20

Поначалу казалось, что день рождения Осеаны и Лизетты обернется полным провалом. С десяток пятилетних девочек носились по «Ар Мор», объедались сладкими кровяными колбасками и постоянно требовали, чтобы Поль с ними играл. Garz, ну во что прикажете старенькому дедушке играть с такими малявками? Но потом Марианна выманила визжащих принцесс на набережную, устроив игру в жмурки, бег с яйцом в ложке и поиски подарков под перевернутой кастрюлей. Поль рассмеялся, когда образцовая кухарка Жанреми точно из-под земли выросла перед ним с кастрюлей и с целым букетом деревянных ложек. Девочки увлеклись игрой, и Поль смог без помех насладиться порцией гребешков с кислыми яблоками.

День рождения пролетел быстро, и теперь ему еще предстояло уговорить двойняшек лечь в постель.

— Kement-man oa d’ann amzer… — случилось это в стародавние времена, когда у кур еще зубы не выпали. Жил-был храбрый маленький мальчик по имени Морван, совсем рядом, по соседству с нами, и мальчик этот ничего так не хотел, как стать рыцарем. Когда ему исполнилось десять…

— Нет-нет-нет! Не надо сказку про Морвана, она глупая! — запротестовала Лизетта.

Ее сестра Осеана кивнула:

— Не надо, не надо.

— А тебе всегда хочется того же, что и сестре? — спросил Поль.

— Конечно, это ведь и так понятно, дедуля! — неразборчиво протянула она, словно сосала горсть леденцов.

Они втроем удобно устроились на старых качелях под ветхим голубеньким навесом. Лизетта, стоя на коленях слева от Поля, тщательно исследовала волоски, торчавшие у него из ушей, а Осеана справа от своего grand-père свернулась калачиком на сиденье, прислонившись головкой с неплотно заплетенными светло-каштановыми косами к его плечу и посасывая на сей раз не большой, а согнутый указательный палец.

— Так, значит, вы не хотите слушать историю о Морване Лез-Брезе, опоре Бретани, который сделал нашу землю независимой?

— Нет, дедуля! — хором ответили Лизетта и Осеана.

— Хорошо, а сказку о проделках Бильца, веселого вора из Плюаре?

— Чушь! — нараспев произнесла Лизетта.

— Еще какая! — поддакнула Осеана.

— А о принцессе Златовласке, принце Кадо и о волшебном кольце?

— Скучно.

— Не могу поверить, что вы не хотите еще раз услышать все наши чудесные бретонские истории.

— Мы сейчас хотим сказку, дедуля, — приказала Лизетта и дернула Поля за волосы, обильно растущие из ушей. Бывший солдат Иностранного легиона сидел не шелохнувшись, пока пятилетняя внучка аккуратно выщипывала пучки волос у него в ухе.

— Ну и какую? — спросил Поль.

— О городе Ис, — решила Осеана.

— И о Дахуд, морской принцессе.

— И о ключе из чистого золота.

— И о том, как этот город утонул в море.

Дахуд. Она точно понравилась двойняшкам. Поль уже много раз рассказывал им легенду о городе Кер-Ис, затонувшем в заливе Дуарнене, пытаясь при этом опустить эротические подробности из жизни феи Дахуд. И прежде всего не упоминать о сменявшихся каждую ночь любовниках.

— Kement-man oa d’ann amzer… — снова начал Поль. — Случилось это в ту пору, когда римляне начали прокладывать в Арморике дороги. От Каре до моря, прямо к заливу Дуарнене, и сегодня еще ведет одна из древних римских дорог. Однако она обрывается прямо в море. А когда-то она соединяла Каре с одним из самых больших и красивых городов мира, Исом, который иногда называют еще Атлантидой.

— А вдруг римляне построили дороги только для того, чтобы доставлять рыбу прямо с побережья? — едва слышно прошептала Осеана.

— А если нет? — еще тише прошептал в ответ Поль, и Осеана завороженно кивнула.

— Мудрый и могущественный король Градлон возвел Кер-Ис, град пучины, для своей любимой дочери Дахуд. Матерью принцессы Дахуд была возлюбленная короля, фея, повелевавшая водами и огнем. И потому он не разрешил крестить Дахуд, ведь тогда она утратила бы свой волшебный дар.

— Как и мы! Нас тоже не крестили! — закричала Лизетта.

«О господи!» — подумал Поль.

— Город защищали от морских волн и наводнений плотины и железные ворота. У короля Градлона был ключ из чистого золота от шлюзных ворот, и этот ключ он всегда держал при себе, не расставаясь с ним ни на миг, чтобы никто не смог ночью открыть ворота и затопить город. Золотые купола соборов, серебряные башни и брильянтовые крыши домов так сияли на солнце, что их было видно издалека. Все жили в богатстве, а детей не посылали в школу…

Конец истории Поль интерпретировал очень вольно. Впрочем, одну подробность ему все-таки пришлось упомянуть, а именно рассказать о том, как Дахуд как-то ночью сняла с шеи у отца заветный ключ, который он носил на цепочке, и впустила своего возлюбленного, а тот, идиот каких мало, в недобрый час открыл створки ворот, и море хлынуло в город.

— Король Градлон вскочил на своего быстроногого скакуна и так спасся от бушующих волн. Он успел еще поднять Дахуд к себе в седло, но тут море потребовало вернуть ему его законную жертву и унесло своевольную фею.

— Вау, жалко… — протянула Лизетта.

— Еще как! — откликнулась Осеана.

— Сделаешь нам еще krampouezh, дедуля? С «Нутеллой»?

— Все, что угодно, мои маленькие феи.

Двойняшки были единственными женщинами, способными выпросить у него что угодно. В том числе и блины, хоть целую гору!

— Терпеть не могу, когда ты рассказываешь детям такие сказки. Ты же знаешь, я запрещаю говорить с ними по-бретонски! — раздался голос откуда из глубины дома.

Поль закрыл глаза.

«An hini n’eo ket bailh en e benn a zo bailh en e revr», — пробормотал он: у кого клеймо не на лбу, у того на заднице.

Нольвенн вырвала у него из рук ламбиг и жестом приказала близнецам встать и готовиться ко сну, а потом бросила Полю ключи от его машины:

— Свались по дороге в кювет. Тебе бы поделом, заслужил.

Лизетта заплакала, решив, что теперь дедуля непременно погибнет, а Осеана тут же присоединилась к сестре из солидарности.

— Смотри, что ты натворил! — прошипела Нольвенн.

Падчерица не любила Поля. Или нет, Нольвенн его не выносила, а это весьма существенная разница.

Он ее не любил. Нельзя сказать, чтобы он ее не выносил, ведь, в конце концов, именно она родила двойняшек, а за это ей можно было простить многое. Ее мать, Розенн, была великолепна, она была неподражаема, настоящая волчица. Но в глазах Нольвенн у Поля имелось два недостатка: его прошлое, то есть служба в Иностранном легионе, и тот факт, что он не был ее родным отцом. А поскольку искоренить эти недостатки было невозможно, невозможно было и что-то изменить в их отношениях.

Поль и Розенн никогда не жили вместе, чтобы не ранить Нольвенн, однако их союз продлился четырнадцать лет, и десять из них — в законном браке. Но счастье ушло безвозвратно, когда появился этот юнец.

После развода, которому Поль не противился, Розенн приняла решение, за которое Поль не уставал ее благодарить: она позволила ему беспрепятственно видеться с внучками.

Нольвенн быстро осознала практическую выгоду этой любезности: из Поля вышла бесплатная нянька. Она поставила ему жесткие условия: никаких бретонских сказок, никаких бретонских песен, никаких бретонских пословиц, поговорок и народных примет. Ее девочки — француженки, и баста. Больше всего ей хотелось бы вернуть таблички, которые десятилетиями красовались на стенах школ: «Плевать на пол и говорить по-бретонски воспрещается». Нарушителю в наказание вешали на шею деревянное сабо.

Последний раз поцеловав внучек и закрыв за собой дверь, он в ярости прошипел: «Hep brezhoneg Breizh ebet!» — «Без бретонского нет Бретани». А без Бретани нет родины.

Ma Doue, как же ему хочется выпить!

Он долго не мог опустить ручной тормоз, во влажном, соленом воздухе механизм снова заржавел. Но в конце концов ему это удалось. На обратном пути Поль заметил на противоположной стороне улицы Марианну. Вообще-то, она ему нравилась. Он опустил окно.

— Alors, vous sillonnez la Bretagne? — Опять бродите по окрестностям?

Она ответила не сразу, потому что неожиданно они оказались в гуще велогонки, посреди пожилых людей в неоновых облегающих костюмах, которые только что с трудом въехали на холм и теперь обменивались радостными возгласами на скоростном спуске.

На какое-то мгновение Поль заметил на лице Марианны глубокую грусть. Но печаль тут же снова сменилась чудесной улыбкой, которая успела его очаровать. Марианна чем-то напоминала ему Бретань: здесь за каждым красивым фасадом тоже таилась бездна, иногда влекущая — например, в облике Марианны, иногда исполненная злобы — например, в облике Нольвенн.

Интересно, что Марианна скрывает в душе? Он нажал на газ и махнул ей на прощанье рукой. В зеркале заднего вида он заметил, как на ее девичьем лице снова медленно воцарилась странная отрешенность, словно эта женщина что-то потеряла и сама не ведает что.

Полю нужно было развеяться. Он доехал до Кербуана и прогрохотал по двору мимо поставленной на козлы байдарки Симона, вдоль огородных грядок, прямо к задней двери. Симон сидел на пороге, по обычаю состоявшем из двух ступеней, чтобы в дом не смогли пробраться крохотные тролли-корриганы, и курил.

— Привет! — поздоровался Поль. — Выпить не найдется?

— Помоложе или постарше?

— Все сгодится, что старше меня.

— Такое еще поискать надо.

Первую бутылку, «Кот дю Рон», они распили в полном молчании, только раз прерванном благодарным хмыканьем Поля, когда Симон подвинул ему на деревянном подносе багет, соленое масло и паштет с перцем. Как обычно, Симон процарапал на исподе хлеба крест.

Вторая бутылка, «Эрмитаж», вернула Полю дар речи.

— Evit reizhañ ar bleizi, Ez eo ret o dimeziñ, — констатировал Поль: «Я приручил волчицу, когда на ней женился». — Зачем я только взял в жены Розенн! Если бы я на ней не женился, я бы ее и не потерял. Дурак я, дурак, овца безмозглая!

— Нда… Da heul ar bleiz ned a ket an oan, — сказал Симон. — Особенно, если волк уже завел себе новую овечку.

Хотя это Поля не утешало и не излечивало от несчастной любви к Розенн, больше по этому поводу как будто и сказать было нечего.

Симон свернул несколько блинов, начинив их козьим сыром, инжиром и маслом, зажег газовую печь и сунул туда. Спустя пять минут друзья стали есть руками. Совладать с ножами и вилками к этому моменту им уже было трудновато.

— Я что, слишком старый? — спросил Поль, когда они откупорили третью бутылку; согласные он уже произносил неотчетливо, они уплывали куда-то вдаль по волнам красного вина в импровизированном бокале — вымытой банке из-под горчицы.

— Для чего старый-то? Для пьянства? Для пьянства старых не бывает, бывают только слишком молодые. Yar-mat! — Они чокнулись.

— Для женщин. Слишком старый для женщин. — Поль провел рукой по лысине.

— N’eo ket blev melen ha koantiri, A laka ar pod da virviñ, — помолчав, ответил Симон. Он тихонько рыгнул.

— Да уж, точно, дело, наверное, в характере… или в чем-то таком. Мне нравятся любые женщины: темненькие, маленькие, толстенькие, даже дурнушки, — но ни одной я не нужен. Ну почему? Я что, слишком независимый?

— Нет, слишком красивый, garz, — сказал Симон и наконец добился желаемого эффекта: Поль расхохотался.

Он смеялся, забывая несчастную любовь к Розенн и ненависть Нольвенн, а Симон встал, пошатываясь. Вернулся он с бутылкой шампанского.

— Молоденькое. Несовершеннолетнее, — прошепелявил он, поставив перед Полем бутылку «Поль Роже». Они налили шампанское в чистые бокалы для воды.

— Плевать на пол и говорить по-бретонски воспрещается! — прорычал Поль командным тоном.

— Слушаюсь! — откликнулся Симон. Они синхронно наклонились и сплюнули на плитки кухонного пола.

Осушив бокал тремя внушительными глотками, Поль заговорщицки приблизил голову к Симону.

— Эта Марианна… — начал он.

— Гммм… — промямлил Симон.

— В ней есть что-то такое… Рядом с ней чувствуешь себя молодым. Рядом с ней мысли приходят в порядок, на сердце делается легко. Понимаешь, о чем я?

— Не-а.

— Я как-то раз подошел к ней, когда она на террасе, на солнце, гладила салфетки, и все ей рассказал. Просто вот так взял и все рассказал.

— Что «все» — то?

— Про Розенн и про войну.

— А потом?

— А потом она что-то такое сделала…

Поль встал и положил Симону руку на запястье.

— С ума сойти.

— Я этого повторить не смогу. Из меня тогда вышла… какая-то тень. Даже не знаю… Но какая-то тяжесть с души упала. Боль утихла. И все это она сделала наложением рук.

Симон неторопливо кивнул.

— Я рассказал ей о море. И сам не знаю зачем. Она умеет слушать сердцем. Когда я на катере проплываю мимо «Ар Мор», она машет мне из окна. Никто никогда не махал мне из окна. С тех пор как она здесь живет, я и на суше не тоскую по морю. Понимаешь? Марианна как море, только на суше.

Поль снова сел к Симону за стол.

— Да, приятель, совсем мы с тобой состарились, — прошептал лысый силач и потянулся за бутылкой шампанского.