ЭКОНОМИСТЫ КАК «БЕЗБИЛЕТНИКИ»
Интересно, что единственной группой, для которой сильная форма гипотезы «безбилетника» получает хотя бы минимальное подтверждение в этой обширной экспериментальной литературе, оказалась группа студентов-экономистов. В экспериментах, в основном похожих на те, что проводили Доус и др., Марвелл и Эймс открыли, что вероятность отказа от сотрудничества была гораздо больше у студентов-экономистов, чем у любой другой группы, которую они изучали. Эти данные согласуются с результатами, полученными Канеманом и его коллегами, о том, что студенты, изучающие экономику и бизнес, в большей степени, чем студенты-психологи, склонны делать односторонние предложения в играх в ультимативный торг (см. главу IX).
Эти авторы ни в коем случае не единственные, кто заметил, что экономисты ведут себя иначе. Вот, к примеру, короткое сообщение в свежем выпуске газеты The Chronicle of Higher Education:
За последние 200 лет экономисты добились больших успехов в описании того, как функционирует экономика, но люди не доверяют им так же, как не доверяли столетие назад, говорит Роберт М. Солоу, профессор экономики Массачусетского технологического института, в речи по случаю столетия Американской экономической ассоциации.
Солоу напомнил, что в 1879 году Фрэнсис Амаса Уокер, экономист, позднее избранный первым президентом ассоциации, написал очерк о том, «почему экономисты пользуются дурной славой у реальных людей».
Экономисты, утверждал Уокер, не обращают внимания на важные межстрановые различия в законах, обычаях и институтах, влияющие на экономические процессы. Они также игнорируют, продолжал он, обычаи и верования, которые привязывают индивидов к их профессии и месту жительства и заставляют совершать поступки, противоречащие предсказаниям экономической теории.
Уокер, заметил Солоу, с таким же успехом мог бы говорить об экономистах 1980-х годов.
Но почему экономисты так отличаются? В голову приходят два возможных объяснения. Одно состоит в том, что студенты-экономисты — такие же, как все, только на них повлияла экономическая теория, заставившая их думать, что они должны всегда стремиться к максимальной материальной выгоде. В конце концов, материалистские теории отличаются убедительной логикой и, когда с ними постоянно имеешь дело, затягивают тебя в свои сети. В более снисходительной интерпретации этого взгляда эксперименты с «безбилетником» едва ли заметно выходят за рамки простого интеллектуального упражнения — своего рода тест IQ, в котором студенты-экономисты пытаются вычислить «правильный» ответ. Любые их реальные чувства, которые они могли привнести в этот эксперимент, на время отключаются. Или же, в менее снисходительной интерпретации, можно утверждать, что знакомство с материалистическими теориями приглушает импульс к сотрудничеству не только в лабораторных экспериментах, но и в других ситуациях.
Другое возможное объяснение состоит в том, что экономисты изначально представляют собой совершенно особый тип личности. Если некоторые люди по самой своей природе гораздо более материалистичны, менее склонны к эмоциям, чем другие, легко себе представить, что многих из них будет привлекать учение экономистов. (Кто-то однажды сказал о друге-экономисте: «Он хотел стать бухгалтером, но у него для этого души не хватило».) Лично мне кажется, что играют роль оба фактора. Многие студенты, с энтузиазмом реагирующие на вводные курсы по экономике, действительно кажутся несколько иными. Есть также немало свидетельств того, что большинство людей, экономисты и неэкономисты, чувствуют дискомфорт, когда их убеждения расходятся с их поведением. Поэтому неудивительно, что такой дискомфорт порой может заставить экономистов изменить свои первоначальные склонности. Экономика, как и любая другая дисциплина, приобретает все внешние атрибуты отдельной культуры, и, как другие культуры, она имеет способность исподволь внушать свои ценности и убеждения. Проблема для экономистов в том, что экономическая теория внушает ценности, которые резко расходятся с ценностями большинства других людей.
Модель обязательства предлагает экономистам альтернативный путь избавления от дискомфорта: изменить лишь поверхностные элементы их структуры верований. Она четко показывает, что действия, основанные на эмоциях, не обязательно окажутся материально невыгодными, несмотря на очевидную затратность в данную единицу времени. Как мы видели в главе III, перед человеком, слывущим противником эгоизма, открываются возможности, каких никогда не представится чистому рационалисту, хотя при каждом обмене он и получает меньше, чем получил бы рационалист.
Проблема рационалиста, которую постоянно упускает из виду модель эгоистического интереса, в том, что он оказывается исключенным из множества прибыльных обменов.
