Глава 1
«Я увидел Дейла снова весной 1973 года. Я тогда только что купил „додж-чарджер“, темно-синий с серебристыми молдингами. И, остановившись на красный свет, вдруг заметил Дейла. Он стоял на перекрестке Германтаун-роуд, на нем был черный костюм. Я сразу понял, что это уже не тот Дейл, с которым мы встречались три года назад. Он повзрослел, физически окреп, а его взгляд стал необычайно напряженным и пронзительным. Помнится, я спросил его, как прошло путешествие, а он в ответ сказал лишь: „Чертовски хорошо“.
Не знаю уж, что он видел, чем занимался, но это явно оказало на него очень сильное воздействие. Я думаю, это было чем-то похоже на ту автомобильную катастрофу, после которой я пошел по пути служения Господу».
БРЭДЛИ ШЛУРМАН,
лучший друг,
СВЯЩЕННИК
19 апреля 1973 года, 9 часов вечера
Папин бизнес – я имею в виду лунные карты, – похоже, начинает хиреть. Папа тем не менее в хорошей форме. Я не буду сейчас рассказывать о том, что произошло за эти три года. Скажу только, что вся Вселенная – это одна ослепительно-яркая жемчужина и пытаться понять ее совершенно не обязательно.
Я заметил, что в мое отсутствие произошли следующие изменения: женские каблуки стали выше. Общая культура – ниже. Жалюзи, похоже, выходят из моды. Доверчивость, открытость исчезают точно так же, как исчезают из парков вязы. Эдгар Гувер умер. Не знаю, есть ли между всеми – или хотя бы несколькими – событиями какая-то связь.
Толком не понимаю, в каком направлении будет развиваться моя жизнь при таком стечении обстоятельств. Я ни в чем не уверен, разве лишь в том, что одно дело осознавать, куда ты в принципе направляешься, и другое – где ты находишься в данный конкретный момент. На нынешнем этапе меня интересуют цирк, головоломки и секс.
7 мая, 7 часов вечера
Написал академический оценочный тест, как положено перед поступлением в колледж: может быть, мне лучше поступить туда, а не в цирк? По-моему, и то и другое – прекрасная возможность выяснить, к чему же меня все-таки больше тянет. В текстовой части я заметил несколько неточностей и указал на это экзаменаторам.
Да, конечно, я много лет мечтал поступить на службу в ФБР. Но должен признать, опыт, приобретенный мной за последние годы, не укрепил меня в мысли, что добро может или должно победить зло. Я не пессимист, просто смотрю фактам в лицо.
20 мая, 7 часов вечера
Получил результаты теста. Да, недаром я учился во время моих странствий концентрировать внимание – теперь это сослужило мне хорошую службу. По английскому и по математике – восемьсот очков. Однако мне кажется, подобные тесты не в состоянии выявить истинные способности человека. Гораздо важнее было бы заставить его отрешиться от всех и всяческих мыслей. Если бы абитуриентам пришлось прыгать с бамбуковой башни, обвязав лодыжки лианой, в наши колледжи попадала бы только отборная молодежь.
30 мая, 11 часов вечера
Я решил подыскать себе на лето какую-нибудь работу. А для этого составил список, перечислив все, что я умею: мне кажется, он может пригодиться в моих поисках.
Я умею:
1) разжигать костер;
2) ориентироваться по карте;
3) ходить в походы;
4) метать ножи;
5) скандировать;
6) регулировать свое дыхание;
7) печь хлеб;
8) показывать фокусы;
9) сажать рис;
10) находиться в маленьком темном помещении.
Этого, пожалуй, больше чем достаточно, чтобы найти подходящую работу.
10 июня, 9 часов вечера
Нашел работу: буду копать ямы для посадки деревьев. Я на седьмом небе от счастья. За сегодняшний день вырыл восемнадцать отличных ям. Моему напарнику лет пятьдесят, мне кажется, он сидел в тюрьме… во всяком случае, на руке у него татуировка, как бывает у уголовников. Он чернокожий, с Юга, при ходьбе слегка хромает. Пока что мне больше ничего о нем не известно. Мы работали вместе восемь часов подряд и не перемолвились ни словечком. Сильно подозреваю, что у этого человека есть чему поучиться.
12 июня, 8 часов вечера
Я заметил, что в последнее время, кидая ножи в цель, стал показывать довольно плохие результаты. Мы состязались с моим напарником, которого, как мне теперь известно, зовут Джим, и я проиграл ему несколько долларов. Он десять раз попал в яблочко, а я в конце промахнулся и разрезал ножом свой ботинок. Джим сказал, что я не вижу цели. Я спросил, интересуется ли он дзен-буддизмом, а он ответил:
– Я интересуюсь тем, как бы тут выжить.
18 июня, час ночи
Сегодня вечером я пошел к Джиму в гости, он живет в комнатенке на какой-то захолустной улочке. Где я только не бывал, но мне еще не доводилось видеть, чтобы человек жил в одной комнате, причем в такой! Комнатенка была маленькая, примерно десять на двенадцать шагов. Там стояли только кровать и стул, вся прочая мебель отсутствовала. С потолка свисала лампочка без абажура. И все – от пола до потолка – было забито стопами бумаги. Джим сказал, что за двадцать лет он исписал гору бумаги. Он называл это воспоминаниями. Их никто до меня не видел. Джим уверяет, что я первый.
– Пусть кто-нибудь узнает… узнает и запомнит…
Потом он похвалил меня за то, что я копаю хорошие ямы, и велел уходить, пока не подумали чего-нибудь плохого.
Возвращаясь домой на автобусе, я вдруг понял, зачем Джим пригласил меня к себе в комнату. Но пока ждал автобуса, чтобы вернуться обратно, прошло слишком много времени. Пожарные только что потушили огонь. Комната Джима и несколько соседних помещений полностью выгорели. Пожарные сказали, что тут все вспыхнуло, словно факел. Они почти ничего не могли поделать и старались лишь не допустить, чтобы огонь перекинулся на все здание. Тела Джима в комнате не оказалось, однако никто не видел, как он выходил из дому. Пожарные сказали, что огонь в комнате, битком набитой бумагой, полыхал со страшной силой и теперь только судмедэкспертиза в состоянии обнаружить какие-нибудь следы.
Но я думаю, ничего они не обнаружат. Стоя возле дома и глядя, как пожарные сворачивают брандспойты, я вдруг заметил в переулке смутный силуэт мужчины – буквально на мгновение он выступил из темноты. До меня донеслись звуки, которые я принял за сдавленные рыдания. Я пробрался сквозь толпу и, подойдя поближе, понял, что это вовсе не рыдания, а смех. Но когда я дошел наконец до переулка, он был пуст. Я звал, искал, обшарил каждый закоулок – все без толку. Лишь на том месте, откуда доносился смех, лежал карандаш, который заточили совсем недавно. Подозреваю, что это было послание… Для меня.
1 июля, 7 часов вечера
Получил отказ из маленького бродячего цирка, куда я послал письмо с просьбой принять меня в артисты. Хозяин цирка заявил, что человек, который письменно ходатайствует о принятии его на работу в цирк, – это совершенно неподходящая кандидатура. Еще он добавил, что людей, умеющих метать ножи, у него предостаточно и сейчас он ищет лишь бородатую женщину. Поэтому я согласился поступить в колледж Хейверфорд в пригороде Филадельфии.
Хочу заметить, что меня очень разочаровывает отсутствие в моей нынешней жизни женщин. Видимо, рытье ям – не то занятие, которое способствует завязыванию знакомств. Да и мое пристрастие к медитациям не благоприятствует контактам с противоположным полом. Не совершаю ли я ошибки, поступая в колледж, где нет девушек?
6 июля, 8 часов утра
Проснувшись утром, папа решил, что до моего отъезда в колледж мы должны с ним попутешествовать. Я, правда, возразил, что колледж не за тридевять земель, а всего в нескольких милях от нашего городка. Но как бы то ни было, сегодня мы уезжаем, чтобы полюбоваться на гору Рашмор. Таким образом, моей карьере землекопа будет положен конец. Я славно потрудился. Впрочем, с тех пор, как Джим скрылся в ночи, сие желание утратило отчасти свою прелесть…
9 июля, час дня
Папа довольно долго распространялся о том, что Линкольн вовсе не мечтал о подобном увековечивании своей памяти: вряд ли ему хотелось воплотиться в куске гранита на склоне горы… и чтобы с кончика его носа падали дождевые капли…
9 июля, 10 часов вечера
Мы расположились на ночлег в государственном парке Кастер. Папа лег спать и уже безмятежно храпит в палатке. Я наконец догадался, почему он затеял эту поездку. Сегодня я его застукал с поличным: он стоял возле плаката с портретами президентов, держа в руках транспарант с надписью «Верните индейцам сиу их землю!», и спорил с двумя пенсионерами, супружеской четой из Индианы, которые замахивались на него фотоаппаратами. После непродолжительной, но бурной дискуссии я все же убедил его прибегнуть к другой форме протеста, такой, которая не повлекла бы за собой тяжких телесных повреждений. Я всегда знал, что папа – человек свободомыслящий, но подобные проявления для меня новость.
В качестве компромисса мы нашли дорожный знак «Стоп!», установленный где-то на отшибе, и распилили его пополам. После этого папа заметно расслабился и с довольным видом принялся жарить на костре суфле маршмеллоу, попутно рассуждая об этике. Завтра мы отправимся домой, и я постараюсь, чтобы мы больше не проезжали мимо монументальных памятников. Никогда еще я вместе с отцом не нарушал закона. Как ни странно, это доставило мне огромное наслаждение. Однако я опасаюсь, что теперь, когда рядом нет мамы, папа может из-за своих увлечений попасть в какую-нибудь передрягу.
15 июля, 11 часов вечера
Домой мы добрались без приключений. Папа явно рад вернуться в свою типографию. И не случайно – дома его ждал заказ на календари для Службы национальных парков. Мир, в котором мы живем, все-таки очень странный.
21 августа, 11 часов вечера
Сегодня я приехал в Хейверфорд. Ознакомительную лекцию я пропустил, а вместо этого представил директору список предложений, которые, по моему мнению, помогли бы улучшить работу в колледже. Директор, как мне показалось, готов к сотрудничеству; пожалуй, с ним можно иметь дело. Надеюсь, наше общение будет плодотворным.
Присутствовал на действе, которое тут называется «демонстрацией силы». Большая группа студентов скандировала:
– «Квакер», бей, бей, бей! «Квакер», бей!
И происходило знакомство с футбольной командой.
А другие скандировали:
– Смерть Никсону, смерть Никсону!
Да, в религиозной школе ничем подобным и не пахло…
Мне отвели комнату в одном из двух студенческих общежитий. Администрации колледжа, да и мне самому кажется, что, поскольку я уже столько повидал на своем веку, я скоро выдвинусь в лидеры. Во всяком случае, в недалеком будущем меня назначат ответственным по этажу, где живут восемнадцатилетние студенты.
12 сентября, 10 часов утра
Я собрал вещи и переселился в другую комнату. Папа подарил мне новый магнитофон размером со школьную тетрадку. Он не катушечный, а кассетный. Папа сказал, что я должен упорно трудиться и ничего не принимать на веру.
15 сентября, 6 часов утра
Такое впечатление, что большинство студентов, обитающих на моем этаже, не заинтересованы в повышении уровня своего самосознания, не воспаряют в мыслях. «Летают» они только под действием тех или иных химических препаратов. Это явствует из того, что на этаже никак не воцарится тишина, хотя последняя банка пива уже – наконец-таки! – выпита. Мне довелось в своей жизни отведать грибов, вызывающих галлюцинации, и также попробовать некоторые другие средства, ассоциирующиеся в нашем представлении с примитивными культурами, но я никогда не видел, чтобы дикари дебоширили так, как восемнадцатилетние американцы, впервые очутившиеся вдали от родного дома.
Я пытался их урезонить, утихомирить, но все без толку; они с головы до ног обмотались туалетной бумагой и хором заголосили:
– Хотим женщин, хотим женщин!
Я удалился к себе и принялся читать в тишине – весьма, правда, относительной – трактат монаха, который тридцать семь лет прожил на вершине горы, пытаясь глубже проникнуть в тайны бытия. Когда он сошел вниз, то выяснилось, что главный вывод, который он сделал за эти годы, сводится к следующему: в ясную, безоблачную погоду в горах очень далеко видно. Через несколько лет монах умер в темнице, куда его посадили за слишком радикальные идеи. Из всех его записей за тот период сохранилась всего одна строчка: «В тюрьме нет облаков».
Пожалуй, я пройдусь по улице до женского колледжа Брин-Мор: вдруг удастся установить контакт с мыслящими человеческими существами?
16 сентября, 9 часов утра
У меня жуткое похмелье, я еще никогда так не надирался. Мне удалось познакомиться с несколькими студентками женского колледжа. Завязалась пространная беседа, во время которой мы осушили несколько бутылок текилы, рома, кока-колы, пива, бурбона и попробовали «коктейль» из таблеток, который приготовила одна девчонка, опорожнив свою домашнюю аптечку. Сама компания, правда, отличалась более высоким интеллектуальным уровнем, нежели студенты, с которыми я живу под одной крышей. Я был как-то не готов к тому, что женщины в основном ведут себя будто дикари. По крайней мере, те, что изучают философию. Вроде бы мне еще понравилась одна студенточка… она изучает то ли литературу, то ли право… Я не помню ее имени и не уверен, что узнаю при встрече. Кажется, она блондинка… Или все-таки рыжая? Постараюсь вернуться в Брин-Мор, как только смогу передвигать ноги.
25 сентября, 9 часов вечера
Я прошел тестирование по предметам, на которые записался в этом семестре, и договорился, что буду заниматься самостоятельно. В целом уровень преподавания тут достаточно высок, хотя многие профессора, похоже, страдают какой-то загадочной болезнью. Пока что я не смог отыскать женщину, с которой встретился в ту ночь в Брин-Море. Но я твердо верю, что она существует в действительности, что это не плод воображения, порожденный сексуальной фрустрацией.
Сегодня утром я позвонил папе. У него все хорошо. Он печатает плакаты с надписью «Никсона – в тюрьму!» и бойко ими торгует. В конце недели мы договорились пообедать вместе.
26 сентября, 3 часа ночи
Меня разбудил сон, который я только что видел. Я сидел в темной комнате. В дверную щелку просачивался свет. Снаружи доносились голоса. Один голос – так мне показалось – принадлежал моей матери. Другой было не различить. Я полагаю, это был глас смерти. Она пыталась открыть дверь и войти в комнату. Дверная ручка начала поворачиваться. Тут женский голос позвал меня по имени, и я осознал, что это не мама, а Мария.
Она говорила:
– Ну пожалуйста, я еще не готова…
Потом ее голос стал постепенно стихать и наконец растворился в тишине. Да упокоится ее душа с миром!.. Однако мне кажется, душа Марии еще не обрела покоя, и меня мучает любопытство: что ей известно такого, чего нам, живущим в материальном мире, не постичь никогда?
20 октября, 5 часов вечера
Сегодня я вернулся в Брин-Мор, чтобы найти девушку, которую – вне всякого сомнения! – видел тут в прошлый раз. Проторчав там битый час и никого не обнаружив, я пошел назад в Хейверфорд, и когда проходил мимо спортивной площадки, мне врезали по затылку мячом для хоккея на траве. Сам не знаю: то ли я на миг потерял сознание, то ли действительно переместился в какое-то маленькое мексиканское селение и малевал там вывески… Очнувшись, я увидел перед собой красавицу в клетчатой юбке-шотландке, сжимавшую в руке длиннющую деревянную клюшку. Насколько помнится, то ли я что-то пролепетал о своей любви к ней, то ли опять очутился в мексиканской деревушке, где накинулся с воплями на собаку, которая разлила мою краску. Красавицу зовут Энди, у нее голубые глаза и рыжие волосы… Нет, все-таки я, наверно, не признавался ей в любви, потому что она извинилась за свою неловкость и сказала, что вовсе не хотела опрокидывать банку с краской… Она приложила к моей голове лед, мы немного поговорили и пришли к выводу, что нам следует встретиться завтра вечером, когда будет разожжен праздничный костер. Затем Энди вернулась на поле и, двигаясь изящно, будто балерина, мастерски расправилась с форвардом команды противников.
21 октября, 8 часов вечера
Поленница для костра возвышается на целых пятнадцать футов. Вокруг стоят студенты, среди которых много влюбленных парочек. Эти держатся за руки. Взоры устремлены на факелы, которыми будут разжигать огонь. Приняты все необходимые меры предосторожности. Я немного нервничаю из-за того, что мне придется встретиться с женщиной в непосредственной близости от огня, – еще бы, у меня уже был один горький опыт. Факелы поднесли к дровам. Дым и пламя взметнулись вверх. В воздухе разлито чувство опасности… нет-нет, это безумие… Надеюсь, она…
22 октября, 5:30 утра
Солнце выкатывается из-за горизонта, словно апельсин, его нежные, теплые лучи ласкают землю. С виду этот рассвет ничем не отличается от бесчисленного множества других, повторяющихся на протяжении тысячелетий, но я уверен, что такого яркого солнца земля еще не видела.
Как только языки пламени лизнули верхние поленья, Энди шагнула вперед и очутилась внутри светящегося круга, в отблесках пламени. Мы с ней обменялись всего парой слов. Я рассказал, как ходил босиком по раскаленным углям в одной далекой и экзотической стране. А Энди сказала, что ее отец работает пожарным. Мы долго целовались, стоя у костра. А потом вдруг подумали об одном и том же и шагнули из освещенного круга в темноту.
Понятия не имею, где мы с ней занимались любовью. Помню, мы бежали куда-то во мрак, подальше от костра. Кажется, где-то журчала вода. Мы добежали до укромного уголка, где даже луна не светила – ее заслоняли деревья. Там мы поцеловались опять. Наша одежда упала на землю сама, мы не прилагали к этому усилий. Мы легли в высокую траву, которая словно укутала нас одеялом… травинки напоминали змей… Наши тела сплетались… казалось, мы столько лет уже вместе… больше, чем живем на свете… Потом в мою правую ягодицу впился сучок, так что я сразу остановился, и Энди пришлось приложить изрядное давление, чтобы прекратить кровотечение.
Затем мы вновь обнялись и исследовали друг друга на ощупь, пока я не проник к ней внутрь. Перекатываясь с Энди по траве, я представлял себе дельфинов, которые то исчезают в глубине океана, то выныривают на поверхность… Тут до меня дошло, что мы подкатились к краю какого-то небольшого водоема.
Да! Да! Да! – вскрикивала Энди. Она вопила так самозабвенно и истошно, я никогда ничего подобного не слыхал. Все дальнейшее тонет в тумане… Помню только, что я отчетливо понял, как это бывает, когда преодолеваешь звуковой барьер…
Мы довольно долго лежали на мелководье, сжимая друг друга в объятиях, прежде чем я сообразил, что огоньки, отражающиеся в воде, – это вовсе не звезды, а фонари, освещающие совместное барбекю студентов Хейверфорда и студенток Брин-Мора, встретившихся в этот удивительный вечер.
Нам еле-еле удалось отвязаться от нескольких чересчур любопытных типов с факультета физического воспитания: они подошли к самой кромке воды, решив, что пора спасать утопающих. Мы торопливо оделись, и Энди сказала, что сегодня утром она уезжает по обмену в Голландию, а когда закончит там свою учебу – через полгода, она будет учиться строить дамбы, – то разыщет меня. Еще она сказала, чтобы я не провожал ее, потому что в аэропорту она встретится со своим мужем.
Я даже не пытаюсь понять этот мир. Солнце всходит и заходит. Это единственное, что мне сейчас доподлинно известно.
2 ноября, 7 часов вечера
Сегодня в кабинет директора явился студент химического факультета. Он сказал, что изготовил бомбу и собирается «взорвать к едрене фене все это здание и захватить с собой директора». К счастью, он оказался одним из моих подопечных из общежития: у нас с ним уже успели установиться вполне дружеские отношения, когда он пытался превратить общежитие в ячейку коммунистической партии, чтобы выкурить империалистов из колледжа. Однако блестящий замысел захирел, поскольку империалистов в колледже обнаружить не удалось.
В надежде на то, что нам удастся справиться с ситуацией, не прибегая к помощи местных властей, директор вызвал подмогу: нескольких студентов-физкультурников, меня и крупного деятеля квакерской общины.
Требования студента были просты: возбудить судебный процесс против Никсона и поставить вместо двойки, полученной на экзамене по семантике, тройку. Факультет психологии, однако, нас опередил и прислал своих людей. Через несколько минут бомба взорвалась. Точную связь между двумя этими событиями установить трудно, все тонет в дыму взрыва. Но дела обстояли примерно так…
Зайдя в кабинет директора, два преподавателя прыгнули на студента и повалили его на пол. Это повлекло за собой взрыв. Студент в результате попал в больницу. Два преподавателя – тоже.
Вот яркий пример того, что в конфликтных ситуациях можно использовать силу только тогда, когда все прочие средства уже опробованы. Ну и вдобавок случившееся еще раз доказывает, что излишняя образованность – штука опасная.
5 ноября, 11 часов вечера
Получил из Голландии открытку: большая щель в дамбе. Да, вот уж не подозревал, что вид грязной воды, текущей сквозь трещину, может вызвать столь сильные эмоции. Я очень скучаю по Энди. Мне совершенно ясно, что ее несвобода будет мешать развитию наших отношений, но я все равно постоянно о ней думаю. Меня терзают муки одиночества, подобные тем, какие я испытывал, когда умерла Мария. Алкоголь помогает их приглушить, но я понимаю, что это не выход. А мне нужно найти выход!.. Однако я в полной растерянности, так как не знаю, с чего начать. Ужасно желать чего-то, прекрасно понимая, что ты не в состоянии этого добиться…
7 ноября, 8 часов вечера
Я поехал домой, чтобы повидаться с папой; надеялся, это вселит в меня бодрость. Папу я застал за обедом: рядом с ним сидела женщина, которая годится ему в дочери. Она керамист, под ногтями у нее я заметил полоски грязи. Еще я заметил, что папа стал носить сандалии. Конечно, это все лишь мои догадки, но мне кажется, они любовники.
Это открытие отнюдь не улучшило моего настроения; наоборот, я погрузился в полнейший мрак и пребываю там до сих пор. Я знаю, мне следовало бы порадоваться за отца… и, конечно, я рад… Но случившееся лишний раз доказало мне, доказало еще отчетливей, чем раньше, что я почти всегда был страшно одинок и всю жизнь буду обречен на одиночество… если вдруг не произойдут какие-нибудь коренные изменения…
7 ноября, 10 часов вечера
Отправляемся с Говардом – он учится на геолога – в местный бар на поиск зрелых, полноценно сформировавшихся образцов. Говард утверждает, что меня нужно «жутко трахнуть». Понятия не имею, что он подразумевает под словом «жутко», но это все равно лучше, чем сидеть сиднем в комнате.
7 ноября, 11:30 вечера
У девки, которая вертелась возле Говарда, когда мы с ним сегодня прощались, такой кошмарный вид, что, по-моему, это его, а не меня ночью «жутко трахнут». Я же возвращаюсь в общежитие один… Но зато и без «французского насморка»… Чему Говард, я думаю, очень скоро позавидует…
Я уже довольно долго крадусь за каким-то человеком – мы прошли так несколько кварталов, – его действия кажутся мне подозрительными. Он напоминает хищника, высматривающего добычу. Этот человек не догадывается о моем присутствии, а я намерен следить за ним до тех пор, пока не пойму, что опасность миновала и слежку можно прекратить.
Несколько секунд молчания.
Проклятье! Проклятье! Я потерял его из виду!
Точное время следующей записи неизвестно.
О господи!.. Господи боже мой! Нет… нет… нет!
