Подарки с чердака
В огромной кухне бабушкиного особняка Джон Эймос был полновластным хозяином. Ему подчинялись горничные и повар.
– Мадам уедет рано утром, – отдал он распоряжения в этот день. – Уложите все вещи, которые понадобятся ей в путешествии на Гавайи, да побыстрее. Лотти, ты отвезешь багаж в аэропорт и сдашь его. И не пяль на меня свои глупые глаза! Ты понимаешь по-английски? Делай, что приказано!
Его дурной характер был хорошо известен. Они засуетились, как вспугнутые птицы, один побежал сюда, другой – туда. Когда мы с ним остались одни, он усмехнулся, показав свои гнилые зубы:
– Как там у тебя дома?
Я испуганно сглотнул и поначалу не мог ничего сказать.
– Они ничего не знают. Ищут маму. Обеспокоены, все время допытываются у меня.
– Не обращай внимания. – Когда он говорил своим скрипучим стариковским голосом, я всегда удивлялся, почему именно его Бог выбрал для такой роли. – Я позабочусь о них, пока Бог не даст мне знать, что они прощены и спасены от геенны огненной. Иди домой и молчи.
В моей голове роились мысли, жгли меня огнем.
– Ты сказал мне, что я смогу видеться с мамой. А теперь даже не говоришь, куда ты ее отнес. Я обыскал весь чердак, но их там нет. Скажи мне, или я пойду домой и расскажу все папе. Все, что ты сделал.
– Что я сделал? – переспросил он со злобной ухмылкой. – Это ты все сделал, Барт Уинслоу Шеффилд. Неужели ты думаешь, что после лечения у психиатра тебе кто-нибудь поверит и подозрение падет не на тебя? Тебя увезут, посадят в сумасшедший дом, потому что ты опасен.
Когда он увидел в моих глазах дикий малькольмовский гнев, он пошел на попятный и попробовал улыбнуться:
– Ну-ну, Барт, я просто проверял тебя: не сдашься ли ты, найдешь ли мужество выполнить волю Божью. Но ты исполнен воли, как и твой великий прадед Малькольм. У тебя есть вся воля, которой он был наделен, и вся его власть. И теперь тебе предстоит показать ее всем. Потому что ты отвечаешь за своих мать и бабушку. Ты станешь повелевать ими, будешь кормить их – если захочешь – или мучить голодом, если они осмелятся противиться. Но ты должен быть осторожен. Ты должен хранить все в секрете… помни, что брат и отец подозревают тебя. Если ты только намекнешь им, они предадут тебя.
Меня всегда в чем-нибудь подозревали. Если что-то падало и разбивалось, в этом обвиняли меня. Если засорялся туалет, это оттого, что я набросал туда слишком много бумаги. Если у мамы терялась ценная вещь, то в этом опять был виноват я. Что бы ни случалось в нашем доме, вся вина ложилась на меня. Ну ничего, теперь они пожалеют об этом.
– На хлеб и воду, – прошептал я. – Хлеб и вода – подходящая пища для женщин, неверных своим мужьям и сыновьям.
– Хорошо, хорошо начинаешь, – промямлил Джон Эймос.
Он вел меня все ниже и ниже по ступеням в погреб, освещая себе дорогу фонарем. По стенам плясали неверные тени, идти было неудобно. Как-то раз, когда этот дом был полностью в распоряжении нас с Джори, мы с ним исследовали каждую щель, каждый закоулок; но здесь в погребе, где темно и сыро, наверняка жили привидения, поэтому я старался держаться поближе к Джону Эймосу. Мне становилось страшно, как только он на полметра удалялся от меня.
– Они могут найти их здесь, – прошептал я, боясь разбудить то страшное, названия чему я сам не мог найти.
– Нет, они не заглянут туда, – ответил Джон Эймос. – Твой отец будет думать, что они на чердаке. Это было бы превосходной местью. Но они никогда не найдут маленькую комнатку-клетку, которую сложили рабочие, когда перекладывали стену винного погреба.
Винный погреб. Звучит совсем не так романтично, как чердак. Холодно и темно.
Джон Эймос начал отбрасывать в сторону какие-то доски, старую мебель, а потом показалась дверь, которая открывалась очень туго.
– А теперь пойди и погляди через ту маленькую дверцу, что вырезана внизу большой. Как-то раз хозяйка взяла котенка и приказала вырезать для него эту дверцу, чтобы он мог входить и выходить. Но он исчез после того, как ты стал навещать нас.
При свете, падающем на него снизу от фонаря, он выглядел как мертвец, только что откопанный из могилы. Ему нельзя доверять: как бы он не закрыл ту дверь позади меня, а то я никогда не пролезу через кошачью щель.
– Нет. Иди ты первый, – приказал я, как сделал бы Малькольм, твердо и резко.
Некоторое время он стоял неподвижно. Может быть, думал, что это я захлопну за ним дверь? Затем он посмотрел на меня долгим взглядом и пошел вперед. Он положил фонарь на одну из бочек и стал отпихивать другие. В конце концов они поддались. До меня донесся ужасный запах. Я зажал нос и пристально посмотрел в темноту. Сначала я ничего не видел, но потом Джон Эймос поднял фонарь, и я увидел две женские фигуры. Ах, как жалко было глядеть на маму, простертую на бетонном мокром полу! Ее голова лежала на бабушкиных коленях.
Обе подняли руки, чтобы защитить глаза от яркого света, но я едва мог видеть их лица, так темно и пыльно было вокруг.
– Кто это? – слабо проговорила мама. – Крис, это ты? Ты нашел нас?
Разве она ослепла? Как она могла принять Джона за папу? А раз она ослепла или помешалась, разве это не достаточное искупление вины для Бога?
Тут заговорила бабушка:
– Джон, я знаю, что это ты. Выпусти нас отсюда сию же минуту. Слышишь меня? Я приказываю тебе выпустить нас.
Джон Эймос засмеялся.
Я не знал, как поступить, но в тот же миг в меня вновь вселился Малькольм.
– Отдай мне ключ, Джон Эймос, – сурово приказал я. – Поднимайся наверх, дай мне хлеб и воду для пленниц.
Удивительно, но он повиновался. Может, он и в самом деле думал, что я такой же могущественный, как Малькольм? Я следил за ним взглядом, пока он не исчез из виду, а потом побежал закрыть дверь до его возвращения.
Чувствуя себя и в самом деле Малькольмом, я пролез на коленях в узкий лаз, толкая перед собой серебряный поднос с половинкой булки, придерживая серебряный кувшин с водой. Мне вовсе не показалось странным, что пленников кормят с серебряного подноса, потому что бабушка все в своем доме обставляла таким образом – элегантно.
Высокая дверь теперь была закрыта. Вокруг были полки с запыленными винными бутылками. Я подполз на животе под нижнюю полку и открыл маленькую дверцу для котенка.
– Вода и хлеб, – грубым низким голосом сообщил я и быстро втолкнул внутрь поднос.
Я поскорее захлопнул дверцу и привалил ее кирпичом, чтобы они не смогли заметить меня, если толкнут ее. Сам остался послушать, что они будут говорить. Я слышал, как мама стонала, бредила и звала в бреду Криса. Потом она стала говорить такое, что я вовсе изумился:
– Мама, куда ушла мама, Крис? Она так давно не навещала нас, с тех пор прошли месяцы и месяцы, а близнецы совсем не подросли…
– Кэти, Кэти, несчастная моя крошка, перестань думать о прошлом, – проговорила бабушка. – Держись, ты должна беречь силы. Поешь и попей. Крис придет и спасет нас обеих.
– Кори, перестань играть одну и ту же мелодию. Мне она так надоела. Отчего это у тебя всегда такие грустные песни? Ночь пройдет, наступит день. Крис, скажи Кори, что скоро будет день.
Я услышал чьи-то рыдания. Бабушка?
– О боже! – застонала она. – Неужели это конец? Неужели у меня никогда ничего не получится? Боже, помоги мне, помоги мне хоть на этот раз…
Она начала громко молиться. Она просила Бога, чтобы моя мама выздоровела, чтобы сын пришел и спас их, пока не поздно… Она молилась снова и снова, а мама все время о чем-то спрашивала, как сумасшедшая…
Я слушал и слушал… Ноги мои затекли, я чувствовал себя постаревшим и больным, как будто я сам тоже заперт там вместе с ними, и я тоже сумасшедший, голодный, умирающий…
– Надо идти, – прошептал я сам себе. – Не нравится мне здесь…
* * *
Дома никого не было, было темно и пусто. Теперь можно было спокойно забраться в холодильник и что-нибудь стянуть. Я только-только приступил ко второму куску ветчины, как на кухне появилась мадам Мариша, открывшая дверь гаража.
– Добрый вечер, Барт, – сказала она. – Где отец и Джори?
Я пожал плечами. И в самом деле, откуда мне знать? Мне никогда ничего не сообщают. Отчего это они ушли и оставили Синди одну, со мной? Потом из другой комнаты раздался голос Эммы:
– Здравствуйте, мадам Мариша. Доктор Шеффилд сказал мне, что вы должны приехать. Сожалею, что все так получилось. Но когда я узнала, что Кэти пропала, я тоже не могла не приехать. Надо немедленно начать поиски: она была так больна и даже с температурой, что мне, конечно, не следовало уезжать и оставлять ее одну.
Тут Эмма увидела меня.
– Барт! Дрянной мальчишка! Как ты смеешь пропадать и заставлять отца волноваться еще больше, если у него и так горе. Бьюсь об заклад, ты знаешь что-то о своей матери, маленький негодяй!
Они обе уставились на меня, злобные старухи со злыми-презлыми глазами. И я убежал. Убежал, потому что слезы подступили к моим глазам, а я не мог, когда на меня, на плачущего, смотрят. Тем более теперь, когда я решил быть во всем как Малькольм – бессердечным.
