Кружным путем
Наконец я сбежала с кафедры английского языка в холодный, скудный дневной свет реального мира. Только дойдя до паба «Гровенор» на Перт-роуд, я осознала, что по мостовой, следуя за мной, медленно едет машина. Я остановилась — знакомая ржавая колымага притормозила рядом, и открылась пассажирская дверь.
— Хочешь съездить проветриться? — спросил Чик.
Я колебалась: у «кортины» был такой вид, словно она разлагается на ходу. Чик, кажется, тоже претерпел некоторый упадок с тех пор, как я видела его в последний раз.
— Давай залезай, — сказал он тоном, который, видимо, считал весьма убедительным.
Когда я села к нему в машину впервые, это было глупостью; во второй раз у меня не было выхода, но в третий раз это будет чистым безумием.
— Мне надо писать реферат, — сказала я, забираясь в холодную вонючую машину. — Джордж Элиот.
— Это еще кто такой? — осведомился Чик, отчаливая от тротуара под мерзкий скрежет шестеренок в коробке передач.
— Это она.
— Правда? Я знал женщину по имени Сидней, она работала кочегаром на пароходах компании «Уайт стар». Веришь, нет?
На приборной доске стоял подносик с жирной рыбой и жареной картошкой.
— Картошечки? — предложил Чик, беря с подноса что-то вялое и холодное. — Ну а я не откажусь, — сказал он, когда я жестом отказалась. Он ел картошку, не переставая управлять машиной. — Как там профессор? Хороший он мужик. А американочка?
— Терри.
— Это мужское имя, — сказал Чик.
— Она не мужчина.
Чик доел жареную картошку из бумажного кулька, вышвырнул бумажку в окно и вытер руки о колени. Мы колесили по Данди — вроде бы куда глаза глядят: нас заносило то в Хокхилл, то в Хиллтаун, потом обратно в Синдеринс и опять в Хокхилл. Чик заехал в газетную лавочку, в две разные букмекерские конторы, потом остановился у телефонной будки и вышел позвонить, потом навестил магазин ликеро-водочных изделий, потом медленно (с неизвестной мне целью) проехал мимо здания шерифского суда и сделал небольшой круг в порту. Из одной букмекерской лавочки как раз выходил Ватсон Грант.
— Смотрите! — воскликнула я, пихая Чика локтем под ребра — он очень внимательно читал «Спортивную жизнь» и при этом, как ни странно, продолжал вести машину. — Там Грант Ватсон.
— Кто?
— Ватсон Грант, вы на него работаете, помните? Вы следите за его женой.
— Уже не слежу. Он не заплатил по счету. Мистер Средний Класс, блин, университетский преподаватель, — сказал Чик с некоторым отвращением. — Игроман несчастный.
— Не может быть!
— Еще как может.
— Наверно, его жена потому и завела любовника? — Я вспомнила скорбное лицо Эйлин Грант.
— Ставлю последний доллар, что она от него уйдет, — сказал Чик. — Вот тогда он и вправду влипнет.
— Почему?
— Страховой полис на его тещу.
— Миссис Макбет?
— Ты ее знаешь? — подозрительно спросил Чик.
— Значит, у Гранта Ватсона оформлена страховка на миссис Макбет?
— Нет, не у него, у его жены, как ее там?
— Эйлин.
— У Эйлин; у нее страховка на мать, но когда она уйдет от мужа, то и полис уйдет вместе с ней.
— Так, я, кажется, поняла. Если миссис Макбет умрет сейчас, точнее, если Эйлин Грант умрет сейчас, Ватсон Грант получит деньги. Но если Эйлин с ним разведется, он не получит никаких денег, когда умрет миссис Макбет, правильно?
— Мне нравится, как ты все разложила по полочкам, — говорит Нора. — Старайся почаще так делать.
— Да, но если все разложить по полочкам… — начал Чик, но был вынужден прерваться, так как уронил себе на колени горящую сигарету и едва увернулся от фонарного столба, который «торчал у него на дороге».
Что бы ни делал Чик, казалось, что он задумал недоброе — хотя бо́льшая часть его поступков наверняка объяснялась самыми невинными причинами. Он остановился отлить в общественном туалете на Замковой улице. Он заглянул в «Уоллес» за классическим местным вариантом ужина навынос — форфарским мясным пирогом и «щолукодобаы» (последнее на местном языке означало «еще один с луком добавьте, будьте так добры»). Я от пирогов отказалась. Проехав насквозь автовокзал на Морской — к большому негодованию шофера, пытающегося развернуть огромный рейсовый «Блюберд», идущий в Перт, — мы притормозили у ворот старшей школы, откуда как раз валила толпа учеников.
От толпы отделилась высокая хорошенькая девушка и подошла к нашей машине. У девушки были коротко стриженные темные волосы, и вся она была такая чистенькая и аккуратная в серой школьной форме, что мне захотелось в наказание переписать тысячу раз: «По одежке встречают». В руках у нее был огромный портфель, а на рукаве блейзера — желтые нашивки старосты.
Когда она подошла, Чик опустил стекло в машине. Не крикнуть ли, предостерегая девушку? Мне еще сильней захотелось это сделать, когда он достал пачку мятных таблеток и предложил ей. Чик как две капли воды походил на персонажа воспитательных фильмов, убеждающих детей не брать конфеты у незнакомцев. Девушка взяла мятную таблетку, наклонилась, чмокнула Чика в щеку, сказала: «Спасибо, папа», слегка махнула рукой и пошла своей дорогой.
Я была поражена:
— Это что… сраная соплячка?
— Одна из, — резковато сказал он, трогаясь с места в скрежете шестеренок. Он догнал девушку и крикнул: — Ты, наверно, хочешь, чтобы я тебя подвез?
— Нет, спасибо, — сказала она.
— Вот и хорошо, потому что я не такси, блин!
Девушка засмеялась.
— У вас, должно быть, очень слабые гены, — сказала я Чику.
Следующим пунктом нашего назначения оказалось бюро ритуальных услуг в Стобсуэлле. Мы перешли в уже знакомый мне режим наружного наблюдения. Иными словами, Чик потушил сигарету, сложил газету и закрыл глаза.
— Хотите, чтобы я посторожила?
— Да, шумни, если что-нибудь резанет глаз, — ответил он.
Я почувствовала, как отсутствующего и невидимого профессора Кузенса слегка передернуло от ужаса. Всего через несколько секунд Чик захрапел.
Когда он проснулся, я отрапортовала, что из здания никто не выходил, никто туда не входил и ничто не резануло мне глаз.
— Ясно, тогда надо зайти посмотреть, — сказал Чик, выгружаясь из машины.
Я пошла за ним в бюро ритуальных услуг, где нас приветствовал деловитый распорядитель. Как жаль, что Терри с нами не было — этот визит ее просто осчастливил бы. Я думаю, работа в похоронном бюро ей идеально подойдет. Впрочем, здешняя пресная обстановка ее разочаровала бы — внутри бюро больше походило на вестибюль конторы по продаже сантехники, напоенный ароматом освежителя воздуха.
— Мы пришли на последнее прощание, — сказал Чик распорядителю.
Оказалось, что в бюро ритуальных услуг нашли временный приют сразу несколько усопших, а Чик не знал, кого именно собрался повидать.
— Ну это… из «Якорной стоянки», — попробовал он.
Распорядитель был вежлив, но бдителен. Лишь когда Чик помахал недействительным удостоверением полицейского, нас наконец пропустили к нужному трупу.
— Смотрите, чтобы это не оказался кто-нибудь, кого я знаю, — предупредила я Чика. Я никогда не видела трупов, никто из моих знакомых не умирал…
Нора опять начинает загибать пальцы, считая покойников, и я велю ей перестать. Она пожимает плечами. Она сушит мокрые пряди волос перед камином, где горят сырые зеленые дрова, собранные на берегу.
Мы ждем, пока наш ужин — картофельный суп — достигнет полусъедобного состояния, и коротаем время, потягивая странный спиртной напиток, изготовленный Норой в импровизированном самогонном аппарате.
— Из чего? — подозрительно спрашиваю я.
Напиток выглядит и пахнет так, словно его зачерпнули со дна стоячего пруда.
— Из водорослей.
Огонь в камине — наш единственный источник света, весьма тусклый. Электричества здесь, конечно, нет. Его давно отключили. Мы бережем ресурсы — у нас осталось лишь несколько свечек и одна канистра керосина. Надо бы пополнить запасы, но море слишком неспокойно для «Морской авантюры». Неожиданно для меня Нора отлично управляется с лодкой — она может грести без устали много миль, она умеет находить путь по звездам, она знает каждый водоворот, каждый прилив и каждое течение в здешних, ее родных, водах. Но все годы, пока мы жили у моря, я ни разу не видела ее на воде. Где же она обучилась морскому делу?
— Я научилась от сестры, — говорит Нора, — она была «дитя воды».
Красавица Эффи, утонувшая в день моего появления на свет? Как же можно утопить «дитя воды»?
— Трудно, но можно, — мрачно говорит Нора. И напоминает мне, словно пытаясь сменить тему: — Ты в зале ритуальных услуг и сейчас увидишь первого в своей жизни покойника…
К счастью, свет в зале, где лежало тело, был тусклый. Я замешкалась у двери — мне вдруг стало страшно заглядывать смерти в лицо. У меня так заколотилось сердце, что слышно было, думаю, и трупу. Чик созерцал содержимое гроба безмятежно, словно рыбок в аквариуме. Может, он перевидал много покойников?
— Да уж повидал свою долю, — кратко сказал он, словно каждому из нас выделяется норматив. — Мисс Андерсон!
Последние слова прозвучали так, словно он представлял мне покойницу. Я осторожно приблизилась.
— Она не кусается, — сказал Чик.
Да уж надеюсь. Чик взял меня под локоть, приглашая подойти поближе.
Гроб был выложен чем-то белым с рюшами, словно форма для суфле. В нем лежало тело старухи, которая, к счастью, оказалась мне незнакома. Кожа лица напоминала свечной воск, а поджатые тонкие губы наводили на мысль, что она умерла с жалобой на устах. Я вспомнила, что миссис Маккью назвала мисс Андерсон «сварливой бабусей».
— Так что, вы думаете — ее кто-то убил? — шепнула я Чику.
— С какой стати я буду так думать?
— А тогда зачем вы здесь? И почему вы были на похоронах Сенги?
— Она была моя тетя. Тетя Сенга.
— Тетя Сенга?
Может, она и приходилась ему тетей, но почему-то ни одно слово Чика не внушало мне доверия.
Я сказала ему, что, по словам миссис Макбет, мисс Андерсон ужасно боялась, что ее похоронят заживо.
— В самом деле? — сказал Чик, вытащил из кармана перочинный нож и безо всяких преамбул ткнул мисс Андерсон в жесткую жилистую руку.
Я взвизгнула, но тихо, учитывая царящую в заведении тишину и явно незаконный характер деяния.
— Она совершенно определенно мертва, — сказал Чик, словно только что оказал мне услугу; но я уже покинула помещение.
Вслед за этим мы совершили спиральный подъем по склонам Лоу, потухшего вулкана, у чьих усыпанных пеплом подножий был построен Данди. Мы припарковались, как туристы или влюбленные (хотя определенно не были ни теми ни другими), вылезли и обошли вершину, чтобы увидеть всю круговую панораму. На холмах Сидлоус лежал снег, а река Тей была цвета полированного олова.
— Приятное местечко, — сказал Чик. — Во всяком случае, издали.
Он вытащил из кармана очередную плоскую бутылку «Беллс» — я очень смутно вспомнила, что помогла ему прикончить предыдущую.
— Давай-давай, чтобы волосы на груди выросли, — сказал Чик. — Совсем как у Сидней.
Он захохотал — это был странный влажный хрип, перешедший в резкий сухой кашель и неприятное удушье, которое, судя по всему, можно было вылечить только сигаретой.
— Так что, вы думаете, кто-то убивает стариков? — не отставала я.
— Я такое говорил?
— Может, это Ватсон Грант. Может, он надеется убить миссис Макбет раньше, чем Эйлин от него уйдет, а других стариков убивает, чтобы отвести внимание от настоящей жертвы, миссис Макбет.
— Ты слишком много книжек читаешь.
Пошел снег — холодная мокрая гадость, тающая на лету.
— Ну, хватит наслаждаться природой, — сказал Чик и быстро залез обратно в машину.
Снег становился гуще — он кружился в вихрях на вершине Лоу, так что сидеть в машине было все равно что внутри гигантского стеклянного шара со снежинками. Данди исчезал за белым покрывалом, а Чик неторопливо приканчивал бутылку виски. Странным образом — странным, если принимать во внимание существенные недостатки в характере Чика, — мне было с ним спокойно. Словно в его присутствии со мной не могло случиться ничего плохого. Может, именно так чувствуют себя люди, у которых есть отец. Но откуда мне знать?
Я попыталась вытянуть из него еще какие-нибудь биографические подробности. В ответ он лишь изрыгнул поток хулы — на стерву и оценщика потерь, а в особенности на канареечно-желтый «капри» оценщика.
— Как можно оценить потерю? — спрашивает Нора, разливая картофельный суп, вязкий от крахмала.
— Может, это значит понять, что потеря была только на пользу? — предполагаю я.
— Не думаю.
Нора сегодня вечером явно мрачна, — видимо, это все аперитив из водорослей.
Мы двинулись обратно в город.
— Ты у меня уже кучу времени отняла, — буркнул Чик. — Это тебе, наверно, нечем заняться, а мне надо дело делать. Без труда не вытянешь и рыбку из пруда.
— Это вы у меня отняли время! Мне нужно писать реферат…
— Слишком много диалогов, — вздыхает Нора. — Я предпочитаю описания.
Пока мы ехали по Нижней, нас сопровождал огромный зимний закат, будто намалеванный яркими красками, кроваво-алой и венозно-фиолетовой, на западной части неба. Словно где-то выше по течению творилась массовая резня. Лучи умирающего солнца, отраженные в воде, превращали Тей (в кои-то веки) в поток расплавленного золота. Скоро по-настоящему подморозит — в воздухе пахло холодом.
— Так тебе больше нравится?
— Да.
Я думаю, что ежедневный восход и закат солнца — это большое инженерное достижение. Конечно, я знаю, что движения небесных тел не сводятся к работе какого-нибудь механизма. Но мне нравится думать, что это именно так. Через несколько секунд солнце уже соскользнуло с неба — к антиподам, или куда оно там уходит, — и темнота потемнела еще сильнее.
Нора хмурится:
— Теперь ты просто играешь словами.
— Славный выдался закат-то, — сказал Чик. — Не хочешь поесть китайского? Можно пойти в «Золотую удачу».
— Ну… ладно, — сказала я.
— У тебя деньги есть? — спросил Чик, когда мы доели обед (в том числе он — вторую порцию бананов, жаренных во фритюре). — Я, кажется, оставил дома бумажник.
Море в проливе серое и зыбится — в него так же не хочется лезть, как в ванну с чужой грязной водой. Даже рассказуйки куда-то попрятались. Последние дни были слишком ветрены — ветер взъерошил нам мозги и перепутал мысли. Воздух впитал влагу и держит ее, словно тряпка.
Мы сидим на кухне у камина, где горит сырой пла́вник с кусками старых птичьих гнезд. От чая осталась только труха на дне чайной шкатулки. Может быть, мы умрем от голода и жажды.
— Воды на острове хватает, — говорит Нора.
На острове, можно сказать, ничего и нет, кроме воды, — дождь поливает его уже много дней, ручейки переполнились, небольшие водопадики превратились в мощные водяные стены. Наверно, скоро начнет подниматься уровень моря. Моя мать — убийца. Я упоминала об этом? Похоже, мы застряли на этом клочке земли, словно таков наш удел по сюжету и нам никуда не сбежать.
— Шторм идет. — Нора принюхивается, как собака.
Но она всегда так говорит.
— Твоя очередь, — напоминаю я, бросая в камин еще одно жалкое полешко.
— А может, не надо? — спрашивает Нора. — Может, я вместо этого схожу в туалет, отвечу на телефонный звонок или сделаю еще что-нибудь нудное и отвлекающее от сюжета?
— Нет. И вообще, у нас нет телефона. — (К нам даже почтальон не звонит. Даже единожды.) — Расскажи про свою красавицу-сестру, которая умерла в день, когда я родилась.
Нора вздыхает так глубоко, что ее вздохом можно было бы измерить глубину пролива.
— Это весьма неправдоподобная история, и тебе будет трудно поверить в ее истинность. Итак… сначала была Дейрдре, которая умерла, потом Лахлан, потом — через год — Эффи, зачатая в грозу и рожденная во время землетрясения.
— В Шотландии?
— Маленького землетрясения. Они тут бывают. Иногда.
— Очень редко.
— Она родилась в день зимнего солнцестояния, когда мир погружается во тьму и все живое уходит обратно в землю. Когда земля спит. Однако Эффи была неугомонна и скоро совсем замучила хрупкую здоровьем Марджори. С виду казалось, что Эффи обладает природой саламандры, что ее стихии — огонь и воздух или какая-то иная нематериальная субстанция, но на самом деле она происходила из некой темной подземной дыры. Злобный дух, коварный келпи. Только Лахлан ее терпел, и то потому, что был слеплен из той же порочной глины. Когда они были вместе, их подлинное «я» раскрывалось наиболее глубоко.
Эти двое были необузданны и дики. Марджори и Дональд, похоже, не знали, что с ними делать. Родив три раза за три года, Марджори так и не оправилась и скоро начала искать утешение в бутылке джина, а Дональд, конечно, был уже в преклонных годах, да и вообще никогда особо не интересовался своими детьми. Так что воспитание Эффи и Лахлана оставили на откуп череде нянек и гувернанток. Ни одна из нянек и гувернанток долго не выдерживала — ходили слухи, что одна из них даже попала в больницу (вышла какая-то история с какао и липучкой для мух). Точно известно, что одна «парадная» горничная покинула дом с рукой в гипсе и отступными в кармане. Какая бы беда ни случалась, Эффи и Лахлан неизменно оказывались неподалеку. Марджори называла это проказами и осушала очередной стакан джина.
В конце концов детей услали учиться: Лахлана в Гленалмонд, по семейной традиции, а Эффи — в школу Святого Леонарда. Порознь они вели себя несколько лучше, но все равно удивительно, что их не исключили. Кроме того, их отпускали на каникулы — тогда они бесились как могли и истязали все живое.
Они бродили по лесам и полям, как цыгане, протыкая булавками гусениц, разрезая червей пополам перочинными ножами, ловя рыбу и давя ее камнями. Еще был какой-то случай с кошкой лесничего — ее нашли висящей на дереве, с отрезанным хвостом…
— Ты уверена, что не сочиняешь?
— С чего бы мне сочинять?.. Их любимым местом было озеро. Кроме них, туда уже давно никто не ходил. Тамошний вид был мрачен — над черной водой нависали ивы, а со всех сторон подступал разросшийся лес. Каналы, когда-то питавшие озеро водой и служившие стоками, засорились, и от озера пахло затхлостью, застоем. Время от времени мутную воду пронзал темный щучий силуэт, подобный субмарине.
Когда Лахлану было семь лет, он швырнул сестру в озеро — такой уж он был мальчишка. К тому времени, как она добралась до берега и вылезла на сушу среди полугнилых камышей, она научилась плавать. Такая уж она была девчонка.
— Тогда она и стала дитятей воды?
— Да.
— А что потом? — Моя мать (которая мне на самом деле не мать) явно не очень хорошая рассказчица, правда? — И что, она была красивая?
— Да, — неохотно отвечает Нора, уступая моим навязчивым расспросам.
— А как она выглядела?
— Как положено — синие глаза, тициановские волосы, округлые руки и ноги, высокая грудь. Лично я всегда считала, что у нее глаза слишком широко расставлены. Как у лягушки. Еще она обгрызала ногти до мяса.
— А что она была за человек?
Нора пожимает плечами. Мне приходится вытягивать из нее каждое слово, как будто зубы дергать.
— Ну опиши ее, хотя бы неполными предложениями. Отдельными словами, если уж никак иначе, — настаиваю я. — Начни с буквы «а», если тебе так проще.
Нора набирает воздуха в грудь:
— Аморальная, бранчливая, воображала, грязнуля, духовно бедная (устар.), еле выносимая, ёра, жадная, зомби (ходячая покойница), изуверка, каналья, ленивая, мошенница, наглая, олигархичная, психопатка, сварливая, тиранка, удавленница (по-хорошему ее бы следовало удавить), фанфаронка, художница (точнее, вечно устраивала всякие художества), циничная, чертовски страшная (душой), шлюха, щекотливая, вЫдра, дрянЬ, сЪехавшая с катушек, эксплуататорша, юдофобка…
— Что, правда?
— А кто ее знает. Возможно….яхтсменка (хорошая).
— Значит, у нее не было ни одной положительной черты?
— Нет.
— Ничего, что оправдывало бы ее существование?
— Нет.
Похоже, сильно запущенный случай соперничества сестер. Но ведь Эффи было уже четырнадцать лет и она уже уехала учиться в школу, когда родилась Нора? К тому же — как проспиртованная Марджори и стареющий Дональд умудрились зачать ребенка, пускай даже в качестве запоздалого послесловия?
— Ну хорошо, продолжай свой малоправдоподобный рассказ.
— Эффи в конце концов выросла. Вышла замуж, развелась (два раза) и умерла. Конец.
— Это нечестно!
— В эпоху постмодернизма все позволено. Что хочу, то и делаю.
Моя мать мне не мать. Ее сестра ей не сестра. Воистину мы все перемешались, как печенье в коробке.
