2. План по отвалу
– Виталий Анатольевич, подойдите, пожалуйста!
Виталик наконец сообразил, что это к нему относится окрик, едва просочившийся сквозь грохот, оглушающий даже здесь, у выезда из корпуса. Он сунул ветошь в карман комбинезона и, щурясь, побрел к наполовину открытым в плоский белый день воротам. У ворот пованивал на холостом ходу груженый «КамАЗ-5511» с распахнутой водительской дверью. Водителем, видимо, был квадратный мужичок, злобно доказывавший что-то Новикову из дирекции по обеспечению. Новиков на мужичка не смотрел, а смотрел на Виталика, держа наперевес папку с авторучкой на изготовку. Новиков пожал Виталику грязную кисть, а не учтиво подсунутое запястье, отчего тот слегка смутился, и громко сказал:
– Виталий Анатольевич, не могли бы вы подтвердить…
– Я не буду подписывать! – рявкнул водитель так, что Виталик вздрогнул и разозлился от этого.
Новиков поморщился и сказал:
– Я понял, понял. В общем, простой акт вывоза в отвал десяти тонн…
– А вы взвешивали? – взвился водитель.
– Давайте через первые ворота выедем, они с весами, – предложил Новиков, показав щербинку между передними зубами.
Водитель, пробурчав невнятное, сунул руки глубоко в карманы.
Виталик посмотрел на одного, на другого, ничего не понял. Да и не мог, наверное. Переборка регулировочного трансформатора выпила из него все запасенные на смену силы, в том числе умственные. Виталик старался не шататься, других идей не было.
Новиков быстро зачиркал по бумажке, приговаривая:
– Хорошо, укажем просто – полностью груженный бракованным литьем пятьдесят пять – одиннадцать, ориентировочно восемь – десять тонн, место отгрузки – отвал чугунолитейного завода номер четыре. Так устроит, подпишете? Хорошо. Поэтому, Виталий Анатольевич, прошу вас поставить подпись как незаинтересованного свидетеля.
Виталик посмотрел на Новикова, на бумажку, на водителя.
Водитель, мазнув по нему взглядом, сообщил:
– Да мне похер, подписывай, если хочешь.
Виталий пожал плечами и спросил:
– Где расписываться?
Мужик сплюнул и полез в кабину через пассажирскую дверь, которой шарахнул со всей дури. Шарахнул уже водительской дверью, газанул с сопоставимым напором, окутав Виталика с Новиковым вонючим сизым дымом, красиво переливающимся в лучах низкого солнца, – и вылез, конечно, наружу. Не глядя ни на кого, проковылял к воротам, со скрежетом распахнул их, вернулся в кабину, уже не хлопая, но дал по газам так, что «КамАЗ» скакнул на волю кузнечиком.
Новиков подмигнул Виталику и как будто объяснил:
– Недовольны. Не получилось на нас все повесить.
Виталик кивнул, подождал немножко и пошел. Пешком пошел – ремонтная бригада, которую он ждал, его ждать не стала, умчалась на своей таратайке.
– А это очень просто, – сказал Вафин, выслушав скупой рассказ Виталика и отхихикавшись. – Литейка гонит брак. Не только она, все заводы, считай. Но у ЧЛЗ до пятидесяти процентов литья в брак идет – особенно как начали пытаться высокопрочный чугун давать. А пятьдесят процентов – это кошмар, сам понимаешь. За такое ни премии не будет, ни черта – ну и вообще головы полетят вот-вот. Поэтому надо говорить, что в брак уходит не пятьдесят процентов выработки, а гораздо меньше – хотя бы двадцать пять – тридцать процентов.
– Н-ну, нехорошо, конечно, зато премия будет, – сказал Виталик и сам себе удивился.
Обычно он не очень любил вступать в такие разговоры, предпочитая слушать, помалкивать да мотать на сбритый ус. Молчи – за умного сойдешь, говорила мать, а Виталик уже тогда умно помалкивал, приговаривая про себя: я-то молчать умею, а вы какого хера треплетесь, вы все? К сожалению, молчание не позволяло сойти за умелого – Виталик даже на третий месяц работы на энергоучастке чугунолитейного выматывался так, что после смены полчаса тупо сидел у шкафчика раздевалки, чтобы из мышц, суставов и даже костей чуть сцедилась неприятная ртутная тяжесть, уступив место не нормальной боевой пружинности, конечно, но хотя бы послушности. Сегодня еще вышло по-божески, восемь вызовов всего, а в среднем бригада ремонтников, к которой он был прикреплен от энергослужбы, сдергивалась с места по двенадцать – пятнадцать раз за смену. В дежурной тетради каждая поломка помечалась красным. Виталик довольно быстро возненавидел красный цвет так, что засунул поглубже алую ледериновую папку, в которой хранил отчеты, заменив ее обычной картонной.
Ну да ладно, недолго терпеть. Если помалкивать и сходить за умного. Федоров сказал, что для красоты биографии надо отбарабанить на горячем участке минимум полгода. В общем, продержаться до весны – молчаливым бодрячком. Но сейчас слова сами вывалились – от усталости, что ли.
Вафин как ждал:
– Не будет. Откуда премия, Виталь, если план не выполняется? Это ведь на бумаге можно процент брака, как говорится, отрегулировать, хоть тебе до нуля процентов. А не на бумаге арифметика не складывается. Если завод половину времени работает на свалку, другой половины времени не хватит, чтобы выполнить план. И если брака нет, то получается, что производительность труда хреновая, правильно?
– Необязательно производительность, – сказал Виталик. – Может, простои. Из-за поставщиков, например.
Вафин заулыбался:
– Умница. Так наши и говорят. С пеной у рта. Мы, говорят, ударно работаем, из штанов выпрыгиваем, чтобы выполнить план пятилетки в три года, как учит нас любимая партия, а поставщики, заразы, подводят, не успевают подгонять лом, руду, шихту и прочее. Поэтому стоим, вот и невыполнение.
– А Новиков, значит…
– А Новиков, значит, – ну и Боровчик, – они крайние. Бог с ними, с поставщиками, они далеко, их много. А дирекция по обеспечению тута, небольшая такая. Она во всем и виновата, получается. Ей голову и вертеть.
– Несправедливо.
– Ну да. Новиков так же решил. И поставил своих записывать все машины, выезжающие на свалку. Сегодня, видишь, сам чего-то вышел, – наверно, остальные в разъездах.
– И что, помогает?
– Ха. Не то слово. В понедельник генерал опять нашим устроил за отставание, те, как обычно, не-не, мы и не бракуем, и впахиваем, как эти, во всем снабжение виновато. А снабжение новиковскую папочку достает, а там полностью – сколько вывезено с завода на свалку, отдельно по металлу, сыпучим и шлакам, и везде подписи транспортников. С Ильичом чуть удар не случился, ей-богу, ты не представляешь, как он потом на Дитятева из транспортного вопил. Теперь вот водилы, вишь, подписывать отказываются, приходится актировать со свидетелями.
– То есть я зря, что ли, подписал? Из-за этого у завода неприятности.
– Ничего не зря. Это же не только на снабжение навет, но и на нас – выдаем под двести мегаватт, а это в два раза больше, чем надо было для такого объема продукции. Бесхозяйственные мы получаемся, как таких не наказать?
Виталик покивал и вдруг спросил – совсем против желания:
– То есть мы правда половину времени впустую работаем, только сырье переводим?
Вафин, помедлив, кивнул.
– А зачем?
Вафин ухмыльнулся:
– Ты как дядька мой, он тоже вместо «почему?» вечно «зачем?» спрашивает. Ну, потому что по-татарски так получается.
Виталик смотрел с ожиданием. Вафин поскреб пальцем висок.
– В школе стишок проходил, про коня и трепетную лань? Запрячь не можно, как-то так. Тебе дурно, что ли, глаза закатил? Ну, извини. Я что хочу сказать: у нас это можно, так вышло. И коня впрягли, и лань, и трактор «Беларусь» с трактористом Макарычем туда же. Все дергают в разные стороны и с разной силой, и то оглобли ломаются, то телега набок. А что делать – и ехать надо, и впрягать больше некого.
– А… Нормально нельзя было?
– Так идея как раз была нормально все делать, как это у вас, молодежи, говорится – фирмово. Ты знаешь, что фундамент литейки два раза подряд делали? В первый раз залили, а это зима, холод дикий, не чета нынешним.
– Говорят, ближе к Новому году дубак вообще начнется.
– Да это каждый год говорят. Но тогда, в семьдесят втором, просто Арктика была, как у Джека Лондона. Но залили, все вроде ладно, стали проверять – здрасте, на несколько сантиметров мимо чертежей ушли. Инженеры не проследили, рабочие промахнулись, и еще почвы сыграли, тут же луг обводненный раньше был. Сейчас, наверное, рукой махнули бы: ну подумаешь, несколько сантиметров на фоне ста семидесяти гектаров, это общая площадь литейки. Но генерал сказал: ни хера, переделываем. Так что взорвали к едрене фене весь фундамент, вычерпали железобетон и снова начали. Полтора месяца потеряли, зато все тютя в тютю.
– Ого.
– Представь себе. Потому что вот такой подход был: строим по лучшим мировым стандартам, лучшее в мире оборудование закупили, лучшее, Виталий. А работать на нем пришлось, как это…
– Не лучшим? – спросил Виталик, криво ухмыляясь.
– Да нет, лучшим, самым сознательным и так далее. Но другим – не тем, кто обычно на таком работает. У наших подходы… Знаешь вон, как с формовкой было? Поставили линию, полный автомат, песня, а не работа, и вдруг раз, поломка – линия встала. Из цеха звонят ремонтникам, те прибегают, смотрят, что такое, – болтовое соединение полетело. Причем такое, на самом видном месте которое. Ну, ремонтники говорят – эх, буржуи-дебилы, мать вашу, под носом у себя не видите. Меняют болт, дел там на две минуты. Через неделю снова звонок: линия встала, тот же болт сломался. Они второй раз меняют, третий, а потом на хрен заваривают это соединение, наглухо, чтобы больше не ломалось. Понимаешь?
Виталик одобрительно кивнул и пробормотал:
– Ну слава богу.
– Ну слава, ага. Через неделю линия ломается так, что просто на хрен. К чертовой матери все цепи летят, толкатели и так далее. Надо полностью все разбирать, потом на карачках ползать и менять, потом собирать. Это три дня, Виталь. Три дня все ремонтники раком стоят, а формовочный цех курит, и три печи вместе с ними.
– Так этот болт специально, что ли, таким слабым делали? – догадался Виталик.
– Вот именно. Это буржуи предохранитель такой придумали, чтобы перегрузка сразу по нему била и чтобы потом за две минуты заменить. А наши этот предохранитель заварили. Потому что сознательные, понимаешь? Еще начальству радостно отчитались и премию, кажется, получили. А потом три дня раком.
– А чего эти козлы не объяснили-то, когда оборудование ставили?
– Кто, американцы, немцы? Ну, во-первых, у них не спрашивали – ты вон поговори, если хочешь и если нервы крепкие, с ребятами Кошары, они тебе много расскажут. Заказы давали одни люди, выполнение принимали другие, работают третьи. Заказывал кто? Москва, на уровне союзного министерства и под кураторством ЦК. В контракте указали сдачу под ключ и обучение скольки-то там спецов. Буржуи обучили – и привет. Технологи, конечно, какие-то инструкции из иноспецов выцарапали – ты не представляешь, какими трудами, сколько водки на это ушло, парни просто не щадя печени трудились. Но все равно – те, кто принимал и кто учился, они где сейчас? В Штаты съездили, чеки «Березки» заработали, «Волги» прикупили – и фьють, в Москву. А мы расхлебывай.
Виталик кивнул. Проклятия в адрес «заграничников» он, как и всякий камазовец, слышал неоднократно, разной степени интенсивности и презрительности. Но тема Виталика что-то заела, и он решил уточнить:
– Хорошо, у нас так. Но на ВАЗе, «Иже», АЗЛК ведь не так?
Вафин ехидно ухмыльнулся и спросил:
– Анекдот про японскую пилу и сибирских мужиков слышал?
Виталик кивнул. Вафин продолжил:
– А про сибирскую пилу и японских мужиков? Нет? Правильно. Потому что нет такого анекдота. Что-то не покупают они наши пилы. И ничего не покупают.
– Ну как ничего, вы же сами рассказывали про телевизор «Огонек».
Пару недель назад во время похожей беседы – в которой, правда, Виталик помалкивал куда старательней – Вафин рассказал удивительную историю про то, как японцы купили советский телевизор, на базе которого, возможно, и сделали всякие «Сони»-«Панасоники». Во всяком случае, так утверждали слухи. «Огоньки», по словам Вафина, пропали из магазинов мгновенно. Виталик рассказу не слишком поверил – особенно когда выяснил, что «Огонек» был черно-белым. Но спорить не стал, а сейчас вот аргумент пригодился.
Пригодился, да не сработал.
– Ну рассказывал. Даже если это правда, а не байка – допустим, – это было двадцать лет назад. С тех пор наши телевизоры сильно изменились? Ну, цветные, но ломаются же, как заразы, и без плоскогубцев канал не переключишь. А японские ты видел?
– В Москве, в «Березке» только.
– Ну и я тоже. Есть разница, да? И так по всем товарам народного потребления, по промпроизводству, ну и…
Вафин замолчал и махнул рукой. Потом все-таки добавил:
– У тебя вот джинсы американские, да, рублей сто пятьдесят, наверное?
– Итальянские, сто двадцать.
– Ну все равно. Считай, зарплата. Плюс кроссовки – если фирменные, еще столько же. Это ведь чемодан нашей одежды накупить можно. А все равно – каждый второй в джинсах и кроссовках, причем не только молодежь. Вот не понимаю я этого, честно. Мода модой, но жить-то на что остается? А еще телевизоры, магнитофоны нужны, кассеты опять же. И желательно сразу, класса с пятого.
Виталик не стал говорить, что у него в пятом классе было двое штанов – от школьной формы и от старой школьной формы, а ботинки он донашивал за какими-то троюродными братьями – тогда мать еще не впала в психозы и не поцапалась со всей родней, которая изредка подкидывала неликвиды из гардеробов. Джинсов в поселке не было ни у кого, «адидасы» первым заимел Костян Снегирев, специально ради этого записавшийся в легкоатлетическую секцию и три раза в неделю чапавший двенадцать километров туда-обратно до спортшколы. Правда, то были не кроссовки, а шиповки, и Костян здорово горевал, поняв, что изначально вдохновлявший его план спилить шипы и щегольнуть обновкой за пределами гравийной дорожки особых перспектив не имеет. Не стал Виталик рассказывать и о том, что купить «райфлы» с «адидасами» сразу после дембеля и именно так, одинаково модно одетыми, явиться в управление кадров КамАЗа, они со Славкой договорились, когда отмечали последний Славкин день рождения. Славки не стало, а договоренность осталась. Не выполнить ее было совсем западло. А раз купил – надо носить, тем более что на другую одежду денег долго не было. Ну и удобно оказалось, чего душой кривить.
Виталик сказал про другое:
– Артуру-то это все как бы не надо.
Вафин вздохнул:
– Это точно. На джинсы плевать, мать аж горюет – несовременный, немодный, девочки любить не будут. Как будто она меня за джинсы… Хотя я пижон был, воротник во, клеши во. А Артур наоборот. С садика на одежду плевать, лишь бы не колготки. А, просил, точно, но военное всякое, матроску там, ремень с якорем. Планшет еще офицерский выклянчил, два года с ним в школу таскался вместо ранца. А теперь вот ватник вдруг захотел, дурь какая-то. Кстати, дай-ка я его сразу приготовлю, а то забываю все время – брал, когда отопление отрубали. Больных радовать надо, это лучше витаминов помогает, говорят.
Вафин по пояс зарылся в самодельный шкафчик, заваленный мотками проводов разного сечения и запасными спецовками.
Виталик спросил:
– Он болеет, что ли?
Вафин вынырнул из шкафа с огромным, стянутым бечевой свертком и рассеянно сказал, пытаясь заглянуть в сердцевину:
– Ну да. Болеет он, Виталь. Простыл дико, чуть в больницу не упекли – и вообще…
Он замолчал, снова нырнул в шкаф и оттуда неразборчиво рассказал, что с Артура какая-то шпана сняла куртку, в кофте по морозу домой прибежал, свалился, мы ему, коли так, «аляску» подарили, не стали Нового года ждать, как собирались, а он ватник просит, дурачок, а вчера домой прихожу, он перед теликом сидит, не отрывается, будто наизусть запоминает, и плачет, а там просто кино какое-то американское, я испугался, говорю, что такое, сынок, плохо тебе, а он говорит, пап, это же «Ангар восемнадцать», его Серый посмотреть мечтал, а теперь я…
Виталик подождал немного, понял, что продолжения не будет, и неуверенно сказал:
– Привет передавайте и чтобы это, не болел больше.
– Ага, спасибо. А, вот он.
Вафин захлопнул фанерную дверцу, поморгал, встряхнул, критически всматриваясь, жеваный армейский ватник и пробормотал:
– Главное, человек болеет, в школу не ходит две, нет, три недели это уже получается, отстал от класса, наверное. И хоть бы кто из школы позвонил про состояние здоровья спросить, я уж не говорю – задание дать, может, подсказать чего, консультацию там, все такое. Какое там.
– Даже пацаны не звонили? – удивился Виталик.
– Звонили, приходили, и пацаны, и девочка даже какая-то. Но Артуру тогда совсем что-то… В общем, не смог он. Я про школу сейчас: они ж трубят на каждом углу, что дети им родные и так далее. А жена позвонила уточнить этот вопрос, ну, не выдержала, высказала им, а классная в ответ, ты представляешь, может, говорит, и хорошо, что сын ваш на домашнем режиме, пусть там и остается, добаливает, пока все не успокоится, мы бы с радостью всех старшеклассников на недельку-другую вот так по домам, а лучше под замок отправили, пока не уляжется все.
– Что?
– Ну вот милиционер этот, комендантский час и так далее.
– Ну да, – сказал Виталик, посмотрел на часы и заторопился. – Восьмой час уже, заболтался. Буду выдвигаться потихоньку.
Вафин невесело ухмыльнулся:
– Боишься, что за старшеклассника примут? Не бойся, ты солидней выглядишь.
– Стараюсь, – сказал Виталик, поднимаясь. – Хотя гадство, конечно: как с ментом что, так они на ушах, чешут всех и так далее. А пацана Альбертова, которого тот мент и убил, как будто не было. Это справедливо, да?
Вафин посмотрел на Виталика с явным удивлением, вздохнул, колеблясь, и все-таки сказал:
– Несправедливо, но логично, так скажем. Милиционер – он человек государственный, вот за него государство и хлопочет. А мальчик не успел. Он вообще ничего…
Губы у Вафина поехали вбок, он сразу отвлекся и понес ватник к своему дипломату, как будто собирался его туда упихнуть – ладно хоть пробовать не стал. Виталик подумал, что зря так завелся, но удержаться уже не мог:
– Вазых Насихович, а если государству мы, которые не успели или не смогли, не нужны – на фига нам самим оно, это государство?
Вафин все-таки открыл дипломат, вынул оттуда авоську, в которую принялся впихивать ватник, бормоча себе почти под нос:
– А шоб було, как говорится. У меня, Виталь, ты знаешь, наверное, машина есть, «ГАЗ-шестьдесят девять». Древняя такая, старше Турика, ее с завода списали, я купил, думал, смогу починить. Ну, починил, а все равно ломается все время. На дачу, на работу, за город и так далее своим ходом добираемся, она или ломается на полпути, или просто туда не едет – не заводится. Сын меня как-то спросил: а нельзя ее выбросить? А нельзя. Во-первых, деньги уплачены, жалко. Во-вторых, машина должна быть. У всех ведь есть, ну и вообще так принято. Вот иногда мне кажется, что и с государством так. На дачу, на работу, отдыхать, пожрать найти – это без него приходится. Но выбрасывать нельзя.
Виталик хотел возразить, но Вафин сказал уже четче и громче:
– А справедливость – это не к государству. Это в суд. Как там – «есть и божий суд, наперсники», ну и так далее. Он ждет.
– Бога нет.
– Ну, так говорят, – сказал Вафин, криво улыбаясь. – А мне дядька говорил: есть или нет, мы не знаем и не узнаем. Ты, говорит, главное, ручонками на него не маши. Для Бога замах обиднее удара. Удар он и не почувствует, а вот замаха не простит.
– Бога нет, – повторил Виталик. – Он был, но его убили на войне. Свои же и убили, как всегда бывает. Пойду я, Вазых Насихович. До завтра.
