11. История Анны
Тело и разум, как муж и жена, не всегда решают умирать в один день.
Чарльз Колтон
Моя работа заключается в том, чтобы помогать другим в самый уязвимый момент их жизни – после того как они узнают, что у них серьезные проблемы с сердцем. Когда они приходят ко мне, каждому из них ясно, что он может умереть, а некоторые и вовсе ожидают этого.
Одна дама была настолько уверена в своей приближающейся смерти, что это действительно произошло вскоре после простой и абсолютно рядовой операции. Никогда не стоит недооценивать силу человеческого разума. Он способен на многое.
Одно можно сказать наверняка. Для пациентов и их близких любой контакт с врачами сопряжен с сильными эмоциями. В случае с Анной это было актуально вдвойне. Ее жизнь началась непросто. Мать ее умерла, когда малышке исполнилось всего одиннадцать месяцев от роду, но ей повезло, что в ее жизни были две другие сильные личности. Отец, Дэвид, воспитал Анну в тихой деревушке в Оксфордшире вблизи от церкви (причем не только территориально), а позже ее поддерживал и в горе, и в радости муж Дез.
Через семь месяцев после того, как Анна появилась на свет, ее мать перенесла обширный инсульт. Совершенно неожиданно, ведь женщине не было и сорока, но почему болезнь настигла ее в столь молодом возрасте, никто так и не выяснил. Это был последний раз, когда она виделась с дочкой. Когда Дэвиду сказали, что его жена умирает, он тут же ринулся домой стирать пеленки.
Вместе с тем детство Анны было, по ее вспоминанием, счастливым: каникулы в Йоркшире и на острове Гернси, прогулки воскресными вечерами, пикники на природе. Дэвид открывал для нее необъятный окружающий мир; девочке особенно нравились птицы и растения. Она прилежно училась в школе, но религиозные собрания и культурный досуг в деревне привлекали ее куда больше книг. Превыше всего она обожала маленьких детей и с удовольствием за ними присматривала. В церкви именно она держала младенцев во время крещения, а также звонила в колокола, что было их давней семейной традицией.
Как и мать, Анна бросила школу и устроилась в банк. Она приходила на работу ранним утром и нередко задерживалась до позднего вечера. В любое дело она вкладывала сердце и душу. Ее отец как-то сказал: «Внутренняя сила Анны и ее упорство, скорее всего, стали результатом моего влияния, и я горжусь этим».
С будущим мужем Анна познакомилась, когда тот выгуливал своих собак. Они с Дезом полюбили друг друга, поженились в июле 1994 года и купили дом. Ей тогда было двадцать пять, и все у нее складывалось хорошо: как дома в деревне, так и на работе в банке.
Месяца через два после свадьбы Анна внезапно заметила, что начала чрезмерно уставать, буквально выбиваться из сил. Она списала это на работу допоздна. Затем появились приступы удушья, которые она объяснила паническими атаками. Как гром среди ясного неба на пальце ноги возникло красное пятно. Образовался волдырь, туда попала инфекция, и, хотя антибиотики с ней справились, девушка недоумевала, откуда мог взяться волдырь, который, кстати, никуда не делся. Она ни о чем не догадывалась, но это классические симптомы очень редкого и смертельно опасного заболевания – того самого, жертвой которого стала ее мать. Однако никто не постарался во всем разобраться, и жизнь продолжилась своим чередом.
В девять утра 29 августа 1994 года Анна лежала в постели с ужасной головной болью. Это не было похмелье: она не пила спиртного. Дез внизу читал газету; позже он вспоминал, что по телевизору показывали сериал «Скиппи» про мальчика с кенгуру. Внезапно комната закружилась у Анны перед глазами, и она ощутила, как теряет связь с реальностью, погружаясь в какое-то странное, чуждое место, находившееся в ее сознании. Она еще успела крикнуть Дезу, чтобы тот вызвал врача, а потом все потемнело. Анна слышала, как Дез разговаривает по телефону, и взволнованный голос мужа встревожил ее. Она понимала, что ей нужна «Скорая». Мозг знал, что она хочет сказать, но голос и рот не слушались. Было такое чувство, словно мозг отделился от тела, которое стало безжизненным и ни на что не реагировало. Происходящее напугало ее до ужаса.
Анну спешно доставили в больницу имени Джона Рэдклиффа в Оксфорде. При поступлении девушка была без сознания и парализована. Фельдшеры отвезли ее прямиком в отделение реанимации. «Дыхательные пути, дыхание, кровообращение» – каждый врач, медсестра и фельдшер назубок знает последовательность реанимационных мероприятий.
Врачи вставили в трахею трубку, чтобы не дать пациентке задохнуться, после чего принялись вентилировать легкие вручную. Пульс был стабильный и четкий, а давление оказалось повышенным: высокое давление – обычный спутник травмы мозга. Итак, с кровообращением явных проблем не было. Или все-таки были? Удосужился ли кто-нибудь послушать сердце Анны? Заметил ли кто-нибудь волдырь у нее на ноге? Принял ли кто-нибудь во внимание раннюю смерть ее матери? Справедливости ради стоит отметить, что никто попросту не успел еще изучить ее семейный анамнез. Первым делом нужно было спасти Анне жизнь, а уже потом разбираться, что послужило причиной столь ужасного состояния.
Казалось очевидным, что у Анны был внезапно и катастрофически поврежден мозг. У молодых людей это обычно является следствием кровоизлияния в мозг из-за ослабленного с рождения и затем разорвавшегося кровеносного сосуда.
Ставить диагноз – все равно что собирать пазл. Необходимо сначала найти нужные детали, а потом сложить их воедино. Только тогда можно увидеть общую картину.
Имелось, однако, и другое потенциальное объяснение – парадоксальная эмболия. Эмболами называют частица инородного материала, попадающие в кровоток. Например, при переломе кости из костного мозга могут выделяться капельки жира, а при тромбозе глубоких вен могут отделяться тромбы, которые затем достигают легких. Если в кровь через канюлю или капельницу попадает пузырек воздуха, он способен закупорить сосуды, ведущие к мозгу, или вызвать образование воздушной пробки в сердце. Парадоксальная эмболия – это патологический процесс, при котором сгусток крови отделяется от вен в области ног или таза, но в итоге не задерживается в легких, а проходит через отверстие в сердце и попадает в мозг, что может, в свою очередь, спровоцировать внезапный и порой смертельный инсульт. Анне нужно было сделать МРТ, с тем чтобы провести срочную операцию на мозге. Впрочем, один признак внушал надежду. Зрачки были нормального размера и реагировали на свет. Мозг все еще оставался жив.
В кровь Анны ввели специальный краситель, чтобы при сканировании мозга рассмотреть расположенные в нем артерии. Такой способ открывает взору величественную архитектуру кровеносных сосудов мозга, напоминающих крону многолетнего дуба, – только на сей раз дуба со спиленной веткой: один из сосудов заканчивался преждевременно, хотя симптомов кровотечения и не было. Эмбол закупорил важнейшую артерию, питающую мозговой ствол, лишив кровоснабжения жизненно важный нервный центр.
Значительная часть белого вещества была уже мертва или сильно повреждена, в том числе нервы, ведущие к рукам и ногам, отвечающие за речь и за безусловные рефлексы. По всем признакам, пациентка находилась в коме, да еще, вероятно, ослепла.
Но как тогда Анна могла слышать и думать, если внешне складывалось впечатление, что она в бессознательном состоянии? Происходившее с ней напоминало фильм ужасов, где героя похоронили заживо в гробу с окошком, – тот самый пугающий синдром «запертого человека», при котором оказываются парализованы все произвольно сокращающиеся мышцы, за исключением тех, что отвечают за движения глаз. Причем больной способен лишь моргать и двигать глазами вверх-вниз – и больше ничего. Вместе с тем думающая часть мозга – его кора, она же серое вещество, – остаются целой и невредимой, и пациент все время пребывает в сознании, отдавая себе отчет о происходящем вокруг. Он все еще может думать, вот только не в состоянии пошевелиться и произнести что-либо вслух. Настоящий кошмар наяву.
Итак, Анна не теряла сознания. Ее голосовые связки не были парализованы, но она лишилась способности координировать дыхание и речь одновременно. Таким образом, хотя окружающим и казалось, будто она в глубокой коме, в действительности мыслительный процесс и слух Анны ничуть не пострадали. Разумеется, новая жизнь в западне собственного тела перепугала ее до ужаса. Она все видела – пусть и не знала никого из окружающих людей, – а также слышала настойчивый писк кардиомонитора. Нервная система утратила контроль над организмом, и Анна мерзла, несмотря на то что ее накрыли теплым одеялом. Создавалось ощущение, будто ее тело связали и заморозили.
Она помнила, как мужчина с кожей оливкового цвета, в зеленых брюках и рубашке пытался вставить ей в вену с тыльной стороны запястья какую-то трубку. Было больно. Она не могла напрячь ни единой мышцы, не могла издать не единого звука, но про себя истошно кричала. Мужчина ничего не говорил ей, будто они находились в разных мирах. На мгновение Анна решила, что умерла и теперь над ней проводят эксперименты. Но где же Бог? Почему она не в раю?
И кстати, откуда вообще взялся этот эмбол? Если из вены в ноге, значит, в сердце Анны должно быть отверстие, пропустившее его из правой половины сердца в левую. У многих здоровых людей есть небольшое овальное окно между правым и левым предсердиями, которое не заросло окончательно после периода внутриутробного развития. Плоду оно необходимо, чтобы переносить кровь из правой части сердца в левую, так как легкие еще не функционируют. Нужно было сделать Анне эхокардиографию. Более того, ее следовало бы делать всем пациентам, перенесшим инсульт, в том числе для того, чтобы закрыть овальное окно (если оно обнаружится) и за счет этого предотвратить повторные инсульты.
Эхокардиограмма стала ключом к истории Анны, связав внезапный недуг с преждевременной кончиной ее матери. Левое предсердие было заполнено огромной опухолью. Она выглядела хрупкой, напоминая тончайшую морскую водоросль, но с каждым сокращением предсердия прижималась к митральному клапану и перекрывала левую часть сердца. Это объясняло одышку и усталость.
Инфекция в пальце ноги тоже началась с эмбола, когда от опухоли оторвался крохотный фрагмент и преодолел клапан. Следующий фрагмент отправился уже не вниз, а вверх – через сонную артерию в базилярную, а оттуда в ствол головного мозга. Самый опасный маршрут из всех, что может придумать наш встроенный навигатор.
Я много раз оперировал опухоли сердца, в том числе редкие. У Анны же была миксома – распространенное доброкачественное образование. Миксомы часто бывают хрупкими, как у Анны, из-за чего от них и отрываются фрагменты. Первым симптомом нередко становится инсульт, поэтому оперировать следует немедленно после обнаружения опухоли. К счастью, в большинстве случаев миксома не образуется повторно.
Позвали кардиолога. Осмотрев Анну, доктор Форфар принялся настаивать, чтобы я срочно удалил опухоль. История Анны меня тронула, особенно когда я увидел, как она, парализованная, лежит в кровати. Взгляд ее открытых глаз был абсолютно пуст – никаких движений, никакой реакции. Приложив к ее груди стетоскоп, я тут же услышал шумы в сердце из-за преграды в митральном клапане, а также характерные «хлопки» бьющейся о него миксомы. Неужели до меня никто не послушал сердце Анны? На том этапе мы ничего не могли сказать о том, каков прогноз с неврологической точки зрения. Мы стараемся не оперировать пациентов, недавно перенесших инсульт, поскольку антикоагулянты, вводимые для того, чтобы предотвратить образование тромбов в аппарате искусственного кровообращения, могут спровоцировать новое кровоизлияние в мозг. Однако, как я уже говорил, велик был риск того, что от опухоли отделится еще один фрагмент, на этот раз приведя к летальному исходу.
Решение должны были принять Дез с Дэвидом – муж и отец Анны. Хотят ли они, чтобы я провел операцию, несмотря на неблагоприятный прогноз? Из-за шока они долго не могли решить; к тому же Дэвид в свое время лишился жены, а теперь и его дочь настигла та же болезнь. Однако оба хотели, чтобы у Анны был хоть какой-то шанс на спасение. Они поинтересовались моим мнением. Я сказал, что, по-моему, терять нечего. Они дали добро, и Анну в тот же день доставили в операционную.
Сердце Анны было миниатюрным и бойким, оно энергично билось и снаружи выглядело совершенно нормально. Внутри, однако, в нем притаилась сухопутная мина, взведенная и готовая в любой миг рвануть. Крайне важно было не потревожить ее, чтобы хрупкие осколки не попали в кровоток, прежде чем мы наложим зажим на аорту.
Перво-наперво мы запустили аппарат искусственного кровообращения, чтобы помочь кровообращению и опорожнить сердце. Затем я пережал коронарные артерии, чтобы прекратить подачу крови в сердце, предварительно введя в него кардиоплегический раствор и тем самым остановив. Маленькое холодное сердце неподвижно лежало в грудной клетке, и я вскрыл правое предсердие. В кардиохирургии нет ничего сложного – или не должно быть.
Миксома крепилась с другой стороны стенки между левым и правым предсердиями, известной как перегородка предсердий. Самый безопасный способ разделаться с опухолью заключается в том, чтобы вырезать перегородку и определить, где находится основание опухоли. Плавающее в крови образование зачастую присоединяется к перегородке коротким отростком, а чтобы опухоль не выросла снова, нужно удалить ее полностью. Делать это лучше всего в два шага – сначала обрезать отросток и удалить хрупкую опухоль, не повредив ее, а затем срезать под корень ее основание. Именно так мы и поступили. Я гордо опустил опухоль в контейнер с формальдегидом, чтобы потом вручить на исследование патоморфологу, который проверит, не злокачественная ли она. Мне доводилось оперировать пациентов с доброкачественной миксомой, которая позднее опять отрастала, превратившись в злокачественную. Редко, но такое бывает.
Мы без проблем отключили сердце Анны от АИК и закрыли грудную клетку, оставив глубокие шрамы, но надежно защитив мозг от дальнейших повреждений. Сама по себе операция не представляла особой сложности. Но, поскольку все четыре конечности Анны были парализованы, мы не могли с уверенность сказать, хорошо ли она перенесла операцию. Она не реагировала на указания, и мы понятия не имели, в состоянии ли она дышать самостоятельно и кашлять. Лежачее положение без движения – верный путь к инфекции дыхательных путей и легочной эмболии из-за тромбоза вен в ногах.
Пришлось изрядно потрудиться, чтобы помочь Анне преодолеть все это. Нелегкая задача не только для нас, но и для физиотерапевтов, а также для семьи и друзей. Им объяснили, что надо разговаривать с Анной и ставить ей музыку, пусть она и не подает признаков жизни. Когда Дез надел ей на голову наушники и включил местное радио, она не отреагировала.
Поразительно, однако, то, что Анна прекрасно осознавала все происходящее вокруг нее. Когда действие наркоза прошло, она вновь смогла видеть и слышать, но по-прежнему не двигалась. Хуже того, она чувствовала боль, о которой не могла никому сказать. Любой внешний наблюдатель счел бы, что она в глубокой коме.
Однажды ночью, когда Анна, обильно потея, все так же лежала без движения, новая медсестра поменяла простыни на ее кровати. В порыве доброты она погладила девушку по голове, сказав: «Прости, но это все, что я могу для тебя сделать». Анна запаниковала, решив, будто эти жалостливые слова означают, что она умирает. В другой раз менее сердобольная сестра выпалила: «Выглядит как труп».
Иногда, когда человек обездвижен и не реагирует на внешние раздражители, он может испытывать боль, но не сможет сказать о ней. Нужно постоянно говорить с таким человеком, чтоб он знал, что за его жизнь борются.
Однажды две медсестры перестилали простыню на кровати Анны. Когда они переворачивали девушку с одного бока на другой, правая коленная чашечка сместилась (у Анны был привычный вывих), но никто, кроме нее, этого не заметил. Ее мучила невыносимая боль, но она была не в состоянии об этом сказать. В конце концов наблюдательный младший врач заметил странную асимметрию коленей и вправил вывих. Без обезболивающего.
Дез с Дэвидом приходили каждый вечер после работы, надеясь увидеть, что Анне стало лучше. Я проходил мимо ее кровати по нескольку раз в день, потому что палата интенсивной терапии расположена на пути между моим кабинетом и операционной. Сначала я думал, что у Анны необратимое повреждение мозга. Но я не нейрохирург, так что не мне было судить.
Вечером в понедельник, 5 сентября, дядя Анны пришел навестить ее. Как и другие посетители, он попытался с ней поговорить. Липкую ленту, которая закрывала ее веки, чтобы поверхность глазных яблок не пересохла, тогда уже сняли. Внезапно Анна открыла глаза, и ее дядя подпрыгнул от удивления. Он крикнул: «Она очнулась, она очнулась, Анна очнулась!» Обнаружилось также, что она может следить глазами за вертикальными движениями пальца. Анна перенесла инсульт неделей ранее, и с тех пор это был первый признак того, что она в сознании.
Ее муж и отец, которые провели в больнице большую часть дня, к тому времени ушли домой. Услышав о случившемся, они мигом вернулись, но застали Анну уже спящей.
Мы убедились, что мозг Анны работает, и было логично позволить ей дышать самостоятельно. Не позднее чем через сутки мы удалили из трахеи дыхательную трубку, избавив девушку от сильного дискомфорта, а заодно упростив физиотерапию и смену простыней.
Спустя еще несколько дней Анна оставалась в сознании большую часть дня, ее дыхание было нормальным, а пульс и давление – стабильными. В палате интенсивной терапии, как обычно, кроватей на всех не хватало, и вопреки пожеланиям семьи, а также моим рекомендациям ее перевели в отдельную палату. Здесь физиотерапевт уделял Анне уже не столько внимания, и вскоре у нее развилась пневмония, в связи с чем пришлось назначить ей комбинацию антибиотиков. Анна все еще была очень слаба и не могла кашлять, поэтому ситуация быстро переросла в критическую. Высокая температура с постоянными перепадами, обильное потоотделение, едва не доводившее организм до обезвоживания, а также неконтролируемые приступы озноба делали жизнь Анны невыносимой.
А болезнь все усиливалась. Однажды Дез случайно увидел надпись «Не реанимировать» на обложке папки с историей болезни Анны. Так написали из тех соображений, что качество жизни пациентки предположительно будет неприемлемым, но обсудить это с ее близкими никто не удосужился. И Дез с Дэвидом пришли к выводу, что медперсонал сдался.
Смысл надписи заключался вот в чем: Анну не подключат к аппарату искусственной вентиляции легких, если она не сможет самостоятельно дышать из-за инфекции дыхательных путей. Дэвид сказал по этому поводу: «Думаю, в медкарте это написали, когда Анну перевели из реанимации. Я не знаю, что говорит на этот счет врачебная этика, но мне кажется, что следовало обсудить это с нами». Еще как следовало, черт возьми! Даже ветеринары не позволяют домашним животным умереть, не обговорив все с владельцами, и было бы, мягко выражаясь, уместно поставить семью в известность. Жуть.
Теперь, когда Анну поместили в отдельную палату, ответственность за нее лежала целиком на мне, а не на реаниматологах. Я созвал на совещание своих ассистентов, палатных медсестер и физиотерапевтов, после чего пригласил для откровенной беседы Деза и Дэвида. Мы уже добились немалого прогресса: Анна была в сознании. И хотя о полном неврологическом восстановлении речи не шло, ее близкие хотели сделать все возможное, чтобы она выздоровела.
Итак, что конкретно означала фраза «Не реанимировать» в данном случае? Миксому вырезали, и внутри Анны билось нормальное молодое сердце, которое не собиралось останавливаться, поэтому не должно было возникнуть никакой необходимости бить ей кулаком в грудь или проводить дефибрилляцию. Все, в чем она нуждалась, – это физиотерапия и курс антибиотиков, а также заботливый уход, чтобы она снова почувствовала себя человеком. Ни в коей мере Анна не была предметом, доставлявшим неудобства и требовавшим дополнительных стараний. Моя напутственная речь сработала, все рьяно взялись за дело, и вскоре Анну вылечили от пневмонии.
Шло время, Анна оставалась в сознании все дольше и дольше и очень скоро уже могла сидеть на стуле. Ее дыхание стабилизировалось, и она научилась взаимодействовать с окружающими. Ей задавали вопросы, а она определенным образом моргала, говоря тем самым «да» или «нет». Доброжелательные медсестры разработали для нее целую систему знаков: различных морганий и подмигиваний, чтобы общаться с окружающими, но повесили памятку слишком далеко на шкафчике, и Анна ничего не могла разобрать. Конечно же, никто не догадался надеть ей очки. Постепенно она смогла немного двигать головой и научилась пользоваться специальной «голосовой доской», чтобы беседовать с теми, кто ее навещал. Это был медленный процесс, но она наконец-то обрела возможность продемонстрировать, что ее рассудок сохранился. Еще чуть позже она начала рассказывать нам свою историю – произошедшее с ней от первого лица.
«Помню, как проснулась посреди ночи (мне так показалось). Было очень темно. Вокруг постоянно что-то пищало – казалось, что одновременно работает много телевизоров. Теперь-то я понимаю, что это были кардиомониторы в реанимации. Я чувствовала, как моя шея лежит на краю какого-то таза. Кто-то поливал мои волосы приятной теплой водой, массируя кожу головы. Эти люди, кем бы они ни были, мыли мне голову! Ощущения были просто потрясающие.
Когда они закончили, таз убрали, и я попробовала приподнять голову. Мне хотелось увидеть, где я. Было такое чувство, будто в моей шее совершенно не осталось сил, а затылок был словно налит свинцом. Я не могла говорить и плакать вроде бы тоже. Это было жутко. Над головой виднелись квадратная направляющая для шторы и крашеный потолок. Не в силах пошевелиться и даже поднять голову, я лежала на спине и просто смотрела вверх. В поле моего зрения не попадало никаких признаков жизни, но до меня доносились многочисленные голоса. Один из них я узнала. Женщина. Моя начальница из банка. Я решила, что она пришла узнать, почему я не на работе. Кто-то сказал про похороны на следующей неделе, и я подумала, что речь идет про мои. Мой мозг работал на все сто. Но что было с моим телом?
Вокруг моей кровати часто собирались люди в белых халатах. Они всегда говорили обо мне, но ко мне никто не обращался. И я не понимала, о чем они говорят. Потом они уходили. Мне хотелось расспросить их обо всем. Где я? Почему я здесь? Как они смеют обсуждать меня так, будто меня нет рядом?
Во мне кипело возмущение, но я не могла его выразить. Если бы только люди удосужились со мной поговорить, это избавило бы меня от недоумения и пугающих мыслей. Но никто не объяснил мне, что со мной произошло».
Однажды к ней пришел ординатор по имени Имад из реабилитационного центра Ривермед. Он поступил мило, действительно заговорив с Анной, – спросил, не хочет ли она, чтобы зонд для искусственного питания убрали у нее из носа и вставили трубку в желудок.
«Я ненавидела эту трубку в носу, – вспоминала Анна позднее. – Я широко открыла глаза и улыбнулась в знак утвердительного ответа. Впервые на моей памяти кто-то здесь решил узнать мое мнение».
Имад приходил, чтобы понять, сможет ли Анна участвовать в программе реабилитации, после того как покинет больницу. Но до этого оставалось еще три долгих месяца, так как ей нужно было набраться сил и снова научиться глотать. Прогресс был медленным, но уверенным. Еще несколько раз у Анны развивалась инфекция дыхательных путей, в связи с чем ей назначали очередной курс антибиотиков. Но по крайней мере на ее медицинской карте больше не красовалась надпись «Не реанимировать». Анна была вполне жива и, разумеется, хотела, чтобы так продолжалось и дальше. К концу января она достаточно окрепла, чтобы поворачивать голову и моргать, и была готова к реабилитации. Хотя паралич конечностей не прошел, возможность самостоятельно дышать была для нее значительным достижением.
В общей сложности понадобилось три года, прежде чем Анна смогла вернуться домой к Дезу, чтобы начать заново строить свою жизнь. Случилось это в 1997 году на Пасху. Хотя дом специально переоборудовали, она по-прежнему нуждалась в постоянной помощи, но ее разум был в полном порядке. По будням Дез рано уходил на работу, после чего приходили две сиделки. Они помогали Анне встать с кровати, и одна из них проводила с девушкой все утро. В обед начиналась смена другой сиделки, которая оставалась где-то до семи вечера, а потом появлялись еще две, чтобы уложить Анну в кровать. Такой вот строгий режим дня. В инвалидной коляске с электроприводом, которая управлялась движениями головы, Анна выбиралась в супермаркет и в ближайший парк. Ей нравилось, когда люди вели себя с ней как с обычным человеком и разговаривали с ней.
С помощью хитроумного устройства, встроенного в инвалидную коляску, Анна могла самостоятельно открывать и закрывать входную дверь, задергивать занавески и управляться с телевизором. Фактически это был дистанционный контроллер с инфракрасным управлением. Стоило Анне головой надавить на рычаг слева от нее, как появлялся курсор, который перемещался по списку всех доступных команд. Когда он достигал необходимого пункта, достаточно было еще раз нажать головой на рычаг.
Был у Анны и кабинет с видом на сад. Специальный приемник отслеживал движения ее головы, ориентируясь на белую блестящую точку на оправе очков. Благодаря этому Анна могла управлять курсором мыши на экране компьютера, а особая программа позволяла ей писать электронные письма и общаться с друзьями. Как и общеизвестная система упрощенного ввода текста для мобильных телефонов «Т9», компьютер постоянно пытался угадать, что именно она хочет написать.
Несмотря на паралич, Анна утверждала, что после инсульта для нее мало что изменилось. Будучи женщиной верующей, она смирилась со своим положением и решила сделать так, чтобы оно как можно меньше ей мешало. На местной радио-станции запустили кампанию по сбору средств на покупку фургона, чтобы перевозить в нем инвалидное кресло девушки. В итоге приобрели синий Vauxhall Combo, который ее отец окрестил Аннамобилем по аналогии с Папамобилем. О чем она больше всего переживала? Да о том, что в ее сердце снова вырастет злосчастная миксома, которую я второй раз не смогу удалить. Анну устраивало ее нынешнее состояние, и она боялась преждевременной смерти из-за инсульта.
Доктор Форфар каждые полгода исследовал сердце Анны на эхокардиографе. Изначальная опухоль была вырезана под корень и вряд ли могла снова отрасти. Однако я знал об особенностях генетически-обусловленных наследственных миксом и был убежден, что мать Анны умерла от той же болезни. Дело в том, что у пациентов с геном наследственной миксомы могут впоследствии развиваться новые опухоли в других частях сердца, и я мог лишь надеяться, что с Анной этого не случится.
В августе 1998-го я получил звонок от доктора Форфара, в чьем кабинете сидели Анна и Дез. Он только что сделал очередной снимок ее сердца, и новости были ужасными: миксома дала рецидив. Он сообщил, что Анна крайне напугана, и спросил, смогу ли я что-нибудь предпринять.
Я заверил его, что если Анну положат в наше отделение до вечера, то я смогу прооперировать ее уже на следующий день. Поскольку операция предполагалась повторная, нам требовалось много донорской крови. С повторными операциями всегда сложнее, потому что околосердечная сумка после первоначального хирургического вмешательства разрастается. Сердце может даже прилипнуть к грудине, о чем я узнал много лет назад в Королевском госпитале Бромптон. Тем не менее после той давней неудачи я провел сотни повторных операций на сердце, и сейчас это не должно было составить проблемы.
Когда я вошел в палату Анны, та сидела в инвалидной коляске, оцепенев от страха. Дез выглядел подавленным, а ее отец, Дэвид, еще не пришел. Мы бы и так встретились в операционной следующим утром, поэтому я сказал, что все будет хорошо и что сейчас мне нужно уйти, чтобы внести изменения в список операций на завтра. В действительности же меня начало затягивать в водоворот эмоций, и, чтобы не поддаться им, я предпочел сбежать.
Дез пришел в наркозную комнату вместе с Анной. Он остался, чтобы успокаивать ее до тех пор, пока не подействует наркоз. Когда я впервые увидел Анну, она была парализована, но ее руки и ноги оставались мускулистыми. Сейчас же на операционном столе лежала девушка, чьи конечности заметно отощали после трех лет без движения. Я послушал ее грудную клетку через стетоскоп, прежде чем протереть кожу антисептическим раствором. Мне показалось, что я обнаружил опухоль на слух. Как я и предполагал, миксома произрастала из другого места, ближе к ушку левого предсердия. Отростка на этот раз не было – лишь широкое основание, которое я вырезал, после чего зашил стенку предсердия.
Я внимательно осмотрел сердце со всех сторон, чтобы убедиться, что нигде не затаилась другая опухоль. Ничего подозрительного. Мы без проблем отсоединили АИК, закрыли грудную клетку и вернули Анну в палату интенсивной терапии. На этот раз мы знали, что она очнется, и заранее приготовили все, что ей нужно было для общения. Физиотерапевты тоже приготовились. После генеральной репетиции все было гораздо проще. Как и в первый раз, друзья и родные всячески поддерживали Анну, и я надеялся, что ей повезет и больше она со мной не встретится.
Судьба распорядилась иначе. Анне исполнилось тридцать два, после первой операции прошло семь лет. В апреле 2001 года во время обследования снимок показал крупную миксому в левом предсердии, и опять на новом месте – прямо над митральным клапаном. Опухоль была массивнее, чем первые две, и то и дело попадала в просвет митрального клапана. Очень опасная ситуация: крупные миксомы способны полностью заблокировать митральный клапан и вызвать внезапную смерть. Анну и ее семью в очередной раз постигло горе.
На следующий день Анна лежала на операционном столе оксфордской больницы. Третий раз вскрывать грудину всегда непросто. И снова через правое предсердие я проник в сердце, открыв то, что осталось от разделяющей предсердия перегородки. Опухоль лежала передо мной, произрастая рядом с митральным клапаном и частично отходя от перегородки предсердий. Я начал приподнимать ее от стенки левого предсердия с помощью обычной чайной ложки – полезный вспомогательный хирургический инструмент для ткани с желеобразной консистенцией. Я никогда не видел и не слышал, чтобы пациента с опухолью в сердце оперировали более трех раз; скоро в маленьком сердце Анны не останется места, чтобы подсоединить канюли аппарата искусственного кровообращения.
Анна справилась и на этот раз, пусть и с трудом. Ее воля к жизни, а также поддержка со стороны Деза и Дэвида не могли не впечатлять. Она перенесла неизбежную инфекцию дыхательных путей, но физиотерапевт помог преодолеть болезнь. Мы тщательно следили за тем, чтобы Анна не страдала от боли, и взаимодействовали с ней уже привычными способами. В те годы к каждой палате была приписана постоянная бригада медсестер – один из плюсов системы, ныне оставшейся в прошлом.
Я никогда не слышал, чтобы пациента с опухолью в сердце оперировали больше трех раз, – на сердце просто не хватит места присоединить канюли аппарата искусственного кровообращения. Но практика зачастую расходится с теорией.
Анна провела в больнице еще три недели, после чего отправилась домой. Мы узнали, что она страдает от депрессии, но это было объяснимо: в конце концов, она перенесла обширный инсульт и несколько операций на сердце, после чего поняла, что именно от этого умерла ее мать, и теперь постоянно переживала о том, что опухоль может дать очередной рецидив. Последнее особенно омрачало ее повседневную жизнь. Опухоль дважды возвращалась в новых местах, так неужели она снова заявит о себе? И будет ли технически возможна четвертая операция? Будет ли она безопасной? Все надеялись, что до этого не дойдет.
Дез перестал ходить с Анной на обследования. Ему было слишком тяжело смотреть на снимки сердца, появляющиеся на экране эхокардиографа, и ожидать худшего. Вместо этого он отправлялся в церковь помолиться. Анна сильно исхудала, и снимки получались на редкость четкими. Она лежала на кушетке в надежде увидеть пустые камеры своего сердца, предсердия которого с каждой операцией становились чуточку меньше.
В августе 2002 года, всего через шестнадцать месяцев после третьей операции, случилась очередная неприятность. Мне позвонил доктор Форфар, чтобы показать монстра: из всех опухолей эта была самой большой. Я не мог поверить, что миксома способна за считаные месяцы с нуля вырасти до такого размера. Я ничего не сказал, но у меня возникли подозрения, что, возможно, на этот раз мы имеем дело со злокачественным образованием. Однажды я оперировал девушку, чья болезнь развивалась по такому сценарию. Первая миксома у нее была доброкачественной, но затем выросла крайне злокачественная миксосаркома. Не хотелось, чтобы Анну постигла та же участь. Ее положили в больницу для проведения экстренной – четвертой по счету – операции.
Чтобы получить письменное согласие на проведение операции, мы обязаны подробно объяснить все связанные с ней риски. Во время четвертой операции на сердце риск смерти никак не может быть ниже двадцати процентов. Кроме того, существовала реальная угроза того, что фрагмент миксомы отделится от нее и решит посетить мозг. Если же операцию не провести, опухоль продолжит разрастаться и вскоре заполнит собой сердце. Чем больше она будет, тем выше вероятность развития эмболии. Мы попали меж двух огней.
Перед операцией церковь, в которую ходила Анна, провела в ее честь ночную службу. Как всегда, Дез и Дэвид доставили ее в операционную. Я остался в комнате отдыха. Все происходящее выматывало их эмоционально, прямо как молодых родителей, которые приводят своего малыша в наркозную комнату, а потом вынуждены оставить его с незнакомыми людьми. Дез сомневался, что Анне удастся справиться.
Эта миксома была самой большой из четырех – она практически заполнила все левое предсердие. Я вырезал ее под корень и начал пристально рассматривать испещренное шрамами предсердие. Мог ли я хоть как-то предотвратить дальнейшее появление новообразований? Я решил пойти на крайние меры: взял электрокоагулятор и принялся уничтожать клетки, выстилающие сердце изнутри, – тот самый слой, что был генетически запрограммирован оборвать Анне жизнь. Я выжег все, до чего смог достать, поднимая клубы дыма. Я применил тактику выжженной земли, потому что не хотел, чтобы родовое проклятие настигло Анну.
Пока я уничтожал клетки на внутренней стенке предсердия, удача неожиданно улыбнулась мне. Я приоткрыл митральный клапан, чтобы осмотреть левое предсердие, и вдруг заметил на одной из мышц клапана миксому в зародышевом состоянии. Она была слишком маленькой, чтобы ее удалось разглядеть даже на самом чувствительном эхокардиографе, но неизбежно разрослась бы, останься незамеченной. Я удалил паршивку и отправил в банку к старшей сестре. Патоморфолог позднее должен внимательно все изучить.
Сердце по-прежнему выглядело жизнеспособным, сердечный ритм был нормальным, а выжигание левого предсердия изнутри вроде бы не спровоцировало неприятных последствий. За остальной частью операции я наблюдал со стороны: у меня подобралась первоклассная операционная бригада, и не было нужды все доводить до конца самому.
Когда грудину стянули проволокой, я отправился повидаться с Дезом, чтобы положить конец его переживаниям. Кровопотери почти не было, потому что все прошло быстрее, чем предполагалось, и я рассчитывал застать его в церкви. Найдя его, я сказал, что все позади. В очередной раз Анна была в безопасности, при условии что сможет восстановиться после операции.
Вот только я беспокоился, что она может опустить руки, если начнет зацикливаться на вероятности рецидива. Анна нуждалась в ударной дозе оптимизма, в максимальном поднятии морального духа, чтобы продержаться следующие несколько недель, преодолеть боль, страх и чувство неопределенности. Я попросил Деза взять Бога с собой в больницу.
Анна медленно оправилась после операции, к счастью, избежав серьезной инфекции дыхательных путей. И снова все упорно старались ей помочь: медсестры, физиотерапевты, священники, а особенно друзья и родные, которые не забывали приносить с собой позитивное мышление в львиных дозах. К тому времени Анна стала знаменитостью в больнице и окрестностях, и все искренне желали ей выздоровления.
После успешной операции пациент нуждается в ударной дозе поддержки и оптимизма со стороны родных, прежде чем придет в норму и сможет спокойно продолжить жить дальше.
И снова ее выписали домой, где ей предстояло с ужасом ожидать очередных обследований и вселяющих страх эхокардиограмм. Миновали месяцы – никаких происшествий. Затем годы. Два, если точнее.
Сырым и серым ноябрьским вечером 2004 года, в преддверии Ночи Гая Фокса, Анна пришла на осмотр к кардиологу. Она приехала вместе с отцом, который помог ей разместиться на кушетке для проведения эхокардиографии. На ее костлявую грудь нанесли гель, чтобы улучшить контакт с датчиком. У обоих в ожидании результата подскочил уровень адреналина. Но буквально через несколько секунд все оборвалось у них внутри, когда они увидели бесформенную массу, плавающую в левом предсердии, как золотая рыбка в банке. Это чувство было им до боли знакомо. Вот вам и тактика выжженной земли.
Это было слишком для Анны, слишком для Дэвида – и для Деза тоже. Их легко понять: сколько еще способен вынести один человек, почему Господь позволил такому случиться и – самое главное – что делать дальше? Чтобы ответить на последний вопрос, нужно было все тщательно взвесить. Сколько еще у этой молодой женщины можно вырезать сердце по кусочкам? Вся ситуация вызывала слишком сильные эмоции, чтобы принять быстрое решение, и Анна с отцом в полном отчаянии отправились домой. Да и доктору Форфару требовалось все обдумать, а затем обсудить со мной, но на время рождественских праздников он решил оставить семью в покое. Разумеется, покой им только снился: Анна понимала, что ей огласили смертный приговор.
Вместе с Дэвидом она вновь пришла к врачу в начале января. Дез на этот раз был с ними. Теперь неопределенность исчезла, и его интересовало лишь одно: как помочь Анне? После повторной кардиограммы им окончательно стало не по себе. Все четыре миксомы, что я к тому времени удалил, выросли очень быстро, хотя и были доброкачественными. Эта же опухоль достигала двух сантиметров в диаметре и уже проникала сквозь митральный клапан, значительно повышая риск повторного инсульта.
Доктор Форфар позвонил мне, чтобы сообщить печальную новость. Что я думал на этот счет? Можно ли Анне пересадить донорское сердце? К сожалению, нет. При пересадке остается значительная часть левого и правого предсердий, к которым и пришивается донорский орган, так что это нам не помогло бы. Если пересадить легкие и сердце, то последнее можно было бы заменить полностью, но после предыдущих хирургических вмешательств оба легких пристали к стенке грудной клетки, и никто на такую операцию не решился бы. Я сказал, что готов прооперировать Анну снова, но нужно сразу договориться, что это в последний раз. Мы оба чувствовали, что не можем оставить Анну перед лицом неизбежной смерти.
Когда мы спросили мнение Анны и ее близких, те согласились, что пусть лучше она умрет на операционном столе, чем лишится всякой надежды. А в случае успешной операции не будет больше никаких эхокардиограмм. Да, все, что мы предложили, – это спрятать голову в песок и надеяться на лучшее, но не было смысла дальше всех мучить.
Анну положили к нам в День святого Валентина – ровно через одиннадцать лет после того, как они с Дезом обвенчались. Как и следовало ожидать, пятая операция была чрезвычайно сложной и рискованной. Действуя не спеша и максимально осторожно, мы опять вскрыли грудную клетку и разрезали сердце, чтобы вновь добраться до правого предсердия. Когда мне удалось сделать это без происшествий, я вышел немного отдохнуть. Это правильный подход при сложных операций, а для немолодых хирургов со слабеющим мочевым пузырем – единственно возможный. Вскоре я был готов продолжить.
Я вскрыл правое предсердие, чтобы подобраться к левому, собираясь воспользоваться для этого оставшимся после третьей операции шрамом. У самого начала нижней полой вены, идущей к животу, я неожиданно обнаружил миксому правого предсердия – ничуть не меньше опухоли в левом, ради которой мы все и затеяли. Я удалил ее, хотя, если честно, она чуть ли не сама отвалилась. После этого мы убрали миксому и в левом предсердии. Дело было сделано, и я остался доволен своей работой. Мы зашили сердце, удалили воздух и подогрели кровь. Нисколько не возмутившись нашим вмешательством – уже пятым по счету, – измученное сердце переняло эстафету у аппарата искусственного кровообращения. Снова две миксомы по цене одной. Мы закрыли грудную клетку – раз и навсегда. Для меня это было облегчением, для Анны и ее близких – смирением перед судьбой.
После операции сперва все шло как обычно. Анна провела два дня на искусственной вентиляции легких, а потом из трахеи извлекли трубку и начали проводить частые сеансы физиотерапии. Все несказанно обрадовались тому, что ей удалось выжить. Но однажды Анне принесли суп и не проследили за приемом пищи. После инсульта у нее всегда отмечались проблемы с глотанием – она вдохнула горячую жидкость и подавилась. Ее долго лечили от инфекции легких, подключив к аппарату искусственной вентиляции; пришлось проколоть несколько курсов антибиотиков, не обошлось и без трахеостомии. Но Анна со всем справилась, и ее состояние не ухудшилось по сравнению с тем, каким оно было до пятой операции. Они с Дезом вернулись домой, где им предстояло учиться жить с неопределенностью, бороться с депрессией и стремиться к как можно более счастливой жизни.
Время шло, в больницу Анна не поступала. Центр Ривермед продолжал помогать ей, но наибольшую поддержку ей оказывали церковь и соседи. Иногда я спрашивал у доктора Форфара, слышал ли он что-нибудь об Анне, но потом мы оба потеряли с ней связь и не получали о ней никаких новостей, до тех пор пока один из моих знакомых не сказал, что видел ее в церкви. Она выглядела счастливой. Дез тоже. Он не оставил ее ни в горе, ни в радости. Периодически они посылали мне открытки.
В 2015 году, когда миновало более десяти лет после пятой, последней операции, у моего дома припарковался Аннамобиль. Анна сидела в кузове – по-прежнему в инвалидном кресле, но сияющая и цветущая. Дез подошел к входной двери с тортом в руках. С помощью сиделок Анна испекла его для меня в честь двадцать первой годовщины их с Дезом свадьбы.
Врачам случается благодарить бога за удачную операцию.
А что случилось со зловещими миксомами? Генетическая буря улеглась – мы одержали победу. Полагаю, не без божьей помощи. Мне на ум пришли строки из стихотворения «Цветок», написанного поэтом семнадцатого века Джорджем Гербертом: «В осеннем сердце – как я мог мечту лелеять, что придет расцвет?»
Надеюсь, оба будут жить еще долго и счастливо.
