32

– Эта Рона, мягко выражаясь, – настоящий кошмар! – сказал Макс, указывая рукой на атомную электростанцию. Семнадцатую по счету, с тех пор как в Лионе Сона влилась в Рону.

Быстрые реакторы перемежались виноградниками и автомагистралями. Кунео перестал удить рыбу.

Они обследовали книжные катакомбы Кюизери три дня. И вот теперь приближались к Провансу. Вдали, в районе Оранжа, уже показались известковые горы, величественный портал юга Франции.

Небо изменилось. Оно начало наливаться жгучей синевой, той самой, что горит жарким летом над Средиземным морем, когда небосвод и море отражаются друг в друге и оттого сияют еще ослепительнее.

– Как слоеное тесто… Синева в синеве на синеве. Синий торт «Наполеон» на голубой тарелке, – пробормотал Макс.

В последние дни он пристрастился к словесной эквилибристике и самозабвенно играл со словами в пятнашки.

Иногда, промазав, он хватал пустоту, и Сами заливалась счастливым смехом. Жану ее смех напоминал журавлиные крики.

Кунео втрескался в нее по уши, хотя она и не спешила воспользоваться его предложением, заявив, что Эгаре сначала должен отгадать загадку.

Она часто сидела в рубке, и они с Эгаре продолжали игру в да-нет-знаю-не-знаю.

– У Санари есть дети?

– Нет.

– А муж?

– Нет?

– А два мужа?

Она опять разражалась журавлиными криками.

– Она написала еще что-нибудь?

– Нет… – медленно произнесла она. – К сожалению.

– Она написала «Южные огни», когда была счастлива?

Долгое молчание.

Эгаре в ожидании ответа созерцал проплывавшие мимо картины природы.

После Оранжа через какое-то время будет Шатонёф-дю-Пап, а вечером им предстоит ужинать уже в Авиньоне.

А от бывшей папской резиденции он, взяв напрокат машину, за час доберется до Люберона и Боньё.

«Слишком быстро… – подумал он. – Что я, как Макс говорит, приду и скажу: „Привет, Бассе, старый заклинатель виноградных лоз, я бывший любовник твоей жены?“»

– И да, и нет, – ответила наконец Сами. – Трудный вопрос. Такое ведь редко бывает, чтобы человек целыми днями купался в своем счастье, как тот сыр в масле, верно? Ощущение счастья мимолетно. Вот тебе, например, сколько времени подряд доводилось испытывать это ощущение?

Жан задумался.

– Часа четыре. Я тогда ехал на машине из Парижа в Мазан. К любимой женщине. Мы договорились встретиться там в маленьком отеле «Le Siècle», напротив церкви. И я был счастлив. Всю дорогу. Я пел! Я представлял себе ее тело и воспевал его.

– Четыре часа подряд? Это же потрясающе здорово.

– Да… В эти четыре часа я был счастливей, чем в последующие четыре дня. Но теперь, вспоминая эти четыре дня, я счастлив, что они у меня были. – Жан удивленно хмыкнул. – Неужели счастье – это то, что мы можем оценить лишь в ретроспективе? Неужели мы не замечаем счастья и лишь потом, позже, понимаем, что были счастливы?

– Фу! – Сами огорченно вздохнула. – Это было бы очень глупо.

Мысль о «счастье замедленного действия», «счастье с часовым механизмом» бродила в голове Жана несколько часов, пока он быстро и уверенно вел «Лулу» по Роне, которая в этих местах была, скорее, похожа на автомагистраль. Никто не стоял на берегу и не махал им, приглашая причалить, чтобы купить книги. А шлюзы были полностью автоматизированы и пропускали одновременно с дюжину судов.

Тихие идиллические дни на каналах кончились.

Чем ближе была земля Манон, тем больше Эгаре вспоминал все, что испытал с ней. Свои ощущения от нее, ее вкус и запах.

Сами, словно читая его мысли, рассуждала вслух:

– Удивительно, насколько любовь телесна! Тело гораздо отчетливей вспоминает ощущения от прикосновений к тому или иному человеку, его запах или вкус, чем голова то, что этот человек говорил. – Она дунула на тонкий пушок на своем предплечье. – Своего отца я, например, вспоминаю, прежде всего, телесно. Его запах, его походку. Ощущение от прикосновения щеки к его плечу или ладони к его ладони. А голос его я вспоминаю почти исключительно вместе с его словами: «Саса, малышка». Мне не хватает тепла его тела, я никак не могу привыкнуть к тому, что он уже никогда не снимет трубку телефона, хотя мне надо столько всего ему рассказать! Боже, как это меня бесит! Но больше всего мне не хватает его именно телесно. Кресло, в котором он обычно сидел, теперь пусто. Дурацкая пустота, воздух!

Эгаре кивнул:

– Беда лишь в том, что многие, главным образом женщины, думают, что их тело должно быть идеальным, чтобы его любили. На самом деле оно должно лишь уметь любить. И позволять любить себя.

– О Жан, повтори это еще раз! – рассмеялась Сами и поднесла к его губам микрофон судовой радиотрансляции. – Любят того, кто сам любит, – вот еще одна хорошо забытая истина. Ты не обращал внимания на то, что большинство людей предпочитают быть любимыми и не жалеют на это ни сил, ни времени? Диеты, погоня за деньгами, эротическое белье… Да если бы они сами как следует любили – боже, мир стал бы в сто раз прекрасней и не надо никаких антицеллюлитных колготок!

Эгаре рассмеялся вместе с ней. Потом вспомнил о Катрин. Они оба были слишком нежны, слишком ранимы, и в них было больше жажды быть любимыми, чем силы и воли к жизни. Способность любить предполагает так много отваги и так мало притязаний. Сможет ли он когда-нибудь вновь любить «правильно»?

Сами была из тех, кто умеет слушать; она все впитывала в себя и возвращала ему назад. О себе она рассказала, что была учителем в Швейцарии, в Мельхнау, работала в лаборатории изучения сна в Цюрихе, чертежницей на строительстве ветровых электростанций для Атлантики, пасла коз и делала сыр в Воклюзе.

И у нее была врожденная слабость: она не умела лгать. Она могла промолчать, уйти от ответа, но сознательно солгать была не в состоянии.

– Ты только представь себе, каково это – жить с таким качеством среди людей, – сказал она. – В детстве у меня было из-за этого столько проблем! Все считали, что я просто вредная девчонка, которой доставляет удовольствие всем хамить. Спрашивает, например, официант в фешенебельном ресторане: «Ну как, вкусно?» – а я говорю: «Не-а. Полный отстой». Спрашивает мать моей одноклассницы, к которой нас пригласили на день рождения: «Ну как, Сами, тебе понравился наш праздник?» Я изо всех сил пытаюсь выжать из себя «да», а говорю вместо этого: «Да нет, скучища – жуть! А у вас изо рта пахнет, потому что вы пьете много вина».

Эгаре рассмеялся. Удивительно, насколько близок человек к своей истинной сущности в детстве и как он потом тем быстрее от нее удаляется, чем больше стремится быть любимым.

– В тринадцать лет я свалилась с дерева, и во время обследования, когда меня засунули в трубу, они установили, что в моем мозгу отсутствует генератор лжи. Я, даже если очень захочу, не смогу написать фэнтези. Разве что мне наяву встретится говорящий единорог. Я могу рассказывать только о том, что сама испытала и прочувствовала на собственной шкуре. Я из тех, кому надо посидеть на раскаленной сковородке, чтобы рассуждать о жареной картошке.

Кунео принес им самодельного лавандового мороженого. У него был терпкий цветочный вкус.

Бездарная лгунья проводила неаполитанца взглядом.

– Он маленький, толстый и с объективной точки зрения вряд ли может претендовать на роль красавца для обложек глянцевых журналов и постеров. Но он умен, силен и, наверное, может все, что важно для жизни, полной любви. Для меня он самый красивый мужчина из всех, кого мне когда-нибудь доведется поцеловать, – сказала Сами. – Странно, что таких прекрасных, замечательных людей любят не больше, чем других. Может, под маскхалатом неказистой внешности люди просто не замечают их души, натуры, принципов, открытых для любви и добра? – Она блаженно вздохнула. – Меня, как ни странно, тоже никогда не любили. Раньше я думала, что все это из-за моей сомнительной внешности. Потом я подумала: почему меня вечно тянет туда, где мужчин можно пересчитать по пальцам, да и те уже заняты?.. – Она помолчала. – Эти крестьяне-сыроделы в Воклюзе… Жуть! Старые кобели, для которых женщина – это большая двуногая коза, которая еще и белье стирает. Если он с тобой вдруг поздоровается – это уже комплимент.

Сами задумчиво ела мороженое.

– По моему мнению – а я изменю его только вместе со своими взглядами на жизнь, – есть три вида любви: любовь, которая рождается в трусах (это мы проходили; удовольствие на пятнадцать минут); любовь, которая рождается в голове (это мы тоже проходили: ты ищешь мужчин, которые объективно хорошо вписываются в твое мировосприятие или не слишком нарушают твою жизненную программу, но такие отношения напрочь лишены обаяния, волшебства); и любовь, которая рождается в груди, где-то в области солнечного сплетения. Это как раз та самая любовь, которая мне нужна. То самое волшебство, которое должно осветить всю систему моей жизни до последнего винтика. А ты что думаешь по этому поводу?

Она показала ему лиловый от мороженого язык.

Он думал о том, что нашел наконец единственно правильный вопрос.

– Сами…

– Что, Жанно?

Говорила она, правда, совсем по-другому, но это всегда так: то, что писатели пишут, – это звук их сердца, их души.

– Это ведь ты написала «Огни»?