Глава 1

Блики вечернего мартовского солнца нагло вкрадывались через тусклое стекло в крошечный кабинет. Проникнув, они начинали весело резвиться, перескакивая от стоящего на подоконнике графина с водой, то на старый ободранный шкаф в углу, то на наспех побеленные стены, то на громоздкий стол и на массивное стекло, лежащее на этом столе. На мгновение они замирали на толстых линзах очков сидящего за этим столом Марка, а после собирались в яркое светлое пятно на потолке, немного отдышаться. Но игра солнечных бликов ничуть не мешала Марку зарыться в груду картонных папок, уткнуться носом в мелко исписанные корявым почерком каракули и полностью раствориться в чтении этого чертового протокола.

— «…со сломанной правой рукой был забран скорой помощью», — еле слышно бубнил Марк, облизывая пересохшие губы, — «…и назвался Эриком Губером. Никаких документов личности, при нем не оказалось…».

Крошечные, небрежно нацарапанные буквы резали глаза. Марк нагнулся еще ниже:

— Ну и почерк, глаза сломать можно. А какие фразы!«…поверх форменной тельняшки небрежно накинута куртка неопределенного цвета с чужого плеча». Ну, поэт.

День весеннего равноденствия подходил к концу, и сумерки назойливо вползали в крохотный кабинет, выгоняя из него неугомонных «солнечных зайчиков». Марк включил старую настольную лампу с пыльной газетой вместо безвозвратно утерянного абажура и, поправив очки, продолжил чтение:

— «…не было ни сигарет, ни денег. В кармане куртки оказался только блокнотный листок с текстом, написанным синими чернилами. Данный листок занесен в опись под?1 и лично к ней прилагается».

Марк приподнял очки и хмыкнул:

— Э как, выкрутил, писатель.

Он перестал бормотать, и какое-то время читал «про себя». Затем вдруг изумленно вскрикнул, ткнув указательным пальцем в протокол:

— «Вопросами дежурного инспектора был удивлен и их не понимал. Место своей работы огласить отказался, родственников огласить отказался, адрес свой огласить отказался. Утверждает, что не знает..» Хм, как не знает?

Он напряг оставшееся зрение, и почти носом уперся в листок.

— Нет-нет, здесь написано: «…утверждает, что не знает что это»!

Марк сделал ударение на двух последних словах. Затем громко вновь произнес их, отделяя каждую букву:

— Ч-т-о! Э-т-о!

Наконец он отложил протокол, и нервно стуча пальцами по стеклу на столешнице, пропел тут же придуманную им песенку:

«Что это,

Кто это,

Кто к нам пришел?»

Он встал из-за стола и подошел к единственному в кабинете окну. Привычным движением вытолкнул сигарету из полупустой пачки, оставленной им на подоконнике рядом с пепельницей. Но не закурил, а стал постукивать ею по подоконнику, отбивая такт только что придуманной песенки. Тихо напевая, посмотрел на въезжающий во двор патрульный электрокар, скомкал сигарету, бросил ее в пепельницу и задумчиво произнес:

— Интересный типчик. Значит, не знает, что такое работа, семья и адрес проживания. Очень интересный бродяга. Кто же ты такой, Эрик Губер?

Марк быстро смахнул сигаретную пачку с подоконника в карман и выскочил из кабинета. Спускаясь по лестничному пролету, он размышлял на ходу:

«На фото при задержании он выглядит, как для обычного бродяги, достаточно крепко сбитым атлетом. Широкие плечи, большие руки. Заметно, что алкоголем не балуется. К тому же в правильных и даже аристократичных чертах его лица прослеживается мощный интеллект. Высокий лоб, длинные прямые волосы, глаза ясные и глубокие. Умный проницательный взгляд. А в протоколе вместо подписи поставил крестик. Нигде не проживает, не работает, родственников нет. И денег в карманах ни копейки. На вид ему до тридцати пяти, а медицинский осмотр свидетельствует, что зубы, все до единого целехоньки. Все тридцать два. Ни грибка на коже, ни перхоти, ни единого синяка на теле. Странный бомж».

Марк открыл массивную дверь и оказался во дворе полицейского отделения.

— Здравствуй, Роза, — он широко улыбнулся стройной брюнетке.

— Привет, Марк, — девушка в черной униформе с ефрейторскими нашивками на рукаве улыбнулась в ответ.

— Ты вчера выезжала на драку у вокзала?

— Да, наша бригада.

Они приятельствовали давно, еще с полицейской школы.

— Видел фото. Как тебе удалось скрутить такого здоровяка?

— А он не сопротивлялся.

— Да? А руку тому, второму все же сломал.

— Да, сломал. Но я этого не видела. Мы приехали, когда все закончилось. — Девушка засмеялась, — то, как ругался тот, со сломанной рукой, надо было слышать.

— Он сейчас в больнице. Помню я его, пересекались.

— Нам сказали, что их было четверо. А тот здоровяк один. Все разбежались еще до нашего приезда. Остался лишь побитый, и ругался как сапожник. А этот задержанный спокойно стоял над ним, и ты знаешь, Марк, такого безразличия, какое было у него на лице, я еще не встречала. И когда оформляли, и когда везли в участок. Мне кажется, он так и не понял, что его задержала полиция.

— Вот как? — протянул Марк. — Роза, ты отдежурила, все?

Девушка утвердительно кивнула и они распрощались.

«Будто не от мира сего», — вздохнул Марк, провожая взглядом хрупкую девичью фигурку в полицейской униформе.

«И этот бич тоже…», — мысли опять вернулись к задержанному, — «будто не от мира сего. А бич ли он? Притворяется. Ему определенно есть что скрывать. Удивляет другое. Каждому есть что скрывать, есть чего опасаться в наше-то время. Удивляет явная нестыковка в простых, повседневных вещах. И еще одно…»

Вспомнились слова старшего патрульного офицера:

— Тот, кого мы привезли, если и бездомный, то, ему точно есть, где приводить себя в порядок. Гладко выбрит. И волосы, будто только-только вымыты.

Окна полицейского отделения поочередно вспыхивали светом.

— Господин инспектор!

Марк оглянулся. Со ступенек ему махал рукой молодой стажер в сером кителе дежурного и с красной повязкой на рукаве.

— Вас ждут в «дежурке»!

В дежурной части на единственном, покосившемся от времени и множества человеческих задов табурете, сидел худой, морщинистый и очень сутулый человек. Видно, что систематически недоедал и имел проблемы с позвоночником. На пропитом почерневшем лице, под заплывшим правым глазом, красовалась старая, начавшая основательно желтеть большая пухлая гематома. Его правая рука покоилась в недавно наложенном белоснежном гипсе, и это была единственная девственно чистая деталь во всем его обличии. Остальное же выглядело крайне неряшливо — старые, бесформенные подвязанные веревкой брюки, растянутый штопанный во многих местах свитер, выцветшее пальто с засохшей грязью на фалдах и не по размеру детская вязаная шапочка на голове. Он сидел, уткнувшись в пол, придерживая левой ладонью загипсованную руку.

Марк остановился перед посетителем и, скрестив руки на груди, спросил:

— Вы ко мне?

Человек поднял глаза.

— А это к вам по драке на вокзале?

— Да.

— Господин, э-э…

— Капитан.

Сутулый вскочил, и скрипучий табурет громко и пронзительно взвизгнул.

— Господин капитан, — скороговоркой затрещал он, глотая окончания слов, — я прише… сказать, что не имею никаки… претензий. Никаки… ни к чему… э, ни к кому. Рука, э-э… да что рука, бывало хуже. Не им…

— Так, — перебил Марк, — пройдем в кабинет.

Он махнул дежурному и направился к лестничному пролету. Сутулый последовал за ним.

— Давно из больницы? — не оборачиваясь, спросил Марк.

— Из травмпункта? Сразу, как только наложили, — сутулый постучал костяшками пальцев по свежему гипсу и брезгливо поморщился, — и под зад коленом. Больница, хе-хе. Все им там провонял, видите ли.

Они вошли в кабинет.

— Садитесь, — Марк указал на стул, — как звать?

— Меня? Э… зовите Шмайсер. Меня здесь все знают, да и ваши, хе-хе, тоже. Так, хе-хе, по мелочи…

— Ладно, анкетные данные уточнять не буду. Я и так все про вас знаю из рапорта патруля. И не только.

Сутулый внимательней присмотрелся целым глазом к Марку и ахнул.

— Так это вы! Год назад… вы еще тогда патрульным были?

— Да, Шмайсер, сталкивала нас жизнь как-то раз. Так что ты для меня человек небезызвестный.

Сутулый окончательно вспомнил Марка и, развалившись на стуле с видом старого знакомого, непринужденно протянул:

— О-о, вы теперь инспектор! Поздравляю с повышением, господин начальник.

Марк жестко осадил посетителя:

— Так! Зачем пришел?

Шмайсер понял, что перешел границу, съежился и еле слышно пробурчал:

— Я, э… никакого заявления писать не буду. Ничего не было. Ну, хе-хе, дел то на копейку. А крику развели, крику… зря только эта тетка полицию вызвала. А рука…, - он помахал гипсом и хмыкнул, — рука заживет как на собаке, не впервой-то.

Он поелозил на стуле, затем подался вперед и как-то жалобно простонал:

— Не надо ничего, господин начальник, а? Пожалейте.

— В смысле, пожалейте?

— Ну, а это…, - сутулый замялся, понял, что ляпнул лишнее, — бумагу пожалейте, хе-хе. И себя это… в смысле, свое драгоценное время. Вам же ничего с этого дела не обломится, хе-хе… эка, драка. И не драка вовсе, а так — ерунда. Вам с этого никакого проку. И вам меньше хлопот, и мне спокойнее. Вот Лизка, дура, саданула неделю назад, это да…

Последнюю фразу он пробурчал чуть слышно и, отвернувшись в сторону, ощупал пальцем желтый «фингал» под глазом.

Сейчас Шмайсер выглядел подавленным, скрюченным и очень напуганным. Марк смотрел, как он неуверенно ерзает на стуле и удивлялся. С чего вокзальный жулик сам прибежал в отделение с просьбой не давать делу хода.

«Ну, не желает писать заявление и ладно», — размышлял Марк, пытаясь понять мотивы сутулого подзаборника. — «Неужели бич вспомнил о гражданском долге? Как же. Так нет, сам пришел в отделение. К тем, от которых всегда нос воротит. Сидит вон теперь, весь дерганный, и просит непонятно что».

— Ну, Шмайсер, твое право, — сказал Марк.

— Ага.

— Раз не хочешь предъявлять законные претензии этому…, - Марк стрельнул глазом в протокол, — Эрику Губеру, заставить не имею права.

— Губер, — задумчиво повторил Шмайсер.

— Ты, кстати, его знаешь?

— Его никто не знает.

— Точно не знаешь? — инспектор твердо посмотрел сутулому в единственный рабочий глаз.

— Точно, господин начальник, как есть точно. А когда его выпустят?

Марк удивился.

— Ладно, — заерзал Шмайсер, — разрешите идти?

— А кто был с тобой?

— В смысле? — бомж напрягся.

— Те трое, кто они?

— Никого со мной не было.

— А свидетели другое говорят.

— Какие свидетели, — фальцетом заголосил Шмайсер, — чего свидетели? Не было ничего, говорю же, не было. Никаких «разборок», никакого «базара». Я этого Губера знать не знаю и претензий к нему не имею! Хотите, пишите в свои бумажки, хотите, нет.

«А фамилию все же запомнил», — отметил про себя Марк.

— Не было со мной никого, — не унимался Шмайсер, — все сам, в смысле случайно. Э… я фуфло не гоню! И руку я сам сломал, поскользнулся и сломал. И что теперь, на человека, мне совсем незнакомого «телегу» писать? На честного человека! И мне совсем, заметьте, совсем не знакомого. Нет, я не такой, господи… инспектор. Меня уважают э… люди, ну эти… те, которые…

Его горячий монолог прервала трель телефонного звонка. Шмайсер замолчал, обиженно вдыхая носом. Марк, с интересом наблюдавший сей спектакль, поднял телефонную трубку.

— Да, это я. Нет, лучше завтра. Да, завтра в девять.

Он положил трубку на рычаг и хитро улыбаясь, посмотрел на притихшего Шмайсера.

— В общем, — отдышавшись, спокойно простонал тот и устало поднялся, — я все, зачем пришел, э… разрешите идти, а?

— Иди, иди. Ты и не спал, наверное?

Когда дверь за сутулым закрылась, инспектор понял — вопросов стало еще больше. Так ничем закончился этот длинный день.

Ночь Марк провел в комнате отдыха, и после беспокойного сна холодная свежесть мартовского утра шла ему на пользу. Сейчас он и дежурный сержант курили у входа, пытаясь согреться в слабых лучах утреннего солнца.

— Сегодня вечером будет ровно сорок восемь часов как он у нас. Сегодня надо отпускать, — сказал Марк, глубоко затягиваясь первой утренней сигаретой. — А я не готов.

Сержант удивленно мотнул головой, и Марк понял его немой вопрос.

— Вчера не решился допросить. Ну, о чем бы я с ним говорил? Где живете, кем работаете? Глупо. И так видно, что глупо. Да и сейчас в голову ничего путного не приходит. Но допросить надо.

Какое-то время они курили молча. Вдруг Марк прыснул со смеху:

— Ну и почерк у тебя!

Он вспомнил вчерашний протокол.

— Уж, какой есть, — сержант обиженно покраснел.

— Тренируй! Работа у нас такая — бумажная. Много писать надо.

— Да уж, бумажная, — вздохнул сержант.

— По сути, допрос задержанного Губера тоже нужен «для бумажки», — уже серьезно продолжил Марк. — Формальность, но надо. Живет без паспорта — админ-штраф. Но у него ни копейки в кармане. И на кого штраф выписывать, если паспорта нет? Глупо. И паспорт этот, по-видимому, он сам же и не хочет иметь. Вот так. Есть бумажка — нет проблем, нет бумажки — есть проблемы.

— Какая-то бумажка при нем все, же есть, — улыбнулся сержант.

— Да уж, какая-то, — хмыкнул Марк, и процитировал фразу из протокола, — «…занесен в опись под номером „один“ и лично к ней прилагается».

Оба весело рассмеялись.

— Не люблю неопределенность, — Марк стряхнул пепел на мокрый асфальт, — почти всю ночь не спал, думал. Может он какой-то паломник. Или как его… странствующий монах, вот. Хотя на монаха тоже не похож. Что же мне с ним делать? А ты как думаешь, что за тип сей Губер? Только давай по-простому, без этих твоих литературных…

— Отпустил бы ты его, Марк. У нас и так дел по горло, а по этому пришельцу ни заявления, ни происшествия. Ничего.

— Ну, ты и слово какое подобрал — «пришелец».

— Ну да, человек из «ниоткуда».

— То-то и оно. Сплошная неопределенность. — Марк посмотрел на часы, — отпустить-то я его и так обязан через десять часов. И отпущу, конечно, если ничего не найду. Но говорю, же тебе, не люблю неопределенность. А этот тип — сплошная неопределенность.

— Это точно. Передал я тебе, Марк, не бомжа, а целого Юлия Цезаря. Представляешь, дал ему ознакомиться с протоколом, ну с тем, который ты еле осилил. Он секунду глянул и возвращает, говорит: «Все верно». Я ему — прочел бы, может я чего напутал, а он возьми, да и слово в слово мне весь протокол наизусть и выдай. И ни разу, собака, не ошибся, представляешь? А ты говоришь, плохо написан.

Сержант опять громко рассмеялся, но уже как-то невесело, натянуто. Затем резко осекся, помолчал немного, и добавил совершенно серьезно:

— Отпусти его, Марк. Нет человека, нет проблемы.

— А как же листок «под номером один»?

Сержант развел руками и как-то печально повторил:

— Отпусти, Марк.