Надо было сразу звонить в приемную, а Виталик потратил кучу времени, сперва долбясь по прямому телефону – чуть ухо и пальцы себе не отморозил в застуженных будках, – потом на поездку в дирекцию. Решил, что, если явится пред ясны очи Федорова, все решится раз и навсегда: Федоров выслушает, Федоров поймет, что Соловьев ни в чем не виноват, а те, кто мог сказать обратное, больше не могут, – и Федоров вернет Соловьеву отобранное и додаст обещанное. Руку поддержки, квартиру и рекомендацию не в службу контроля качества, так в комитет комсомола объединения.

На остановке Виталик вымерз. Автобусы не то чтобы не ходили – для них просто не осталось места. По Первой дороге бесконечной парой эшелонов шли, урча, подмигивая лупоглазыми зелеными мордами и заволакивая все вокруг сизым выхлопом, тентованные «сорок три-десятые». Значит, главный конвейер наконец двинулся, поспешно забил площадку готовой продукции, а ОТК и военная приемка работали всю ночь – и к обеду отпустили заказчику партию как минимум в пятьсот машин, пусть и не нового образца.

Водилы, томившиеся по общагам и гостиницам почти неделю, дождались.

И Виталик дождался: автобус прощемился к остановке сквозь цепочки «сайгаков» минут через двадцать и отчаливал минут пять. Через пару километров пути общественного и грузового транспорта разошлись, но бесконечная зеленая цепочка еще долго ползла по снежному горизонту.

В дирекцию удалось пройти без проблем, спасибо «вездеходу», который Виталик просто не сдал, а Федоров, естественно, это дело не отследил. Будет ему наука, подумал Виталик почти весело.

Оказалось, что не будет. Ни ему и никому.

– А Федоров уехал, – сочувственно сказала тетка в приемной технического директора. – Совсем. Вы разве не знаете? По заводам уже объявили. Перевели Петра Степаныча в распоряжение Минавто, скорее всего, в Белоруссию отправят.

– А он ничего никому передать не просил? – спросил Виталик растерянно, сам понимая, как глупо звучит, и радуясь, что звучит не настолько глупо, насколько чувствует себя и вообще живет последние недели.

Тетка сочувственно развела руками и предложила записать его имя на случай, если Федоров позвонит.

– Да нет, спасибо, – пробормотал Виталик, переложил из руки в руку пальто и повернулся, чтобы уйти. – До свидания.

– Правильно, – вдруг прошептала тетка, припадая к столу. – Вы ведь с литейного, я не ошибаюсь. Виктор… Антонович, так?

Виталик кивнул, решив не поправлять – отчасти из осторожности, отчасти из уважения к цепкой памяти тетки, которая если и видела его раньше, то разок и мельком, на ноябрьском совещании молодых специалистов.

– Александра Матвеевича из отдела промышленности ушли, вот все его люди и посыпались, – продолжала тетка все тем же доверительным шепотом. – Новая метла, ну вы понимаете. И Федорова тоже поэтому отозвали, сейчас просто задвинут. Так что, Виктор Антонович, лучше пока пересидеть подальше от него. Сейчас всем его инициативам ревизия выйдет, ну и по кадровым решениям тем более. А по вам-то не было, так? Вот и слава богу. Вы молодой, перспективный, понимаете? Не дергайтесь, спокойно работайте, если Федорова с вами не связывают, все будет хорошо.

Виталик поблагодарил, вышел в коридор, постоял на почти не дрожащих ногах и пошел искать туалет. Там он сел на подоконник, подложив под зад пальто, закурил и начал думать.

Думал долго, о разном и по-разному, и выходило только одно: надо уезжать. Здесь ему ничего не светит. Работы нет, а если будет, то самая тяжелая, за малые деньги и без надежды, ради которой можно мириться с трудностями.

Квартиры нет и теперь точно не будет.

Семья… Вчера, считай, была, а теперь непонятно – и непонятно даже, нужна ли ему такая семья и нужен ли он ей. Похоже, не слишком нужен – иначе Маринка не вела бы себя так дерзко и глупо. Хотя честно будет спросить, конечно. Спрошу. И вообще проверю – хорошая жена, если ей действительно муж нужен и дорог, с ним хоть в Сибирь едет, хоть на каторгу. А я ведь не на каторгу предложу, а в Липецк. На юг, считай, почти на историческую свою родину, в край долгого лета и теплых зим.

Липецкий вариант Виталик придумал сразу после поездки, почти в шутку и в утешение, когда очередная обида становилась нестерпимой: вы здесь меня не цените, а там целый Евгений Александрович оценил, брошу все, уеду к нему. Ведь впрямь брошу и уеду, подумал Виталик с растущим восторгом и облегчением. Прямо сегодня. Каждый хочет начать новую жизнь с понедельника, вот я и начну. Понедельник, начало января – самое время покончить со старым и нырнуть с головой в новое. Маринка если захочет, вместе поедем, если нужно время на сборы и всякое там увольнение-переоформление – пусть позже приедет. А не хочет – так и черт с ней.

Виталик увольняться и переоформляться не собирался, трудовую можно и новую оформить, а прерванный стаж до пенсии как-нибудь наработается. Вещей он особо не накопил, почти все нажитое вместится в сумку, с которой приехал в Брежнев.

Надо ехать, понял Виталик и сунул последний бычок в наполовину заполненную баночку из-под майонеза. Надоел ему этот город сквозняков, длиннющих панелек, неработающих лифтов, прикрытых старыми транспарантами, грязи по колено и сугробов по пояс. До визга надоел, оказывается. Странно, что это так отчетливо и твердо дошло до меня лишь сейчас, думал Виталик, всматриваясь в лунки, которые протаял пальцами на стекле автобуса. Здесь не жить хорошо, а на грузовике насквозь проезжать. А я больше за руль грузовика не сяду – ну и, получается, сюда больше не ездок, как какой-то герой учебника литературы, который только и смог, что зацепиться одной фразой за голову Виталия. Немало, в принципе, может гордиться до пенсии. Многие вообще улетучились без следа, хотя недавно ведь пересекались. И правильно, я ж не пожилая секретутка, чтобы всех помнить, – эдак башка лопнет, а смысла не прибавится. А некоторых и вспоминать не хочется.

Виталик поежился и все-таки припомнил тех, кого не забывал все это время, – Вафиных, сынка с отцом, которые зябли сейчас в подвале под своим несчастным «козликом».

Напрасно зябли, получается, – они ведь могли помешать только шикарному взлету Виталика на камазовской площадке. А если взлет отменяется, то и мешать нечему. Да и раньше особо не помешали бы – так, сделали бы удобным определение крайних: вот вам два трупика, один энергетик завода, на котором случился энергетический сбой, другой – уличный пацан, словивший в рыло от мента, которого потом кто-то убил. Два человека – два инцидента. Сложите два и два, полюбуйтесь полученным результатом и спросите себя – вам точно надо возиться с дополнительными вариантами ответа, если «четыре» уже есть? Ну и все, вопрос закрыт.

А теперь закрылся вопрос, ради которого Виталик мучился с получением этого «четыре». Ну и что, раздраженно подумал Виталик, спешно собирая вещи и злясь на себя: на фига отвлекаешься, сейчас ведь забудешь что-нибудь нужное. С другой стороны, не забуду, вещей сколько было, столько и осталось, плюс от «вальтера» место, я за полгода всего-то и купил, что зимнюю одежду да костюм. Одежда на мне, костюм у Маринки. Его в сумку упихивать не буду, помнется, в отдельный пакет сложу, – вон, у Фирдависа позаимствую, с Пугачевой и Боярским, все равно продрался уже.

Напоследок Виталик распотрошил тумбочку, забросил в сумку носки с трусами, подумав, оставил будущим поколениям жильцов самодельный кипятильник из бритвенных лезвий, а над тетрадкой задумался. В тетрадку он еще в технаре переписал ходивший по рукам курс каратэ, а в армии добавил кое-что из рукопашки. Схемы рисовал Славка. Долго смотреть на них Виталик так и не научился. Он захлопнул тетрадку, поморгал, хотел швырнуть ее обратно в тумбочку и вспомнил, что вроде давным-давно обещал ее Артуру. Значит, осталось за ним невыполненное обещание. Непорядок.

Ну вот и решилось все, подумал Виталик с облегчением. Придется выпускать. Можно просто открыть погреб и уйти, а можно с понтом это оформить – никто же не знает, что это я их закрыл, зато факт, что я их открываю. Они, конечно, не дураки совсем, но доказательств нет, так что возбухать поостерегутся. В любом случае урок им будет: нефиг оставлять дверь нараспашку, нефиг не слушать, что над головой творится, и нефиг держать машину с брезентовыми дверцами, которые может открыть любой желающий. И нефиг, кстати, доводить человека. Горячая такая семейка. Теперь-то остыли, наверное.

Ладно, забегу к Маринке, потом в гаражи, пока еще не совсем поздно, – и потом на автостанцию. По-любому в Липецк придется через Москву добираться, так что сейчас рвану на автобусе до Казани, повезет – так сразу сяду на любой поезд до Москвы, нет – так на вокзале переночую.

А если Маринка решит со мной ехать?

Ну, тогда хрен с Вафиными, подумал Виталик и сам смутился некоторой легковесности подхода. Ликвидацию обдумывал долго и мучительно, пощадить решил тоже после напряженной внутренней борьбы, а передумать вот так легко собираюсь. Несолидно.

Ладно, на месте решим.

Маринки дома не было. Комната, пахнувшая, как всегда, чистым теплом, духами и Маринкой, хранила себя в каком-то геометрически чистом порядке, только табуретка стояла у окна, а не под столиком.

Ну как же ее не взять, подумал Виталик, бросил пальто на пол и прошел, не разуваясь, к кровати. Сел, погладил подушку, чуть было не лег, но понял, что тогда немедленно заснет после слежек, перебежек, обломов и потрясений бесконечного сегодняшнего дня. Он решительно встал, вышел в коридор, заглянул на кухню, в туалет и в душ, сходил этажом выше и ниже. Везде было пусто, только на площадке шестого этажа, где неисправные двери неисправного лифта были закрыты куском транспаранта с надписью «в жизнь», смутно знакомый парень в лисьей шапке поздоровался и попросил закурить. Виталик похлопал по карманам и сказал:

– Извини, земляк, сигареты в пальто оставил.

Вернулся к Маринке и лишь тогда сообразил, что ни полушубка, ни сапог в комнате нет. Ушла, значит. В магазин, к подружке, на внеочередное собрание в школу, куда угодно. Можно попробовать половить, но я сегодня утром лимит удачи уже выбрал, подъехав к дому Вафиных за пять минут до того, как они вышли и отправились к остановке. С Федоровым не повезло, с Маринкой тем более не повезет. Не хочу больше невезений.

Значит, так все и решилось, подумал Виталик растерянно. Оставлю записку и поеду. Как устроюсь, в школу ей позвоню, объясню подробней. Не слишком изящно выходит, конечно, но что делать-то.

Чистых тетрадок у Маринки не осталось. Виталик вытащил тетрадку со Славкиными рисунками, выдрал чистый листок и написал несколько слов. На глаза Вафиным не покажусь, решил Виталик, просто откачу «козла» обратно и люк приоткрою, а дальше сами. И пусть, если хотят, ищут доказательства, что это Соловьев шутковал, а не шаловливый придурок из соседнего бокса.

Он положил тетрадь с запиской на стол, упаковал костюм, запер дверь и пошел к лестнице, застегиваясь на ходу. Пролетом ниже его встретила фраза:

– О, в пальто теперь. Теперь курить есть?

Виталик усмехнулся и полез в карман, всматриваясь в полутьму: судя по звукам, парень был не один. Парень кашлянул и оживленно заговорил:

– Зашибись, а то у меня кончились…

Шума за спиной Виталик не услышал, просто полумрак впереди на миг сгустился. Сзади, понял он, падая спиной на стенку, но чуть не успел: налетевший сверху человек пнул его в плечо, ноги соскочили с лестницы, и Виталик загромыхал к страдающему курильщику. На лету удалось извернуться и пустить кулак курильщика вскользь, шапка смягчила удар головой в стенку, дальше стало легче. Ноги нашли опору, Виталик, роняя пакет и сумку, оттолкнулся спиной от стены, ударил, присел, ударил еще раз, потом с ноги. Хорошо попал, гулко так – там грянули о стену и охнули. Сзади прыгнули на плечи, Виталик стукнул локтями и снова присел, чтобы поймать голову и бросить нападавшего через себя. Тот держался цепко и непрерывно верещал:

– Песок, падла, давай, он меня!..

Убью, подтвердил Виталик мысленно и все-таки швырнул гада наземь, сильно притопнув ребром стопы, как учили, – судя по выдоху, попал в грудь.

И ему попали в грудь, несильно, но остро, – видимо, тот самый Серый, который стоял с курильщиком и раньше не высовывался. Виталик сбил его с ног двойкой и шагнул, чтобы добить, но как-то резко устал. Сейчас, подумал он, нашаривая рукой стенку, а она уклонялась и падала, и он вместе с ней, всем телом, но будто в вату, удивительно мягкое пальто все-таки. Сейчас, опять подумал он, сейчас-сейчас. А что сейчас-то?

«Он мне нос сломал, сука», – прогнусавили слева, а справа сказали: «Добей его, суку», а еще откуда-то: «Да все уже, не ной, открывай двери», и справа зашуршало, а потом лязгнуло, и Виталика обдал порыв сырого холодного ветра, и он сразу замерз и понял, что сейчас – это значит, что надо встать прямо сейчас. Пока совсем не замерз. Лежать нельзя, тем более перед врагами. Добьют.

Виталик уперся ладонью в пол, ладонь скользнула по теплому и мокрому, голова снова упала со стуком, который он не почувствовал и не услышал – как и нудное бормотание: «Думал, падла, я тебе пальцы-яйцы свои прощу, каратист-парашютист, бля, ща полетишь, раз парашютист такой, что не ебаться…» Да что со мной, удивился Виталик, повел рукой и поймал чью-то лодыжку в сапоге, но подтянуться за нее не успел: его самого потянули за ворот в ту сторону, откуда дул сырой ветер.

Это же погреб, понял Виталик наконец, погреб, где Вафины сидят. Само все наладилось. Как удобно-то, и ехать никуда не надо. Правда, я уйти хотел – ну да ладно, вместе посидим, договоримся. Умные люди всегда могут договориться. Вот и проверим – только отдохну сперва немножко. Главное – сапог не потерять, а то там холодно. Потом Маринка согреет, надо только дождаться. Маринку-то дождусь, она не я, она не подведет.

Он покрепче сжал пальцы, улыбнулся и полетел.

Виталий Соловьев был счастлив всю оставшуюся жизнь.