5. Поставка на свое место
Это Славка обожал комедии, особенно трюковые, особенно французские, и все грозил после дембеля сводить Виталика на «Не упускай из виду» и «Высокого блондина в черном ботинке». Виталик же с детства не слишком любил фильмы, в которых какой-нибудь Пьер Ришар неминуемо проваливался сквозь стеклянную крышу, потом сквозь чердак, верхний этаж – ну и так далее. Потому что классе в третьем понял вдруг, что это только в кино несчастных рыжих все-таки ловят в гору шуб или ванну с жидким бетоном, а на самом деле они так и падают – сквозь первый этаж, подвал, фундамент, метро, ад с чертями или кипящую магму, что уж там выше чего находится. И каждый слой хуже предыдущего, и каждый слой не последний.
Предновогодняя неделя оказалась вот такой комедией, от которой не было смешно никому. Виталику уж точно, хоть он с детства не рыжий.
Командировка за несколько дней до праздников – вполне французская авантюра, и ее хорошо бы укомплектовать плащом, шпагой, веревочной лестницей и маской Зорро, необходимой для финала, в котором участников авантюры будут позорить поименно. В последнюю календарную неделю все судорожно выполняют или перевыполняют план, добивают фонды и закрывают обязательства – это с одной стороны. С другой – так же судорожно готовятся к Новому году: днем договариваются, а вечерами рыщут по магазинам, базарам и нужным людям в поисках елок, колбасы, мандаринов, икры и прочего тающего во рту дефицита со списифическим вкусом, заоблачной ценой и статусом вещи, которая только и обеспечивает чувство праздника и удачно начинающегося года.
Виталик, понятно, сделал предварительные звонки и вроде бы добился вялого внимания на том конце провода, что сулило поездке некоторый успех. Еще Виталик честно поговорил с основными нуждающимися: Кошарой из дирекции чугунолитейки, Жусманом из управления главного технолога, попытался поймать Новикова из службы снабжения, но после третьей неудачи понял, что тот, похоже, уклоняется от встречи осознанно, и слегка обиделся.
Очень не хотелось, но Виталик все-таки заставил себя зайти к Вафину: объяснить ситуацию и спросить про нужды. Тот воспринял все просто на удивление мирно, вздохнул и сказал:
– Конец года ведь, серпом просто. Ладно, будем надеяться – справимся. А я думаю, что ты день энергетика даже отмечать не пришел… Виталь, а может, послал бы ты этих партийных и контрольных? Не будет толку, поматросят да бросят. Уж поверь моему опыту.
Какой там у тебя опыт, подумал Виталик снисходительно, но в ответ попытался пробормотать что-то нерешительно виноватое.
– Ну смотри. Если что, звони, а лучше возвращайся.
Виталик активно покивал, выслушал пожелание по поводу электродов – нужны были какие-то особенные, потому что прежние с освоением высокопрочного чугуна выгорали быстрее спичек, «я это Новикову триста раз сказал уже, а им пофиг, а у нас трансформаторы из-за этого на пик уходят», – пообещал сделать, что только возможно, и убежал.
Маринка продолжала дуться из-за того, что Виталик соскочил с подготовки к новогоднему концерту, а теперь, получается, и с похода на сам концерт. Прощание вышло скомканным, Маринка стерпела поцелуй, из объятий выскользнула, попытку реванша пресекла холодным взглядом, велела беречь себя и убежала на репетицию.
В Липецк пришлось добираться через Москву, в суматохе и суете – камазовский самолет вылетал в пятом часу утра, а прилетал в шесть в Быково, автобус представительства вез пассажиров до дирекции на Таганке, так что пришлось выскакивать на полпути и спешить, – вывалив язык, клубясь паром, оскальзываясь в серой жиже, заменявшей москвичам снег, и задышливо уточняя дорогу у длинных очередей к коробкам с апельсинами и машинам со свиными ребрами, – в Домодедово на перекладных: времени до рейса оставалось в обрез. Виталик перескочил из метро в автобус, оттуда в такси, дал два рубля сверху, еле успел, в тесном туалете самолета сменил мокрую рубашку на сухую, страшно собой гордясь, – и все для того, чтобы в Липецке как мордой в стенку впечататься в неспешную никомуненужность.
Виталика час не пускали на завод, гоняя от проходной к бюро пропусков и обратно, еще час он не мог найти нужный кабинет и нужных людей. Потом выяснилось, что Евгений Александрович в цеху и появится только ближе к восьми, а секретарь уходит в пять, так что лучше завтра приходите. А на завтра у Виталика уже был билет в Новосибирск – на вечер, правда, но никто ведь не гарантировал, что день сложится менее бестолково, а Евгений Александрович будет ждать Виталика в кабинете с пачкой распоряжений в пользу КамАЗа. В итоге Виталик со скандалом, едва не перешедшим в драку, прорвался на производственную площадку, быстро сориентировался – все-таки металлургическое производство подчиняется единой логике что в Брежневе, что в Липецке, что в Африке, – за какой-то час, дважды взмокнув и обсохнув, нашел Евгения Александровича и даже смог до него доораться.
Здоровенный светлоусый мужик с вышедшими из моды баками сперва отмахивался от камазовского гостя, потом рассвирепел и начал посылать, потом попросил подождать конца обхода. Обход завершился не в восемь, но немногим раньше, Виталик утомился меньше, чем в свою смену, но сопоставимо, и понял, что шансов на успех у него немного. У липчан горел квартальный план, ставя под угрозу выполнение годового и с ним всего на свете, а в очередь за чугуном выстроилась половина металлургических комбинатов европейской части Союза. Но очередь была где-то там, а Виталик – здесь, рядом с человеком, который распределял продукцию по заказчикам. И этот человек от меня не уйдет, решил Виталик утомленно, – живым, во всяком случае.
Евгений Александрович уйти пытался, разнообразно, раздраженно и раз за разом. И раз за разом Виталик его подрезал, перекрывая дорогу, виновато кивал в ответ на все более злобные упреки и посылы и заводил свое: «Всего один эшелон, Евгений Александрович, пять тысяч тонн, но завтра, не позже, – нам кровь из носу ко второму января принять надо, иначе встанет все. Да-да, я понимаю, что у всех так, но мы ведь КамАЗ, Евгений Александрович».
И все-таки дожал – то ли упорством, то ли аргументами, то ли просто проскользнувшим говором. После очередного повтора «да-да, Тольятти, я понимаю, но у нас две линии вподряд запускаются», случившегося уже в предбаннике кабинета, Евгений Александрович, глубоко вдохнувший сквозь сцепленные зубы, явно чтобы послать назойливого камазовца в последнем и решительном направлении, вдруг застыл на миг, чуть выдохнул и спросил:
– Сам откуда? Курянин?
– Орлянин, – ответил Виталик, помедлив. – Орловец, в смысле. Ливенский район.
– В Змиевке-то бывал? – спросил Евгений Александрович как-то зло.
– Это Свердловский? Проездом пару раз, когда из Орла, в Орел…
– А когда?
– Н-ну… лет семь, наверное. Потом в технарь и за речку.
Виталик осекся, потому что не любил щеголять терминами из Афгана при посторонних, тем более расшифровывать их – а расшифровывать приходилось, понимали-то только свои. Евгений Александрович своим явно быть не мог, судя по возрасту, но почему-то понял – или просто не любил уточнений. Он кивнул и спросил:
– А куда вам еще эшелон, недавно ведь отгружали, пять тысяч как раз?
Виталик сказал, почти не запнувшись и вроде задавив вылезшее от усталости гэканье:
– КамАЗ склады на новогодние собираеть, чтобы в январе не тормозить.
– Собираеть. Вот ты настырный. Ладно, понял. Пошли пожрем.
– Так это, – пробормотал Виталик, растерявшись и судорожно вспоминая, что ему рассказывали разные старшие товарищи про порядок и принципы выкармливания и спаивания высоких договаривающихся сторон – и заодно проклиная себя за то, что сам не догадался предложить поход в кабак. – По основной-то теме, чугуну в смысле.
– Подумаем, – сказал Евгений Александрович. – На голодный желудок такие решения принимать вредно. Ты вообще жрал сегодня?
Виталик неуверенно кивнул, лишь сейчас сообразив, что почти за сутки перехватил бутерброд с колбасой в Бегишево да с пол-ложки соли, которой заправлял цеховую газировку, пока таскался за Евгением Александровичем.
– Свистеть мне тут будет, орел молодой, – сказал Евгений Александрович с неудовольствием. – Пошли, я сказал. Тут кафешка для второй смены есть, там нормально, в принципе.
Кафешка была нормальной, еда вкусной, вечер прекрасным, Евгений Александрович классным. Он расспрашивал о многом, но преимущественно об Орловской области, чуть меньше – о высокопрочном чугуне, да тут Виталик мало что мог сказать. Прощаясь, велел выспаться и к девяти утра подходить с гарантийными письмами в канцелярию. На вопросы отвечать отказался и ушел. Виталик думал, что будет всю ночь переживать, но вырубился, едва дошлепав до кровати из гостиничного, единственного на этаж душа, – и проспал бы, кабы не дежурная, которую он додумался, заселяясь, попросить о побудке.
В канцелярии все было готово, осталось предъявить документы, расписаться в нескольких местах и получить пачку желтых накладных, подтверждающих, что сегодня вечером эшелон отправится из Липецка и послезавтра прибудет на станцию Круглое Поле и дальше, к станции чугунолитейки. Правда, не на пять тысяч тонн эшелон, а на четыре, но и без того тетка, выписывавшая бумаги, выглядела и смотрела на Виталика так, будто всю ночь, пока он дрых, срезала эти четыре тысячи тонн с самых чувствительных мест своего организма. Тупым ножом.
Виталик ломанулся благодарить Евгения Александровича, толком не представляя чем и как. Но за пределы канцелярии его не пустили, а в ответ на возбужденные объяснения сообщили, что Евгений Александрович срочно уехал в Белгород и раньше ночи не вернется. Тогда Виталик спросил, где находится самый лучший ресторан, выслушал объяснения, без труда его нашел, потоптался на пороге и снова пошел во вчерашнее кафе. Решил поберечь командировочные для празднования полной победы в Новосибирске.
В Новосибирске вместо победы случилось полное поражение и разгром с распадом. Виталика, который трудно и с двумя пересадками добрался почти за сотню километров в поселок Линево, просто послали. Не пустили на территорию завода, а по внутреннему телефону позволили звонить с большим скрипом и всего пару раз. Виталик чуть не подрался с пытавшейся выгнать его вохрой, плюнул, вернулся в новосибирскую гостиницу, в которую заселился накануне ночью, и принялся звонить: сперва в отдел реализации завода, потом в приемную директора и партком, потом в горком, потом Федорову. Никого на месте не было, все были на производстве, на совещании, на итоговом заседании, у станка, Федоров вообще умчался в Москву. Один Виталик в расстегнутом пальто и зимних ботинках сидел на кровати гостиничного номера, тупо глядя в стенку с выцветшими обоями, и нервно вертел диск телефона, изредка погромыхивая сеткой кровати.
Нормально поговорить удалось единственный раз, и то с Вафиным – Виталик набрал его от полного отчаяния и поймал чудом. Тот, судя по голосу и интонациям, забежал в кабинетик на пять минут, отдышаться и, возможно, переодеться, но выслушал внимательно и посоветовал не звонить, а идти в райком, ногами, и трясти там бумагами отдела промышленности ЦК.
– Да как-то неловко сразу, – промямлил Виталик.
– Почему сразу? Тебя ж посылают, так? Иди в те двери, которые открыты. Райком всегда открыт, а ты не хрен с горы, а представитель предприятия союзного значения. Пусть вздрючат своих электродников. Электродами непосредственно.
Виталик прокомментировал идею уклончиво, поблагодарил, распрощался, повертел диск еще немного, натер неприятную мозоль на нежной внутренней поверхности указательного пальца, разозлился и поехал в Искитимский райком.
Двери в самом деле оказались открытыми, представителя КамАЗа встречали радушно и слушали внимательно. Толку с этого чуть: сектор промышленности в полном составе был в обкоме, рисовал итоговую отчетность и сводил планы следующего года. В обком сегодня лучше не соваться, честно предупредила секретарь, добродушная тетка с объемной лакированной прической. Оставьте мне заявку, суть проблемы я поняла, вечером донесу ее до товарищей или, если они не освободятся, сама свяжусь с парткомом завода. Гарантировать ничего, к сожалению, не могу, не совсем моя епархия, да и время вы, Виталий Анатольевич, выбрали для визита, прямо скажем, – да я понимаю, понимаю… Завтра, по крайней мере, ясность будет, это я обещаю. Пока идите отдыхать, завтра позвоните… Во сколько самолет, в три пополудни? Нестрашно, звоните хоть в восемь утра.
Виталик не позвонил, а приехал в восемь. Это было несложно – ходили и электрички, и автобусы, а он все равно не смог уснуть, всю ночь проклинал обстоятельства, себя и Федорова, изредка впадая в совершенно немотивированную эйфорию оттого, что вот утром придет – а все срослось не хуже, чем в Липецке.
Ничего не срослось. К сожалению, ни я, ни кто-либо еще помочь не в состоянии, сказала тетка сочувственно. Все декабрьское производство графитовых электродов по вашей номенклатуре целевым образом отправляется в Омск и Нижний Тагил, для оборонных нужд – ну, вы понимаете. Минавтопром в курсе, странно, что вам эту информацию не спустили. Квоты для гражданского производства обещают возвратить к февралю-марту, и тут уж КамАЗ будет, меня заверили, первым в списке. Если опять возникнут трудности, смело звоните прямо мне, а пока удачи, сказала тетка, вставая и протягивая мягкую широкую руку на прощание.
– В феврале-марте? – спросил Федоров ласково. – Мы в феврале уже должны первых новых «Мустангов» промышленно выдать. Армия ждет, афганские товарищи ждут, Никарагуа и Куба ждут, НАТО уже хороводы вокруг наших границ водит, военное положение вот-вот, и не как в Польше, а по-взрослому, а мы интеллигентничаем. Скажем: извините, братцы, нам в Новосибирске сказали, что мы первые в очереди, так что ждите лета-осени. Если очередь подвинется, конечно. Прекрасно, Соловьев.
– А что я мог сделать-то?
– Мог у старших товарищей поучиться. Вон, Новиков с собой на такие предприятия специально представителей парткома-профкома берет, чтобы уж точно пустили. Спросил бы.
– Так чего ж он сам-то?..
– А того, что он сам-то знал и все знали, что в Новосибирск ехать без толку, НЭЗ сугубо на «ящики» пашет второй год. Поэтому Новиков лично поехал на Запорожский электродный, договорился обо всем, позавчера вернулся, электроды сегодня прибудут.
– А почему мне не сказали? – растерянно спросил Виталик.
– А о чем тебе еще надо было сказать? Что Земля круглая, что вода мокрая, что у гособоронзаказа первый приоритет, что, если фонды оформлены, должны выбиваться не здесь, так там? Сказали бы, да ты не спросил ведь. Сам говорил, уверенно так.
Виталик промолчал. Федоров вспомнил:
– Ты же еще про магний и марганец говорил. С этим что?
– Петр Степанович, это я уже не успевал. Потом, там стратегические материалы, туда меня тем более без допуска не это самое…
– Понятно. А завод стоять должен из-за того, что у тебя допуска нет? Сделал бы. Ладно, все понятно. Впустую съездил.
– Почему впустую? – спросил Виталик вполголоса. – Вообще-то, чугун выбил, четыре тысячи тонн.
– Ну да. И куда нам теперь эти четыре тысячи девать? Только что эшелон с Урала пришел, снабжение подсуетилось, когда Липецк кобениться начал, переориентировалось с поставками. Вся погрузка на ушах ходит, чушки разгружает. А теперь еще липецкие придут – и куда их девать? Пути только занимать, а разгружать у нас ни рук нет свободных, ни складов. Мощно съездил, молодец.
– Откуда ж я знал-то, – с трудом сказал Виталик.
Хотелось плакать и драться. Но плакать он разучился в детстве, а драться здесь было не очень удобно. Здесь надо было убивать и потом зачищать все пространство.
– Надо знать такие вещи, если в руководство рвешься, – назидательно сказал Федоров.
– Я рвусь? – спросил Виталик в упор.
Федоров вздохнул, слабо двинул ладошкой и сказал:
– Ладно. Я сам виноват, наверное, слишком рано тебя выдернул. Не будем прыгать через ступеньки. Стажировку отменяем, возвращайся на свой участок. С Вафиным у тебя нормально? Ну вот и хорошо. Не тушуйся, ничего страшного не случилось, мне все равно велели сидеть ровно полгода минимум. Вот и ты сиди, нарабатывай опыт и кругозор. Только там уж не подведи. Чтобы никаких срывов, никаких простоев и никаких «откуда я должен был знать». От этого будет многое зависеть. Очень многое, понял?
– Понял, – с облегчением сказал Виталик, кивнул и повернулся, чтобы идти.
– А, забыл, – сказал куратор. – «Вездеход» Варламову сдай. Он тебе без надобности пока.
Или все-таки надо было ему шею сломать, в торец вписать хотя бы, мрачно размышлял Виталик. Возвращаться на участок, который он уже и своим-то считать перестал, жутко не хотелось, но выбора не было. В общагу идти незачем, к Маринке тем более. Она по возвращении вместо жаркой встречи устроила неинтересную сказку про Снежную Королеву. То ли общее похолодание повлияло – в день прилета было минус двадцать пять, аж щеки трещали, сегодня к вечеру обещали тридцатник, здравствуй, жопа, Новый год, – то ли всерьез обиделась и теплеть не собиралась. Как будто Виталик виноват в том, что работа у нас такая. Ну и иди ты в жопу, красавица, ту самую, которой, похоже, накрывался весь любимый праздник детства. Все равно ни мандаринов, ни шампанского не купил, и елки нет.
Елка стояла прямо в кабинетике Вафина – сосенка, вернее. Мелкая, зато настоящая, колючая и пахучая. Вафин тоже был немножко пахучим и колючим, явно не мылся, не брился дня два, но встретил Виталика как блудного сына, мучить расспросами не стал, а сбивчивый конспект рассказа про то, что вот я как бы вернулся, принял со спокойным удовольствием.
– Слава богу, а то у нас тут не аврал уже, а дурдом просто. Я дома два дня не был, жена убьет, наверное. Сегодня вот только полегче, все праздновать готовятся, но завтра-послезавтра опять начнется, так что… Когда приступаешь?
– Да хоть сейчас.
– Точно? Вот здорово. Я тогда домой съезжу, хоть пожру нормально, переоденусь, ну и вообще отметиться надо. И подарки завезти, кстати. Ближе к вечеру вернусь.
– Да зачем, Вазых Насихович. Нормально с семьей празднуйте, за стол садитесь, я отдежурю.
– А ты?
– А мне не одна ли малина, где, это самое, праздничный бутерброд съесть, здесь ли, в общаге ли, – честно сказал Виталик.
– Точно? – спросил Вафин с подозрением.
– Так точно, ага.
– Ну… Спасибо тогда, – сказал Вафин, неожиданно просиял и принялся торопливо собираться, переодеваться и вытаскивать из глубин шкафа какие-то свертки – видимо, подарки домашним, – на ходу давая последние наказы, инструкции и поучения: – На второй формовке трансформатор гудит, но в пределах приличия, напряжение не скачет, но не грузи. За Кишуниным и Умаровым следи особо, они могут прямо сейчас праздновать начать, тогда к обеду в сопли будут, пресекай. Сам рюмку намахни, но не больше, и строго под куранты, не раньше, радио я починил. Ночью, в принципе, можешь в АБК отойти, там у дежурного и телевизор – а, ты знаешь. График вот, в принципе, все понятно. Единственное, может Епифанов на экспериментальную плавку по высокопрочному проситься, но ты его гони – разрешения нет, и вообще, морозит сегодня, сеть перегружена, из-за нас напряжение выбьет – и привет, будет город при свечах Новый год встречать.
– Так у нас же автономное снабжение.
– Ну да, это я так. Если только у нас выбьет, тоже невесело будет, правильно? В общем, если что, тут же звони.
– Хорошо.
Епифанов напал не сразу. Виталик успел сделать обход цехов, отобрать бутылку у Умарова, пригрозить Кишунину и разок выехать с ремонтниками – впрочем, застопорившийся ротоклон на первой формовке ребята оживили самостоятельно. Остальное время Виталик любовался белой стужей, которая прислонялась к окнам мертвым лбом. Фигурки в высоких шапках и солидных пальто шествовали к «Волгам» и жигуленкам в несолидно ускоренном темпе – начальство, подгоняемое морозом, торопилось к накрытым столам. Виталик поежился и включил обогреватель, стоявший поодаль от сосенки на асбестовом листе. Серая спираль налилась грозным рубиновым светом, букет ароматов, сплетенный из едких запахов литейки и хвойного духа, пополнился духанчиком рефлектора и паленого волоса. По-своему уютным.
Виталику не было ни завидно, ни грустно оттого, что ему некуда спешить, что нет нигде в стылом мире теплой комнаты с украшенной елкой, запахом мандаринов и куриного бульона да столом, густо заставленным плошками с оливье и с селедкой под шубой, а также разнообразными бутылками. Ему было спокойно и сонно здесь и сейчас, на громыхающем вполноги гигантском заводе, в гигантской, почти до неба, полутьме, подсвеченной оранжевыми топками и белыми окнами, в тревожной вони раскаленного металла и шлаков. Здесь он знал и умел почти все, и здесь почти все зависело от него. Например, Епифанов.
– Ну В-в-виталик, ну что ты к-как старпер-саб-ботажник из ф-фильма.
– Графиком не предусмотрено.
– Так это вы г-график составляете, я-то п-при чем? Вк-ключи в г-график – б-будет в г-г-графике.
– У тебя разрешение есть? Нет. Всё, вопрос…
– Есть, к-конечно.
– Показывай.
– Н-ну в-времени мало. Ты же не д-думаешь, что я д-для собственного уд-довольствия тридцать т-тонн чугуна сварить п-прошу. Потом пок-кажу, у формовки смена к-короткая сегодня.
– Покажи, я сказал.
Епифанов ругнулся и ушел. Виталик был уверен, что в этом году больше его не увидит, но через пятнадцать минут бледный от злости Епифанов вернулся с гроссбухом, в котором стояла виза технического директора под разрешением провести в четвертом квартале 1983 года опытную плавку тридцати тонн высокопрочного состава экспериментальной марки ЧЛЗ-ВЧ80.
Виталик внимательно изучил визу, полистал гроссбух и спросил:
– А обязательно сейчас?
– А к-когда? К-конец к-квартала сегодня. Завтра уже не имеем п-права – да и вых-ходной. П-потом, сегодня никому не п-помешаем, п-ползавода разошлись, остальные тут к-киряют потихоньку.
– И кто тебе плавить и разливать будет?
– Я д-договорился, все ждут, – сказал Епифанов, нетерпеливо переминаясь. – Ну что, разрешаешь? Все равно п-под мою ответственность.
– Ну да, под твою, – сказал Виталик. – Прямо это учитывать будут, если печь сожжем, чья ответственность.
– Да чего сожжем-то! – возмутился Епифанов, подсовывая расчеты. – Абсолютно штатная операция, все по рег-гламенту, просто режим м-м-малость нестандартный.
Вафину позвонить, что ли, подумал Виталик. А смысл? Против разрешения технического Вафин не пойдет, ну и вообще, не совсем же я шошка несамостоятельная.
Он спросил, рассматривая протянутые Епифановым бумаги:
– Почему десятая?
– Она свободная сегодня – ну и в-вообще подходит.
Епифанов принялся, спотыкаясь нараспев, объяснять про сходимость, заглубление и раскисление. Виталик поспешно сказал:
– Все-все, верю, – и расписался в указанных графах.
Епифанов просиял и убежал, не поблагодарив.
Виталик некоторое время смотрел ему вслед, потом сделал пару звонков и убедился, что Умаров, Кишунин и вечно примыкавший к ним Трефилов не отыскали неучтенный источник радости. Послушал новости дня, с силой потер лицо, вздохнул, выдернул из розетки обогреватель и пошел смотреть плавку.
Остальные печи на сегодня уже отработали. Так что работа десятой была слышна, кажется, всему миру в оглушительных подробностях. Епифанов застыл у измерительного блока, только глаза метались от приборов к слепящему глазку над выпускным жерлом и бумажке, смятой в руке. Поодаль во всю глотку переговаривались несколько литейщиков. Виталик подошел к ним, застыл, прислушиваясь, повертел головой и шикнул, неслышный даже себе:
– Тихо!
И стало тихо.
Тишина навалилась сразу, отрезав и обычное грохотание печи, и обычный шум вентиляции, и необычное гудение трансформатора, и зычные переговоры литейщиков – только недоплавленный металл еще несколько раз ноюще хлюпнул в печи, да оглушительно щелкнули остывающие электроды. Лампы и экраны приборов погасли, как и оранжевое сияние сводовых электродов и расплавленного металла в щелях. Огромный корпус освещался только холодным белым сиянием из окон.
«Удочка», оброненная одним из литейщиков на металлический настил, звякнула коротко и пронзительно. Звук сработал, как понедельничный будильник, – литейщики и Епифанов, переглянувшись, рванули к печи, а Виталик – в диспетчерскую.
До 1984 года оставалось девять часов.
