буркнул конюх. – На террасе он, при таверне за углом. Спрашивал, где можно поесть да квасу напиться с дороги, так я ему и присоветовал ту таверну. Еда там вкусная, гномская, с приправами хитрыми, квас хороший. Да вы совсем чутку разошлись! Застанете его еще!

* * *

Под навесом было почти пусто. Вот-вот начнут собираться вечерние гости, застучат кружки и ложки, прохладный осенний воздух наполнится гомоном и смехом. Но пока гостей было немного, хотя хозяин уже велел засветить десяток свечей под стеклянными колпачками, развешанными под пологом.

Так что Шадека они увидели сразу. Впрочем, этот веселый, нахальный, красивый парень даже в толпе не затерялся бы, непременно привлек к себе внимание. Полная противоположность невзрачной тихоне Бивилке.

Увидев Шадека, который сидел за центральным столиком, наворачивал жаркое, тянул квас и скалил зубы подавальщице, Бивилка немедленно смутилась и покраснела. А Оль, у которого причин смущаться не было ну вовсе ни одной, с радостными воплями полез к Шадеку обниматься.

– Дружище! – воскликнул тот, когда оба вдоволь наколотили друг друга по спинам. – Это ж надо! Тоже только что с дороги? Садись скорее! Как ты? Как моя Мавка?

Оль рассмеялся, присел на свободный стул.

– Легче, легче, не все сразу! Мавка в порядке, растолстела, обленилась – прям как я. И мы не с дороги – мы тебя, негодяя, искали! Проведали: так ты торопишься обнять Умму, что будет быстрее тебя туточки перехватить!

– С кем проведали? – Шадек огляделся и только тут заметил Бивилку.

Та стояла, уставившись в земляной пол террасы, и все не могла себя заставить поднять глаза на этого ужасного типа. На его загоревшее лицо с морщинкой меж угольных бровей, на серо-голубые наглые глаза, на длинные темные волосы, отросшие уже, кажется, ниже лопаток.

Ну вот как прикажете вести себя с ним, а?

Шадек, никакими вопросами голову себе не забивая, немедленно сгреб Бивилку в охапку и закружил по террасе.

– Да это же моя любимая дева, хо-хо! – Накинув круг, он опустил помидорную девушку на пол и навис над ней. – Или что-то изменилось и мне придется оторвать лицо какому-нибудь обормоту?

– Да что ты несешь-то, – магичка снова опустила глаза, неловко вильнула и почти упала на свободный стул за столом. – Сам-то небось!

– Так то я, – ничуть не смутился Шадек и тоже уселся. – Так, рассказывайте мне все как есть, бесценные! А то пропали, ишь ты! Одну с весны не слышно, другого – с середины лета! Ну есть у вас совесть, а?

– Да тебя ж поди поймай! – воскликнул Оль. – До меня-то твои вести исправно доходят, я-то на месте спокойно сижу, не ношусь по всему Ортаю!

– Так то ты, – снова не смутился Шадек.

Подошла подавальщица. Оль решил не дожидаться возвращения в дом Уммы, заказал щи, колбаски, хлеб и сыр. А если Яниса еще раз накормит – тем лучше! Бивилка, мысленно взвесив кошель, решилась на оладьи и квас. Шадек вновь принялся за жаркое.

– Сам-то как живешь? – спросил его Оль, потом глянул на еду на столе и сам себе ответил: – Вижу, что неплохо. Все так же по трактам круги нарезаешь?

– Угу, – промычал Шадек из-за ломтя мяса.

– Вот Билка много там не зарабатывает и вообще разнесчастная от трактов. А ты – прям Билка навыворот: довольный, бойкий, одет хорошо, ешь еще лучше. Ну поглядеть приятно прям, хоть сам подавайся в переезжие маги!

Шадек забулькал квасом. Подавальщица принесла Олю колбаски, хлеб и сыр. Бивилка сглотнула. Где там ее оладьи?

– Просто кое-кто слишком честный, – сказал наконец Шадек, снова запуская ложку в жаркое. – Нельзя быть честным, когда все вокруг хитрые, понимаешь?

Оль помотал головой. Бивилка снова уставилась в пол. Шадек отложил ложку.

– К примеру! Въезжаешь ты, значит, в селенье. Спрашиваешь, кто страдает без магической помощи. И что происходит?

– А что?

– Образуется давка, вот что! И каждый начинает страшным шепотом вещать тебе про свои беды и тревоги!

– А почему шепотом?

– А потому что те печали, о которых можно не шепотом, они и без мага одолеют. А вот если о чем изводились целыми ночами – с этим непременно к тебе придут.

– К примеру?

– К примеру, мужик отходил ремешком нагулявшую дочку, а та с рыданьями сбежала в ночь и удавилась на дубу.

– А ты что сделаешь?

– А я уговорю призрак дочки прекратить еженощно терзать папашу заунывными рыданиями.

– Призрак, значит.

– Ага. Ну или какая-нибудь бабка желает знать: вот этот ее прострел в спине – не соседкой ли наведенная порча? А я отвечу! Молодая жена хочет мужа от полюбовницы отвадить – а я помогу!.. Ну и такое прочее подобное, без счета и числа.

Незаметно подошедшая подавальщица поставила наконец перед Бивилкой оладьи и квас, а перед Олем – щи.

– Призраки, порчи, полюбовницы. Шадек, но это ж чушь какая-то!

– Так они ж верят. Это главное!

Оль поболтал ложкой, размешивая в миске лужицу жидкой сметаны.

– Ты врешь людям! – взвилась все-таки Бивилка. – Берешь деньги за то, чего не делаешь! Это низко, Шадек!

Другие посетители, помалу подтянувшиеся на террасу и уже что-то жующие, стали оборачиваться. Шадек с улыбкой помахал им и развел руками: что, мол, возьмешь с девицы, когда она ярится?

– Вот оттого, что ты так считаешь, честная моя, мы с тобой весною и разбежались по своим дорогам. А могли бы по сей день быть вместе, принципиальная мага. Я никому не вру – я лишь недоговариваю! И плохого ничего не делаю, дорогуша. Я уже говорил и повторяю: от моих недоговариваний больше добра и пользы, чем от твоей честности, и не только мне, а и другим людям.

– Я не понял, – признался Оль, ловко наматывая капусту на ложку.

– Какое зло в том, чтобы успокоить совесть человека, сказав, что призрак больше не придет? Да мужик сотни раз уже себя проклял за то, что единожды вспылил! От него тень одна осталась, черный ходит, а у него жена, старенькие родители и трое младших детей! Какой из него заступник и кормилец был, ну? А маг приехал, поколдовал – и мужик поверил, успокоился, стал оживать. Ты скажи мне – это плохо?

– Хм, – покивал Оль и взялся за сыр. – А что с бабками, у которых прострел?

– Да посылаю к лекарю за мазью из крапивы либо велю шерстяной платок носить. И пирогов напечь, чтоб угостить соседку. Вот и спина не болит, и с соседями мир настает!

– Ну а любовниц как отваживаешь?

– Переманивает небось, – Бивилка сказала это очень тихо, и никто не расслышал.

– О, это вообще мое любимое! – Шадек рассмеялся. – Значит, даю я жене такого мужика приворотное зелье!

– Что?!

– Да ничего! Подкрашенная родниковая водичка. Так вот, даю пузырек и говорю: подмешивай мужику это зелье, значит, каждый вечер по пять капель на кружку, в наливку либо в квас, ну в травяной настой или в воду тоже можно. И еще пять капель – в пирог. А когда пузырек опустеет, а это примерно через месяц, так мужик о любовнице думать забудет!

– И в чем хитрость?

– А в том, что, пока пузырек не закончится, нельзя ругаться и кричать, а если хоть раз крикнуть – так все волшебство развеется. А подавать пироги и наливку нужно в красивом платье и с улыбкой, а для пущего воздействия – ночью засыпать не слишком скоро!

Оль расхохотался. Бивилка неуверенно улыбнулась. Вот же плут!

– Ну так разве ж нормальный мужик будет бегать к какой-то там любовнице, если дома у него и добро, и пироги, и любовь, а? – спросил Шадек, когда Оль отсмеялся. – Вот и все счастливы! Кроме любовницы, конечно. Так что, злой я, а? Плохо, что взял за помощь пару серебрушек?

– Нет, вовсе даже не плохо, – решил Оль.

Бивилка поморщилась.

– Ну да, – протянул Шадек. – А наша ненаглядная таким людям отвечает: призраков не бывает, порчу наводят вовсе не так, любовницу магией не отвадить. Потом она уезжает вся такая честная и с пустыми карманами, а люди остаются со своими заботами. И, что хуже, с обманутой верой в могущество магов. Хорошо это? Все несчастны! Понимаешь, что получается? Трудности обычных людей зачастую не связаны с тем, что магия может решить напрямую, – так на то они и обычные люди! Зато крохотка веры в колдовское вмешательство помогает кое-что распутать. Вот и получается: если дела вести слишком честно – все останутся в убытке. Если чуток подыграть – все будут довольны жизнью и в достатке.

Бивилка скорбно поглядела на свою опустевшую тарелку, но от второй порции оладий решила удержаться.

– Словом, теперь мне очень, очень нравится помогать людям! Ну и пусть не для того, чтоб они стали счастливы, а для того, чтоб восхищались мной до конца жизни и верили в магов всемогущих. А какая разница? Важен итог! А итог такой: ужасный раздолбай Шадек с удовольствием выполняет свой долг мага, хотя в целом плевать хотел на этот долг. А очень серьезная Бивилка со своей щепетильностью – не выполняет, мается и мечется.

Магичка колупала столешницу, не поднимая глаз. Оль неторопливо отодвинул тарелку из-под щей и взялся за колбаски.

– Зря ты с ней так, Шадек.

– Вовсе не зря, потому что сама она, как вижу, не поумнеет, – раскрасневшийся Шадек ткнул ложкой в сторону Бивилки. – Ты, ненаглядная, никак не поймешь, что быть магом – это очень здоровски, а все прочее, чем ты забиваешь голову, – просто лишний груз. Тяготишься, маешься, никак не можешь сложить в одну котомку все это барахло: ответственность, страх перед всепозволительностью, и еще этот свой тяжелый случай, и довеском – человеческую неблагодарность, и еще одним довеском – понимание, что именно об этих неблагодарных ты и должна заботиться. Так вот что, сделай себе подарок – сбрось всю эту ношу к демоновой матери и найди способ получать удовольствие от своих способностей! Будет радость и тебе, и твоим любимым людям.

Бивилка нерешительно улыбнулась.

– Получается, Шадек на свой лад изничтожает зло, – сообразил Оль. – Все как я говорил, видишь, Билка?

– Именно это я пытался донести до тебя во время наших странствий, дорогуша. Видно, слишком мягко пытался. А ведь мы могли бы… Эх! Словом, зря ты тогда задрала нос, наговорила гадостей и скрылась в тумане, – припечатал Шадек. – Но я больше не сержусь на тебя, так и знай.

– А раньше сердился?

До сего дня Бивилка не была уверена, заметил ли вообще Шадек ту ее пламенную речь и спешный (чтоб не передумать) отъезд.

– Да, – подтвердил парень, – еще как! Но потом я понял, что все снова сложилось неплохо, моя ненаглядная. Пока ты была рядом, мне казалось, что забота о ближних ради нее же самой не лишена смысла. Так что спасибо, что вовремя стукнула меня по загривку и заставила одуматься!

– Я не знала, что ты расстроишься, – смутилась девушка.

– Я не расстроился, – заверил Шадек. – Я разозлился. И, поскольку злость куда полезнее нытья, прошедшее время оказалось для меня весьма прибыльным! А ты все дурью какой-то маешься, хотя могла бы столько всего делать и для себя, и для других. Всего-то и нужно – идти за своими желаниями, а не оплакивать разбитые надежды.

Бивилка не ответила, потерла лицо ладошками, потом уперлась в них лбом. Маги переглянулись и неохотно вернулись к остывшей еде. Оба ощущали себя неловко за то, что так набросились на девушку.

Когда Оль и Шадек опустошили тарелки и стали подавать друг другу знаки – дескать, давай забирать ее да отправляться, – Бивилка наконец отняла руки от лица. Как прежде, собранная и решительная, тут же подумали оба, совсем как в школьные годы.

– Ты правильно говоришь, Шадек, – сказала девушка, и оба вытаращились на нее с испугом: все-таки спятила! – И ты, Оль, тоже все верно сказал. А самое главное, как водится, посередке. Я поеду в Мошук.

* * *

Янисе сразу понравился Шадек. Непостижимо: обычно старушки относились к нему настороженно, называли занозой и бдыщевым хвостом. Как только парень с шутками, уверенно и нахально ввалился в дом и подхватил на руки Умму, смеясь, Яниса расплылась в благодушной улыбке.

– От это красавец-хлопец! – со значением тянула она, поглядывая на девушку. – Сильный, ладный! От же бедовый токмо, по всему видать, ну так то пусть, то повыветрится! Дажить и к лучшему: чем шибче загулял, тем с женой потом добрее да согласней! Таковский попусту шпынять не станет ни в жисть же! Ох и красавец же, ох и радостный до всего! Все ж девки от заздрости изведутся!

– Яниса! – шепотом возмутилась Умма, смущенно отступая от Шадека.

Маг рассмеялся.

– Да как волишь, – старуха переплела пальцы, сложила руки на животе. – Я-то что? Суседский сын, ежели помыслить, и красивше, может, будет.

– Соседский сын? – Шадек упер руки в бока. – И как это нравится Кинферу? К слову, где он, этот шалопай?

– Не знаю, – разом потускнела Умма.

– Ну да то пустое – кручиниться про то, чего не дадено, – замахала руками Яниса. – Вы лучше вон за стол садитесь да отведайте картопельки с петрушечкой! Да с маслицем домашненьким, да на шкварочках!

Картошечка уже и сама успела заявить о себе на весь дом. Пахло так вкусно, что даже троица, успевшая поесть в таверне, не стала отказываться от угощения, и все направились к трапезной.

Только Оль придержал Шадека за рукав и негромко сказал:

– Ты про Кинфера лучше не говори, Умма расстраивается. Ты ж понимаешь, как она старалась отыскать его?

– Понимаю. Ты что-нибудь знаешь?

– Что-нибудь знаю. Пару месяцев назад он в Алонику поехал по заданию Школы.

Шадек схватился за голову.

– Зачем посылать в Алонику эльфа? У ректора мало людей-соглядатаев? Или он это нарочно, чтоб без подозрений избавиться от…

– Да ты не щетинься так, – поднял ладони Оль. – Кинфер там уже дважды был и всякий раз возвращался целехоньким. К тому же мог давно уже вернуться да уехать по новому поручению. Это ж Кинфер – одна нога здесь, другое ухо там, а на письма он ленивый. Быть может, он давно уже не в Алонике, а в каком-нибудь Гижуке жрет какой-нибудь урюк, ну или в Меравии…

– Или к родне вернулся, вечным примиренцем. Не знаешь, где теперь живет его родня?

– Я вообще впервые о ней слышу.

– О, так там душераздирающая история! – оживился Шадек. – У него отцовская линия переезжая, как раз из Алоники, все люди. Его папаша вырос в Ортае и, как ты понимаешь, женился на эльфийке. Представляешь, как алонийцы были рады невестке-эльфийке? Вот с тех пор его родители с бабкой-дедкой не общаются.

– А Кинфер?

– А Кинфера бабка и дед отчего-то признали. И как так получилось? То ли успокоились к тому времени, то ли попривыкли к эльфам. А может, просто по внукам тосковали, ну или их в тот день добрая собака покусала. Словом, Кинфер общался с теми, и с этими, и все пытался всех перемирить, только ничего не получалось, и он еще оставался во всем виноватым. Дулся, не разговаривал с ними, а потом сначала все начиналось. Бзик у него на семейном согласии.

Оль покачал головой:

– Я и не думал, что кто-то знает про его семейство – у нас же заведено скрывать истории про родню, как про что-то плохое.

– Да потому что так и есть.

– Ну так откуда ты раскопал про Кинфера? Или он тебе душу изливал по три раза на год?

– Не-а. Один раз только излил, уже после Школы. Видать, совсем допекло его тогда… Так выходит, Умма обыскалась этого балбеса, а его просто носит не пойми где? В ее день рождения? Да они ж с первого школьного года… Э-э-х, и этот эльф называет раздолбаем меня!

– Тебя все называют раздолбаем, и никто не грешит против правды, – заметил Оль и маги, рассмеявшись, двинулись наконец в трапезную.

Там все уже сидели за столом и нетерпеливо оглядывались на двери, ожидая, когда можно будет приняться за еду.

– Все-таки неправильно повелось у нас, – Оль неторопливо принялся за картошку. – Мы ж чуть не полжизни знакомы, а о семьях друг друга так ничего и не знаем! Неужто еще не пора поскидать саван с ваших мрачных секретов?

– Да кому охота их ворошить, – Шадек потянулся за огурцом. – Кто из нас, кроме тебя, может спокойно говорить о своей родне, а? Кто еще просто уехал учиться в Школу, а не сбежал, или вырвался с боем, или вовсе отвалился отрезанным куском? Вот, к примеру, за школьные годы кто-то из нас слыхал, что бабушка Уммы в самой столице живет? Я вообще не знал, что у нее бабушка есть!

Яниса хотела было поправить Шадека, но не успела: Умма улыбнулась и звонко ответила:

– А вот и есть!

* * *

Утро было солнечным и теплым, словно осень нарочно ждала маленького праздника, чтобы побаловать жителей столицы. Умма, разрумянившаяся, взволнованная, в красивом новом платье и с высоко зачесанными волосами, была под стать этому радостному ясному дню.

Оль подарил ей плетеный набор, который мошукские мастера сотворили по особому заказу своего гласника: сундучок и шкатулочка, оба с хитрыми замками и откидными крышечками, устланные внутри кожаными подкладками.

Умма, восторженно попискивая, тут же набила сундучок гребнями, лентами и баночками.

Шадек преподнес накидной платок из дриадских кружев. Умма всплеснула руками, протараторила что-то о лютых растратах и тут же набросила платок на плечи.

Бивилка, ухмыляясь, протянула обернутый шелком сверток, сопроводив подарок словами «Почти в пару платку» и «Не при мужчинах откроешь!».

Дом, кое-как прибранный вчера, тоже выглядел достойно. Но засиживаться не стали, выбрались на задний дворик, устроились за столом, по случаю праздника накрытым скатеркой, расставили посуду. Шадек вытащил из кухни котел с картошкой, Оль пристроил на столе большое блюдо с гречишными лепешками и пузатый кувшин с квасом, Бивилка расставляла плошки со сметаной, овощами, зеленью. Яниса в доме заканчивала колдовать над мясом. Запах разносился умопомрачительный.

– Ой, а вино-то мы выпили! – всплеснула руками Умма. – Я вчера про него забыла! Забегалась с этим гласником…

– Какой затейный вышел случай, – Оль хитро прищурился и вытащил из-под стола плетеный кувшин с вишневой наливкой, который прихватил вчера на рынке, – сознательность перед общиной породила безответственность в отношении друзей!

В дверях показалась Яниса.

– Где ж там шатает тех хлопцев, что мусять помогати старой бабе таскать казаны со смачненьким мясом, а?

Шадек и Оль наперегонки рванули в кухню. Яниса, держась за спину, сделала пару шагов во двор, оглядела накрытый стол, одобрительно покивала.

– Ото ж доброе потчевание будет! До ладу людям хорошим!

Парни, отдуваясь, вытащили здоровенный парующий казан, установили на утоптанной земле рядом со столом. Стали рассаживаться. Яниса незаметно отступила обратно в дом.

– Да тут шесть тарелок, одна лишняя! – заметила Бивилка.

– Тарелки ставила Яниса, – Шадек обернулся на прикрывшуюся дверь. – Умма, ты кого-то еще ждешь в гости в этот радостный день?

Магичка помотала головой.

Яниса снова появилась во дворике, не затворив за собой двери. Встала, прочистила горло, сложила руки на животе, оглядела замерших магов, остановила взгляд на Умме. Подумала и улыбнулась.

– Девонька моя хорошая, в сем светлом торжестве волит тебе поклониться с добрыми пожеланиями сын наших хороших суседей!

Умма тихонько застонала и беспомощно обернулась на друзей. Шадек развел руками. Бивилка почесала нос. Оль пялился на что-то за спиной старухи. Умма тоже посмотрела.

Во дворик вышел эльф в нарядной одежде. В руках он держал здоровущий букет астр и широко улыбался. Высокий, красивый, с роскошными длинными светлыми волосами. Слева прядь была закинута за острое ухо, открывая серебряную сережку-петельку.

Когда Умма, уронив стул, в два прыжка преодолела разделяющее их расстояние и с визгом повисла у эльфа на шее, удивилась только Яниса.

Остальные маги тоже подошли, улыбаясь, похлопывали эльфа по плечам, пожимали свободную от Уммы руку, из которой Бивилка аккуратно вытащила букет.

– А я думал, ты до сих пор в Алонике! – Оль еще раз ткнул Кинфера в плечо.

– Почти правильно думал! Шесть дней как вернулся. Только Уммино письмо увидел – сразу в Арканат поехал… Ты что, думала, я пропущу твой день рождения?

Умма мотнула головой и вцепилась в эльфа покрепче.

– Но задерживаться не стану, не рассчитывай, послезавтра уеду в Эллор. Дней на десять. – Кинфер осторожно отцепил от себя погрустневшую Умму, взял ее за подбородок, посмотрел внимательно. – Поедешь со мной?

– С тобой? В Эллор? – переспросила она, словно не расслышала. Хотя на слух Умма никогда не жаловалась – просто поверить в такое было почти невозможно.

– Да, – подтвердил эльф, – со мной в Эллор. Тебя там кое-кто заждался. Да и вообще.

– Эй, так теперь людей в Эллор пускают? – обрадовался Шадек. – Я и знать не знал! Каков подарочек, а? Еду на зимовье, непременно еду, там же такие… такие… эльфийки!

Бивилка с негодующим восклицанием огрела Шадека букетом, тут же смешалась, ойкнула и спряталась за Оля. Шадек скорчил ей страшную рожу, но тоже смутился.

– Тебя не пустят, – Кинфер мимолетно улыбнулся и снова, посерьезнев, обернулся к Умме. – В Эллор нельзя просто взять и приехать. Но эллорец может привезти туда человека, которого не мог не взять с собой. Так ты поедешь?

Умма быстро закивала и, пряча заблестевшие глаза, снова уткнулась Кинферу в плечо.

Яниса, сцепив на животе плохо гнущиеся пальцы, гордо поглядела на магов и сказала:

– Ну? Я ж с первого дня говорила: глянется девке хлопец!

* * *

В этот светлый ясный день в городе было два человека, которых не радовали солнечная погода и мягкое осеннее тепло.

Один был хмур привычно, по натуре и в силу особенностей ремесла. Второго утром постигло великое горе, и он мало что замечал вокруг.

Оба мужчины сидели в небольшой темной комнате у кровати. Воздух был пропитан запахом целебных составов и отваров, а еще тем тяжким духом, что непременно селится в комнатах тяжело больных людей. Сколько ни отворяй окна, сколько ни впускай в дом свежий воздух – да по осеннему времени не в любой день и откроешь окошки.

Варравир держал обеими руками ладонь жены. Давно и безнадежно холодную, успевшую закоченеть.

Он должен был послать за жрецом, чтобы тело переправили в божемольню, а дома начали готовиться к похоронам. Вместо этого астроном вызвал угрюмого темноволосого человека, что сидел сей вздох подле него. В одной руке тот держал указок, собранный из серебряных и деревянных полос, в другой – медальон с потертыми топазами.

– Не передумали?

Варравир покачал головой, глаз не поднял.

– Понимаете, что это будет уже не она?

Астроном кивнул, продолжая глядеть в пол. Гость положил указок и медальон на стол.

– Помните о мерах осторожности?

– Да.

– И все же не дело это, нехорошо. Дважды не дело и нехорошо, потому как вы вступаете на путь преступления и верного безумия.

Губы Варравира дрогнули в бледной улыбке:

– Так ведь это вы вкладываете в мои руки инструменты, которые ведут к безумию и преступлению. Ищете топазы для защитного амулета. Передаете мне реликвию, действие которой маги не успеют отследить. Помогаете мне… заварить кашу. Как же вы идете на такое, а?

– О, – темноволосый ухмыльнулся, – ради восьмигранного Кристалла я могу еще и не на такое пойти, поверьте. Но я-то – известный беспринципный тип. Что возьмешь с некроманта?

Варравир не ответил. Гость поднялся и пошел к двери. На пороге обернулся и деловито добавил:

– Вы учтите, что все это выплывет. Выплывает так или иначе. И тогда городские маги… – Гость толкнул дверь. – Вы подумайте еще раз, а лучше – еще много раз подумайте. Вы ж приличный, образованный человек! Дотянули б уже свой век по Преданиям Божининым, там ведь ясно сказано: живите муж с женой ладно и честно, заботясь и оберегая друг друга, пока смерть не разлучит вас!

Астроном промолчал. Некромант махнул рукой и вышел, аккуратно притворил тяжелую лакированную дверь.

Варравир прижал к щеке окоченевшие пальцы жены.

– Не разлучит.

Назад: Неизлечимый (год после выпуска)

Дальше: Воодушевлен и отравлен (два года после выпуска)