Глава 11

Оставив крузер Коляна на людной заправке, мы пешком добрались до станции электрички. Затем метро, автобус, снова метро, маршрутка, такси, несколько пеших переходов, и наконец мы в центре, у ворот новой высотки.

— Ты здесь живешь? — задрав голову, я оглядывала здание. — А не боишься, что твою берлогу уже вычислили?

Тристан только фыркнул и повел меня внутрь.

Поднялись на грузовом лифте из гаража, прямо в просторный холл квартиры. Я с интересом огляделась. Черный ковер на паркете из светлого ясеня, черные же, непонятные панели на стенах цвета яичной скорлупы — язык не поворачивается назвать их картинами… Если это и есть прославленное сидхейское искусство, то я молчу.

— Проходи, будь как дома! — Тристан гостеприимно махнул рукой.

— Ты один живешь?

Так, на всякий случай. А то выйдет из кухни сидхейская мадам… Но жильем не пахло. Воздух такой, какой бывает в пустых домах.

— Теперь с тобой. — поймал мой взгляд и подмигнул. — Да ладно, ничего твоей девичьей чести не угрожает.

— Вот еще: всяких волчат бояться… — и тут я вспомнила, что нахожусь в гостях. — Извини. Ты сам меня провоцируешь.

— Ну, так же веселее, правда?

Глянул из-под длинной челки, ухмыльнулся и двинулся вглубь квартиры. Я покорно поплелась следом. Кроссовки, кое-где расползшиеся, с оборванными шнурками, сиротливо притулились у входной двери, как брошенные щенята.

— Твоя спальня. — он распахнул дверь в светлую, просторную комнату. — Ванная здесь же. Дальше — моя половина. Спальня, гостиная, кабинет и так далее… Без приглашения не входить. Шучу. Налево — кухня, столовая, направо — библиотека, зимний сад…

Вспомнился наш домик. Тот самый, в котором я выросла у дедушки с бабушкой. Три комнатки, удобства на улице. Летняя кухня, огород, виноградник, беседка.

Дедушка в сером саржевом кимоно сидит за низким столиком. Перед ним — тонкая рисовая бумага. Одним росчерком беличьей кисточки, едва касаясь листа, он пишет моё имя. Два иероглифа: «прежде всего, красота…»

— Эй, ты чего зависла?

Я моргнула, отвела взгляд от панорамы за широким, во всю стену, окном.

— Нерпивычно. Я выросла в предгорьях: степь, затем яблоневые сады на холмах, за ними — заснеженные вершины… Здесь не так.

— Домой хочешь?

Я дернула плечом. Какая разница, чего я хочу?

— Пойду в ванну. Слушай… — я замялась. — У меня из одежды — только то, что на себе. У тебя стиралка есть?

Штаны пропитались кровью, куртка — грязью, на майку вообще лучше не смотреть.

— Твои обноски реабилитации не подлежат. Выброси всё. Я тебе что-нибудь подыщу.

— Ух ты! На довольствие, стало быть, определяешь? А паек? — он не поддался. Только голову опустил и, по-моему, посчитал до десяти.

— Иди уже, замарашка.

— На себя посмотри.

…Не отказала себе в удовольствии понежиться в ванне. С пеной, лосьоном, пахнущим сиренью, и морской солью. Погрузившись в горячую воду по самую шею, поняла, насколько чудесно это забытое ощущение.

В стае мылись, как придется: в речке, на колонке, из-под шланга… Зиму проводили на море — в тепле, но без комфорта. Точнее, это мне было неуютно спать на земле, есть из походной миски и мыться холодной водой. Марико, помниться, ради меня даже перешла на горячее питание: по вечерам мы разводили костер, что-нибудь варили в котелке или жарили на вертеле… В зависимости от добычи. У оборотней почти никогда не бывало денег, всё нужное доставалось охотой, обменом или шабашкой по случаю.

Я год не спала в постели, на простынях. И не принимала горячую ванну. Закрыв глаза, лежа в ароматной пене, чувствовала, как уходит усталость, мышцы расслабляются, а кожа наполняется влагой. Да, к хорошему привыкаешь быстро. Правильно сказал Тристан: замарашка. Золушки из меня не выйдет, разве что какая-нибудь сиротка — Марыся.

На кровати ждала шелковая пижама. Черная. Мой новый друг, я смотрю, не отличается фантазией в выборе цветов.

…Штаны пришлось затянуть поясом, чтобы не спадали, а куртка сделана, как кимоно. Дедушка носил кимоно, саржевые или бумазейные — летом, простеганные сашико — зимой. Никодим носил халат пао или рубашку ханьфу… А вот Яррист предпочитал белоснежные сорочки из сидхейского хлопка — того, который чуть царапает кончики пальцев. И костюмы вампирских брэндов: Манчини, Борджа или Сфорца. Это когда вылезал из своего любимого камуфляжа.

Сашка, да и другие оборотни в стае, довольствовались кожаными косухами и джинсами, а меня Марико научила носить короткие замшевые юбочки с бахромой и ковбойские сапожки… Она же заставила отрастить волосы, которые Никодим стриг мне сам, портновскими ножницами, «под мальчика».

Надеть кимоно было всё равно, что заглянуть домой. Всего на минутку: заглянуть в комнаты, почувствовать родной запах…

На глаза навернулись слезы. В сто пятьдесят четвертый раз представила, как бы сложилась моя жизнь, не погибни дедушка с бабушкой.

Я могла бы стать художницей. Друг дедушки, дядя Улукбек, говорил, что у меня прирожденный талант к технике сумиё-э. Никодим тоже говорил, что у меня талант. Но не к рисованию.

Если бы я могла изменить судьбу! Завести нормального парня, уютный дом… Но будем смотреть правде в глаза: я — киллер. Я не должна быть ни с кем. Потому что… Потому что, стоит мне расслабиться, почувствовать вкус к жизни, как случается что-нибудь плохое и всё рушится.

Так было, когда я потеряла стариков. Так было, когда я наконец простила Никодима и поняла, что отныне моя семья — это он; Так было, когда я вообразила, что Яррист любит меня. Так было, когда я поверила, что смогу быть счастлива в стае оборотней…

— Эй, ты что, спишь? Зову, зову, а она и ухом не ведет. — я незаметно вытерла слезы. — А чего глаза на мокром месте?

— Мыло попало.

— Ага, конечно… — он скептически сморщил нос. — Ладно, не дрейфь. Я поесть приготовил, а потом… — он внезапно отвернулся.

— Что?

— Суп с котом.

Никак я не могу понять этого сидхе. То он милый, почти что друг, а то… Вот, как сейчас. Я расклеилась, а он, вместо того, чтобы утешить, надулся, как жаб.

Пока я плескалась в ванне, Тристан приготовил пасту с шампиньонами. Интересно, а где он продукты взял? Или у него вечный запас в морозилке? Ладно, на халяву, как говорится… А вообще недурно. Готовить он умеет.

— А почему сам не ешь?

— Сыт.

— И когда успел?

— Не твоя забота.

Я отложила вилку. В конце концов, что я такого сделала?

— Послушай, я могу уйти прямо сейчас, если ты передумал. Просто скажи.

Он невесело усмехнулся.

— Так и пойдешь, в моей пижаме?

Я дернула плечом и усмехнулась.

— Как-то я оказалась на Майорке. Без денег, паспорта и с огромным счетом в ресторане: Яррист привез отмечать мой день рождения. Он был мистер Романтик: цветы, шампанское, оркестр в мою честь… А потом извинился, и отошел в сортир. Всё.

Зачем я это рассказываю? Сама не знаю.

— И как ты выкрутилась? — Похоже, Тристан приходит в себя.

— По всякому. Тебе будет неинтересно.

— Ладно, не обижайся. Я не на тебя злюсь.

— А на кого?

Он вздохнул.

— Бэлль Морт. Я наконец-то вспомнил, где тебя видел. Портрет в галерее Тэйт… Отмытая, ты очень похожа на… саму себя.

Я нарисовала автопортрет лет в шестнадцать, под руководством дяди Улукбека. Он его очень хвалил, а потом, никого не спросив, отослал на какой-то престижный конкурс. В конце концов портрет попал в Лондон и неожиданно прославился.

Я была изображена в рыцарских доспехах. Под определенным углом лицо, под низко надвинутым шлемом с пышным плюмажем, превращалось в череп.

Бэлль Морт, Красавица-Смерть. Так окрестили портрет с легкой руки какого-то журналиста…

Мне понравилось, что греха таить, и я взяла этот псевдоним, когда стала охотницей на вампиров.

— Накрылась медным тазиком наша идея пристроить тебя в полк. Если я тебя узнал — и другие найдутся.

Мне аргумент Тристана показался слабоватым — мало ли, какой там портрет? Но спорить я не стала. Ему виднее.