Я дома, со мной Эштон, и мы пытаемся придумать мне занятие. Но каждый раз останавливаемся на том, что меня ничего не интересует.

– Эдди, ну брось! – Я лежу поперек кресла, а Эштон с дивана подталкивает меня ногой. – Ну что ты обычно делаешь по выходным? И не говори, что тусуешься с Джейком! – быстро добавляет она.

– Это я и делаю!

Это не слова, а хныканье, жалкое и противное, но я ничего не могу с собой поделать. У меня всю неделю под ложечкой сосущая тошнота, будто я шла по устойчивому мосту, и вдруг он исчез у меня из-под ног.

– Неужели ты не можешь придумать хоть что-нибудь, не связанное с Джейком, что нравилось бы тебе?

Я задумалась. Что я делала до Джейка? Мне было четырнадцать, когда мы начали встречаться, – еще наполовину ребенок. Моей лучшей подругой тогда была Роуэн Флаэрти – мы с ней вместе выросли, она в этом году переехала в Техас. В девятом классе наши пути разошлись, потому что у нее был нулевой интерес к мальчикам, но летом перед школой мы еще гоняли по городу на велосипедах.

– Я люблю на велике ездить, – неуверенно говорю я.

Эштон хлопает в ладоши, будто я – ленивый младенец, у которого она пытается вызвать интерес к новому виду деятельности.

– Так давай! Поехали куда-нибудь.

Нет. Не хочу двигаться. Сил нет.

– Я давно свой забросила, он под крыльцом валяется, наполовину проржавевший. И у тебя все равно нет.

– А мы возьмем напрокат – как это? «Хаб-байкс»? Они по всему городу есть, пошли найдем.

Я вздыхаю.

– Эш, ну не сможешь ты со мной все время нянчиться. Я благодарна, что ты всю неделю не даешь мне рассыпаться, но у тебя своя жизнь. Тебе надо вернуться к Чарли.

Эштон отвечает не сразу. Она идет на кухню, я слышу, как хлопает дверца холодильника, чуть слышно звякают бутылки. Эштон возвращается: в одной руке у нее «Корона», в другой – «Сан-Пеллегрино», который она подает мне. Мое удивление – еще нет десяти утра – она игнорирует, делает большой глоток пива и садится, положив ногу на ногу.

– Чарли и без меня хорошо. Думаю, он сейчас уже съехался со своей девицей.

– Что?! – Забыв об усталости, я резко сажусь.

– Я застукала их на прошлой неделе, когда заехала домой взять сменную одежду. Все по самым затертым штампам. Я даже вазу ему в голову бросила.

– Попала? – спрашиваю я с надеждой. И, наверное, лицемерно. В моих с Джейком отношениях Чарли оказалась я.

Сестра качает головой и делает еще глоток.

– Эш! – Я встаю с кресла, сажусь на диван рядом с ней. Она не плачет, но глаза у нее блестят, и когда я кладу ладонь ей на руку, она глотает слюну. – Прости меня. Почему ты ничего не сказала?

– У тебя и без того хватало о чем тревожиться.

– Но это же твоя семья… – Я не могу удержаться от взгляда на свадебную фотографию Эштон и Чарли, сделанную два года назад.

Она стоит на каминной полке рядом с моей фотографией с бала. Они были идеальной парой, и люди шутили, что у них такой вид, будто они в этой рамке и родились. Эштон была тогда такая счастливая, радостная, сияющая. И успокоившаяся.

Это последнее слово я стараюсь не произносить, понимая, что это мелочно, но не могу не думать, что Эштон боялась потерять Чарли вплоть до того дня, когда за него вышла. Теоретически он был великолепен: красавец, из хорошей семьи, поступал в Стэнфордскую юридическую школу, и наша мать была в упоении. И лишь после года их брака я заметила, что Эштон в присутствии Чарли почти никогда не смеется.

– Она давно уже распалась, Эдди. Мне надо было уйти еще полгода назад, но я трусила. Не хотела остаться одна, наверное. Или признать, что потерпела крах. Я в конце концов найду себе место, но пока поживу здесь. – Она хмуро смотрит на меня. – Ладно, вот я и призналась. А теперь ты скажи мне одну вещь. Почему ты соврала сержанту Будапешту, сказав, что не была в медпункте в день смерти Саймона?

Я выпускаю ее руку.

– Я не врала…

– Эдди, не надо. Когда он задал этот вопрос, ты сразу стала теребить волосы. Ты всегда так делаешь, когда нервничаешь. – Она не обвиняет, лишь констатирует факт. – Я ни секунды не думала, что это ты взяла «ЭпиПены», но что ты скрываешь?

Слезы жгут мне глаза. Вдруг наваливается усталость от всех полуправд последних дней. Недель. Месяцев. Лет.

– Эш, это такая глупость…

– Расскажи.

– Я не для себя. Мне нужно было взять тайленол для Джейка, у него голова болела. Я не хотела при тебе это говорить, чтобы ты не стала на меня так смотреть.

– Как?

– Сама знаешь. Типа: «Эдди, ну ты и тряпка».

– Я так не думаю, – тихо возражает она.

У меня по щеке катится крупная слеза, и Эштон, протянув руку, стирает ее.

– А надо бы. Потому что это правда.

– Уже нет, – не соглашается Эштон, и это последняя капля.

Я начинаю рыдать, свернувшись в позу эмбриона в углу дивана, Эштон меня обнимает. Я даже не знаю, из-за кого плачу: из-за Джейка, из-за Саймона, из-за своих подруг, из-за матери, из-за сестры, из-за себя. Из-за всех сразу, наверное.

Когда слезы наконец высыхают, я лежу в полном изнеможении, веки у меня горят, плечи ноют от долгой тряски. Но мне легче, я будто очистилась, извергла из себя то, от чего меня тошнило. Эштон дает мне пачку салфеток и минуту, чтобы вытереть глаза и высморкаться. Когда я наконец комкаю мокрые салфетки и бросаю их в корзину в углу, она делает глоток пива и морщит нос.

– Совсем не такой хороший вкус, как я ожидала. Пошли на великах кататься.

Теперь я не могу ей отказать. Поэтому тащусь за ней в парк в полумиле от дома, где стоит целый ряд прокатных велосипедов. Эштон соображает, какие набрать цифры, проводит карточкой, освобождая два велика. Шлемов у нас нет, но мы собираемся прокатиться только по парку, так что это не важно.

Я несколько лет не ездила, но, видимо, правду говорят: нельзя разучиться кататься на велосипеде. Повиляв на старте, мы пускаемся по широкой дорожке через парк, и, должна признать, это даже приятно. Ветер треплет волосы, ноги крутят педали, сердце начинает биться чаще. Впервые за эту неделю я не ощущаю себя полумертвой. И даже удивляюсь, когда Эштон останавливается и говорит:

– Час закончился. – Увидев выражение моего лица, она спрашивает: – Возьмем еще на час?

– Ага. – Я широко улыбаюсь.

Однако через полчаса мы устаем, возвращаем велосипеды и идем в кафе, чтобы компенсировать затраченную энергию.

Эштон идет делать заказ, а я нахожу места и в ожидании ее возвращения просматриваю сообщения. На это теперь уходит куда меньше времени, чем раньше: я получила только пару сообщений от Купера с вопросом, пойду ли сегодня на вечеринку к Оливии. Мы с Оливией дружим с девятого класса, но она всю эту неделю со мной не разговаривала.

Наверняка меня не пригласят, пишу я.

Мелодия «Единственной» сообщает об ответе Купера. Я мысленно делаю заметку: когда все это кончится и у меня найдется минута, чтобы во всем разобраться, надо будет сменить звук сообщений на что-нибудь менее назойливое.

Фигня. Они и твои друзья тоже.

Пропущу, пишу я в ответ. Желаю приятно провести время.

Я даже не грущу, что меня не позвали. Это всего лишь эпизод во множестве других. Купер этого не понимает. Вообще-то я должна быть ему благодарна: если бы он тоже меня бросил, как остальные, Ванесса бы уже жгла меня напалмом. Но пойти против короля бала она не посмеет, пусть его и обвинили в приеме стероидов. Школа раскололась на два лагеря: одни считают, что он это делал, другие – нет. А он молчит.

Интересно, могла бы я поступить так же – молча, дерзко пройти через этот кошмар, не говоря Джейку правды? Тут я смотрю на сестру: она кокетничает с парнем за стойкой, чего никогда не позволила бы себе при Чарли, и вспоминаю, как сама была осторожна и сдержанна в присутствии Джейка. Если бы я сегодня поехала на вечеринку, то надела бы то, что выбрал бы он, осталась бы столько, сколько бы он захотел, и не говорила бы ни с кем из тех, кто ему не нравится.

Я все еще по нему страдаю. Но вот по этому не страдаю совсем.