Глава 19
Музыка Эреба

У себя в номере, на кампусе, Катя отыскала на You Tube пьесу Жана-Филиппа Рамо «Тамбурин», исполняемую на клавесине. Было уже слишком поздно, чтобы бродить в одиночку в темноте по пустым улицам. И Катя отложила все до следующего дня.

Музыка «Тамбурина» – нервная, будоражащая, словно механическая, исполненная четкой гармонии и стиля.

Катя внезапно вспомнила еще одну деталь, о которой ей раньше говорила Алла Мухина: труп Марии Гальпериной был выставлен напротив магазина стройматериалов, которым владел ее муж. В Новых домах, недалеко от другой остановки, где обнаружили тело Натальи Демьяновой.

Клавесин в телефоне умолк. Катя снова нажала play – «Тамбурин» зазвучал снова.

Саломея Шульц играла его на бис на том концерте, с которого уже не вернулась.

Первая жертва, самая первая в списке убийцы. Саломея – талантливый музыкант, игравшая и на рояле, и на органе Дубны, и на клавесине ЭРЕБа. Концертмейстер любительского оркестра физиков-лириков Дубны и научных сотрудников некогда закрытой и до сих пор исполненной тайн БАЗЫ. Ржевский, нашедший ее, признался, что видел ее потом в ночных кошмарах.

А чиновница Анна Ласкина? Снилась ли ей в ночных кошмарах Саломея, отбившая у нее любовника?

Правда, любовник оказался женат и слинял далеко-далеко, убийства же продолжились с еще большей жестокостью и дерзостью.

Катя вспомнила, как Мухина на берегу реки в заповеднике-лесничестве говорила ей о яме в лесу.

Могли вырыть и держать жертвы там, а вовсе не в закрытом помещении – гараже, складе, бункере, подвале.

Катя ощутила, как леденящий холод вновь окутал ее.

Глина, земля осталась бы под ногтями, но эксперты ничего не нашли.

Значит, не яма?

Клавесин. Рамо. Тамбурин.

Внезапно запись закончилась. Стало очень тихо.

Клавесин – слишком нарочито и вычурно. И сухо. Словно высохшие мертвые кости щелкают и стучат друг о друга, исполняя музыку Рамо.

Костяная, мертвая музыка ЭРЕБа…

Анна Ласкина, имевшая контакты со всеми четырьмя жертвами, находилась в конфликте из всех четырех именно с Саломеей Шульц. Хоть конфликт из-за любовника пока так и не доказан.

Андрей Ржевский нашел тело Саломеи Шульц. И когда обнаружил Марию Гальперину, слушал ту самую пьесу, которую играла Саломея.

Наутро Катя лишь укрепилась в своем решении – собрать как можно больше информации о Саломее. В ОВД она не торопилась. Там наверняка бушевала скрытая от глаз посторонних ведомственная буря, когда в границах территориальной подследственности схлестнулись силы локальные в лице Аллы Мухиной – начальницы ОВД и приданные – в лице куратора Крапова и подкрепления ГУУР. Появившись там, Катя рисковала снова попасть между молотом и наковальней. Да, она очень хочет помочь Мухиной.

Но она станет делать это по-своему. Чтобы для начала распутать хоть что-то в полной неразберихе, надо найти хоть какой-то конец, который хоть куда-то приведет.

И сейчас, по глубокому убеждению Кати, этот конец веревочки ассоциировался именно с первой жертвой убийцы – Саломеей Шульц.

Катя завтракала в пиццерии торгового центра, поглядывая на часы. Когда официантка принесла ей кофе, она спросила, один ли концертный зал в городке. Официантка ответила – да, один, он же и дом ученых, и клуб по интересам. Катя спросила, как его найти.

– Здесь рядом. От площади по главной улице. Зеленое здание с колоннами.

Катя расплатилась и пошла искать концерт-холл.

Городок согрелся в лучах нежаркого октябрьского солнца и словно ожил. Солнечные зайчики плясали на асфальте, из выбоин и трещин лезла свежая зеленая травка. Велосипедисты свистели мимо…

Шорох шин…

Детский смех на яркой и нарядной новенькой детской площадке.

Молодые мамы с колясками…

Грузовички «Газели» с надписью «Доставка еды в офис».

Тусклые немытые витрины закрытых магазинов и лавок.

Безработные, сидящие на лавочках городского скверика, тупо созерцающие жадных до еды голубей, которым никто не бросает корм, клюющих промасленную бумагу от бургеров, выпавшую из забитой до отказа урны.

Концертный зал, он же Дом ученых и клуб, оказался тем самым крохотным пузатым «парфеноном» с нелепыми колоннами, который Катя видела из окна патрульной машины. Зеленая краска стен местами облупилась, однако дворик был выложен новехонькой плиткой и украшен бронзовыми коваными фонарями.

Катя потянула на себя тугую дубовую дверь – вход свободный.

Детские голоса, смех, жуткая фальшь музыкальных нот.

В первом же зальчике на первом этаже, куда она сунула нос на шум, ее оглушил надежды маленький оркестрик.

Дети – совсем клопики лет по пять-шесть, с десяток крох-талантов – восседали за пюпитрами и наяривали на малюсеньких скрипках – кто на «шестнадцатой», кто на «восьмушке». Один карапуз играл на маленькой виолончели. Девочка, похожая на розовощекого фавна, дудела на флейте отнюдь не маленьких размеров.

В углу – брошенные на стульях яркие рюкзачки, сменная обувь и маленькие скрипичные футляры.

От этого зрелища на душе Кати потеплело. Детсад-оркестр на репетиции.

Музыка ЭРЕБа…

Она разная.

Оказывается, не только мертвые кости щелкают в механическом ритме Рамо.

Но и дети исполняют…

Играл детсад-оркестр.

Дирижировал им лохматый юноша в модных очках и кедах. В руках у него были зажаты свои большая скрипка и смычок.

Вот он вскинул ее к плечу, взмахнул смычком и нефальшивая мелодия бетховенского «Сурка» в его исполнении напрочь перекрыла фальшивые ноты малюсеньких скрипочек и флейты.

Но детсад-оркестр не сдавался. Играл, наяривал, стараясь уже перешуметь своего дирижера.

За всей этой какофонией, стоя в дверях в противоположном конце зала, наблюдала молодя женщина – рыжая, в джинсах и пестрой шерстяной накидке.

Кате отчего-то показалось, что с этой свидетельницей ей повезет, она, эта рыжая, помнит Саломею.

Катя помахала ей рукой и, когда та уставилась на нее, показала ей раскрытое удостоверение. Поманила – подойдите ко мне, не хочу идти через зал, мешать детскому оркестру.

Рыжая подошла.

– Я из полиции, – Катя сразу представилась, держа удостоверение у ее носа. – По поводу Саломеи Шульц – концертмейстера из Дубны, которая здесь у вас бывала два года назад и была убита после концерта…

– Я знаю, – кивнула рыжая. – Я знала Соломку. Но меня много раз уже допрашивали ваши полицейские.

– Можете мне показать зал, где она играла на вашем клавесине? – спросила Катя.

Они прошли по коридору, где пахло мастикой для паркета и чем-то немного затхлым, чуть ли не нафталином. На стенах красовались фотографии – любительский оркестр Дубны, приезжавшие на гастроли известные артисты и музыканты, оперные певцы. Публика в маленьком концертном зале – музыкальные вечера.

Концерт-холл оказался совсем небольшим. Он давно уже нуждался в ремонте: потертая обивка красных бархатных кресел, запах канифоли, маленькая сцена полукругом. Обстановка провинциального театра, однако не лишенная прелести и уюта.

– Можно с вами поговорить? Как вас зовут? – спросила Катя.

– Алена. Елена Дмитриевна, – поправилась юная рыжая. – Я администратор и по совместительству менеджер по организации детского музыкального досуга, кружков, лекций и преподаватель класса сольфеджио.

– Алена, а вы играете в любительском оркестре Дубны?

– Конечно. Альт.

– А дирижер малышей?

– Сева? Он тоже. Он директор нашей лавочки, – Алена-рыжая улыбнулась и тут же нахмурилась. – Солист – первая скрипка из наших, городских. Они в Дубне нам не уступают – говорят, это же их оркестр. Мы пятая спица в колеснице.

– Вы хорошо знали Саломею Шульц?

– Мы играли в одном оркестре. Она была отличный аккомпаниатор.

– Вы дружили?

– Нет. Мы просто общались. Созванивались, когда организовывали здесь музыкальные вечера. Дружили на Фейсбуке. Она была хорошим человеком. И замечательным музыкантом.

– А у нее было много друзей на Фейсбуке?

– Как и у меня – человек сто двадцать, средний показатель. Однокурсники по консерватории, и мы все, и оркестр. Полицейские просили меня показать нашу переписку. Ну, когда Соломку нашли… Это все так ужасно…

– А где ваш клавесин? – спросила Катя, оглядывая сцену.

– Под замком. С тех самых пор. Мы его бережно храним – это очень редкий инструмент, конец восемнадцатого века. Как-то касаться его не очень хочется. И слушать… Может, время пройдет, снова к нам кто-то из музыкантов приедет, даст концерт.

– А на концерте Саломеи вы присутствовали?

– Да, мы же его сами организовали.

– Расскажите, пожалуйста, как он проходил.

– Я уже много раз рассказывала вашим коллегам. И время прошло. Как-то все стирается, понимаете? Ну что… Все было, как обычно на музыкальных вечерах. После Нового года. Народу было примерно две трети зала. Не аншлаг. Но порой еще меньше бывало на праздники – потому что раньше многие уезжали отдыхать, путешествовать. Это сейчас все по домам сидят, денег нет ни у кого. Концерт длился всего час, без антракта, конечно. Соломка играла очень хорошо.

– Только вещи Жана-Филиппа Рамо?

– Да, его, так мы и в афише написали. Она этого композитора предпочитала всем другим. Сейчас старинная музыка снова в моде. Теодор Куртензис с оркестром исполняет. Ну и мы шли в тренде, что называется.

– На концерт продавались билеты у вас в кассе?

– Да, как обычно. И еще в НИИ мы распространяли среди сотрудников.

– На базе?

– Часть билетов выкупили благотворители, как и до этого на концерт оркестра Дубны двадцать пятого декабря. В НИИ… то есть на базе – они себя сами предпочитают называть НИИ – конкурсы устраивали, хохмили: а победителю – бесплатные билеты на концерт старинной музыки. И еще ветеранам института – научным сотрудникам, которые на пенсии и у кого дети.

– Тоже благотворители оплачивали?

– Да. В общем-то, ведь это любительские концерты, своими силами.

– А кто эти благотворители, если не секрет?

– Фонд «Академия», – ответила рыженькая Алена.

– Академия наук? РАН?

– Они имеют какое-то отношение к РАН, тоже помощь оказывают, там не только академики, но и бизнесмены. Я толком не знаю. Мы от них порой пожертвования получаем – и это очень кстати. Занятия музыкой для детей вот тоже бесплатные, благотворители это сами организовали.

– Я так поняла, что Саломея Шульц приезжала сюда, в город, на свой концерт пятого января, а до этого с оркестром Дубны, да? Двадцать пятого числа?

– Нет, она и до этого здесь бывала. Оркестр же не один концерт давал. И летом тоже – у нас июньские вечера классической музыки, и на день города оркестр приезжал. А потом она ведь еще репетировала здесь, у нас, концертную программу.

– На клавесине? Она приезжала к вам на репетиции? Когда?

– Почти весь декабрь и конец ноября тоже, – рыженькая Алена нахмурилась. – Это же старинный инструмент. Это не рояль, а клавесин. Совсем иная манера исполнения. Надо много репетировать. Надо приноравливаться к инструменту.

– Она репетировала на сцене, в зале?

– У нас есть зал для репетиций, клавесин поместили сначала туда.

– Можно взглянуть на этот зал?

Рыженькая Алена пожала плечами и указала Кате на боковой выход за потертой бархатной шторой.

Они прошли по фойе, стены которого, как и в коридоре, тоже были сплошь увешаны афишами под стеклом и фотографиями.

– Это репетиционный зал, – рыженькая Алена открыла двери… Те самые, на пороге которых Катя увидела ее впервые.

Это оказался зальчик, где пиликал детсад-оркестр. Но сейчас детей здесь уже не было. Сыграв «Сурка», крохи куда-то канули, оставив после себя лишь раскрытые пюпитры да обертки от конфет на полу.

– Понятно, – разочарованно заметила Катя, – я думала, это какое-то другое помещение.

– Да, жуткая теснота, дом ученых очень старый, – заметила рыженькая Алена, и они вернулись в фойе.

– У вас вход свободный, я заметила. Любой может прийти, заглянуть на репетицию, да?

– Это же фактически городской дом культуры. Мы не можем на замок запираться.

– Я знаю, что у Саломеи был приятель… любовник. Он сюда не заглядывал?

– Меня полиция о нем спрашивала. Я в общем-то ничего не знаю. Соломка со мной личным не делилась. Правда, при мне пару раз ее подвозил на машине какой-то парень.

– Парень?

– Мужчина, приятный, лет сорока. Мне полицейские снимок показывали, я его узнала. Наверное, это и был ее бойфренд.

– А кто-нибудь из городской администрации музыкальные вечера, концерты оркестра Дубны посещал?

– Да, конечно. Это же культурные мероприятия. На день города, например.

– Анна Ласкина из администрации не заходила?

– Я не знаю, кто это. Приходили какие-то чиновники, да и женщина была среди них. Но я затрудняюсь сказать.

– А ваш директор и по совместительству дирижер, он знал Саломею?

– Он всего год здесь директорствует. Раньше в оркестре «Стасика» играл.

– В театре Станиславского и Немировича-Данченко в Москве?

– Абсолютно верно, у них прошли сокращения. Я его и пригласила сюда, к нам. Мы старые друзья с Севой.

– Что-нибудь еще можете вспомнить о том последнем вечере пятого января? Может, что-то всплывет в памяти? Какой была Саломея? Может, чем-то встревоженной, напуганной? Что-то говорила, кого-то упоминала?

– Я ее увидела лишь на сцене, когда начался концерт. Здесь все сновали в дикой запарке. Она приехала и сразу прошла в комнату за сценой. А я с афишами возилась здесь, в фойе. После концерта я зашла к ней. Поздравила, мы поболтали минут пять – даже не помню о чем. Было уже поздно и холодно. Она торопилась на автобус – свой, по расписанию, что ее прямо до дома довозит, чтобы не делать пересадку в Дубне. Если бы я только знала… Я бы с ней пошла, проводила бы ее до остановки и… Ох, но что я могла!

– Пьеса «Тамбурин» Рамо – она ее на концерте исполнила дважды? В программе и на бис?

– Ой, я уже не помню. «Тамбурин» у Рамо – это нечто вроде хита на все времена. Почти эстрадного хита, хоть исполняют на клавесине или рояле. Это гвоздь программы.

– Названия пьес значились в афише концерта? – спросила Катя.

– Мы всегда стараемся подробно писать, что будет исполняться. Наши зрители любят точность во всем, даже в музыке. Это же люди науки. Вот старая афиша концерта оркестра Дубны. Видите, как мы все расписали, специально.

Катя рассеянно глянула на старую афишу под стеклом. Она была крайней. А рядом висело множество фотографий. Катя на них все это время и внимания не обращала, пока они разговаривали в фойе, стояла к ним спиной.

Но когда она повернулась, знакомый холодок снова пополз по спине.

На увеличенных цветных фотографиях был изображен тот самый детский оркестрик. Дети с маленькими скрипками, один с виолончелью, но…

Дети были одеты в карнавальные костюмы насекомых.

У Кати пересохло во рту.

Девчушка с крыльями бабочки, малыш в костюме муравья, другой в костюме жука – черном как чернила, еще одна девочка – бабочка с разрисованными крылышками, еще один жучок – зеленый, с рожками на голове. Малыш в костюме гусеницы и…

Ребенка-мухи среди них не было.

– Что это у вас? – спросила Катя, стараясь, чтобы голос ее звучал как можно нейтральнее.

– Это? Фотографии? Это детский концерт.

– Концерт детского оркестра?

– Это мы инсценировали сказку Бианки «Приключения муравьишки». Дети оделись в костюмы героев сказки и сами придумывали музыкальные темы для каждого персонажа. Музыкальная тема бабочки, писк муравьишки, жужжание жука… Скрипели, водили смычками, что-то сами сочиняли – это элемент творчества, если хотите, композиции. Всем понравилось – родители сами костюмы делали, шили, клеили. Дети с ума сходили. Все веселились.

– А кто это придумал? – спросила Катя.

– Я, – рыженькая Алена скромно потупилась, потом улыбнулась. – Мне показалось, надо дать детям возможность самим сочинять не музыку, но… Это же так прикольно!

– Давно прошел этот детский концерт?

– Давно.

– До гибели Саломеи?

– Да, то есть… Это было весной. А что? Почему вы спрашиваете?

– Нет, ничего, фотографии и правда классные, смешные. И детям такой карнавал явно понравился.

– Нет, вы не просто так спросили, – возразила рыженькая Алена тревожно. – Что я, не понимаю, что ли? Весь город в курсе, в каком виде женщин находят. И Соломку тоже… Там какая-то дикая инсталляция, что-то ненормальное. Но это никак не может быть связано с детским карнавалом, потому что…

Взгляд рыженькой администраторши внезапно застыл. Глаза ее округлились от удивления. А на бледных щеках вспыхнул румянец. Она явно что-то вспомнила.

Катя проследила за ее взглядом. Он был нацелен не на фотографии детского карнавала, а на афиши под стеклом.

– Вы меня спрашивали про афиши концерта Соломки. Что мы там писали, какую программу. А знаете, меня не только вы о ее афише спрашивали.

– А кто еще? – спросила Катя.

– Не полицейские. – Администраторша явно что-то припоминала. – У меня из головы вылетело совсем. А это случилось гораздо позже… Уже месяца полтора прошло с ее похорон. Я как-то была здесь вечером, обновляла фойе. И в клуб зашел мужчина.

– Мужчина? Кто? Вы его знаете?

– Нет, он был мне совершенно незнаком. Он спросил меня об афише концерта девушки, которую убили и нашли на остановке.

– И вы не сообщили об этом полиции?

– Да я забыла совсем! А потом полиции этот парень и без меня отлично известен. Он мне сказал, что это он – тот самый шофер автобуса, который нашел ее тело.

– Ржевский?! – воскликнула Катя.

– Я не знаю его фамилии. Но вам он отлично известен, он же очевидец.

– Что точно он вам сказал?

– Он спросил, не осталось ли старых афиш того концерта. Афиша все еще висела, мы ее в суматохе так и не успели снять. Этот парень спросил, не могла бы я отдать афишу ему. Сказал, мол, не в силах забыть то, что увидел, и очень переживает из-за смерти той девушки.

– И вы отдали ему афишу?

– Нет, – администраторша покачала головой. – Я ему отказала. Это же был ее последний концерт. Я хотела оставить афишу для нашего архива.