20

Ему снилось, что он не спит.

Он был в «книжном ковчеге», где почему-то все менялось на глазах: штурвал сломался, окна запотели, рули отказали. Воздух был таким плотным, как будто он шагал сквозь густое прозрачное желе. Эгаре заблудился в каком-то водном лабиринте. Судно угрожающе затрещало.

Манон была рядом.

– Но ты же умерла!.. – простонал он.

– Правда? Жаль, – ответила она.

Судно разломилось на две части, и Эгаре полетел за борт.

– Манон! – закричал он.

Она смотрела, как он барахтается, отчаянно пытаясь выбраться из воронки, которая образовалась в черной воде и неумолимо засасывала его вглубь. Она не протянула ему руку. Она просто смотрела, как он тонет.

Он погружался все глубже и глубже.

Но не просыпался.

Он покорно вдыхал и выдыхал, вдыхал и выдыхал…

Наконец он коснулся ногой дна.

И тут мсье Эгаре проснулся. Он лежал на боку. На бело-рыжей шерстке Линдгрен, лежавшей у него между ногами, плясал солнечный зайчик.

Кошка встала, потянулась и прошлась, мурлыкая, у самого лица Жана, пощекотав его своими усами.

«Ну, что я тебе говорила?» – выражал ее взгляд.

Ее нежное мурлыканье напоминало далекое урчание судового дизеля.

Эгаре вспомнил, что уже однажды просыпался с похожим чувством испуганного удивления. Еще мальчиком, когда в первый раз летал во сне. Расставив руки, он прыгнул с крыши, плавно пролетел по воздуху и приземлился во дворе какого-то замка. Тогда он понял: чтобы научиться летать, нужно прыгнуть.

Он поднялся на палубу. Над водой и над близлежащими лугами повис тонкий, как паутина, белый туман. Свет только-только забрезжил, предвозвещая нарождающийся новый день. Эгаре наслаждался сознанием того, как много неба он может видеть. И как много красок вокруг. Белый туман. Серые пятна. Нежно-розовый, молочно-оранжевый…

На судах, стоявших у причалов, царила глубокая тишина. На «Балу» тоже все было спокойно.

Эгаре тихонько посмотрел на Макса. Тот устроил себе ложе посреди книг, на одном из диванов для чтения в отделе, который Эгаре называл «Отделом очеловечивания». Там стояла и книга Софи Марселин, врача – специалиста по бракоразводным болезням, коллеги его постоянного пятничного клиента, терапевта Эрика Лансона. При любовных муках Софи рекомендует после каждого совместно прожитого года принимать как минимум один месяц печали. После каждого закончившегося романа – как минимум два месяца за каждый год романа. А на скорбь о тех, кто ушел навсегда, об усопших, «можно смело отводить всю оставшуюся жизнь. Потому что умерших, которых мы когда-то любили, мы не разлюбим никогда. Их отсутствие мы будем ощущать до последнего вздоха».

Рядом с Максом, который спал как ребенок, свернувшись калачиком и надув губы с выражением «А чего опять я? Чуть что, так сразу я!», лежали «Южные огни» Санари.

Эгаре взял узенький томик с собой наверх. Макс оставил в книге карандашные пометки: подчеркнутые отдельные предложения, вопросительные знаки на полях. Он читал книгу так, как ее и следует читать.

Чтение – путешествие без конца. Долгое – вечное – странствие, во время которого человек становится мягче, любвеобильней и человечней.

Макс начал это путешествие. С каждой книгой он будет все больше впитывать в себя от мира, от вещей и от людей.

Эгаре полистал книгу, пытаясь что-то отыскать. Да, вот это место ему особенно нравилось.

«Любовь – это квартира. В квартире все должно использоваться по назначению. Не следует ничего закрывать чехлами или „беречь“. Живет лишь тот, кто и в любви чувствует себя как дома и не боится войти в ту или иную комнату, открыть ту или иную дверь. Ссориться или ласкать друг друга, держаться друг за друга или, когда придет время, оттолкнуть друг друга – важно все. Это имеет экзистенциальное значение – чтобы использовалась каждая комната квартиры. Иначе в ней поселятся призраки и запахи. Запущенные помещения и дома чреваты опасностями и зловонием…»

Жан Эгаре вернул книгу на прежнее место, положив ее рядом с Максом. Постояв несколько секунд перед диваном, он осторожно убрал Максу со лба волосы.

Потом он отобрал несколько книг. Ему нелегко было заставить себя использовать их как валюту, потому что он знал им цену. Книготорговцы никогда не забывают, что книги – еще совсем новое, еще слишком молодое средство самовыражения, изменения мира или свержения тиранов.

Глядя на книги, мсье Эгаре видел не только истории, магазинные цены и первичную психотерапевтическую помощь. Он видел крылатую свободу из бумаги.

Позаимствовав один из дамских велосипедов Анке, Иды и Коринны, он поехал по извилистой, узкой, пустынной дороге, мимо полей, выгонов для лошадей и коровьих пастбищ, в ближайшую деревню.

В булочной на площади перед церковью краснощекая бойкая дочь пекаря как раз вынимала из печи багеты и круассаны.

Судя по всему, она была вполне довольна своей жизнью – в маленькой деревенской булочной, которую летом осаждают речники, а в остальное время крестьяне, сборщики винограда, ремесленники, мясники и дауншифтеры, бегущие из городов Бургундии, Арденн и Шампани. Время от времени танцы на старой мельнице, праздники урожая, конкурсы кондитеров, клуб краеведов-любителей. Возможность подработать у художников, живших в округе в перестроенных каретных сараях, конюшнях и хлевах. Жизнь на природе, в тишине, под звездами, в краю красных лун.

Может, этого и вправду достаточно для полноценной жизни?

Эгаре собрался с духом и перешагнул порог старомодной лавки. У него не было другого выбора: он вынужден был в очередной раз повторить свой номер с натуральным обменом.

– Bonjour, Mademoiselle! Прошу прощения, вы любите книги?

После коротких переговоров она «продала» ему газету, несколько почтовых открыток с видом марины Сен-Маммес, багеты и круассаны – и все за одну-единственную книгу: «Колдовской апрель», в которой четыре английские дамы укрываются от житейских невзгод в одном итальянском раю.

– Это даже больше, чем стоит весь ваш товар, – заверила она простодушно.

Открыв книгу, она поднесла ее к лицу и понюхала страницы. Лицо ее просияло.

– Пахнет омлетом! – заявила она и бережно опустила книгу в карман фартука. – Мой отец говорит, что чтение портит человека – это, мол, рассадник вольнодумства.

Она смущенно улыбнулась.

Жан уселся у фонтана перед церковью и разломил горячий круассан. О, как он славно дымился, как чудесно пахнула его золотистая мягкая внутренность! Он неторопливо ел, глядя, как просыпается деревня.

Эгаре вдумчиво написал несколько строк Катрин – хорошо зная, что мадам Розалетт не откажет себе в удовольствии прочесть это послание. Поэтому он решил адресовать его всем соседям одновременно.

Не слишком ли коротко и сухо? И пресно?

Мысли его устремились через реку, через поля и луга в Париж. Улыбка Катрин, ее стоны… Он вдруг почувствовал обжигающее тепло в груди. Правда, было непонятно, кому адресована эта внезапная тоска, это острое желание прикосновений, ощущения обнаженного тела и тепла под одним одеялом. Дружбы, родины, места, где он мог бы остаться и насытиться. Манон? Или Катрин? Ему стало стыдно от того, что они вдруг обе заполнили его сознание. И все же ему было так хорошо с Катрин! Неужели он должен запретить себе это? Неужели это было неправильно?

Мсье Эгаре поехал обратно, сопровождаемый почетным эскортом из канюков и поползней, зависавших высоко в небе и паривших на воздушных потоках над пшеничными полями. Встречный ветер раздувал его рубашку.

У него появилось чувство, что он возвращается на судно уже другим человеком, не похожим на того, который час назад уехал на велосипеде в соседнюю деревню.

Он повесил на руль велосипеда Иды полиэтиленовый пакет со свежими круассанами, букетиком алых полевых маков и тремя экземплярами «Ночи», которые Макс перед сном снабдил пространными надписями.

Потом сварил на камбузе кофе в ручной кофеварке, накормил кошек, проверил влажность воздуха в книжном салоне (удовлетворительно), уровень масла (на грани!) и приготовил «Лулу» к отплытию.

Когда «книжный ковчег» взрезал нетронутую гладь реки и устремился к выходу из гавани, Эгаре увидел, как на «Балу» открылась дверь и на корму вышла Ида. Он поднял руку и успел помахать ей, прежде чем «Лулу» скрылась за излучиной. Мысленно он от всего сердца пожелал Иде, чтобы в один прекрасный день она нашла другую, бóльшую любовь, которая компенсировала бы ей утрату прежней, маленькой.

Он спокойно вел судно курсом прямо в раннее утро. Прохлада плавно переходила в шелковое летнее тепло.

– А вы знали, что Брэм Стокер увидел сюжет своего «Дракулы» во сне? – бодро спросил Эгаре, когда Макс час спустя с благодарностью принял от него чашку кофе.

– Увидел во сне? «Дракулу»? А мы что, уже в Трансильвании?

– Нет, это Луэнский канал. Мы идем к Бриарскому каналу курсом Бурбонне – вы сами выбрали этот маршрут. И он приведет нас в Средиземное море. – Эгаре сделал глоток кофе. – А причиной этого сновидения стал крабовый салат. Стокер поел испортившегося крабового салата, всю ночь мучился с симптомами отравления и в первый раз увидел сон о царе вампиров. Что положило конец его творческому кризису.

– Серьезно? Мне вот бестселлеры ни разу не снились, – пробормотал Макс и, обмакнув круассан в кофе, принялся жадно есть, следя за тем, чтобы не пропало ни крошки. – Я пытался читать свою будущую книгу, но буквы рассыпались, как типографский набор. – Он оживился. – Как вы думаете, если я испорчу себе желудок – мне приснится сюжет?

– Кто знает?

– «Дон Кихот» тоже был кошмаром, прежде чем стать классикой. А вам снилось что-нибудь стóящее?

– Только то, что я могу дышать под водой.

– Вау! И вы знаете, что это означает?

– Что я могу дышать под водой.

Макс поднял верхнюю губу, изобразив улыбку Элвиса, и торжественно произнес:

– Нет. Это означает, что ваши чувства больше не перекрывают вам кислород. Особенно чувства, которые заведуют тем, что ниже пояса.

– «Ниже пояса»? И где же это, интересно, написано? В календаре для респектабельных домашних хозяек за тысяча девятьсот пятый год?

– Нет. В «Большой энциклопедии сновидений» за тысяча девятьсот девяносто второй год. Это была моя Библия. «Нехорошие слова» в ней мать замазывала фломастером. Я толковал сны всем знакомым – от собственных родителей и соседей до мальчишек и девчонок из нашего класса. Весь Фрейд – от «а» до «я»… – Макс потянулся и сделал несколько движений тайцзицюаня. – Неприятностей себе нажил – ужас! Особенно когда объяснил нашей школьной директрисе ее сон о лошадях. Женщины и лошади – это вообще отдельная история, можете мне поверить.

– Мой отец говорит то же самое.

Эгаре вспомнил, что в самом начале их знакомства с Манон ему несколько раз снилось, будто она превращается в орлицу, а он пытается поймать и укротить ее. Он загонял ее в воду в расчете на то, что она не сможет летать с мокрыми крыльями.

Макс высунулся из рубки и подставил лицо ветру, чтобы смыть остатки сна.

– Смотрите! – сказал Эгаре. – Впереди наш первый шлюз.

– Что?.. Вот эта вот детская ванночка возле кукольного домика с цветами? Мы же в нее не влезем!

– Еще как влезем.

– Ваша «Лулу» слишком длинная для этой лоханки.

– Это пени́ш, он меньше так называемого габарита Фресине. Все французские шлюзы строились под этот габарит.

– Но только не этот. Он слишком узкий.

– Наша ширина – пять и четыре десятых метра. Значит, остается как минимум шесть сантиметров – три справа и три слева.

– Мне уже плохо!

– Давайте скорее записывайте – вы поведете «Лулу» через шлюз.

Они переглянулись и расхохотались.

Оператор шлюза раздраженно помахал им рукой, призывая поторопиться. Его собака, широко расставив лапы, громко лаяла на приближающуюся баржу. Жена оператора вынесла свежеиспеченный сливовый пирог и уступила им его за новую книгу Джона Ирвинга.

– А еще – поцелуй вот этого юного писателя! – потребовала она.

– Умоляю вас: дайте ей лучше еще одну книгу! У нее борода на щеках! – прошипел Жордан на ухо Эгаре.

Но она настояла на поцелуе.

Оператор обозвал жену чудовищем, его лохматый пес охрип от лая и написал Максу на руку, которой тот держался за поручень трапа. Бородатая супруга оператора назвала мужа занудой и сухопутной крысой. Тот раздраженно крикнул:

– Ну, давайте уже загоняйте свою посудину!

Закрыть левые шлюзные ворота, перебежать на другую сторону, закрыть правые ворота. Пробежать вперед, открыть верхние заслонки с обеих сторон – пошла вода. Открыть правые шлюзные ворота, перебежать на другую сторону, открыть левые ворота.

– Ну, давайте уже! Полный вперед!

Строгий оператор наверняка умел командовать на двенадцати языках.

– А сколько нам еще предстоит шлюзов до Роны? – спросил Жордан.

– Около ста пятидесяти. А что?

– На обратном пути лучше пройти по каналу между Шампанью и Бургундией.