Глава 27
В следующую субботу у Джоди запланировано какое-то мероприятие в ее галерее. Не сумев придумать отговорку и терзаемый муками совести, я говорю ей, что, разумеется, могу взять Сэма на себя. Она подвозит его к дому Дэна после обеда и предупреждает, что к четырем нужно доставить его к Оливии. Он приглашен в гости. С собой у него рюкзак, набитый книгами и пластмассовыми фигурками супергероев, но выражение лица, когда Джоди обнимает его и подталкивает ко мне, усталое и настороженное. Так, наверное, выглядит обмен заложниками. Я провожаю ее машину глазами, потом мягко увлекаю Сэма сквозь стеклянные автоматические двери за собой в подъезд, подальше от пронизывающего холода. Целую его в макушку и чувствую исходящий от его волос слабый запах детского шампуня «Джонсонс беби».
Эмма с Дэном ушли в «Олд шип», так что мы с Сэмом в квартире одни. Какое-то время сидим рядышком на диване и листаем его книги; я нахожу тот самый альбом с видами Лондона, но Сэм пролистывает фотографию Тауэра, не задержавшись на ней. Тогда я предлагаю запустить «Флайт трек» и понаблюдать за самолетами, которые пролетают над домом. Мгновенно загоревшись, он спрыгивает с дивана и подбегает к окну, но тут выясняется, что небо обложено толстой ватой серо-черных туч. Я пытаюсь сочинить историю про супергероев, но постоянно отвлекаюсь на посторонние мысли: с Ричардом сейчас Джоди или нет? Когда она все мне скажет? Такое чувство, словно я болтаюсь в подвешенном состоянии, застрявший между двумя плоскостями существования: моей прошлой жизнью с Джоди и Сэмом и тем, что ждет меня в будущем.
– Ну, что будем делать теперь? – спрашиваю я. – О, может, запустим «Майнкрафт», потренируемся перед соревнованиями? Еще не поздно.
– Нет, ни за что! – вопит он.
Решаю не давить на него.
– А что тогда?
– Не знаю. А где тетя Эмма?
– Она в пабе.
– А паб где?
– Тут недалеко.
– А что она там делает?
– Наверное, напивается вместе с Дэном.
– А давай пойдем к тете Эмме и Дэну?
И этот план вдруг почему-то кажется мне вполне годным.
В «Олд шип» относительно многолюдно – под «многолюдно» я понимаю, что некоторые столики заняты. Пожилая пара листает «Дейли мейл», группка работяг в ярких жилетах со светоотражателями явно пришла на перерыв с новой стройплощадки неподалеку. Сид горбится над шахматной доской за своим обычным столиком с неизменной полупинтой «Гиннесса». А в углу у витрины устроились Дэн с Эммой; их столик уставлен пустыми пивными стаканами и завален пакетиками из-под чипсов. Они о чем-то переговариваются, низко склонившись над столешницей. Обнимаю Сэма за плечи и думаю, что, наверное, прийти сюда было не такой уж разумной идеей.
– Сэм! – восклицает Эмма и, не без труда поднявшись на ноги, спешит к нам.
Мальчик жмется ко мне, но она налетает на него, хватает за талию и чмокает в лоб, оставив жирный отпечаток помады. Сэм утыкается мне в грудь, но я вижу, что он улыбается. Дэн тоже поднимается и делает шаг ко мне.
– Пить что-нибудь будете?
– Две колы, – отвечаю я.
Дэн направляется к барной стойке, а один из работяг, коренастый, но дружелюбного вида, вразвалочку подходит к Сиду с пивным стаканом в руке.
– Давай сыграем партейку, – говорит он, плюхая стакан на стол.
Но Сид, по своему обыкновению, отворачивается, потом низко наклоняет голову и качает ею. Работяга пожимает плечами, забирает свой стакан, потом смотрит на своего товарища, беззвучно произносит «чокнутый» и крутит пальцем у виска. Эмма ведет Сэма к столику и усаживает рядом с собой. Я осторожно пристраиваюсь на колченогой табуретке напротив.
– И о чем же вы говорили?
– Да так. – Эмма размахивает стаканом в бесшабашной манере человека, который в гробу видал трезвость. – О добрых старых временах…
– Ой-ой, – отзываюсь я.
– Ой-ой, ой-ой, – эхом подхватывает Сэм.
Дэн приносит напитки, заодно прихватив еще три пакетика чипсов, которые криво надрывает и выкладывает на стол, как это принято в пабах. Сэм немедленно нагребает себе полную пригоршню.
– Эй, – одергиваю я его. – Мы делимся!
– Все в порядке, – говорит Дэн.
Пытаюсь завязать с Эммой разговор о ее ближайших планах на жизнь, но очень быстро становится понятно, что никакого внятного ответа от нее добиться все равно не удастся, так что я переключаюсь на мутный телевизор в углу, по которому передают результаты футбольных матчей. Это наводит меня на мысли о Мэтте и Клер и о том, как у них дела. Краем уха я слышу, как Дэн пытается разговорить Сэма. Это, должно быть, неплохо.
– Эй, Сэм, так чем ты сейчас увлекаешься? Тебе все еще нравятся самолеты?
Сэм застенчиво кивает с полным ртом чипсов.
– А компьютеры тебе нравятся?
Он снова кивает.
– Ты, наверное, станешь программистом, когда вырастешь?
– Я буду пилотом или архитектором. А ты кем работаешь?
Вскидываю глаза, изумившись тому факту, что Сэм вдруг задал кому-то вопрос, без понуждения и явно заинтересованный. Кажется, все эти восемь лет я делал что-то не так. Похоже, надо было просто постоянно находиться в легком подпитии.
– Я проектирую всякие штуки на компьютере. Веб-сайты, постеры и журналы. Это называется дизайн. Иногда еще сочиняю музыку. Делаю всякие штуки на большом экране.
– Как дома, – говорит Сэм. – Только плоской формы.
– Угу, – кивает Дэн. – Все дело в форме и в цвете. Важно знать, какие формы лучше всего подходят друг другу и какие цвета лучше всего сочетаются.
– Если поставить их рядом неправильно, на них грустно смотреть.
– Именно! – Дэн даже выпрямляется. – Смысл дизайна в том, чтобы вызвать у человека отклик. Если использовать формы и цвета определенным образом, люди будут чувствовать разные вещи. При этом почти не имеет значения, какие слова там написаны и какие фотографии показаны на странице.
– Слова не важнее форм, слова иногда тоже просто формы.
– Иногда я смотрю из окна на город и вижу, что все в нем… все неправильно спроектировано. Просто мешанина какая-то.
– Люди – это тоже цвета и формы. Они об этом не знают, но это так.
– Вот! Совершенно верно! Дизайн – это все. Каждый человек – то, как он одевается, как он говорит, – это что-то вроде макета.
– Некоторые люди – дурацкие макеты!
И они оба заливаются смехом. Мы с Эммой смотрим на них, потом переглядываемся.
– Что это было? – осведомляется она.
Дэн выставляет ладонь, и Сэм радостно хлопает по ней своей ладошкой.
Позади нас работяга, который хотел сыграть в шахматы, теперь стоит перед дисковым музыкальным автоматом, разглядывая выбор допотопных хитов. Вставляет в щель деньги и выбирает пару позиций. Потом возвращается на свое место под первые аккорды «My Way» Синатры.
– Эй, я это не выбирал, – говорит он хозяину.
– Да, все диски вывалились, когда пару лет назад я его чинил, так что теперь он играет что попало. Кому как повезет.
Работяги переглядываются, не скрывая ухмылок. Теперь они будут советовать всем ни в коем случае не ходить в это странное маленькое заведение.
В зале между тем уже звучит первый куплет, и Дэн вдруг ни с того ни с сего подхватывает дурашливым баритоном:
– Ееееесть мне о чем жалеееееть…
Сэм закрывает уши ладонями, и Эмма поспешно следует его примеру – после чего, к немалому веселью Сэма, ровно то же проделывает и сам Дэн.
– Я жалею о трех вещах, – заплетающимся языком провозглашает Дэн. Эмма еле заметно вскидывает на него глаза из-под ресниц. – Я жалею, что в девяносто шестом году попросил на Рождество «Нинтендо-шестьдесят четыре» вместо «Плейстейшен»; я жалею, что не пошел в университет – в художественном колледже только зря штаны просиживал; и я жалею, что, когда я увидел в благотворительной комиссионке отличную копию радиохэдовского «Дрилла» за пятьдесят пенсов, я ее не взял. На этом все.
Он берет со стола свой бокал и от души к нему прикладывается.
– Алекс? – смотрит он на меня.
– Что?
– А ты о чем жалеешь?
У меня нет никакого желания ввязываться в этот разговор сейчас, воскресным днем, когда рядом Сэм, а все остальные изрядно набрались.
– Э-э… Дэн, а сколько у тебя времени?
– Да пока паб не закроется.
– Тогда мы не успеем. Эмма?
Она в задумчивости покачивается из стороны в сторону. Сэм встает и отправляется к игровому автомату рядом со столиком Сида. Я внимательно слушаю, что она собирается сказать.
– Ну, тут у меня драма с «Королем Львом». – Она пожимает плечами. – На той неделе, когда погиб Джордж, мама должна была отвести меня в кино на «Короля Льва». Все мои подруги уже его видели, все только о нем и говорили. И мне тоже очень хотелось приобщиться. Но мы так на него и не сходили. Для меня это почему-то превратилось просто в идею фикс. Я так злилась на маму. Я жалею, что была такой ужасной и испорченной. И я до сих пор так его и не посмотрела.
Она внезапно вскидывается, точно спохватившись, что наговорила лишнего, и издает стыдливый смешок.
– И… э-э… – продолжает она уже более веселым тоном. – Еще я очень жалею, что так и не доехала до Южной Америки. Бразилия, Аргентина, Перу. Я хотела, но все как-то не получалось. Надо бы туда съездить. Надо бы.
Эмма хлопает ладонью по столешнице, потом театральным жестом берется за телефон.
– К черту все! – объявляет она. – Я пошла смотреть билеты!
– Ты серьезно? – срывающимся голосом спрашивает Дэн.
Я вижу в его взгляде нечто такое, чего там никогда не было прежде: страх. Самый настоящий страх, всколыхнувшийся и немедленно привычно подавленный. Дэн растягивает губы в улыбке и утыкается в свой бокал, делая вид, что его интересует исключительно его содержимое. Скашиваю взгляд на телефон Эммы и вижу пропущенный звонок. Номер хорошо мне знаком. Это мама. Но прежде чем я успеваю сказать об этом Эмме, она загружает браузер и вбивает в строку поисковика «рейсы в Бразилию».
И тут я замечаю, что в другом конце зала кое-что происходит – кое-что невероятное. Мне необходимо, чтобы кто-нибудь еще взглянул на это и подтвердил, что мои глаза меня не обманывают. Я сверлю взглядом Дэна до тех пор, пока он не переключает свое внимание с Эммы на меня, и киваю в сторону зала. Дэн медленно оборачивается, и у него отвисает челюсть.
Сэм сидит за столиком Сида, и они играют в шахматы.
Они делают это в полном молчании; Сид сидит, уткнувшись взглядом в стол, Сэм – отвернувшись к маленькому окошечку сбоку. Оба делают ходы быстро и бесшумно, по очереди изучая доску.
Мы не единственные, кто это заметил. Бармен стоит столбом с бокалом пива в одной руке и полотенчиком в другой и, как громом пораженный, таращится на эту двоицу. И только теперь я наконец-то замечаю, что Сид, когда думает, постукивает пальцем по уху повторяющимся, почти ритмичным движением. Ха. Мне ли не знать, что это такое. Я знаю, что происходит; удивительно, как я раньше этого не сообразил. У него аутизм. Ну разумеется. Это постукивание – я читал, как люди в спектре аутизма часто прибегают к самостимуляции, хлопая руками, издавая повторяющиеся звуки или трогая свое лицо. Просто я всю жизнь ассоциировал аутизм с детьми. Надо же быть таким дураком. Этот бедолага, скорее всего, всю жизнь прожил с клеймом чокнутого. А мы-то с Джоди еще возмущались, что Сэму два года не могли правильно поставить диагноз. Этому человеку про аутизм не говорил никто и никогда.
– Ага, – наконец обретает дар речи Дэн. – Значит, он все-таки хочет играть с людьми, он просто не хочет, чтобы они при этом говорили.
– Очень его понимаю, – замечает Эмма.
Партия длится не больше пяти минут. Сид слишком сильный игрок. В два десятка ходов он лишает Сэма обеих ладей, коня и ферзя. В конце концов Сэм укладывает на доску своего короля, потом, все так же молча, они расставляют фигуры в исходную позицию. Сэм поднимается, идет к нашему столику, берет пригоршню чипсов и усаживается обратно на свое место. Мы с Дэном продолжаем таращиться на него.
– Вы чего? – спрашивает он с набитым ртом, из-за чего его голос кажется приглушенным. – Чего вы?
– Ладно, – говорю я. – Нам пора к Оливии.
Возвращаемся обратно к Дэну, гонимые ветром, что гуляет по скользкой влажной мостовой. Сэм весело болтает. Я еще не видел его в таком хорошем настроении с тех самых пор, как разразилась катастрофа с «Майнкрафтом».
– А тетя Эмма опять улетит на самолете?
– Похоже на то.
– А можно мне с ней?
– Нет.
– Почему?
– Потому что она не вернется.
– Почему она улетает?
– Наверное, ей здесь не очень весело.
– А тебе здесь тоже не очень весело?
– Ну, иногда.
– А ты тоже улетишь на самолете?
– Нет.
– Почему?
– Потому что у меня есть ты и мама и я стал бы по вас скучать.
Он обдумывает мои слова, пока мы, свернув на нужную улицу, идем мимо уродливо искусственных жилых комплексов, стоящих чуть в глубине, каждый со своей квадратной парковкой. Мне вдруг приходит в голову, что застройщики всего лишь построили на месте одной промзоны другую, просто в этих новых складских помещениях хранятся люди, а не товары. Меня охватывает желание поскорее вырваться отсюда.
– А почему Эмма вернулась? – интересуется Сэм.
Мне требуется некоторое время, чтобы очнуться от своих размышлений и понять, о чем он спрашивает.
– В каком смысле?
– Если ей нравится летать на самолетах и бывать в новых местах, почему она вернулась?
– Не знаю. Я думал, может, она соскучилась по бабушке, но, похоже, дело не в этом. Наверное, она вернулась, чтобы что-то выяснить, и теперь, когда она знает ответ, она может идти дальше своей дорогой.
– Я не понимаю, что это значит.
– И я тоже, Сэм.
Мы доходим до дома Дэна, спускаемся на парковку и садимся в наш старенький «универсал», выглядящий бедным родственником среди сверкающих «БМВ», «ауди», «мини-куперов» и роскошного «порше» Дэна. История повторяется, когда мы подъезжаем к дому Оливии и встаем рядом с их семейным «рейнджровером»: когда мы выбираемся из нашей машинки, он нависает над нами, точно гора. Против воли отмечаю, что у них окна не мутные от плесени.
Едва Сэм нажимает на кнопку звонка, как Оливия уже распахивает перед ним дверь.
– Сэм! – визжит она радостно. – Заходи скорей!
Они исчезают в доме, и я, не зная точно, как полагается по этикету, нерешительно подхожу к широкой деревянной двери и заглядываю внутрь.
– Здравствуйте, – приветствует меня из передней Прюденс. Вид у нее, облаченной в темно-зеленый твидовый блейзер и джемпер с воротничком поло, по обыкновению, царственный. – Проходите, пожалуйста!
Неохотно вхожу в переднюю, миновав широкую лестницу и дубовый комод; в нашем доме он был бы завален ключами, нераспечатанными письмами и немытыми кружками, а здесь сияет первозданной чистотой, украшенный двумя очень дорогими на вид вазами. На полу дубовый паркет. Стены выкрашены в классический оливковый цвет.
– Хотите чаю? – осведомляется Прюденс.
Чаю я совершенно определенно не хочу. Чего я хочу, так это поскорее убраться отсюда, чтобы ничего не разбить, не разлить и, упаси господи, не оказаться вынужденным вести светскую беседу с ее мужем, классическим композитором кембриджского разлива, который, если верить Джоди, вылитый Док Браун из фильма «Назад в будущее», только еще более чудаковатый. Наверху начинается какая-то беготня, потом, судя по звукам, дети принимаются скакать на кровати.
– Нет, спасибо. Я лучше пойду, если вы не против?
– Да, думаю, все будет в порядке, – говорит она с выражением, которое я истолковываю как облегчение. – Прошу прощения, у нас тут небольшой кавардак, мы затеяли ремонт, расширяем кухню. Весь дом вверх дном.
Я оглядываюсь по сторонам, потом бросаю взгляд в кухню в конце коридора. Никаких следов ни ремонта, ни кавардака не заметно.
И в этот самый миг я слышу крик Сэма: «Нет, не хочу!», а следом за ним раздается громкий пронзительный визг. Мы с Прюденс переглядываемся; ее лицо напоминает гротескную маску тревоги. Я поворачиваюсь в сторону лестницы, но она протискивается мимо меня и уже мчится по ступенькам. На площадке появляется брат Оливии, Гарри.
– Сэм швырнул в Оливию джойстиком! – кричит он.
Потом из комнаты показывается сама Оливия, держась за голову. Когда она убирает руку, становится видно, что по ее аккуратно причесанным белокурым волосам струится кровь.
– Все в порядке, мамочка, – говорит она тихо.
– Оливия! – восклицает Прюденс.
– Сэм! – ору я.
Он в комнате – судя по куклам на полу и постеру со смазливыми юнцами из «One Direction» на стене, она принадлежит Оливии. В ногах большой железной кровати висит большой плоский телевизор; на экране застыл пейзаж из «Майнкрафта». Сэм, сжавшись в комочек, лежит на кровати, прикрывая голову руками.
– Сэм, что ты опять натворил?
– Она хотела, чтобы я играл в «Майнкрафт», а я не хочу, не хочу! Потому что он сломал мой замок! И это больше не мое место!
Я не слушаю: хватаю его и выдергиваю из кровати. Он пытается цепляться за простыни, но я выдираю их у него из рук.
– Пойди извинись.
Выволакиваю его из комнаты; Оливия с мамой стоят в ванной. Прюденс прикладывает к голове дочери влажное полотенце и гладит ее по волосам.
– Извините нас, пожалуйста, – говорю я. – С ней все в порядке?
– У нее серьезная рана, – почти по-детски обвинительным тоном говорит Прюденс.
– Проси прощения! – требую я от Сэма.
Но он, поникший и несчастный, уже начал всхлипывать.
– Так, наверное, лучше мне отвезти его домой.
– Нет, – возражает Оливия. – Он не нарочно! Он не хотел в меня попасть! Не надо, мамочка.
Но Прюденс вскидывает глаза, в которых читается едва сдерживаемая ярость матери, защищающей своего ребенка.
– Думаю, так будет лучше, – цедит она.
– Идем, – рычу я, в глубине души понимая, что мне тоже следовало бы встать на защиту своего ребенка.
Скорее всего, он швырнул джойстиком с досады, не желая попасть в Оливию. Но я раздерган, зол и смущен – и полон клокочущего адреналина. Знакомая гремучая смесь эмоций. Все как всегда.
И теперь я беру его за руку и наполовину веду, наполовину тащу волоком вниз по лестнице. Мы выходим за дверь и оказываемся на улице.
– Вечно ты все портишь! Ну что ты за говно такое! – ору я в бешенстве.
Холод немедленно пронизывает меня до костей, но я едва это замечаю, я на полном ходу несусь к машине. Распахнув пассажирскую дверцу, заталкиваю Сэма внутрь, потом захлопываю ее и сам плюхаюсь с другой стороны. Едва очутившись в салоне, все еще разъяренный, все еще вне себя от злости, поворачиваюсь к нему, готовый обрушить на его голову новые потоки ярости. И внезапно осекаюсь. Я вижу, как он сражается с ремнем безопасности, пытаясь трясущимися руками вытянуть заевшую ленту. Сердце у меня обрывается. Душу затапливает чувство вины. Словно цунами, накрывает с головой, отключая все остальные чувства.
– Я так хотел, чтобы хоть раз в жизни все прошло по-человечески, – произношу я негромко, обращаясь скорее к себе самому. – Всего один раз. Ты понимаешь, Сэм?
– Хочу есть.
– Я знаю, но ты понимаешь, почему папа так расстроен?
– Где мама?
– Я не знаю, Сэм. Не знаю.
Когда мы подъезжаем к дому Дэна, я паркуюсь и, заглушив двигатель, поворачиваюсь к Сэму и кладу руку ему на плечо. Иногда он шарахается от моего прикосновения, но на этот раз он поднимает руку и накрывает мою ладонь своей.
– Извини, – говорю я. – Извини, что я накричал на тебя и сказал плохое слово.
– Ты сказал слово на букву «г». Я думаю, оно очень плохое. Хуже, чем «писька» или «какашка».
– Я знаю, знаю. Прости меня. Я люблю тебя.
Мы еще некоторое время сидим в машине.
– Хочу есть, – говорит он.
