Глава 48

Вглядываясь в рассветный горизонт, так же, как царь Эгей, ожидающий сына из опасного похода, я гадала, какой парус увижу: черный, или белый? Канул в Лету Эгей, вместе со своим сыном Тезеем, да и крутобокие корабли давно истлели на неведомом берегу… А я всё стою, всё жду своих героев.

Яхта наконец причалила и они, один за другим, сошли на берег. Король Таранис, целый и невредимый, но с постаревшими на целую вечность глазами; Счастливчик Лучано — а ведь его прозвище вновь оправдало себя! Молодой, рыжий, топая по сходням, он вовсю ухмылялся щербатым ртом.

Яррист нес на руках девушку. Голова её была запрокинута, ноги и руки безвольно покачивались в такт шагам. Я бросилась к ним, но Барбаросса, ревниво оттеснив меня плечом, не дал подойти. Архистратиг изменился. Волосы его поседели, один глаз стал мертв, черен, как потухший уголь, и пуст, да и во втором более не угадывался отблеск золотого ихора. Могучие плечи поникли под тяжестью оплавленных доспехов. А вот усмешка осталась прежней: вечная гримаса превосходства…

— А вы, драгоценная, какими судьбами оказались так далеко от дома?

Я отшатнулась, но взяла себя в руки. Ему многое можно простить. Сейчас — многое.

— Встретить героев — честь для меня и неизменный долг. — я попыталась издалека заглянуть в лицо девушки, бледное и изможденное. — Она жива?

— Мы не знаем. — обойдя меня, он ступил на узкие, вырубленные в скале ступени, ведущие наверх, в замок.

А вот Рефаим, в отличие от остальных, казался таким же, как и на протяжении шести тысяч лет, что я его знала…

— Рад вас видеть, Лилит. — Семъяза вежливо поклонился.

— Почему вы так долго?

— Они были мертвы, как высосанный досуха младенец. — рыжий разбойник притворно хлопнул себя по губам. — Прошу прощения, высокородная донна. Трудно вот так, сразу, отвыкнуть от старых привычек.

— Помнится, в посмертии вы не были столь вульгарны, Иегуда. — заметил Семъяза.

— Ах, мой бывший консильери… Долгие годы я был скучным стариком, и много ли мне было надо? — Счастливчик театрально развел руками. — Зато теперь я молод и безрассуден, как и в тот давний, трижды проклятый день, когда Гигант вошел в ворота отцовского дома в старом Ерушалайме. — тут он спохватился и заметил озабоченно: — Кстати, нужно незамедлительно принять меры безопасности. Как только Тригинта узнает, что я остался не у дел, слетятся стервятники. — и он тревожно оглядел небо, словно боялся, что птицы уже хищно парят над островом.

— Тригинты больше не существует, Маккавей. — бросил Таранис, проходя мимо. — Ты запамятовал, что был единственным, уцелевшим из первой Тридцатки?

— И то верно… — бывший вампир облегченно просветлел лицом.

Я повернулась к Лучано:

— Вы сказали, они были мертвы. Поясните, будьте добры.

— Самим бы хотелось разобраться, великолепная донна. Но, кажется, мы все еще не в себе. — он передернул плечами, укрытыми черным, с белым подбоем плащом, удивительно ему не шедшим. — Предлагаю подняться в замок. Там должна остаться кое-какая еда… Я имею в виду кладовые, что мы держали для живых слуг. Две тысячи лет я жаждал отведать копченого окорока, две тысячи! Представлял ломоть горячего хлеба — всякий раз, когда городские пекарни разжигали печи, я испытывал голод, по силе не сравнимый даже с вампирской жаждой крови! Мечтал выпить бутылку хорошего вина… Вы знаете, донна, мы тут, на склонах Этны, развели замечательные виноградники. Пойдемте! — он оглядел всех по очереди. — Надеюсь, древняя распря не помешает вам насладиться моим гостеприимством. Тем более, что сей конфликт исчерпан до самого донышка.

— Лично я проголодался, как волк. — откликнулся король Таранис. — Надеюсь, в ваших кладовых найдется добрый кусок сырого мяса?

— Они в вашем распоряжении, э-э-э… ваше величество.

Я смотрела в спину Ярристу, поднимавшемуся всё выше.

— Позвольте проводить вас, Лилит. — предложил руку Семъяза и мы вместе направились к ступеням.

— Что там произошло? — спросила я снова.

— Из-за раны, полученной копьем Всевышнего, я никак не мог повлиять на ход событий…

— Но вы видели!

— В этом-то и трагедия, прекрасная Лилит. Видеть, как они умирают, как Наоми убивает себя, и ничего не в силах изменить…

— Что вы сказали? — я вырвала руку из-под его локтя. — Ш'хина покончила с собой?

— «Смертию смерть поправ». - помните, Иегошуа не раз повторял эти слова? — он посмотрел так, словно взглядом хотел передать какую-то мысль. Будто опасался высказать её вслух.

— Умерев, он надеялся воскреснуть, тем самым сравниться с бессмертным Создателем… — задумчиво произнесла я. — Вы надеетесь, у нее получится? Исполнить предназначение?

Он только пожал плечами и вновь взял меня под руку.

Некоторое время мы поднимались в полной тишине. Затем я заметила:

— Лучано стал человеком.

— Наверное, это и было самым заветным, самым сокровенный желанием вампира. — кивнул Иван.

— А Яррист? Что с ним?

— Простите, Лилит, я и сам не понимаю. Кто знает, какие сюрпризы таятся в дарах Ш’хины? Я, например, обрел свободу. — Семъяза слегка пожал плечами. — Нас всех нашел король Таранис. После схватки с братом он спустился в пещеру…

— Это оно? — мы одновременно взглянули вверх. Таранис поднимался по ступеням, небрежно опираясь на копье с длинным листовидным наконечником, испещренным древними знаками.

— Маккавей отыскал его после исчезновения Форега, и хранил все эти годы. Не беспокойтесь, теперь копье в надежных руках.

— Смертию смерть поправ. — задумчиво повторила я. — Вы думаете, она…

— Ничего я не думаю! — оборвал меня Семъяза. — Но верю. И давайте не будем об этом.

…Счастливчик постарался на славу: стол ломился от яств. Блюдо с жареным фазаном, другое с молочным поросёнком, груды фруктов, источающие сдобный аромат хлеба… Даже несколько древних, в паутине и пыли, кувшинов с заплесневелыми боками и залитыми черным воском горлышками. На серебряных столовых приборах — отблески сотен свечей.

Семъяза вышел к столу в черном смокинге, Лучано — в белоснежном фраке, король Таранис раздобыл где-то кожаную куртку с множеством замков и заклепок и такие же штаны — не иначе, порылся в гардеробе Вито.

Один Яррист так и не снял оплавленных доспехов, только страшный мертвый глаз прикрыл черной повязкой.

Спускаясь по лестнице, сидхе разглядывал череду портретов испанских грандов в костюмах разных эпох. Просмотрев все, король усмехнулся, и повернулся к Счастливчику.

— А вы не лишены тщеславия, Маккавей. Вот начнет кто-нибудь изучать ваши семейные портреты, и уверует в переселение душ…

— В моём замке, на протяжении веков, гостили самые разные люди. — пояснил бывший вампир. — Этот портрет, например, написал Караваджо — его сослали на Сицилию за какую-то мелкую провинность. А этот — Мазаччо, он гостил у меня несколько месяцев, лечился от чахотки… — Счастливчик скромно потупился. — Кое-что я, разумеется, выставляю в музеях, Прадо, Лувре и других, по всему миру. Но жемчужину коллекции — круговую фреску «Битва в долине Меггидо» — я не показываю никому, кроме избранных. Она написана на стенах Львиного зала, и, как вы понимаете, не может быть перенесена в другое место. Если пожелаете, ваше величество, позже мы поднимемся в башню. Пикассо был гением, согласитесь. Я даже предлагал сделать его вечным — ну вы меня понимаете… Но он отказался. Боялся, что перестав испытывать животный страх смерти, не сможет творить… Замок Крови Господней хранит множество реликвий. Заботу о некоторых я нижайше попрошу принять на себя Рыцарей ордена Святого Динария — дабы не оказались они в неподобающих руках; другие же… Возможно, настал день, когда чудеса моего замка предстоит явить миру. Но! — Счастливчик гостеприимно повел руками — прошу к столу!

— Вы приготовили поистине царское угощение, дон Лучано! — я улыбнулась, принимая его руку.

— Ну что вы, солнцеликая донна! Мне это доставило истинное наслаждение. И… маленькая просьба: не зовите меня больше доном. В роли хозяина Сангре-де-Диос я устраиваю последний прием.

Яррист, проходя мимо нас, самым невежливым образом хрюкнул, затем, пинком подвинув тяжелое кресло, упал в него, схватил ближайший кувшин и, отбив горлышко о край стола, сделал могучий глоток.

Семъяза сел рядом с ним.

— Может, не следовало оставлять Ш'хину одну? — спросил он. — Если она очнется, хорошо бы, чтобы рядом кто-то был…

— Всё еще пытаетесь давать советы, дорогой братец? — съязвил Барбаросса и отвернулся.

Что-то с ним было не так. Будто разжалась, распрямилась тугая пружина, спрятанная в груди. В движениях, вместо выверенной точности, появились широта и размах, единственный глаз блестел какой-то новой, незнакомой мне страстью, и весь облик Первого Рыцаря стал будто проще, доступнее. Он больше не опалял.