18

Францен влился в поток транспорта на périphérique , радуясь, что с каждой минутой все больше удаляется от Парижа, Хольца и психов с бомбами. Он был почти уверен, что этот гнусный карлик организовал взрыв, а самого его предупредил, только чтобы спасти картины. Какое счастье, что они у него, лучшей страховки и быть не может. Сейчас ему требуется только удобное и безопасное убежище, а также время, чтобы подумать и принять решение. И сделать выбор: Хольц или Пайн. Один или другой.

Францен даже не сразу заметил, что бессознательно сворачивает в сторону трассы А6, идущей на юг через Бургундию и Лион. С югом его связывали несколько чрезвычайно приятных воспоминаний, а одно из них — при смешении верных доз лести, извинений, изобретательности, искреннего раскаяния и неотразимого обаяния — могло бы стать отличным решением части из его проблем. Францен углубился в воспоминания о Ле-Кроттен, крошечном городке неподалеку от Экса, и о стареньком домике, из окон которого открывался вид на гору Сен-Виктуар. И об Анук.

Они с Анук были близки — иногда более, иногда менее, поскольку она не отличалась уравновешенным темпераментом, — в течение шести лет. Это была во всех отношениях импозантная женщина: ее голос, рост, грива волос, мировоззрение, осанка и внушительная фигура производили одинаково сильное впечатление. Критик, возможно, назвал бы ее чересчур пышной. Но Рубенс с ним не согласился бы. И Францен тоже. В целом воспоминания о годах, проведенных с Анук, были приятными и со временем становились еще приятнее, как это обычно и происходит с воспоминаниями такого рода.

Они расстались полтора года назад из-за пустякового недоразумения творческого характера. Как-то раз Анук неожиданно явилась домой именно в тот момент, когда Францен пытался придать правильную позу деревенской девушке, согласившейся ему позировать. Все бы, наверное, обошлось, если бы поза оказалась чуть более скромной, или если бы на девушке было надето хоть что-нибудь, кроме венка из цветов (картина намечалась в духе романтизма), или хотя бы сам Францен не снял штанов. Анук, разумеется, тут же сделала поспешные выводы и выгнала обоих из дома. Попытки объяснить недоразумение оказались неудачными, и Францен поджав хвост вернулся в Париж.

Но время — лучший лекарь, говорил он себе, катясь среди зеленеющих полей, а Анук, несмотря на свой взрывной характер, женщина добрая. Сегодня вечером он позвонит ей и вручит свою судьбу в ее руки. Она должна пожалеть бездомного беглеца. Посчитав вопрос с примирением решенным, Францен задумался над менее романтичной, но тоже насущной проблемой: его вместительный желудок, пустой с раннего утра, уже весьма громко напоминал о себе.

Францен рассудил, что после пропущенного ланча и всех прочих обрушившихся на него невзгод человек имеет право на хороший обед и чистую постель, а мелькающие на дорожных щитах названия «Лион» и «Макон» навели его на удачную мысль. Где-то между двумя городами находится небольшое местечко Роан, а в нем — прославленный ресторан «Дом Труагро». Как-то еще в первый год знакомства они с Анук побывали в нем, и сейчас Францен ясно вспомнил запотевшие оловянные кувшины с местным «Флери» и изысканнейший ланч из семи блюд, после которого они едва добрели до маленького отеля, расположенного через дорогу от ресторана. О чем еще может мечтать бездомный художник? Словно поддерживая это мудрое решение, нога Францена сама вдавила в пол педаль газа.

День у Параду выдался такой же паршивый, как утро. Воспользовавшись тем, что клиенты заняты ланчем, он успел сбегать за машиной и битых два часа сидел в ней у ресторана на Шерш-Миди. Наконец они вышли, взяли такси, он поехал за ними к Эйфелевой башне и там снова ждал. Теперь они застряли на верху Триумфальной арки, а у него кончились сигареты. С мобильного телефона Параду позвонил жене, чтобы узнать, нет ли для него сообщений, а она спросила, ждать ли его к обеду. Откуда ему знать? Обидно, что в таких людных местах у него нет ни малейшего шанса сделать свою работу, но по крайней мере он сможет доложить Хольцу, чем они занимались. Уже почти пять часов. Ну сколько, черт подери, можно пялиться на эти putain Елисейские Поля?

— Сегодня я хочу показать вам еще кое-что, — обратился Сайрес к Люси, когда они втроем спустились с Триумфальной арки и стояли у подножия, в точке, из которой лучами расходились широкие проспекты. — Каждая девушка, в первый раз приехавшая в Париж, непременно должна выпить что-нибудь в баре «Ритца». Увидите традиционное cinqà sept .

— Вы просто змей-искуситель, Сайрес, — усмехнулся Андре.

— Если уж искушать, так в «Ритце», — быстро сказала Люси. — А что это такое?

— Старый парижский обычай. Два часа, между пятью и семью вечера, когда местные джентльмены выводят в свет своих любовниц, прежде чем вернуться домой к женам. Все очень прилично и очень романтично.

— Романтично? — моментально ощетинилась Люси. — Но это же просто ужас! Шовинизм в чистом виде.

— Разумеется, — широко улыбнулся Сайрес. — Но ведь Никола Шовен и был французом, хотя прославился патриотизмом, а не сексизмом.

— Ну вы и штучка, Сайрес, — покачала головой Люси. — Это такой «счастливый час» по-французски, да? А как мне там себя вести?

— Шикарно выглядеть, сидеть нога на ногу и пить шампанское.

Люси немного подумала и кивнула:

— Мне это нравится.

А у Андре были другие планы.

— У меня тут есть одно небольшое дельце, — сказал он, а кроме того, я не одет для «Ритца». Лулу, если поднимешь юбку чуть повыше, тебе дадут бесплатные орешки.

Она показала ему язык и взяла Сайреса под руку.

— Я даже не спрашиваю, куда ты идешь.

— Это сюрприз. Встретимся в отеле.

Параду даже зарычал от досады, увидев, что они расходятся в разные стороны: пожилой мужчина и девушка стали ловить такси, а молодой человек направился к станции метро «Авеню Клебер». Это решило дело. Машину здесь не оставишь, и в метро на ней не спустишься. Значит, надо следить за оставшимися двумя.

Сайрес с Люси еще стояли в вечерней пробке на Елисейских Полях, когда Андре вышел из метро в Сен-Жермен и направился к небольшому антикварному магазинчику на улице Жакоб. Его неброская с виду витрина на деле была хитрой ловушкой, поставленной на проходящих мимо туристов. В ней беспорядочно лежали вроде бы случайные, по большей части пыльные предметы, ни на одном из которых не было цены: фаянсовые супницы, скрепленные бечевкой связки столовых приборов, бронзовые вешалки для шляп, потускневшие от старости зеркала, серебряные крючки для шнуровки, старинные штопоры со специальной кисточкой в ручке, бокалы и кубки, низенькие подставочки для ног, табакерки, коробочки для пилюль, хрустальные чернильницы. Все это создавало у доверчивого туриста впечатление, что он случайно набрел на единственную сохранившуюся в Париже дешевую лавку старьевщика. Но Андре, друживший с хозяином еще со студенческих лет, хорошо знал, что цены в магазинчике просто грабительские, а лучший товар всегда спрятан в самой глубине.

Он толкнул дверь и перешагнул через чучело спящего кота, лежащее здесь специально, чтобы об него спотыкались незадачливые покупатели.

— Юбер! Просыпайся! Пришел твой первый клиент.

Из-за лакированной ширмочки послышалось бурчание, а вслед за ним появился сам хозяин — неожиданно высокий для француза человек с каштановыми кудрями и зажатой в зубах сигарой. На нем была белая сорочка без воротника и древние полосатые брюки, подвязанные не менее древним шелковым галстуком с эмблемой Марилебонского крикетного клуба.

Он достал изо рта сигару, склонил голову набок и прищурился:

— Это тот, о ком я подумал? Лартиг наших дней? Будущий Картье-Брессон ? Андре, это ты, saulad ? Откуда ты взялся?

Он обнял Андре, обдав его ароматом «Гаваны», а потом, отстранившись, придирчиво осмотрел.

— Очень уж ты худ. Ну да, я забыл, ты ведь теперь в Нью-Йорке. Приличному человеку там поесть нечего. Как жизнь?

— Хорошо, Юбер. А как ты?

— Как всегда, добываю гроши в поте лица. Едва хватает на хлеб и воду. — А скаковую лошадь еще держишь?

— Трех, — подмигнул Юбер, — только не проболтайся Карине.

Полчаса они с удовольствием болтали, рассказывали друг другу о своих новостях, делились сплетнями об общих знакомых и их женах, обменивались добродушными оскорблениями, воспоминаниями и привычными шутками, и только потом Андре вспомнил, зачем пришел.

Он объяснил Юберу, что ему нужно, а тот внимательно выслушал и кивнул.

— У меня есть как раз то, что ты ищешь. — Он подвел Андре к столу, достал из широкого среднего ящика большой поднос и жестом фокусника, достающего из шляпы кролика, сдернул с него старый, выцветший бархат. — Voilà. Смотри. Во всем Париже нет такого выбора, можешь поверить мне на слово.

Андре посмотрел вниз через облако сигарного дыма и присвистнул:

— Где ты такое наворовал?

Юбер пожал плечами.

— Нравится что-нибудь?

Андре внимательно разглядывал два ряда серебряных рамок для фотографий в стиле ар-нуво, все состоящие из прихотливых, текучих линий и завитков. В каждую из них Юбер вставил старую черно-белую фотографию: Дитрих, Гарбо, Пиаф, Жанна Моро, Бардо. На почетном месте в центре Андре увидел именно то, что ему надо: рамка чуть больше остальных, на которой была в точности воспроизведена знаменитая вывеска парижского метро с изящно вплетенным в нее словом «ПАРИЖ». С нее задорно улыбалась Жозефина Бейкер с небезызвестным завитком волос на лбу. Андре взял рамку в руку, ощутил приятную тяжесть серебра и шелковистую поверхность отполированного металла.

— Эта мне нравится.

В одно мгновение Юбер превратился из задушевного приятеля в профессионального антиквара, который, перед тем как назвать цену, бережно подготавливает покупателя к неминуемому шоку.

— О да, у тебя хороший глаз, Андре. Их было сделано совсем немного: я за последние пять лет видел всего две, а в таком превосходном состоянии сохранилась и вовсе одна. Здесь все подлинное, даже стекло. — Он обнял Андре за плечи и слегка сжал. — И только ради тебя фотографию я отдам бесплатно.

Цену Юбер называл с таким скорбным вздохом, точно какие-то высшие силы установили ее против его воли. Она оказалась ничуть не меньше, чем ожидал Андре, и ему пришлось отдать все свои наличные. Хозяин элегантно упаковал рамку в страницу, вырванную из сегодняшнего номера «Ле Монд», а Андре занял у него сотню франков, чтобы отпраздновать покупку бокалом вина в кафе «Флор».

Он посидел за столиком, любуясь на спешащую мимо публику и представляя себе, какое лицо будет у Люси, когда он подарит ей рамку. Подумав об этом, он вдруг почувствовал себя до смешного счастливым. До чего же приятно было следить за тем, как она влюбляется в Париж.

— Здесь всегда такие пробки?

Люси и Сайрес едва тащились по Сент-Оноре под аккомпанемент непрерывных проклятий таксиста в адрес других водителей, глупости жандармов, которые, вместо того чтобы регулировать движение, все еще больше запутывают, и невозможности зарабатывать себе на жизнь в таких условиях. Они понимали все без перевода: во всех больших городах мира таксисты проклинают одно и то же.

На углу улицы Ройяль они вышли из такси и решили дальше идти пешком. В ста метрах сзади Параду, застрявший в той же пробке, в отчаянии выскочил из машины и увидел, что они сворачивают к Вандомской площади. Вернувшись на место, он с досадой ударил кулаком по рулю.

Сайрес и Люси тем временем подходили к огромной колонне, увековечившей победы Наполеона.

— Так вот, моя дорогая, — говорил Сайрес, — к бутику Армани я вас даже близко не пущу ради вашей же пользы. Видите его? Настоящее кладбище кредитных карточек. Меня всегда поражало, как…

— Сайрес, постойте!

Люси схватила его за руку и увлекла в темный дверной проем. Она смотрела на вход в «Ритц» и на остановившийся перед ним черный «мерседес». Мужчина и женщина в темных очках наблюдали за тем, как из багажника достают их вещи. Женщина была гораздо выше своего спутника.

— Кажется, я ее знаю, — озадаченно сказала Люси. — Это Камилла, главный редактор журнала.

Сайрес внимательно посмотрел на пару.

— Черт возьми, а я знаю мужчину. Это Рудольф Хольц. — Он потер челюсть и нахмурился, наблюдая, как мужчина и женщина заходят в отель. — Вы будете очень разочарованы, если мы не пойдем в «Ритц», дорогая? По-моему, нам надо вернуться в отель и поскорее найти Андре. Пойдемте, а по дороге я расскажу вам о Хольце.

Параду два раза объехал площадь кругом, потом нашел место для машины и обошел ее пешком и только тогда смирился с тем, что упустил их. Он остановился у «Ритца» и посмотрел на часы. Если рейс не задержался, Хольц должен быть уже здесь. И Хольц, и его семьдесят пять тысяч. Merde, ну и денек! Он решительно расправил плечи и, кляня свой мочевой пузырь, бегом припустился в отель.

Первым делом Камилла по привычке заказала шампанское в номер и попросила, чтобы какая-нибудь опытная горничная позаботилась о ее нарядах, измявшихся после перелета. Она уже вполне пришла в себя после недавних неприятностей. В самолете настроение Хольца заметно улучшилось, что бывало всегда, когда дела шли согласно его плану. Подробностей Камилла не знала, но видела, что он ждет хороших новостей. Он даже дал носильщику чаевые, вместо того чтобы сделать вид, будто не заметил его. Пока Хольц разговаривал с кем-то по телефону, бегло, как самый настоящий француз, в номер принесли шампанское. Камилла поставила перед ним бокал и подошла к окну полюбоваться одним из своих любимых видов. Вон и чудный бутик Армани на углу, он всегда приносит ей столько радости. Завтра она непременно забежит туда, пока Руди будут делать массаж.

Хольц повесил трубку, Но телефон тут же зазвонил снова.

— Да, — ответил он, — пусть пройдет.

— Ну что, дорогуша, где будем обедать сегодня?

Он поднес к носу бокал и подозрительно понюхал.

— Где-нибудь попроще. В «Тайеван» или в «Ле Гран Вефур». Решай сама. Скажи консьержу, он закажет столик.

Он сделал глоток, и тут в дверь постучали. Камилла открыла, и в номер, как стреноженный краб, ворвался Параду. Едва кивнув, он попросил разрешения воспользоваться туалетной комнатой.

— О боже, кто это? — ужаснулась Камилла, когда за ним закрылась дверь. — Он всегда так ходит?

— Он выполнял для меня небольшое задание, — объяснил Хольц, не собиравшийся посвящать Камиллу в подробности. Чем меньше народу будет знать об этом, тем лучше. — К сожалению, он не говорит по-английски, дорогая, поэтому, боюсь, тебе будет скучно, — добавил он, виновато улыбнувшись.

— Намек поняла, дорогуша. Я сбегаю вниз и поговорю с портье.

Дверь ванной открылась, Камилла неодобрительно покосилась на Параду, на ходу застегивавшего ширинку, и осторожно прикрыла за собой дверь.

— Ну, Параду, — Хольц откинулся на спинку кресла, — налейте себе шампанского и поскорее сообщите мне хорошие новости.

Для начала Параду осушил целый бокал и только потом рассказал обо всем произошедшем сухо и коротко, как было принято в Легионе, вне зависимости от того, докладываешь о победе или о поражении. Точное время, события, обстоятельства — все в хронологическом порядке, никаких оценок, только факты. По мере его рассказа благодушное выражение сползало с лица Хольца. Когда Параду замолчал, в комнате повисло тяжелое молчание.

— Итак, — сказал наконец Хольц, — мы знаем, где они остановились. Можно что-нибудь организовать прямо там?

Параду покачал головой:

— Невозможно.

— Невозможно, — вздохнув, повторил его собеседник. — а сто тысяч долларов не помогут преодолеть трудности?

— Месье Хольц, убить людей очень просто, если вы не против того, чтобы вас потом задержали. Фанатики постоянно это делают. Да, конечно, я могу застрелить их всех, когда они будут выходить из отеля. Убить легко. Скрыться после этого гораздо труднее. А эти алжирцы так распустились, что теперь весь Париж кишит полицейскими. — Он сложил руки на животе, давая понять, что все сказал.

Хольц встал со стула и принялся мерить шагами комнату. Конечно, это неудача, серьезная неудача, но ничего непоправимого пока не случилось. Взрыв примут за несчастный случай, один из сотни, ежедневно происходящих в Париже. И, разумеется, никто не свяжет его с Рудольфом Хольцем. Придется изобрести какую-нибудь убедительную историю для Францена, когда он позвонит, но это будет нетрудно. А вот Пайн и его друзья… Они подобрались чересчур близко. Так или иначе, но от них придется избавиться. А пока этого не произошло, с них нельзя спускать глаз.

Стоя у окна, Хольц смотрел на огни Вандомской площади.

— За ними надо вести постоянное наблюдение. Рано или поздно какой-нибудь шанс подвернется. И помните, что разобраться необходимо со всеми троими. Я не хочу, чтобы кто-нибудь один выжил и начал болтать языком. — Он развернулся и в упор посмотрел на Параду. — Это ясно?

— Круглосуточно? — Параду поерзал на стуле, разминая затекшую спину. — Значит, мне потребуется помощник. Ну ничего, новый гонорар покроет затраты.

Хольц заморгал, как будто его ударили, но потом с явной неохотой кивнул:

— Но обязательно всех троих, — напомнил он.

Параду улыбнулся.

— Сотня тысяч, d’accord ? — Он поднялся со стула и решил, что день получился не таким уж неудачным. — Я с вами свяжусь.

Андре вернулся в отель и, насвистывая, пошел в бар. К его удивлению, Люси с Сайресом уже сидели там и о чем-то оживленно разговаривали.

— Что случилось? — Он поцеловал Люси и опустился на стул. — В «Ритце» кончилось шампанское?

— У нас новости, милый юноша. Очень интересные новости. — Сайрес подождал, пока Андре сделает заказ. — В «Ритц» только что поселилась ваша приятельница Камилла, а с ней — один пакостный коротышка по имени Хольц. Арт-дилер. Я с ним пару раз встречался, — он брезгливо поморщил нос, — и мне хватило.

— Они вас видели? — встревоженно спросил Андре.

— Нет. К счастью, Люси заметила их первой. Должен сказать, Хольц известен тем, что проводит самые крупные сделки. Это он пару лет назад продал Пикассо за сорок миллионов. И еще поговаривают — заметьте, это только слухи, ничего достоверного, — что на досуге он приторговывает крадеными картинами. — Сайрес подождал, пока отойдет официант, принесший вино для Андре. — Повторяю, это только слухи, но я склонен им верить. Это человек нечистоплотный и жесткий, и несколько наших коллег сильно обожглись на сделках с ним.

— А что с ним делает Камилла?

Андре ничего не знал о личной жизни своего редактора. Для всех сотрудников «DQ», даже для Ноэля, она оставалась тайной и служила источником множества сплетен, иногда совершенно фантастических. Камиллу поочередно подозревали в близости с парикмахером из «Бергдорфа», личным тренерам, молодым Гарабедяном и множеством интерьерных дизайнеров. Имя Хольца никогда даже не упоминалось.

— Вопрос даже не в этом, а в том, что они оба делают в Париже, — поправил его Сайрес. — Может, в свои преклонные годы я стал чересчур подозрительным, но мне кажется, это не просто совпадение. Тут есть какая-то связь.

Андре не сдержал улыбки. Сайрес в эту минуту походил на терьера, взявшего след: все его тело напряглось, брови шевелились, а пальцы азартно выбивали по столу барабанную дробь.

— Возможно, вы и правы, — согласился Андре. — На этот вопрос может точно ответить Францен. Он звонил?

Пальцы замерли.

— Нет еще, но я уверен, что позвонит. Связан он с Хольцем или нет, но люди его профессии не любят отказываться от заказов, а он до сих пор считает, что нужен нам именно для этого. Он позвонит. — Он посмотрел на свой пустой бокал с обычным выражением недоумения, а потом перевел взгляд на часы. — Нам остается только ждать. Я бы хотел принять душ, а потом пойти куда-нибудь пообедать. Как вы на это смотрите?

В белом махровом халате, который был размера на три ей велик, Люси вышла из ванной.

— Знаешь, по-моему, Сайресу все это очень нравится. Он прямо помолодел, — заметила она, вытирая волосы.

Андре снял пиджак и сунул руку в карман, где лежала рамка.

— А тебе? — поинтересовался он.

Люси потрясла волосами и широко улыбнулась.

— Про меня мог бы и не спрашивать. — Она накинула мокрое полотенце ему на шею и заметила пакетик. — А это что?

— Это тебе на память, Лулу. Вставишь сюда свою фотографию с жандармом.

Она ощупывала подарок, не разворачивая, и лицо у нее вдруг стало серьезным.

— Извини за такую упаковку, — добавил Андре. Ну давай же, открой.

Она сорвала бумагу и замерла, не в силах отвести глаз от рамки.

— Господи, какая прелесть! Андре, спасибо тебе.

Она подняла на него глаза, и он увидел в них слезы.

— Не обязательно фотографию с жандармом, — поспешно сказал Андре. — Можно вставить портрет бабушки Уолкот или Сайреса за фонарным столбом…

Влажный, ароматный и очень горячий поцелуй заставил его надолго замолчать. Позже, стоя в душе, он услышал, как Люси спрашивает:

— Куда мы пойдем обедать? Я не знаю, что надеть.

— Желательно что-нибудь обтягивающее, Лулу.

В комнате, стоя перед зеркалом, Люси задумчиво приложила к себе триста граммов шелка — платье, купленное несколько месяцев назад просто на всякий случай. — Вызывающе обтягивающее?! — уточнила она.

Францен уселся за маленький столик на одного, заткнул за воротник салфетку и сразу почувствовал, что жизнь не такая уж плохая штука. Анук, естественно, была удивлена его звонком, но удивлена скорее приятно. Оптимист — а Францен был таким с самого рождения — охарактеризовал бы ее реакцию как приветливую, немного настороженную, но теплую. По крайней мере, не холодную. Он привезет ей что-нибудь вкусненькое из «Труагро» и по дороге купит цветы. Все будет хорошо. И Францен позволил себе помечтать о долгом провансальском лете, которое только начинается, о нескольких месяцах солнца, розового вина, aioli , сочных, сладких персиков и света. Он встретил официанта сердечной улыбкой и тут же углубился в меню. Дела подождут до завтра. Завтра утром он позвонит Сайресу Пайну.

Решение расстаться с Хольцем пришло само собой. Не говоря уж о личных симпатиях и антипатиях, этот человек дотла сжег его квартиру, и с этим приходилось считаться. Кстати, вопрос об убытках надо будет утрясти, перед тем как отдавать картины. И кто знает, к чему приведет новый заказ? Несколько сотен тысяч франков, и это, возможно, только начало. Да, утром первым делом надо будет позвонить Пайну.