Глава 17
— Как это? — обескуражено пролепетал Яков Соломонович. — Почему это?
Алекс еле стоял на ватных ногах, прислонясь плечом к дверному косяку и, казалось еще немного, и вот-вот потеряет сознание.
— Я надеюсь, вы хорошо учились на хирургическом факультете? — спросил он. — Раны зашивать умеете?
Яков Соломонович не мог выдавить из себя ни слова. Он лишь двигал, как рыба, немой челюстью и округлял глаза.
— В больницу нельзя, нет лички.
— Ну конечно, — наконец произнес Лившиц, подхватывая Алекса, сползающего по дверному косяку. — Я должен был догадаться.
Он тягостно вздохнул, подставив сухое плечо, и раненый всей тяжестью повис на тщедушном еврее. Кряхтя и постанывая, Яков Соломонович дотащил его в спальню, уложил на постель, затем содрогнулся, выбежал в ванную комнату и вернулся с клеенкой, которую аккуратно подложил под кровоточащий живот. Он стоял перед Алексом, не понимая, что делать дальше.
— Что же вы стоите? — настойчиво сказал тот. — Делайте что-нибудь. Вы — доктор, или я?
— Да-да, конечно, — пришел в себя Яков Соломонович, засуетился и снова выбежал из спальни в ванную комнату.
Через минуту он вышел, вытирая руки полотенцем.
— Конечно-конечно, — задумчиво бурчал он себе под нос, залезая под стол.
В руке у него появился потертый лекарский чемоданчик с медными, потускневшими от времени застежками. Он поставил его на прикроватный столик и наклонился над вспоротым животом. По специальности Лившиц был хирургом и сейчас, стоя над кроватью и протирая руки перекисью водорода, он внимательно, профессиональным взглядом изучал рану.
— Сколько времени прошло, милейший? — деловито поинтересовался он.
— Полчаса, — ответил Алекс и застонал.
— Тихо-тихо, — испугался Лившиц, — не вздумайте умереть тут у меня. Мне легче вас зашить, чем похоронить.
А про себя подумал: «Значит, ткань еще не начала отмирать».
Алекс невольно улыбнулся.
Яков Соломонович открыл чемоданчик и стал выкладывать на стерильную салфетку нужные ему инструменты: медицинские щипцы, иглу в виде буквы «С», зажимы, нить. Рядом поставил спиртовку и флакон с антисептиком, положил вату, бинт, салфетки. Затем надел латексные перчатки и принялся за рану. Аккуратно засунул на место торчащие внутренности и визуально исследовал резаные края.
— Все отлично, — бормотал Яков Соломонович, — какая прекрасная рана. Залюбуешься. Ткани еще живые, мышцы сокращаются, а края отлично прилегают друг другу. Замечательно. Шедевр.
Казалось, он наслаждается увиденным. Досконально изучив рану, он взял шприц и стал обкалывать ее местным наркозом. Алекс опять застонал.
— Тише-тише, — ласково пропел Лившиц, успокаивая его как ребенка, — все будет хо-ро-шо.
Последнее слово он произнес нежным родительским тоном, будто обращался к маленькому мальчику, сбившему коленку.
Алекс усмехнулся.
«Конечно же, все будет хорошо, — подумал он, — но когда?»
Наконец наркоз стал действовать, и Алекс перестал чувствовать боль. Он отвернулся и посмотрел на давно не крашеный потолок. Подумал о случившемся. То, что его решили полностью слить, он понял еще в машине. И уже тогда догадался, кто принял решение. Но какой смысл? Неужели ставки в этой игре настолько высоки, что переступить через него, либо через кого бы то ни было — всего лишь тактическая необходимость на пути к цели.
Эти мысли увели его далеко отсюда, а тем временем Яков Соломонович стал иссекать рану, удаляя засохшую кровь и подверженные некрозу ткани. Делал он это методично, время от времени вытирая пот с взмокшего лба и облизывая свои мясистые губы, будто видел перед собой не ножевую рану, а хорошо прожаренный бифштекс с капелькой крови. Закончив обработку, он приступил к химической антисептике очищенных краев.
— Это без сомнения нож, — бормотал он в полголоса, — не просто нож, разделочный тесак. Но слава Прогрессу, органы не задеты. Удивительно. Вы — везунчик, молодой человек. Вы знаете об этом?
Алекс молчал. Он не слушал старого врача. Он думал об Агате.
«Почему? — спрашивал он себя. — Я же не представляю для нее опасность. Мое предложение должно было выглядеть всего лишь как карьерный ход. Этакий прыткий молодой выскочка, решивший показать свою исключительность. Но такая реакция с ее стороны — это уж перебор. Или это не ее реакция? Может за всем стоит Феликс?»
Тем временем Лившиц пинцетом несколько раз промокнул нить в спирте, положил ее на стерильную салфетку и принялся прокаливать над горящей спиртовкой С-образную иглу, держа ее специальными щипцами.
Но если Феликс играет свою игру, то какую? Боится за свое место? Бред. Он не карьерист. Он аскет.
Алекс хорошо изучил полковника и был уверен, тот — человек чести — даже не задумывался о собственных меркантильных интересах. Но все течет, все меняется, мало ли… К тому же, этот громила в армейских берцах без сомнения человек полковника.
Лишь только сейчас он почувствовал огромную усталость. Тяжелые веки наползли на глаза. Ему захотелось поскорее забыться.
«А вы, Ал, так и не научились расслабляться». — Алекс вспомнил слова Агаты.
«С вами тут расслабишься», — подумал он.
Яков Соломонович пинцетом сильно сжал края раны в ее центре и продел иглу, сделав первый стежок. Поставленные ранее зажимы удерживали края в нужном положении. Сделав узел на здоровой части, отрезал нить, оставив торчащим конец в полсантиметра, а затем продел иглу дальше от центра к краю, крепко сжимая пинцетом сшиваемые края. Его движения были быстрыми и точными, словно он каждый вечер зашивал резаные раны у себя в спальне.
— Так-так, — лопотал он в полголоса, проворно орудуя одновременно иглой, пинцетом и ножницами, — и кто же это вас так? Так-так…
Время от времени Яков Соломонович аккуратно промачивал готовые стежки перекисью водорода, приговаривая:
— Все будет хорошо, молодой человек… очень хорошо, что мой дед был портным…
И улыбался уголками глаз.
«Хорошо, — Алекс закрыл глаза. — Все будет хорошо».
Тело его налилось свинцом. Голова, руки и ноги вмиг отяжелели, будто вросли в жесткий матрац кровати. Бормотание старого еврея растворилось во всепоглощающем вакууме, который быстро заполнил комнату. Вытеснил из головы вчерашнее, сегодняшнее, завтрашнее. Казалось, вакуум высосал весь кислород вокруг, но дышать на удивление стало легче. Стало спокойно.
«Хорошо… все будет хорошо», — Алекс погрузился в тишину.
* * *
Где-то из самых глубин сна раздался протяжный звонок. Яков Соломонович открыл усталые глаза.
«Приснилось? — подумал он. — Совсем плохо с нервами».
Он развернулся на неудобной кушетке на другой бок и с головой зарылся в одеяло: «Не высплюсь сегодня».
Звонок раздался снова. Уже наяву. Прозвенел громко и властно, заставив Лившица вскочить так, будто за спиной не шестьдесят пять, а в два раза меньше. Сон испарился мгновенно. Яков Соломонович встал и, шаркая босыми ногами, пересек гостиную. Он приоткрыл дверь спальни и посмотрел внутрь. Алекс Деев безмятежно спал на его кровати, раскинув в стороны руки.
«Этот здесь, — подумал Лившиц и удивился, — а там кто же?»
Не успел он плотно прикрыть дверь, как звонок прогремел в третий раз. И уже долго, протяжно, требовательно.
«Что за ночь», — раздраженно подумал усталый еврей.
Вдруг появилась необъяснимая тревога. Она предательски екнула где-то внизу живота и прошептала: «Не открывай». Но тут яростный неугомонный звонок прогремел в четвертый раз, крича и требуя: «Открывай, иначе хуже будет!» И Лившиц, быстро семеня босыми ногами, завязывая на бегу халат, поспешил к двери.
Щелкнул замок, и привыкший ко всему мед-эксперт ухватился за косяк двери, чтобы не упасть. На пороге стоял человек в хорошем дорогом костюме с перевязанной головой и с искусственным как у био-робота лицом. В его руке чернел пистолет. Держал он его дулом вниз, скорее демонстрируя, чем угрожая. Рядом, придерживая окровавленную руку, стояла Роза Норман и капли крови с грязно-красного бинта капали на коврик при входе.
Белолицый сделал шаг и, не говоря ни слова, переступил порог. Вслед за ним вошла Роза.
— Проходите, — с опозданием, и скорее Розе, чем человеку с пистолетом, сказал старый врач. — Вы почему…
Непроизвольно он начал заикаться. Самообладание изменило ему. Он подумал о том, что самое время выпить успокоительное. Или водки.
— Яков Соломонович, не бойтесь, — сказала Роза. — Бояться нечего, мы пришли с миром. И пришли за помощью. Потому что можем довериться лишь вам. Вот…
Она выставила вперед забинтованную кровоточащую руку:
— …пуля.
«Пора открывать частную практику. Подпольную». — Лившиц не мог жить без сарказма. Так он подбадривал себя, чтобы не сорваться в невроз. Такие потрясения в одну ночь — это слишком. Краем глаза он глянул на плотно закрытую дверь спальни и мысленно перекрестился. Но делать было нечего. Прогнать незваных гостей он просто был не в состоянии. К тому же поднять сейчас шум было невыгодно ему самому. Он поник, опустил голову, вздохнул и подчинился судьбе. К тому же в душе он был настоящим врачом, и клятва Гиппократа для него была не пустым звуком.
— Проходите, девочка моя, — Яков Соломонович указал рукой на кушетку в гостиной.
Девушка и ее белолицый спутник вошли. Роза села на кушетку, положив раненую руку перед собой на колени. Бинт был весь в крови, да и по лицу девушки читалось, как ей невыносимо больно. Лившиц аккуратно приподнял раненую руку, подставил под нее книжный столик и стал осматривать. Давящая повязка ослабла и плохо удерживала кровь.
— Сколько прошло времени? — деловито поинтересовался он.
— Это случилось утром.
— Так-так, — многозначительно сказал Яков Соломонович и скрылся в ванной комнате.
Через минуту вышел, обтирая вымытые руки вафельным полотенцем.
— Так-так.
Он взял медицинские ножницы и медленно разрезал повязку вдоль руки. Полностью сняв бинт, вытер кровь вокруг пулевого отверстия и стал внимательно обследовать рану.
— Огнестрел, — констатировал он зачем-то вслух. — Но артерии не задеты. Иначе потеря крови в течение дня оказалась бы смертельной. Удивительно. Вы — счастливица, девочка моя. Вы знаете об этом?
«Кому-то я уже говорил сегодня эти слова», — подумал он и грустно улыбнулся.
Затем методично, будто на дежурстве в своей лаборатории, разложил на столике инструменты: щипцы с длинными губками, спринцовку, зажимы, спиртовку и антисептик. Рядом с Розой положил много ваты, бинтов, салфеток и два полотенца.
Он опять скрылся в ванной комнате, и вышел оттуда с большим тазом горячей воды. Подставил таз под простреленную руку, и чистая вода сразу же окрасилась падающими кровавыми каплями. Яков Соломонович надел латексные перчатки и принялся обмывать рану от запекшейся крови, протирая ее время от времени ватными тампонами. Когда рана стала чистой, он аккуратно промыл края хлоргексидином и в конце промокнул спиртовым тампоном, от чего Роза закатила глаза и застонала.
— Тихо-тихо, — вздрогнул Лившиц, оглядываясь на дверь спальни.
И будто успокаивая самого себя как маленького мальчика, добавил:
— Все будет хо-ро-шо.
Он взял баллончик с анестетиком и несколько раз брызнул вокруг раны. Подождав, пока рука потеряет чувствительность, подозвал белолицего незнакомца ближе, подбородком указал на Розу:
— Держите крепко, молодой человек. Сейчас начнется самое интересное.
Оттягивая края раны пинцетом, он стал дренировать спринцовкой сочащуюся кровь. Очистив и осушив пулевое отверстие, Яков Соломонович посмотрел на Розу, подмигнул ей и засунул указательный палец прямо в рану как можно глубже. Глаза девушки округлились. Она судорожно стала хватать пересохшими губами воздух. Все тело выгнулось в тугую дугу, и ее спутнику довелось приложить недюжинную силу, чтобы удержать ее на кушетке.
— Тише-тише, — пропел свою мантру мед-эксперт. — Хорошо… очень хорошо.
Пальцем он нащупал пулю, застрявшую в мягких тканях почти на выходе. Развел края раны в стороны и засунул пинцет туда, где только что был его палец. Металл уперся в металл. Роза протяжно завыла и, схватив здоровой рукой, лежащую рядом книгу, взяла ее в зубы, сдавив так, что прокусила переплет. Губки пинцета захватили пулю и медленно по раневому каналу потянули вверх. Роза изо всех сил стала бить ногами, и белолицему пришлось лечь на нее всем телом. Роза теряла сознание.
— Тихо-тихо, — шептал врач, — умничка моя.
Пуля показалась из раны и через мгновение уже лежала на тарелке — маленький кровавый черный кусочек смертоносного металла. Роза вмиг обмякла и закрыла глаза. Яков Соломонович тщательно осмотрел рану, вынимая остатки одежды, занесенные в нее пулей, и под конец протер края спиртовым раствором. Затем наложил стерильную тугую повязку и облегченно вздохнул.
— На сегодня все? — спросил он в пустоту, повернувшись к входной двери.
Затем посмотрел на белолицего, но ничего не сказал, лишь отметил, что уже видел где-то эти глаза, спрятанные за толстыми линзами роговых очков. На мысли и эмоции не было сил — Яков Соломонович смертельно устал. Ему безумно хотелось спать и он, измучено снимая окровавленные перчатки, смог произнести лишь одно:
— Располагайтесь здесь.
Затем глубоко вздохнул, набирая как можно больше воздуха в легкие, и медленно выдохнул через собранные в трубочку губы. Посмотрел сквозь темный коридор на входную дверь квартиры. Сейчас ему хотелось лишь одного, чтобы этот ненавистный дверной звонок не проронил больше ни звука хотя бы до утра. Яков Соломонович, старый шестидесятипятилетний еврей, с трудом поднялся, и медленно передвигая тяжелые уставшие ноги, побрел в маленький кабинет — третью комнату своей трехкомнатной квартиры, приговаривая на ходу:
— Спать, спать, спать…
