Глава 5
Оперативное совещание, а также ночной треп о жизни
Дверной звонок выдернул Монаха из неверного еще полусна-полуяви. То есть он сразу и не понял, что звонили в дверь, и стал прислушиваться. Звонок больше не повторился, и Монах решил было, что ему приснилось. Но тут заскрежетал ключ в замочной скважине, и Монах проснулся окончательно. Вопрос «кто» не стоял: ни Жорик, ни Анжелика не будут шляться по гостям ночью – часы показывали начало третьего, – и Монах понял, что ночным посетителем был никто иной, как Добродеев, которого распирали эмоции, и невтерпеж было поделиться.
Распахнулась дверь, в прихожей загорелся свет. Добродеев появился на пороге гостиной и спросил:
– Христофорыч, спишь?
– Уже нет, – буркнул Монах, присматриваясь к темному силуэту в неярком световом контуре. – В чем дело, Лео?
Добродеев включил свет, плюхнулся в кресло у дивана, на котором лежал Монах, закинул руки за голову и произнес мечтательно:
– Какая женщина!
– Ты меня разбудил, – обличающе заявил Монах.
– Брось, Христофорыч! Прекрасная летняя ночь, тишина, прекрасная женщина рядом… Жизнь продолжается, я это понял только сейчас! Мы молоды душой, мы стремительны, мы любопытны как дети! А ты говоришь, разбудил. Я понял, что молод, понимаешь? Я понял, что мы погрязли…
– …и перестали лазить в окна, – буркнул Монах. – Знаю. Ну?
– В чем дело, Христофорыч? Что случилось?
– Что случилось? – завопил Монах, пытаясь сесть. – Ты спрашиваешь, что случилось? Разбудил, несешь всякую фигню, у меня сломана эта проклятая нога, и ты спрашиваешь, что случилось? Эта девочка попросила о помощи, а что я могу? Я даже выйти из дома не могу! Баржа на якоре! А ты вламываешься по ночам и распускаешь слюни о прекрасных женщинах. И сладкое тошнотворное пойло! До сих пор комок в горле, продышаться не могу. И овсяная каша! Задолбали! Все, хана! Отдай ключи! Хочу подохнуть.
Монах отвернулся к спинке дивана и закрыл глаза. Добродеев опешил, не сразу пришел в себя и сказал покаянно:
– Извини, Христофорыч, я же не знал… ну чего ты? Я думал, девушки тебя отвлекут, честное слово! Марина, Диана… а то ты чего-то раскис, я же хотел как лучше.
Монах не отвечал.
– Ладно, я пошел, – сказал Добродеев после продолжительной паузы. – Ключи оставлю на тумбочке.
Монах по-прежнему молчал.
– Пиво будешь? – спросил Добродеев с порога.
– Откуда в этом доме пиво? – с горечью отозвался Монах. – В этом доме только одна чертова овсяная каша!
– Я принес, в холодильнике. И копчушку. Будешь?
– Буду, – отозвался Монах после паузы.
– …Что будем делать с убийством? – спросил Добродеев, отрываясь от кружки пива. Друзья сидели в кухне; через открытое окно вливался бодрящий ночной воздух. Монах чувствовал себя рыбой, которую снова бросили в воду. И холодное пиво!
– Думаешь, нужно? – спросил Монах, слегка кокетничая.
– Нужно, Христофорыч. Ты будешь мозгом операции, а я твоей ногой. Ты же заинтересовался, кроме того, Диана в тебя верит. Интересная девушка…
– Что сказала Марина?
– Марина… – Добродеев вздохнул. – Замечательная женщина!
– Это я уже слышал. Что она сказала про убийство?
– Кто?
– Марина!
– Почему ты думаешь, что мы говорили об убийстве? Нам было о чем говорить.
– Не свисти! Не было. Иначе ты бы сюда не заявился.
– Разве Диана не рассказала об убийстве?
– Рассказала. А теперь меня интересует, что рассказала Марина. Кстати, занимается убийством наш старый друг майор Мельник.
– Майор? – обрадовался Добродеев. – Считай, повезло! Завтра же узнаю, что они нарыли. Марина сказала, что Диана неприспособленная, несовременная, шарахается от людей, и никого у нее никогда не было. Она пыталась знакомить ее со своими знакомыми мужчинами, но те не клюнули. Говорят, не знают, что с ней делать и о чем говорить. Поэтому она удивилась и обрадовалась, когда появился Леонид. Диана ничего ей не рассказывала, но она видела, что подруга счастлива. Она знает Диану три года. Ее мать умерла полтора года назад, а перед этим лежала два года после инсульта, и Диана за ней ухаживала. Мать была известной личностью, пела в нашей оперетте и пользовалась успехом у мужчин. Трое детей – сын и две девочки, все от разных любовников. Не мужей, а любовников. Сын – он был намного старше сестер – давно за границей, где-то в Бразилии, автомеханик, свой бизнес. Младшая сестра работала тренером, четыре года назад покончила с собой – выбросилась с балкона, говорили, несчастная любовь. Диана показывала ей дом, где это произошло – Космонавтов шестнадцать-шестнадцать, за городским парком. В итоге Диана осталась одна. Кто ее отец, она не знает. Других родственников у нее нет. Мать не особенно интересовалась детьми, у нее были другие интересы. Девочек воспитывал брат.
– Так я и думал, – сказал Монах после паузы.
– О чем ты?
– Альфонс. Твой Леонид – типичный альфонс. Не работал, снимал квартиру, клюнул на Диану, не приставал, не рассказывал дурацких анекдотов, не рвался в гости, не пытался распускать руки… э-э-э… ничего не пытался. У него даже машины не было. Хотя считал себя машиной, юмор такой. И на Марину ноль внимания.
– Почему альфонс?
– Потому. Закинул удочку и выжидал. Что у нее за квартира? Надеюсь, ты проводил ее домой?
– Мы с Мариной проводили. Хороший район, старый дом, три комнаты. Марина сказала, что любовники ее матери были влиятельными людьми, не скупились.
– Что и требовалось доказать. Такая квартира стоит кучу денег, а тут одинокая барышня не от мира сего, пруха!
– Ты в последнее время страшный пессимист, Христофорыч. А если это любовь?
– Лео, не морочь мне голову! Здоровый голодный мужик, не имеющий ни кола ни двора, без денег, болтавшийся несколько лет неизвестно где и при этом неправдоподобно деликатный с влюбленной девушкой. Это же из жизни голубей! И шарф в придачу. Перестань думать о Марине и включи мозги. Если бы Леонид был ботаником или архивариусом, я бы понял, но этот проходимец не ботаник или архивариус. Искатель приключений на сайте знакомств, может, она не первая. И вообще…
– Какой шарф? – перебил Добродеев.
– Какой? Она подарила ему шелковый шарф, который сама расписала!
– Христофорыч, успокойся, мы же ничего о нем не знаем, – стал урезонивать друга Добродеев. – Завтра… сегодня я свяжусь с майором, тогда посмотрим. Еще по пивку?
– Давай. – Монах махнул рукой; он и сам не понимал, с чего так завелся.
– Хорошее пиво, – сказал Добродеев. – А тебе можно?
– Лео, не начинай! – взвился Монах. – Я что, умирающий, по-твоему?
– Я не хотел… – испугался Добродеев. – Нет, конечно. С чего начнем?
– Проклятая нога, – пробурчал Монах. – Разговори майора, скажи, у тебя есть информация про девушку жертвы, от нее ты в курсе убийства. Заинтересуй его. Спроси, что у них уже имеется. Версии. Что он за человек… был. Связи, друзья, свидетели. Наш или приезжий. Где болтался последние несколько лет. Может, их старый клиент. Будь коварен и кроток. Обойди майора. Мой длинный нос чует запах жареного. Не удивлюсь, если окажется, что нашей Диане повезло. Кстати, она собирается взять на себя его похороны.
– Благородное намерение, – заметил Добродеев.
– Благородное. Интересно, кому он перешел дорогу. Его не было несколько лет, не успел приехать, как его… – Монах щелкнул пальцами. – Я уверен, что Марина на него не клюнула бы. А вот Диана…
– Что-то в ней… – Добродеев запнулся. – Что ты о ней думаешь?
– Ты прав, Лео. И Марина права. Она другая. Марсианка. И какие-то вечные обломы по жизни: отец неизвестен, мать актриса оперетты, с утра до вечера тру-ля-ля, на детей ноль внимания, сестра покончила с собой, брат эмигрировал. Уход за матерью, прикованной к постели. Только появилась надежда, свет в конце туннеля, любимый человек, как его убивают.
– Что ты хочешь сказать, Христофорыч? – осторожно спросил Добродеев.
– Не знаю, крутится что-то… – Монах поскреб в затылке. – Есть люди, которые притягивают неудачи, Лео. В жизни любого человека неудач и удач примерно поровну, фифти-фифти, а здесь просто шквал. У нашей Дианы синдром неудачника. Причем неудачи преследуют как ее, так и ее окружение. Возьми сестру. Я боюсь за Марину. За нас я тоже боюсь.
– Надеюсь, ты шутишь! – воскликнул Добродеев. – Никогда не верил в подобную чушь. Ты серьезно?
Монах задумался.
– Не знаю, – сказал наконец. – Не хотелось бы. Все усугубляется ее… как бы это поточнее… Суди сам. Ты сказал, она не от мира сего…
– Это Марина сказала.
– Ладно, но ты же согласен? И я согласен. Не от мира сего, шарахается от людей, одинока, не умеет общаться. Манера застывать и смотреть не мигая, как ящерка…
– Как кто? – поразился Добродеев. – Ты сказал, ящерка? Диана ящерка? Этот странный пессимизм из-за ноги? Нога навеяла? Обычная девушка… не совсем обычная, но ничего странного я в ней не нахожу. Не забывай, что все художники ребята с большим прибабахом. А тут не просто художница, а роспись по шелку, да еще тайская школа. Марина говорит, она жила почти два года в Пхукете с тамошними людьми. Может, приняла буддизм, склонна к медитации, раздумывает о дизайнах, сочиняет, а ты сразу ящерка. Что с тобой, Христофорыч? Ты пугаешь меня своим пессимизмом.
– Сдаюсь. Нога навеяла. Ящерка в хорошем смысле. Ты, например, жеребец.
– Я жеребец? – Добродеев уставился на Монаха, не зная, смеяться ему или плакать. – Я жеребец? А ты кто?
– Я… – Монах пожевал губами, подергал бороду. – Я тяжеловоз.
– В смысле, лошадь? – уточнил Добродеев.
– Ну. Ты резво скачешь, даже газета твоя называется «Вечерняя лошадь», я же везу груз. Рабочая лошадь. А знаешь, кто Марина?
– Кто?
– Синица.
– Почему?
– Веселая, щебечет, пестрая, приятная. А Леонид крыса. Затаившаяся крыса. Диана не только ящерка, она еще статуэтка слоновой кости. Она статична, надолго замирает и не шевелится. Простодушна, наивна, не уверена в себе, но не шарахается, а застывает и смотрит. Марине нужны все, она любит толпу, крики, музыку, движение, шампанское, а этой нужен всего один, покой и тишина. Один или одна. У нее всего одна подруга. Они совпали, что говорит в пользу Марины. Она добрая. И то, что она спасала меня после аварии и плакала на меня, а потом пыталась разыскать… А вот почему она совпала с Леонидом… вопрос. Диана в смысле.
– Ты же его не знал! Нормальный парень, скорее всего…
– Во-во! Нормальный. Необыкновенная Диана и нормальный Леонид. Чего-то не хватает, Лео. Он даже очки не носил. Если бы только он был в очках! Это бы в корне все меняло. Запомни, нормальных парней убивают в драке, а его убили в его же доме. Пришли ночью, позвонили, он открыл, и его убили. Задолжал кому-то. Или месть. Очкариков так не убивают. Им кирпич падает на голову или… – Монах задумался. – Да мало ли! – Он махнул рукой.
– Еще пива? – Добродеев почувствовал, что еще немного, и он перестанет поспевать за крутыми взлетами Монаховой мысли.
– Давай.
Они выпили. Монах испустил глубокий вздох, чувствуя, что возвращается к жизни.
– Знаешь, Диана чего-то боится, – вспомнил.
– Боится? – встрепенулся Добродеев. – Чего?
– Она не знает.
– Ты думаешь, ей что-то угрожает?
– Вряд ли. Убийство, должно быть, навеяло. Сестра, мать… одни смерти, причем трагические. И брат неизвестно где. Но с другой стороны… Ты не задумывался, откуда берется страх?
– Что значит, откуда берется? Страх это страх. Напугать человека проще пареной репы. Даже здорового психически. А уж трепетную девушку вообще пара пустяков. Ночные звонки, шипение в трубку, человек, идущий следом на улице, пристальный взгляд, перегоревшая лампочка, всякие шорохи, темнота, бессонница. Ты, например, ничего не боишься?
– Ничего. Я из тех, кто боится за кого-то. Поэтому я одинок. Одинок и свободен. – Монах подпер голову рукой, уставился на темное окно, пригорюнился. – Вот и выбирай: свобода, ощущение себя над толпой и привязанностями и, как следствие, одиночество, или толпа домочадцев, с которыми постоянно что-то случается. Я свой выбор сделал.
– Ага, если у вас нету тети. Поэтому ты все время сбегаешь в тайгу?
– Поэтому и сбегаю. Сбегал. А теперь я баржа на приколе. Теперь не сбежишь. Отбегался.
– Но это же всего-навсего нога! – Добродееву хотелось приободрить друга. – Через месяц… они говорят, через месяц будешь бегать. Ну, два. А там и весна не за горами, соберешь рюкзак и в пампасы. Под развесистую елку на берегу горной речки с танцующей форелью.
Монах издал протяжный вздох. Добродееву вдруг показалось, что друг сейчас расплачется.
– Жизнь продолжается, Христофорыч! – воскликнул он поспешно. – Нога – это ерунда, это испытание. Дань маленьким богам.
– Кому?
– Маленьким богам. Жертва. Маленькая жертва маленьким богам. Лучше им, чем что-нибудь серьезное серьезным богам, как с Леонидом.
– Да уж. Интересная мысль. Сам придумал?
– Не помню. Наверное, сам.
– Ага! Значит, теплое пиво, потерянный ключ, проколотая шина – это все дань маленьким богам? Моя сломанная нога тоже?
– Да. Пусть лучше нога, чем голова. И проколотая шина лучше, чем если бы угнали вообще. Согласен?
– Согласен, Лео. Спасибо. Извини…
– Да ладно, я же понимаю. Когда я валялся со сломанной ногой, я тоже рычал на всех и бросался. Все проходит, Христофорыч, пройдет и это. Давай на посошок, мне еще топать и топать.
– Оставайся, если хочешь.
– На полу?
– Жорик привез раскладушку, хотел навеки переселиться, чтобы внушать мне оптимизм. Еле отговорил. Возьми в кладовке. Не боишься?
– Класс! – обрадовался Добродеев. – Не боюсь, супруга у мамы. Твое здоровье!
