Меня положили в отдельную палату в гинекологии. Мне знакомы больничные правила, так что причина понятна. Они положили меня сюда, чтобы я не слышала младенцев из послеродового. Их мрачные лица, когда они объявили мне, что при сроке в двадцать одну неделю подобная травма требует особого наблюдения и есть риск ретроплацентарной гематомы, а значит придется подождать несколько дней, чтобы выяснить, как будет развиваться беременность, – это было как нож в сердце.

Но разговор с Ромео вернул мне немного надежды. Моя беременность не прервется, и я рожу ребенка почти в срок. Не могу же я избрать роль жертвы, если три года назад твердила ему, что это не выход. А мой крошечный ребенок – я буду говорить с ним целыми днями, скажу, что у нас все получится, у нас обоих, а я еще подержу его в гнездышке, чтобы он чувствовал себя в тепле и покое. Счастье, что я ничего не сломала, только гематомы по всему телу, и довольно болезненные, но они скоро рассосутся. Я была пристегнута и ехала не очень быстро.

Лоран позвонил мне ближе к восьми вечера, после того как я оставила три сообщения на его телефоне. Спросил, что я делала в магазине в такую погоду. И добавил, что мне следовало быть осторожней за рулем, и если я потеряю ребенка, то по собственной вине. И я почувствовала себя виноватой. Он сказал, что вечером у него важное совещание и он не сможет заехать. Я попросила привезти мне кое-какие вещи и туалетные принадлежности. Он заедет завтра утром перед работой. Другой на его месте отменил бы совещание, чтобы приехать и обнять меня.

Другой не сделал бы со мной того, что он сделал.

Но другого у меня нет.

Единственный человек, с которым я связана, бьет меня.

Хотя я и говорю с ним, с моим ребенком, мне все равно страшно. Я молча плачу, когда акушерка заходит в палату. Она закрепляет аппарат у меня на животе, чтобы прослушать его сердце и проверить, нет ли у меня сокращений. Тридцать минут минимум. Она могла бы уйти и продолжить обход, но я плачу. Поэтому она садится рядышком на кровать и мягко берет мою руку, улыбаясь мне.

– С чего эти слезы?

– Я зла на себя.

– Вы же не нарочно въехали в дерево?

– Конечно же нет. Но я слишком нервничала, чтобы садиться за руль. Крыша магазина обрушилась прямо передо мной. Я очень испугалась.

– Это вполне по-человечески – спасаться бегством.

– Может быть.

– Можно я задам вам вопрос? Вы не обязаны отвечать.

– Какой?

– В вашей медицинской карте указано, что характер гематом не соответствует травмам при дорожной аварии, и стоят вопросительные знаки. Кровоподтеки на виске и на ягодицах, отечная промежность с травматическими трещинами.

– …

– С вами плохо обошлись еще до несчастного случая?

– Да.

– Не хотите мне сказать, кто?

– Не знаю.

– Здесь вам ничто не угрожает.

– …

– …

– Мужчина, с которым я живу. Он больше не мог терпеть, что ко мне нельзя прикасаться из-за беременности.

– Это было впервые?

– С тех пор, как я забеременела, да.

– А раньше?

– Раньше случалось.

– Что вы собираетесь делать?

– Сохранить этого ребенка. Все остальное не так важно. Я не переживу, если его потеряю.

– Есть только одна важная вещь, которую вы можете сделать для вашего ребенка, когда дела идут плохо и вы за него боитесь: послать ему радугу любви…

– Радугу любви?

– Вы зрительно представляете себе свое сердце, потом его, путь недалек, а потом представляете радугу любви, перекинутую от одного сердца к другому. Радугу, потому что любовь такая же неощутимая и нематериальная и такая же многоцветная. Младенец почувствует ее, и что бы ни случилось, это ему поможет.

– Я рискую потерять его?

– Да. Вы рискуете его потерять, но у вас есть немалые шансы его сохранить, и ваши мысли должны быть сосредоточены на этой возможности и только на ней. Все остальное – бесполезные мысли.

Когда она ушла вместе с аппаратом и показателями, которые свидетельствовали, что все идет нормально, я закрыла глаза и увидела эту радугу. Мой ребенок слегка шевельнулся, и я почувствовала, как он устраивается у внутренней стенки моего живота и располагается там, на моем сердце, как на сокровище, возложенном к его ногам.