Жан де Вральи поборол собственную нетерпеливость, а она, дело обычное, перешла в ярость. Пребывая в ярости, он всегда ощущал себя грешником и погрязшим в нечистотах недочеловеком и недорыцарем. Поэтому, несмотря на то что они скакали по высоким горным хребтам и поросшим весенними цветами благодатным землям Альбы, он осадил боевого коня, спешился и, приведя в замешательство братьев по оружию, преклонил колени для молитвы прямо в грязи около дороги.

Боль, возникающую от долгого стояния на коленях, не назовешь сильной, но она всегда усмиряла его.

Перед внутренним взором Жана де Вральи проплывали образы: вот он представил распятие Христа; вот увидел себя рыцарем, скачущим, чтобы спасти гроб Господень; вот он — охранник каравана, сидящий на могучем коне позади трех царей, которые восхищаются новорожденным Христом.

Сквозь грезы пробилось презрение. Он ни во что не ставил короля Альбы, останавливающегося в каждом городе, чтобы позабавить крестьян, послушать их восторженные возгласы и пронзительный смех, а еще застращать и навязать им свою волю. Во всем этом сквозила излишняя театральность. Действо занимало слишком много времени, тогда как и ребенку было понятно, на севере что–то происходит — что–то, требующее немедленного вмешательства армии короля.

Отвратительно. Альбанские рыцари были медлительными, ленивыми, порочными, с кучей варварских привычек. Они слишком много ели и пили, отрыгивали и громко пердели прямо за столом, а еще никогда не упражнялись с оружием. Жан де Вральи и его дружина скакали от города к городу в полных доспехах, с ног до головы закованные в броню, в тяжелых стеганых поддоспешниках, надетых под хауберки, усиленные блестящими стальными пластинами — третий слой защиты, который каждый рыцарь на Востоке носил постоянно даже в повседневной жизни: в городе, церкви или во время прогулки с дамой сердца.

Вот уже целое столетие Дикие не вторгались в восточные земли, и все же их рыцари были готовы сразиться в любой момент.

Здесь же, где непроходимые леса росли чуть ли не на каждом горном кряже, где Дикие могли напасть даже на главный город королевства, рыцари скакали в цветастых туниках с изысканными длинными свисающими рукавами, остроносых туфлях и тщательно обернутых вокруг головы уборах, напоминавших тюрбаны, а их доспехи лежали в плетенных из ивовых прутьев корзинах и дубовых бочках.

Вот и сейчас, в четырех днях пути от Альбинкирка, группа молодых рыцарей и оруженосцев развлекалась соколиной охотой, направляя верховых лошадей вдоль вершин горного хребта на запад. И ему так хотелось наказать их за беспечную глупость. Этим избалованным варварам стоило увидеть, что такое война. Их стоило заставить снять замшевые перчатки и ощутить холод тяжелой стали в изнеженных руках.

Помолился и почувствовал себя значительно лучше. Он даже смог улыбнуться королю и кивнуть бесцеремонному юному оруженосцу, промчавшемуся галопом вдоль колонны, подняв облако пыли, верхом на кобыле горячих восточных кровей, стоившей сотню леопардов, будто то была обычная скаковая лошадь, совсем бесполезная в сражении.

И все же с каждым днем армия разрасталась. Из каждого города, села или усадьбы, в которых они останавливались на ночь, к ним присоединялись рыцари, латники и лучники. Вечером де Вральи приказал своим оруженосцам установить его шатер как можно дальше от остального войска — там, где паслись кони. Вместе со своим кузеном он поужинал простой солдатской пищей и позвал капеллана — отца Хью, чтобы тот провел мессу и выслушал его исповедь. После того как де Вральи покаялся в греховных приступах гнева и духовно очистился, он окунулся в воды Альбина, могучей реки, рядом с которой стоял его шатер. Отпустив оруженосцев и рабов, рыцарь самостоятельно вытирался полотенцем, вслушиваясь в звуки, доносящиеся с луга, где этим прекрасным весенним вечером паслись три тысячи лошадей.

Насухо вытершись, он надел белую рубаху, брэ и белый жакет — жупон очень простого покроя. Затем развернул небольшой дорогой ковер, привезенный с Востока, и раскрыл переносную икону — два складывавшихся лицом к лицу изображения — Божьей Матери и распятия Христа. Встал перед образами на колени и прочитал молитву. Почувствовав себя умиротворенным и чистым, де Вральи распахнул свое сознание.

И ему явился архангел.

«Приветствую тебя, Дитя Света».

Каждый раз, когда тот появлялся, из глаз де Вральи катились слезы. Ведь он никогда до конца не верил в то, что его видения — не плод фантазии, пока следующее не подтверждало все предыдущие. Сомнения сами по себе были его наказанием.

Он всегда старался не смотреть прямо в сияющее лицо, которое в памяти сохранялось ликом на чеканном золоте, но на самом деле больше походило на ожившую переливающуюся жемчужину. Посмотришь вблизи, и волшебство исчезнет…

«Не твоя вина, что король Альбы не поступил так, как мы желали. Не по твоей вине это королевство столь преждевременно подверглось нападению сил зла. Но мы все равно победим».

— Я подвержен ярости, презрению, уверенности в собственной правоте и гневу.

«Ни одно из этих чувств не поможет тебе стать величайшим рыцарем в мире. Помни то ощущение, которое охватывает тебя во время сражения, и будь тем человеком всегда».

Ни один священник так понятно ему не говорил. Когда он сражался, то отбрасывал все мирские тревоги и становился лишь острием копья. Слова архангела прозвучали в его голове, словно скрещенные клинки двух сильных людей, словно трубный боевой клич.

— Благодарю, господин.

«Мужайся. Тебя ждет великое испытание. Ты должен быть готов».

— Я всегда готов.

Архангел положил сияющую руку ему на лоб, и на мгновение де Вральи задержал взгляд на его одухотворенном лице, протянутой совершенной руке, золотых волосах, более светлых, чем волосы самого де Вральи, и все же похожих на его.

«Благослови и сохрани тебя Господь, дитя мое. Когда падет знамя, ты поймешь, что нужно сделать. Не сомневайся».

Де Вральи нахмурился. Но ангел уже исчез, оставив после себя только запах ладана. Рыцарь был спокоен, расслаблен и умиротворен, как после ночи, проведенной с женщиной, только без примеси стыда или грязи. Лицо озарилось улыбкой. Он глубоко вздохнул и тихо пропел первые ноты «Te deum».