Книга: Музыка лунного света
Назад: 16
Дальше: 18

17

Янн Гаме любил смотреть, как работает Паскаль Гуашон, очевидно, потому, что оба они были художниками, воспринимавшими творческий процесс не как труд, а как наслаждение. Руки Паскаль лепили из глины совершенно неподражаемо: изящнее и точнее они двигались, только когда она работала в саду или готовила.
Если только она могла вспомнить какой-нибудь рецепт.
Паскаль привыкла жить полной жизнью, всецело отдаваться работе и страсти, и потому художнику по временам невыносимо тяжело было видеть, как его давняя подруга все глубже соскальзывает в беспамятство. Ее муж Эмиль и Янн познакомились в тот самый вечер, когда Эмиль и Паскаль влюбились друг в друга; это произошло почти пятьдесят лет тому назад.
Янн потрепал Мерлину, белоснежную суку породы лабрадорский ретривер. Она была первой собакой, которую приютила Паскаль; с тех пор бездомные собаки и кошки заполонили их участок, и число их постоянно росло. Сидя на террасе, Янн наблюдал, как Мадам Помпадур ловит шмеля. Всех собак, даже дворняжек, Паскаль назвала именами королевских фавориток. Кошки именовались в честь овощей и фруктов; рядом с Янном устроились на солнце Мирабель и Petit Choux, Капустка.
— Муза? Ты думаешь, что Эмиль — моя муза? — повторила Паскаль.
Казалось, будто Янна вот-вот высмеют все веснушки под ее некогда рыжей, а теперь молочно-белой шевелюрой.
— Меня вдохновляют чувства.
Ее скульптуры часто изображали мужчину и женщину, которых влекло друг к другу, но лишь изредка их страсть обретала счастливое завершение и они заключали друг друга в объятия. Очень часто фигуры возлюбленных, жаждущих слиться в поцелуе, разделяло всего несколько миллиметров, и они навеки замирали в тоске.
— У Эмиля все в порядке с ногой? — спросил Янн. По иронии судьбы, Эмиль был дюж как медведь, но его мозг начал утрачивать власть над телом. Сначала появилась дрожь в ступне, потом во всей ноге. Теперь дрожь охватила всю левую половину тела, и она переставала подчиняться Эмилю, если он забывал принять лекарства.
— С твоими изразцами тоже все в порядке? — в свою очередь спросила Паскаль.
— Да, пока да, — солгал Янн.
Все в порядке; как всегда, он преподавал живопись малоодаренным художникам-графикам, дважды в неделю навещал Паскаль и Эмиля, по понедельникам ужинал в «Ар Мор», всю остальную неделю расписывал свои кафельные плитки, а в остальном ждал, когда же лето сменится осенью.
— Порядок убивает, — заключила Паскаль. — Ну так что случилось?
Он должен был бы заранее догадаться, что так просто от нее не отделаться. Он снял очки, чтобы не видеть Паскаль. Ему трудно было признаваться в том, что с каждым днем все больше и больше его мучило.
— У меня никогда ничего не было, кроме искусства, Паскаль. А сейчас мне шестьдесят — и я понимаю, что этого недостаточно. В моей жизни пусто. Как на пустом холсте.
— А ну нечего тут себя жалеть, не на тех напал. А искусство, ну что такое искусство, Янн Гаме? Искусство — это мышца, которую ты сокращаешь. Ей безразлично, расписываешь ли ты кафель, или лепишь смешных человечков, — Паскаль ткнула пальцем в глиняную фигуру, которая стояла перед ней, — или плетешь словеса. Искусство просто есть, Янн.
Она одновременно обвела глазами террасу, пожала плечами и всеми пальцами сразу попыталась показать на все, что ее окружало.
— Оно просто есть. И все. Другой вопрос, что ты чувствуешь. По-твоему, ты одинок? Вот что я тебе скажу, Янн Гаме: тебе не хватает любви. Помнишь, что такое любовь? Это то чувство, из-за которого люди совершают глупости или подвиги. Никакое искусство в мире не ответит тебе любовью на любовь, Янн. Ты отдаешь искусству всего себя, но взамен оно ничего тебе дает. Совсем ничего.
Янн был так признателен Паскаль за эти полминуты, за эту яростную отповедь. Не исключено, что, как бывало раньше, Паскаль потеряет нить разговора и начнет спрашивать Янна, кто он, черт возьми, такой. А потом, пошатываясь, побредет в кухню и ничего и никого не будет узнавать: будет недоуменно глядеть на стол, на сахар, на мужа.
Искусство. Любовь. Янн не ощущал себя художником. Он был artisan, ремесленник. Если он и был творцом, то лишь в малой степени. А любовь? Любовь напоминала ему слишком большой холст; он не знал, чем его заполнить, это чувство он никак не смог бы изобразить. Любовь была той самой составляющей, которой недоставало его творчеству.
Он вспомнил о том, что Колетт Роан снова и снова убеждала его писать картины более крупного формата. И вообще заняться картинами, а не кафельными плитками. Хозяйка галереи сравнивала его с Гогеном, Серюзье и Пьером де Беле и в конце концов предложила ему писать женщин. Обнаженных женщин.
«Обнаженные женщины в Понт-Авене? Боже мой, ведь это же глухая провинция, а не Париж!»
— Колетт Роан мечтает о порнографии, — со вздохом сообщил Янн. — О крупноформатных ню.
— Чушь! — фыркнула Паскаль. — Если она видит твое призвание в чем-то большом и значительном, это ее дело. Но кто знает, вдруг одна из твоих крохотных кафельных плиток сделала кого-то счастливым?
— Ты правда в это веришь?
— Мне кажется, это было бы чудесно. — Она мечтательно улыбнулась Янну. — Пообещай мне кое-что, Янн.
— И не подумаю, — отрезал художник. — Я не люблю обещаний. Скажи, что для тебя сделать, и я все сделаю.
— Ты влюбишься еще раз?
Мерлина, которая, блаженно развалившись, лежала у ног Яна, взвыла и подпрыгнула: он ущипнул ее за ухо.
— Да или нет?
— Как я могу пообещать, что влюблюсь!
— Почему бы и нет? Бретонский близорукий идиот! Влюбиться — это лучшее, что может с тобой произойти. Когда ты влюблен, еда кажется вкуснее, мир — прекраснее, а картины пишутся быстрее. Какой ты трус! Влюбись! Открой глаза, распахни сердце, хватит быть таким застенчивым и замкнутым, начни наконец вести себя по-идиотски!
— Что ж мне сразу в идиота-то превращаться?
— Чем скорее ты будешь готов превратиться в идиота, тем скорее влюбишься. Давай! Иначе состаришься в одиночестве и умрешь раньше, чем тебе хотелось бы.
Да, Паскаль, покорительница сердец. Янн совершенно точно знал, что в молодости Паскаль сводила с ума толпы мужчин. Она работала стюардессой и знакомилась с потенциальными поклонниками по всему миру. Янн радовался за них больше, чем за своего друга Эмиля. Возможно, все отвергнутые воздыхатели встретили в лице Паскаль самую яркую и незабываемую женщину в своей жизни. Но Паскаль любила одного Эмиля. Иногда любовь принимает странный облик.
Любовь. Это чувство, которое особенно остро ощущаешь перед лицом смерти — например, в воздушных ямах в самолете. Если оно уходит, если ты переживаешь ремиссию, оно снесет тебе голову и иссушит сердце.
До тридцати Янн пребывал в ремиссии, пытаясь забыть о своей первой большой любви. С каждым годом воспоминания о Рене все меньше его мучили, и ему потребовался немалый срок, чтобы наконец на нее рассердиться. Чтобы вознегодовать на ее измены, которые были для нее столь же естественны и необходимы, как дыхание. Он начал прощать себе Рене.
Но существует ли эта любовь на самом деле, вечная, золотая, непреходящая? «Tojours l’amour» — так обычно называют самые заурядные красные вина.
«Черт возьми! — подумал художник. — Мне не хватает любви. Я хочу, чтобы меня любили. Чтобы чье-то лицо при взгляде на меня озарялось улыбкой — просто потому, что я есть. Чтобы чья-то рука во сне искала мою. Чтобы рядом со мной был кто-нибудь, чье лицо будет последним, что я увижу, когда засну вечным сном. Чтобы кто-нибудь стал для меня домом, обителью, оплотом».
— Ну хорошо, — сказал Янн и снова надел очки.
Янну Гаме хотелось написать что-то, чего он еще никогда не видел; ему хотелось написать лицо женщины, которая его любит. Он не мог представить себе, какой будет женщина, решившаяся на ужасную глупость — влюбиться в близорукого художника.
Подняв глаза, он обнаружил, что Паскаль с тревогой и недоумением смотрит на него.
— А вы кто такой, черт побери? — спросила Паскаль.
— Я пишу ваш портрет, — ответил он, пытаясь за наигранной бодростью скрыть боль, которую причиняло ему ее старческое слабоумие.
— Да, mon cœur, мсье Гаме пишет твой портрет, — подтвердил Эмиль. Он только что вернулся из магазина, и поход за продуктами его невероятно утомил. Так бывало всякий раз, с тех пор как к ним переехал мистер Паркинсон и теперь они вчетвером, включая мадам де Менц, жили под одной крышей.
— На меня постоянно кричит мадам Буве: я, видите ли, все делаю не так, — расплакалась вдруг Паскаль.
Эмиль заложил жене за ушко выбившуюся прядь волос. Она уже перешагнула семидесятилетний рубеж, но с каждым днем казалась все моложе, лицо у нее было просто девичье, глаза прозрачные, как чистая вода; по ним нельзя было понять, что они видят мир не таким, каков он есть на самом деле. А сейчас они заглянули в прошлое и узрели там шестую по счету экономку, которая ушла, не в силах терпеть перепады настроения своей хозяйки. Завтра придет мадам Рош, номер семь; Эмиль надеялся, что ее так просто не одолеть.
— Ты меня любишь? — спросила мужа Паскаль.
Он сел рядом с ней и взял ее руки в свои.
— Да, — кивнул Эмиль, — я тебя люблю.
Паскаль бросила на него удивленный взгляд:
— А папа об этом знает?
Эмиль снова кивнул.
— Не терплю женщин, которые вечно орут, — решительно констатировала Паскаль и оперлась на колено Эмиля, чтобы встать.
Войдя в кухню и увидев корзины с покупками, она в ужасе закрыла лицо рукой; ладонь вспорхнула к ее глазам, словно испуганная птица.
— Я должна тут срочно убраться! — объявила она мужчинам.
Паскаль потянулась к соломенной шляпе, висевшей за холодильником. Кинулась к раковине, подставила под кран шляпу, а потом принялась мокрой шляпой протирать грязные оконные стекла. Эмиль, хромая, подошел к ней и осторожно взял ее за голое предплечье.
— Mon cœur… — прошептал Эмиль; на большее сил у него уже не осталось.
Паскаль обернулась к нему.
— Ах да, — сияя, объявила она, — какая же я дурочка! — И с этими словами надела шляпу. Вода побежала с висков по ее щекам. Потом она взяла губку и стала протирать оконное стекло в такт напеваемой мелодии — «Оде к радости».
Янн покосился на Эмиля. Тот пожал плечами и подхватил напев Паскаль. Супруги закружились по кухне в медленном танце.
Да, эта вечная, непреходящая любовь, tojours l’amour, существовала и смягчала горечь утрат.
Назад: 16
Дальше: 18