Отменный джазовый пассаж

Полуночный шум на обоих концах телефонной линии затруднял понимание, отчего поступивший в «Нью-йоркский бар Гарри» звонок вызвал некоторое замешательство у бармена. В первую минуту он смог уяснить лишь то, что звонят из какого-то ночного клуба в Каннах, а напряженно-торопливый голос оператора как будто предполагал чрезвычайную ситуацию. Но потом, заткнув пальцем другое ухо и прокричав в трубку несколько вопросов, бармен понял, что это всего-навсего Кен Платт, которому приспичило поболтать о какой-то ерунде со своим другом Карсоном Уайлером, и, раздраженно встряхнув головой, переместил аппарат на стойку перед Карсоном, рядом с его бокалом перно.

— Это по твою душу, черт побери, — проворчал он. — Твой приятель на проводе.

Как и многие другие парижские бармены, он хорошо знал этих двоих: красавчика Карсона с узким интеллигентным лицом и почти британским выговором и смешливого толстяка Кена, вечно таскавшегося за ним по пятам. Оба они три года назад окончили Йельский университет и теперь старались получить максимум удовольствий от пребывания в Старом Свете.

— Карсон? — раздался в трубке нетерпеливый, нервно вибрирующий голос. — Это я, Кен. Так и знал, что застану тебя в этом баре. Слушай, ты когда наконец объявишься здесь, на юге?

Карсон нахмурил четко очерченные брови.

— Ты отлично знаешь, когда я объявлюсь, — сказал он. — Я же послал телеграмму, что приезжаю в субботу. Да что с тобой такое?

— Со мной все в порядке, разве что слегка на взводе. Но, послушай, я вот по какой причине звоню: тут один джазовый пианист по имени Сид выдает отменные пассажи, и я хочу, чтобы ты его послушал. Мы с ним подружились. Подожди, я переберусь поближе к роялю, чтобы тебе было лучше слышно. Минуточку.

До Карсона донеслись какие-то шорохи и скрежет, потом смех Кена, чей-то ответный смех, и наконец сквозь этот шум пробилась музыка. В телефоне она звучала, как из жестяной банки, но это не помешало ему оценить мастерство пианиста. Исполнялась «Sweet Lorraine» — с богатыми вариациями в традиционном стиле, без пошлых таперских ужимок, — и Карсон с удивлением признал правоту Кена, хотя тот мало что смыслил в джазе. Через минуту он передал трубку своему случайному соседу за барной стойкой, торговцу сельхозтехникой из Филадельфии.

— Послушайте это, — сказал он. — Высший класс.

Торговец прижал ухо к трубке, и вскоре лицо его скривилось в озадаченной гримасе.

— Что это такое? — спросил он.

— Это «Милая Лоррейн».

— Я не о песне, а вообще. Откуда это звонят?

— Из Канн. Там вовсю гуляет некий Кен. Вы ведь знакомы с Кеном?

— Нет, не знаком, — сказал торговец, вновь прислушиваясь. — А теперь вместо музыки чей-то голос. Похоже, спрашивают вас.

— Алло? Алло? — повторял в трубке голос Кена. — Карсон?

— Да, Кен, я здесь.

— Ты куда пропал? Кто был этот другой парень?

— Это один джентльмен из Филадельфии по имени… — Он вопросительно взглянул на торговца.

— Болдинджер, — подсказал тот, оправляя лацканы пиджака.

— По имени мистер Болдинджер. Он тут составляет мне компанию.

— Понятно. Как тебе игра Сида?

— И вправду отменная, Кен. Передай ему, что я назвал это высшим классом.

— Хочешь с ним поговорить? Он тут рядом, погоди.

В трубке вновь раздались шорохи, а затем появился новый голос — густой, звучный и, судя по всему, принадлежавший мужчине средних лет.

— Привет, — сказал он.

— Привет, Сид. Меня зовут Карсон Уайлер, и мне очень понравилась ваша игра.

— Спасибо, — ответил голос. — Большое спасибо. Очень приятно это слышать.

Этот голос мог принадлежать как цветному, так и белому, но Карсон пришел к выводу, что он цветной, прежде всего из-за интонации Кена — чуть смущенной и вызывающей одновременно, — с которой прозвучали слова «Мы с ним подружились».

— В ближайшие выходные я буду в Каннах, Сид, — сказал Карсон, — и с радостью…

Однако Сид уже вернул трубку Кену.

— Карсон?

— Что?

— Когда именно ты приедешь в субботу? В смысле, каким поездом и все такое?

Изначально они планировали поехать в Канны вместе, но Карсон увлекся одной девчонкой в Париже, и Кен отбыл на юг в одиночку, рассчитывая, что Карсон присоединится к нему через неделю. Но с той поры прошел уже почти месяц.

— Я не могу сказать точно, каким поездом, — сказал Карсон, уже начиная сердиться. — Велика ли разница? В субботу, чуть раньше или чуть позже, увидимся в отеле.

— О’кей… Ах да, я вот еще почему звоню. Хочу поручиться за Сида для вступления в Би-Би-Эм.

— Согласен. Отличная идея. Передай ему трубку.

Ожидая у телефона, он достал свою авторучку и попросил у бармена регистрационную книгу ББМ.

— Привет еще раз, — послышался голос Сида. — Куда это вы собрались меня записать?

— В Би-Би-Эм, — сказал Карсон. — Братство Барных Мух — что-то вроде интернационального клуба, основанного здесь, в «Баре Гарри», году этак… сейчас не помню в каком. Много лет назад.

— Занятно, — хмыкнул Сид. — Я не против.

— Раз так, я должен предварительно ввести вас в курс дела, — объявил Карсон; и в дальнейшем даже бармен, которому давно уже наскучила вся эта возня с ББМ, не удержался от довольной улыбки, слушая, каким серьезным и торжественным тоном Карсон просвещает новичка. — При вступлении в клуб вы получаете значок с изображением мухи, который следует носить в петлице, а также печатный буклет с клубным уставом, правилами и перечнем всех баров Би-Би-Эм в разных странах. Самым главным из правил является следующее: при встрече двух членов клуба каждый из них должен потереть пальцами правой руки плечо другого, издавая при этом жужжание: «Бзз-бзз!»

В этом заключался один из особых талантов Карсона — он умел получать удовольствие от самых пустячных вещей и запросто делиться этим удовольствием с другими. Большинство людей при описании столь нелепых правил в разговоре с высококлассным джазменом не удержалось бы от смущенной усмешки, давая понять, что все это не более чем игра для развлечения туповатых туристов-одиночек, а вся прелесть этой игры как раз и заключается в ее примитивности. Но Карсон преподносил эту информацию как нечто действительно важное. Похожим образом он несколько лет тому назад ухитрился приобщить литературно продвинутых старшекурсников Йеля к обязательному просмотру комиксов в воскресных выпусках «Нью-Йорк миррор», что стало у них своеобразным ритуалом; а в Европе тот же самый дар помогал ему легко и быстро завязывать знакомства, в том числе с его нынешней пассией, юной художницей-шведкой, из-за которой он и задержался в Париже. «У тебя безупречный вкус буквально во всем, — восхищалась она в памятную ночь их знакомства. — Ты широко образован и в то же время умеешь мыслить неординарно».

— Вы уловили суть? — спросил он в трубку и сделал паузу, чтобы отпить из бокала глоток перно. — Отлично. А сейчас, если вы сообщите мне свои полное имя и адрес, я здесь завершу все формальности.

Сид по буквам продиктовал требуемые данные, и Карсон аккуратно занес их в регистрационную книгу клуба, обозначив себя самого и Кена в графе «Поручители». Когда с формальностями было покончено, Кен еще раз взял у Сида трубку, чтобы сказать «До скорой встречи» и отключиться.

— Полагаю, это был очень дорогой телефонный звонок, — сказал мистер Болдинджер, с интересом слушавший их разговор.

— Вы правы, — сказал Карсон, — но оно того стоит.

— Только я не очень понял, что, собственно, дает членство в вашем клубе? В чем привилегия этих Барных Мух?

— А вы разве не зарегистрированы, мистер Болдинджер? Я думал, вы уже состоите в клубе. Могу выступить поручителем, если желаете записаться.

Мистер Болдинджер такое желание выразил и в результате получил, по его словам, «массу удовольствия», проторчав в этом баре всю ночь и большую часть следующего утра и по-свойски, с жужжанием, трогая за плечи всех посетителей.

Карсон так и не добрался до Канн в субботу, поскольку расставание со шведской девчонкой заняло больше времени, чем он планировал. Он был внутренне готов к слезливой сцене или, по крайней мере, к продолжительному обмену нежными улыбками и клятвенными заверениями. Но шведка его удивила, восприняв эту новость очень спокойно — даже как-то рассеянно, словно уже начала настраиваться на встречу с другим широко образованным неординарным мыслителем, — что побудило его несколько раз переносить свой отъезд; однако эти задержки ее лишь раздражали, а он в конечном счете почувствовал себя отвергнутым. В Канны он приехал только после полудня во вторник, накануне предупредив по телефону Кена; и когда он в мрачно-похмельном состоянии выбрался из вагона на станционную платформу, единственной его мыслью было: «И какого черта я сюда приперся?» Солнце тотчас же немилосердно обрушило на него свой жар: в непокрытую голову как будто вонзились раскаленные иглы, а по телу под мятым костюмом заструился пот. Лучи солнца слепящими бликами отражались от хромированных деталей машин и мотороллеров на привокзальной площади, побуждали голубоватую дымку выхлопных газов плыть вверх от нагретой мостовой вдоль розовых фасадов зданий, высвечивали каждую мелкую деталь в огибавшем Карсона потоке туристов: поры на их коже, складки на их только что купленной спортивной одежде, чемоданы в их руках и фотоаппараты на шеях, их напряженные улыбки и разинутые в крике рты. По сути, Канны мало чем отличались от любого другого курортного городка в мире с их каждодневной суетой и мелкими разочарованиями, и Карсон еще раз пожалел, что не остался в более подходящей ему обстановке парижской квартиры с высоким потолком и длинноногой девчонкой под боком. Как он мог так сглупить с этой поездкой, поддавшись уговорам и настойчивым просьбам приятеля?

Но вот из толпы возникло счастливое лицо Кена, который с воплем «Карсон!» и растопыренными для объятий руками устремился к нему неуклюжей рысью толстого мальчишки-переростка.

— Такси ждет на стоянке, бери свой чемодан… Ох, ну и видок у тебя! Первым делом примешь душ и пропустишь стаканчик, о’кей? Как ты себя вообще чувствуешь?

Чуть погодя, когда машина вырулила на набережную Круазет, навстречу золотистой синеве моря и бодрящему дуновению бриза, Карсон, полулежа на мягком сиденье, начал приходить в себя. И как тут было не взбодриться при виде этих девчонок! Куда ни глянь, они мелькали в неимоверных количествах; и кроме того, приятно было вновь оказаться в компании старины Кена. Только сейчас Карсон с облегчением понял, что, останься он в Париже, все было бы только хуже. Что ни говори, он очень вовремя оттуда уехал.

Кен не умолкал ни на секунду. Пока Карсон принимал душ, он расхаживал перед дверью ванной, побрякивал монетами в кармане и разглагольствовал во все горло, перемежая слова смехом, как человек, на протяжении многих недель не слышавший собственного голоса. Дело в том, что Кену никогда не удавалось по-настоящему наслаждаться радостями жизни, если рядом с ним не было Карсона. Каждый из них считал второго своим лучшим другом, однако их дружба не была равноправной, и оба это знали. Во время учебы в Йеле Кен, скорее всего, оказался бы в положении никому не интересного одиночки, если бы не приобретенный им статус глуповатого, но верного спутника Карсона; и в Европе этот расклад оставался неизменным. За последние годы Карсон не раз задавался вопросом: что именно в Кене так отвращало людей? Может, его полнота и неуклюжесть, а также слишком явное и назойливое стремление понравиться окружающим? Но эти свойства сами по себе не были отталкивающими. Наиболее вероятным из объяснений Карсон считал следующее: когда Кен улыбался, поднимая верхнюю губу, под ней обнаруживалась маленькая, влажно подрагивающая складка — подобие второй губы на самой десне. Для многих людей такой дефект ротовой полости не создал бы проблем в общении — Карсон был в этом убежден, — однако в случае с Кеном Платтом именно это прежде всего запоминалось людям, хотя они могли назвать и более существенные причины для своей неприязни. Во всяком случае, сам Карсон в моменты раздражения каждый раз обращал внимание именно на эту деталь. Вот и сейчас, например, когда он выполнял привычные действия — вытирался после душа, расчесывал волосы, надевал чистую одежду, — широкая улыбка с двойной верхней губой надоедливо маячила перед глазами. Она была повсюду, перекрывая ему доступ к вешалке с полотенцами, нависая над его раскрытым чемоданом с кое-как уложенными вещами, возникая в зеркале, перед которым он повязывал галстук, и в конце концов Карсону пришлось крепко стиснуть челюсти, чтобы не разразиться воплем: «Хватит, Кен, закрой свою пасть!»

Но спустя еще несколько минут, когда оба расположились в успокоительной тенистой тишине бара на первом этаже отеля, все быстро пошло на лад. Бармен чистил лимон, аккуратными полосками снимая яркую кожуру, зажатую между его большим пальцем и лезвием ножа; и тонкий цитрусовый аромат, в сочетании с запахом джина над кубиками льда в бокале, способствовал возвращению их отношений в привычное русло. Два холодных мартини утопили остатки раздражения Карсона, а когда они покинули бар и зашагали по улице с намерением где-нибудь плотно закусить, он уже в полной мере испытывал прежние дружеские чувства к Кену, в свою очередь сиявшему от радости и восхищения. Правда, сейчас к этому примешивалась и печаль, ибо Кен вскоре должен был отправиться обратно в Штаты. Его отец в Денвере, еженедельно присылавший сыну саркастические письма на деловых бланках, давно уготовил ему место младшего компаньона в своей фирме, а поскольку Кен уже прослушал курс лекций в Сорбонне (что и было предлогом для поездки во Францию), у него больше не оставалось причин затягивать с отъездом. В этом плане — как и во всем другом — Карсон был счастливее Кена, располагая солидным состоянием и не имея никаких семейных связей; так что он мог сколько угодно путешествовать по Европе в свое удовольствие.

— Ты все еще белый, как простыня, — сказал он Кену за ресторанным столиком. — Так и не выбрался на пляж позагорать?

— Нет, почему же, — быстро ответил Кен, поднимая взгляд от своей тарелки. — Я был на пляже несколько раз. В последние дни не везло с погодой, только и всего.

Карсон угадал действительную причину: Кен стеснялся своего жирного тела. Но развивать эту тему он не стал.

— Кстати, — сказал он, — я привез все причиндалы Би-Би-Эм для твоего друга-пианиста.

— Это здорово! — воскликнул Кен с явным облегчением. — Я отведу тебя к нему, как только покончим с обедом, о’кей?

И, как бы спеша приблизить этот момент, он подцепил вилкой и запихнул в рот огромную порцию салата, а вслед за ней отправил почти весь кусок хлеба, остатком которого стал собирать с тарелки смесь масла и уксуса.

— Сид тебе понравится, — пробубнил он с набитым ртом. — Классный парень. Я от него просто в восторге.

С трудом проглотив пережеванное, он торопливо продолжил:

— Я к тому, что с его талантом он мог бы хоть завтра вернуться в Штаты и заработать кучу денег, но ему нравится жить здесь. Понятно, у него здесь подружка — очень милая француженка, которую он вряд ли сможет увезти с собой за океан, — но дело не только в этом. Его здесь хорошо принимают. Как музыканта и просто как человека. Никто не обращается к нему свысока, никто не навязывает репертуар, а больше ему ничего и не нужно. Только не подумай, будто он сам это мне рассказал — Сид не из тех, кто докучает людям болтовней о себе. Нет, просто это можно почувствовать, когда с ним общаешься. Его отношение к жизни проявляется в любой произнесенной им фразе.

Кен отправил в рот пропитавшийся подливой кусочек хлеба и начал его жевать с видом человека, весьма довольного собой.

— Я хочу сказать, что он — по-настоящему цельная личность. Такое встретишь не часто.

— Играет он и вправду здорово, — сказал Карсон, дотягиваясь до бутылки вина. — Судя по тому немногому, что я смог расслышать.

— Подожди, ты еще и не такое услышишь, когда он разойдется вовсю.

Им обоим было приятно сознавать, что честь данного открытия принадлежала Кену. До той поры лидером всегда был Карсон, который легко сходился с девчонками, умел к месту употребить недавно выученную французскую идиому и знал, как лучше всего провести каждый следующий час. Карсон ухитрялся находить в Париже такие укромные и колоритные местечки, где еще не ступала нога американского туриста; а когда Кен в подражание ему начал сам вести поиски, в них вдруг отпала нужда, ибо Карсон парадоксальным образом сделал окончательный выбор в пользу «Бара Гарри», объявив его самым колоритным из всех парижских мест. Впрочем, Кен никогда не тяготился ролью ведомого, лишь покачивая головой с благодарным удивлением, и вот сейчас он мог гордиться собой: не так-то просто обнаружить подлинный талант на задворках чужого провинциального города. Тем самым Кен продемонстрировал, что его зависимость от друга уже не является полной и безусловной, что можно было вменить в заслугу им обоим.

Заведение, где выступал Сид, было скорее дорогим баром, чем полноценным ночным клубом. Оно располагалось в уютном подвальчике с ковровым покрытием пола, в нескольких кварталах от моря. Час был еще ранний, и Сид в одиночестве сидел у барной стойки, прихлебывая из бокала.

— А, — произнес он, узнав Кена, — привет.

Это был элегантно одетый крепыш с очень темной кожей и широченной улыбкой, демонстрирующей крепкие белые зубы.

— Познакомься, Сид, это Карсон Уайлер. Вы с ним разок общались по телефону, помнишь?

— Да, конечно, — сказал Сид, пожимая руку Карсону. — Рад знакомству, Карсон. Что будете пить, джентльмены?

Заказав выпивку, они исполнили нехитрый ритуал: вставили значок ББМ в петлицу желтовато-коричневого габардинового пиджака Сида, с жужжанием потерли его плечо, а он, в свою очередь, с тем же звуком прикоснулся к их почти одинаковым летним пиджакам в мелкую полоску.

— Должен признать, в этом что-то есть, — сказал Сид, листая буклет клуба. — Мне это нравится.

Затем он сунул буклет в карман, осушил свой бокал и слез с высокого табурета.

— Извините, джентльмены, но сейчас мне надо работать.

— Еще маловато публики, — заметил Кен.

Сид пожал плечами:

— В таких местах я люблю играть, когда людей немного. При полном зале всегда найдется какой-нибудь болван, который начнет заказывать «В самом сердце Техаса» или еще какую-нибудь пошлятину в том же духе.

Кен рассмеялся, подмигнул Карсону, и оба повернулись на табуретах, чтобы понаблюдать за тем, как Сид проходит через зал и садится за рояль, установленный на низком помосте, в круге света от прожектора. Он пробежался пальцами по клавишам и взял несколько мимолетных аккордов, как ремесленник, любовно поглаживающий свои орудия труда, после чего всерьез приступил к делу. Сначала возник зажигательный ритм, сквозь который понемногу стала пробиваться и обрастать вариациями мелодия — «Baby, Won’t You Please Come Home».

Они просидели в этом баре несколько часов, слушая игру Сида и в перерывах по-приятельски угощая его выпивкой, к видимой зависти других посетителей. Появилась подружка Сида — высокая, с каштановыми волосами и открытым, как будто слегка испуганным лицом, которое с небольшой натяжкой можно было назвать красивым. Кен представил ее своему другу, не удержавшись от излишне торжественных ноток:

— Познакомься, это Жаклин.

Она прошептала что-то вроде извинения за свой плохой английский, а когда у Сида наступил очередной перерыв — теперь зал быстро заполнялся публикой, и аплодисменты прозвучали уже весомо, — они вчетвером заняли один из столиков.

Кен предоставил Карсону вести беседу, вполне удовлетворенный самим фактом своего присутствия за столом в компании друзей, которых он оглядывал с безмятежной улыбкой, напоминая хорошо упитанного молодого священника. Этот вечер был самым счастливым из всех его вечеров в Европе — настолько счастливым, что даже Карсон не смог бы себе такое представить. Эти несколько часов заполнили всю пустоту, образовавшуюся в нем за последний месяц — с того момента, когда Карсон произнес: «Отправляйся без меня. Ты что, не можешь самостоятельно поехать в Канны?» Этот вечер с лихвой возместил Кену все знойные мили, которые он прошагал с мозолями на ногах вдоль набережной Круазет, исподтишка поглядывая на почти обнаженных загорающих девиц. Это была компенсация за скучные поездки в переполненных автобусах до Ниццы, Монте-Карло и Сен-Поль-де-Ванса; за тот день, когда зловещего вида аптекарь содрал с него втридорога за солнцезащитные очки, в которых он походил на огромную слепую рыбу, обнаружив это при взгляде на свое отражение в соседней витрине; за ужасную, терзавшую его денно и нощно мысль о том, что вот он, молодой и богатый, находится на Ривьере — на Ривьере! — и совершенно не знает, чем себя занять. Через неделю после приезда в Канны он снял проститутку, но ее фальшивая улыбка, наглое завышение цены и секундная брезгливая гримаса при виде его голого торса перепугали беднягу до полового бессилия. В последующие вечера он обычно напивался, бродя по разным барам, шарахаясь от шлюх и не заговаривая с другими девушками из опасения нарваться на грубость; не рискуя общаться даже с мужчинами — вдруг они примут его за гомика? Однажды, просто чтобы убить время, он проторчал полдня в магазине полезных мелочей, имитируя покупательский интерес к висячим замкам, кремам для бритья или дешевым жестяным побрякушками и в той духоте, при ярком искусственном освещении, с пронзительной тоской думая о доме. Пять вечеров подряд он укрывался в спасительной тьме кинозала на сеансах американских фильмов — точно так же, как делал еще мальчишкой в Денвере, спасаясь от сверстников, которые прозвали его Жирдяем Платтом, — а после столь убогих развлечений добирался до своего отеля с осточертевшим шоколадным привкусом во рту и засыпал, обливаясь слезами. Но сейчас все неприятные воспоминания стремительно таяли и исчезали под чудотворным воздействием небрежно-виртуозных пассажей Сида, довольной улыбки Карсона и его ладоней, с готовностью начинавших хлопать после каждого музыкального номера.

Где-то после полуночи, когда все, кроме Сида, уже выпили лишнего, Карсон поинтересовался, как давно тот покинул Америку.

— Еще во время войны, — сказал Сид. — Прибыл сюда вместе с армией и с тех пор в Штаты не возвращался.

Кен, сочась потом и благодушием, высоко поднял бокал, как для тоста.

— И я надеюсь, что никогда не придется, Сид, — заявил он.

— Почему «не придется»? — спросила Жаклин, и лицо ее в тусклом свете приобрело строгий и трезвый вид. — Почему ты так сказал?

Кен уставился на нее, моргая:

— Ну, я только имел в виду… понимаешь… что ему не придется разбазаривать свой талант и все такое. Он ведь этого не хочет, верно?

— Что означает «разбазаривать»?

После этих ее слов возникла неловкая пауза, которую нарушил Сид громким рокочущим смехом.

— Успокойся, дорогая, — сказал он и затем повернулся к Кену. — Мы с Жаклин смотрим на это иначе. Собственно, работая здесь, я все время держу в мыслях возвращение в Штаты, чтобы там сделать хорошие деньги. И она со мной в этом согласна.

— Но ты здесь хорошо устроился, не так ли? — произнес Кен чуть ли не умоляющим тоном. — Ты зарабатываешь вполне достаточно для благополучной жизни, разве нет?

Сид снисходительно улыбнулся:

— Я не имею в виду работу вроде этой. Я говорю о настоящих, серьезных деньгах.

— Вы слышали о Мюррее Даймонде? — спросила Жаклин, поднимая брови. — О владельце ночных клубов в Лас-Вегасе?

Сид, смеясь, покачал головой:

— Дорогая, успокойся. Я сколько раз говорил тебе, что на это не стоит рассчитывать. Мюррей Даймонд заходил сюда позапрошлой ночью, — пояснил он друзьям. — Пробыл недолго, но, послушав меня, обещал заглянуть еще раз на этой неделе. Для меня это вроде как шанс на большой прорыв. Только вряд ли из этого что-то выгорит.

— Но, боже правый, Сид! — Кен покачал головой в недоумении, а потом, гневно хмурясь, ударил кулаком по столу. — Неужели тебе хочется торговать своим талантом? Я к тому, черт возьми, — и ты сам это понимаешь, — что тебя там превратят в музыкальную проститутку!

Сид не перестал улыбаться, но слегка прищурил глаза.

— Это твой личный взгляд на подобные вещи, и не более того, — произнес он.

И тут, к еще большему смущению Кена, ему на выручку поспешил Карсон.

— Я уверен, что Кен хотел выразиться не так, как это сейчас прозвучало, — сказал он.

И, пока Кен выдавливал из себя неуклюжие извинения («Нет, конечно же, я только хотел… то есть я лишь о том, что…»), Карсон продолжал говорить в своем стиле, так легко и ловко выстраивая фразы, что неприятный эпизод был вскоре исчерпан. А когда пришло время прощаться, все они обменялись рукопожатиями, улыбками и обещаниями вскоре увидеться вновь.

Но как только друзья очутились на улице, Карсон сердито повернулся к Кену:

— Объясни мне, какого черта ты вдруг вылез со своим инфантильным морализаторством? Трудно было догадаться, насколько их это покоробит?

— Понимаю, виноват, — признал Кен, торопливо семеня, чтобы не отстать от длинноногого Карсона. — Но и ты пойми, Карсон: я в нем разочаровался. Прежде я не слышал от него таких речей.

При этом он, конечно, забыл упомянуть, что никогда по-настоящему не беседовал с Сидом и лишь однажды робко к нему обратился, результатом чего стал тот самый телефонный звонок в «Бар Гарри», сразу после которого Кен удрал в свой отель, испугавшись, что Сид сочтет его чересчур докучливым.

— В любом случае, — продолжил Карсон, — тебе не кажется, что человек вправе сам решать, как ему устроить свою жизнь?

— О’кей, — сказал Кен, — согласен. Но я ведь перед ним извинился, верно?

Он чувствовал себя униженным и посрамленным, но спустя несколько минут вдруг пришел к выводу, что все обернулось не так уж и плохо. В конечном счете единственный сегодняшний успех Карсона — в качестве дипломата и примирителя — был достигнут как раз благодаря ему, Кену, создавшему для этого предпосылки. Пусть он всего лишь инфантильный морализатор, невоздержанный на язык, но ведь было и нечто достойное в том, что он столь открыто и прямо высказал свое мнение. При этой мысли он, облизнув губы, искоса взглянул на идущего рядом Карсона, расправил плечи и постарался шагать шире, придавая своей походке больше мужественности.

— Я лишь высказал то, что в тот момент чувствовал, — произнес он. — Я разочаровался в человеке и дал ему это понять без обиняков, только и всего.

— Ладно, забудем этот случай.

И в том, как Карсон произнес эти слова, Кен с удивлением, едва решаясь в это поверить, расслышал уважительные, даже чуть-чуть ревнивые нотки.

Следующий день выдался у них провальным, и предвечерние сумерки застали друзей в захудалой кафешке неподалеку от вокзала, где оба тупо глядели в пустоту, лишь изредка обмениваясь репликами. А ведь начинался этот день как нельзя лучше.

Они проспали до полудня, а после ланча отправились на пляж (уже не так пугавший Кена, ибо теперь он был не один) и сразу подцепили там парочку юных американок, благо Карсон умел это делать с непринужденной легкостью. Только что эти девчонки с каменными лицами натирали кожу ароматическим маслом и были готовы звать полицию, чтобы избавиться от приставаний, но уже в следующую минуту они вовсю хохотали над шутками Карсона и убирали в сторону свои флаконы и фирменные сумки авиакомпании TWA, освобождая место для новых друзей. Карсону приглянулась та, что была повыше, — с длинными стройными бедрами, внимательными глазами и манерой откидывать назад волосы элегантным движением знающей себе цену красотки; а Кену досталась ее невысокая веснушчатая подруга — просто славная девчонка, каждый взгляд или жест которой говорил о привычке быть на вторых ролях. Погрузив свой живот глубоко в песок, подперев кулаками подбородок и улыбаясь в каких-то дюймах от ее горячих ног, Кен почти не ощущал характерной для него в таких ситуациях скованности. Даже после того, как Карсон и высокая девица поднялись и с плеском забежали в море, он смог поддерживать разговор один на один. Веснушчатая милашка несколько раз выразила уверенность, что Кену «страшно повезло» с учебой в Сорбонне, а также сочувствие по поводу его вынужденного возвращения в Денвер, но при этом добавила, что «может, оно и к лучшему».

— А твой друг, значит, останется в Европе, пока не надоест? — спросила она. — Он сказал правду? Я о том, что он нигде не учится и не работает, а только развлекается?

— Да, так и есть. — Кен попытался многозначительно улыбнуться в стиле Карсона. — А что?

— Просто интересно, только и всего. Мне раньше как-то не встречались люди, подобные ему.

Вот когда до Кена начало доходить, что звонкий смех и откровенные французские купальники были всего лишь маскировкой для того типа девчонок, с какими он и Карсон уже давненько не имели дела, — девчонок из тихих благоустроенных пригородов, усердием и послушанием добившихся родительского согласия на поездку по Европе с экскурсионной группой под присмотром гида; девчонок, употреблявших слова типа «обалденный», покупавших одежду в магазинчике своего кампуса и шагавших по городу, как по полю для гольфа, из-за чего они были легко узнаваемы в уличной толпе. Во время праздничных мероприятий такие девчонки, морща носы, взирали на чашу с пуншем примерно так же, как сам он когда-то разглядывал свой первый смокинг, а их пустоватые, вежливые, но недвусмысленно отвергающие взгляды периодически отравляли его жизнь в Денвере, а потом и в Нью-Хейвене. Этакие недалекие мещаночки. Однако же, к собственному удивлению, сейчас он чувствовал себя превосходно, общаясь с одной из них. Перенеся вес тела на левый локоть, он правой рукой раз за разом зачерпывал и медленно выпускал из горсти горячий песок, а речь его при этом текла на редкость гладко, без запинок:

— …что и говорить, в Париже много всего интересного, и очень жаль, что ты не смогла провести там больше времени. Между прочим, большинство моих любимых мест находятся в стороне от обычных туристских маршрутов. Мне, конечно, повезло в том, что я неплохо владел французским еще до приезда сюда, ну а здесь мне повезло познакомиться с множеством удивительных…

Он не терял нить разговора; он был явно в ударе. Он до того увлекся, что едва заметил вернувшуюся после купания парочку — красивых и стройных, словно сошедших с рекламного плаката туристической фирмы, — и не среагировал на их возню с полотенцами и сигаретами, равно как и на шутливые предостережения насчет «ледяной воды». Сейчас его тревожило только одно: как бы Карсон, который должен был уже составить свое мнение об этих девушках, не решил закруглиться с ними на этой стадии знакомства. Но, взглянув на улыбающегося и оживленного друга, Кен успокоился на сей счет. Карсон сидел в ногах купальщицы, глядя снизу вверх на то, как она стоя вытирает полотенцем спину, а ее груди упруго покачиваются в такт движениям. Нет, Карсон явно не думал закругляться.

— Послушайте, — сказал он, — а почему бы нам сегодня не поужинать всем вместе? А потом мы могли бы…

Тут обе девицы начали наперебой выражать сожаление: они бы с радостью, но вечером у них назначен ужин с друзьями в отеле, и, кстати, уже пора выдвигаться в ту сторону, так что спасибо за приятную компанию… «О боже, взгляни на часы!»… Судя по их голосам, сожаление было вполне искренним — настолько искренним, что осмелевший Кен по пути к кабинкам для переодевания поймал тоненькую руку второй девчонки, свободно болтавшуюся у ее бедра. В ответ она улыбнулась и даже слегка пожала его мясистые пальцы.

— Тогда, может, в какой-то из ближайших вечеров, пока вы еще не уехали? — предложил Карсон.

— Честно говоря, все наши вечера распланированы заранее, — сказала красотка. — Но если мы вновь увидимся с вами на пляже, будет здорово.

— Чтоб ты лопнула, мелкая спесивая сучка из Нью-Рошелла! — в сердцах сказал Карсон, когда они вдвоем очутились в мужской кабинке.

— Ш-ш-ш! Не так громко, Карсон. Они могут тебя услышать.

— Ох, да не будь ты идиотом! — Карсон смачно шлепнул по доскам своими купальными трусами. — Даже хорошо, если услышат, а тебе-то что? — Он почти с ненавистью взглянул на Кена. — Парочка вертлявых патентованных девственниц. Проклятье, почему я не остался в Париже?

После того они и застряли в этой привокзальной забегаловке; Карсон сидел надутый и злой, Кен уныло глядел на закат сквозь засиженное мухами стекло, а рядом группа шумных работяг терзала игровой автомат. Они продолжали пить, пропустив время ужина, но потом все же поели в ресторанчике по соседству, где вино пахло пробкой, а жареный картофель отдавал прогорклым маслом. Когда официантка убрала со стола грязную посуду, Карсон закурил сигарету и поинтересовался:

— Чем думаешь заняться этим вечером?

На губах и щеках Кена поблескивали остатки жира.

— Понятия не имею, — сказал он. — Тут полно мест, где можно неплохо развлечься.

— А твоя тонкая артистическая натура не будет слишком потрясена, если я предложу снова послушать игру Сида?

Кен вымучил слабую улыбку.

— Не надоела еще эта тема? — спросил он. — Но, если на то пошло, я не против.

— Хотя он и проституирует своим талантом?

— Почему бы тебе не заткнуться, Карсон?

Звуки рояля они услышали еще на улице, когда приблизились к прямоугольнику света, падавшего из дверей бара. По мере спуска в подвальчик, музыка звучала все громче и насыщеннее, теперь смешиваясь с хрипловатым мужским пением, но, только войдя в прокуренный зал, они поняли, что этот голос принадлежал самому Сиду. Он играл и пел с полуопущенными веками, раскачиваясь над клавиатурой и улыбаясь через плечо публике.

Ах, эти ее дивные глаза…

Голубой луч прожектора отблескивал влажными звездочками на его зубах и высвечивал струйку пота, сбегавшую от виска к шее.

…Они подобны ясным летним небесам.

Словами просто невозможно описать

Мою любовь к тебе, о милая Лоррейн…

— Черт, здесь яблоку негде упасть, — проворчал Карсон. Перед барной стойкой не было ни одного свободного места, и они какое-то время растерянно стояли в проходе, наблюдая за выступлением Сида, пока Карсон не опознал Жаклин в одной из девушек у стойки прямо позади себя.

— О, привет, — сказал он. — Сегодня здесь просто столпотворение.

Она с улыбкой кивнула, а затем вновь устремила взгляд на Сида.

— Я не знал, что он еще и поет, — сказал Карсон. — Или новый талант прорезался только сегодня?

Улыбка Жаклин сменилась раздраженной морщинкой на лбу, и она поднесла к губам указательный палец. Сконфуженный Карсон вновь повернулся к залу, неловко переступил с ноги на ногу и пихнул локтем Кена:

— Ты хочешь уйти отсюда или остаться? Если хочешь остаться, нам надо где-нибудь присесть.

— Тише там… — Несколько посетителей сердито посмотрели в его сторону. — Тише…

— Ладно, давай за мной, — сказал Карсон приятелю, и они, то и дело спотыкаясь, начали протискиваться к единственному свободному столику, который стоял в неудобной близости от рояля — видимо, был отодвинут сюда расположившейся рядом большой компанией.

Когда они наконец уселись за стол, сплошь покрытый пятнами от пролитых напитков, с этой позиции стало заметно, что в процессе исполнения Сид оглядывается отнюдь не на публику в целом. Его улыбка и его пение были адресованы конкретно парочке в вечерних нарядах, сидевшей через несколько столиков от помоста: платиновой блондинке — возможно, начинающей киноактрисе — и низенькому лысому толстяку, настолько точно попадающему в типаж «Мюррея Даймонда, владельца ночных клубов», что, если бы кто-нибудь подбирал актера на эту роль, он не смог бы найти никого лучше. Временами взгляд Сида ненадолго смещался на другие части зала или направлялся к потолку, но объектом его интереса оставались только эти двое. Даже допев последние строки и завершая песню эффектной вариацией, он продолжал смотреть в их сторону, ожидая реакции. А когда прозвучал последний аккорд и грянули аплодисменты, лысый толстячок поднял голову, вставил в рот янтарный мундштук с дымящейся сигаретой и несколько раз хлопнул в ладоши.

— Очень хорошо, Сэм, — сказал он.

— Меня зовут Сид, мистер Даймонд, — напомнил Сид, — но в любом случае большое вам спасибо. Рад, что вам понравилось, сэр.

Он ухмылялся, откинувшись назад и выворачивая шею, тогда как его пальцы легонько перебирали клавиши.

— Что бы вы хотели послушать, мистер Даймонд? Что-нибудь из джазовой классики? Из старого доброго диксиленда? Может, немного буги-вуги или что-то более спокойное и мелодичное — так сказать, в попсовом ключе? Назовите любую вещь по своему выбору.

— Любую вещь… что ж, Сид, — промолвил Мюррей Даймонд задумчиво, и тут к нему наклонилась и что-то прошептала на ухо его спутница. — Как насчет «Звездной пыли», Сид? Можешь сыграть «Звездную пыль»?

— Ну еще бы, мистер Даймонд. Если бы я не мог сыграть «Звездную пыль», мне было бы нечего делать в музыкальном бизнесе — ни здесь, во Франции, ни в любой другой стране.

Его ухмылка превратилась в широкую ненатуральную улыбку, а руки уже взяли первые аккорды заказанной песни.

В эту самую минуту Карсон впервые за несколько последних часов повел себя по-дружески доверительно, тем самым вызвав благодарный румянец на щеках Кена. Он подвинул свой стул почти вплотную к стулу Кена и зашептал ему на ухо еле слышно, чтобы не раздражать окружающих.

— Знаешь, что я тебе скажу: это просто омерзительно. Боже, да мне дела нет до того, что он хочет уехать отсюда в Лас-Вегас. Меня мало трогают и его попытки завести ради этого всякие полезные знакомства. Суть в другом. Мне тошно видеть то, как он это делает.

Он умолк, глядя в пол, и Кен заметил червеобразную жилку, пульсирующую на его виске.

— Этот его заискивающий тон, — продолжил Карсон. — Эта слащавость в духе дядюшки Римуса.

И он попытался спародировать Сида, выпучив глаза, покачивая головой и подобострастно шепелявя:

— Да, шэр, миштер Даймонд, шэр. Щяво шелаете ушлышать? Я фесь к фашим ушлугам, шпою фсе што угодно, а ешели прикашете… хе-хе-хе… буду молшать в тряпошку. — Он допил коньяк и со стуком опустил бокал на столешницу. — Ты же знаешь, что ему нет нужды так пресмыкаться. Ты знаешь, что он культурный и образованный человек. Во всяком случае, судя по его речи при телефонном общении, я ни за что не сказал бы, что он черный.

— Да, это печальное зрелище, — согласился Кен.

— Печальное? — Карсон скривил рот. — Не то слово. Оно угнетающее. Это чертовски унизительно.

— Именно так, — сказал Кен. — Что-то в этом роде я и подразумевал, говоря о музыкальной проституции.

— И ты был абсолютно прав. Наблюдая такие вещи, трудно не разувериться в черной расе.

Любое признание его правоты окрыляло Кена, и уж тем более одобрение Карсона после всех расстройств этого дня. Он залпом допил свой коньяк, распрямил спину, вытер капельки пота на верхней губе и скорчил сокрушенную гримасу, показывая, что его вера в черную расу также сильно поколеблена.

— Должен признать, что мое первоначальное мнение о Сиде было ошибочным, — сказал он.

— Не огорчайся, — сказал Карсон. — Ты ведь не мог такое предвидеть.

— Тогда уйдем отсюда, Карсон, и черт с ним, с этим Сидом.

В голове Кена уже возникали новые планы на эту ночь: наслаждаясь прохладой, они будут гулять по набережной Круазет и вести долгий серьезный разговор о цельности человеческой личности, что сейчас редко встретишь среди всеобщего притворства, хотя стремление к этому, по идее, должно пронизывать всю нашу жизнь. И так они будут беседовать до тех пор, пока не исчезнет весь неприятный осадок от событий ушедшего дня.

Но Карсон отодвинулся от него вместе со стулом, улыбаясь и хмурясь одновременно.

— Уйти сейчас? — сказал он. — Да с какой это стати? Разве тебе не интересно понаблюдать за этим представлением? Лично мне очень даже интересно. Ты не находишь, что в этом есть нечто мерзко-притягательное?

Он поднял пустой бокал, жестом заказывая еще два коньяка.

Красивым пассажем Сид завершил «Звездную пыль», встал из-за рояля, купаясь в аплодисментах, и взял перерыв. Его крупное лицо блестело от пота, когда он спустился с помоста, прошел рядом с их столиком вглубь зала и остановился перед мистером Даймондом.

— Спасибо, сэр, — сказал он, хотя Даймонд еще не выказал никакой реакции на его исполнение, после чего переместился к барной стойке.

— Он как будто нас не замечает, — сказал Карсон.

— Может, оно и к лучшему, — заметил Кен. — Я не знал бы, что сказать ему сейчас.

— Неужели? А вот я нашел бы, что сказать.

В помещении было душно; вид и запах коньяка в бокале Кена уже начали вызывать у него отвращение. Влажными пальцами он ослабил галстук и расстегнул верхнюю пуговицу на рубашке.

— Хватит, Карсон, — сказал Кен. — Пойдем отсюда на свежий воздух.

Карсон проигнорировал его слова, наблюдая за Сидом, который отхлебнул из бокала, поданного ему Жаклин, а затем направился в мужскую уборную. Несколько минут спустя, когда он вышел оттуда с умытым, насухо вытертым и сосредоточенным лицом, Карсон быстро опустил взгляд.

— Он идет к нам. Думаю, для ритуального приветствия, чтобы покрасоваться перед Даймондом. Смотри, что будет дальше.

Через пару секунд его плечо поскребли пальцы Сида.

— Бзз-з, бзз-з! — прожужжал тот. — Как настроение?

Карсон очень медленно повернул голову, приподнял тяжелые веки, окинул мимолетным взглядом улыбающегося Сида, как посетитель глядит на случайно прикоснувшегося к нему официанта, а затем вновь уставился на свой бокал.

— Ох, должно быть, я что-то сделал неправильно, — сказал Сид. — Может, прикоснулся не к тому плечу. Я еще не освоился с этими правилами.

Мюррей Даймонд и блондинка заинтересовались происходящим. Сид подмигнул им, указал большим пальцем на значок в своей петлице и начал бочком обходить сзади стул Карсона.

— Есть такой особый клуб, членами которого являемся мы с этими джентльменами, мистер Даймонд, — сказал он. — Клуб Барных Мух. Проблема в том, что я не успел как следует изучить все правила.

К тому моменту, когда он дотронулся до другого плеча Карсона, внимание почти всех посетителей уже сосредоточилось на этой сценке.

— Бзз-з-з, бзз-з-з!

На сей раз Карсон вздрогнул, отстранился и оправил свой пиджак, а затем поднял взгляд на Сида, слегка пожимая плечами и как бы говоря: «Что от меня нужно этому человеку?»

Кена распирало от смеха, и в то же время к горлу подступала тошнота; оба позыва были очень сильны, и нельзя было предугадать, какой из них возьмет верх в следующую минуту. Но пока что ему удавалось сохранять внешнее спокойствие. Позднее он еще не раз вспомнит, как упирался взглядом в гладкий черный пластик столешницы между своими неподвижными руками и эта поверхность казалась ему единственным спокойным и стабильным местом во вселенной.

— Не понимаю, — сказал Сид, отступая к роялю с застывшей на лице улыбкой. — В чем дело? Это какой-то заговор?

Карсон держал паузу, позволяя тягостному молчанию распространиться по всему залу. Затем — с таким видом, словно вдруг вспомнил о каком-то пустяке, — он поднялся, подошел к обескураженному Сиду, который уже стоял в круге света, протянул руку и одним пальцем дотронулся до его плеча.

— Бзз… — произнес Карсон. — Полагаю, этого достаточно?

После чего он вернулся на свое место за столом.

Кен отчаянно надеялся, что кто-нибудь рассмеется, — но все молчали. В зале не происходило никакого движения, кроме медленного умирания улыбки Сида, который смотрел на Карсона и Кена, в то время как видимая белая полоска его зубов становилась все меньше, а глаза раскрывались все шире.

Мюррей Даймонд также взглянул на них — при этом его маленькое загорелое лицо рассекла пара жестких складок, — а потом прочистил горло и сказал:

— Как насчет «Hold Me», Сид? Сможешь сыграть «Hold Me»?

Сид молча сел за рояль и начал играть, теперь уже ни на кого не оглядываясь.

Карсон вальяжным кивком потребовал чек и выложил на блюдце нужное количество тысяче- и стофранковых банкнот. Бар он покинул с поразительной быстротой и легкостью, на одном дыхании проскользнув между столами и потом вверх по лестнице. У Кена это заняло гораздо больше времени. Покачиваясь и переваливаясь с ноги на ногу, как неуклюжий цепной медведь, он пересекал задымленное помещение и уже перед самой лестницей вдруг наткнулся на взгляд Жаклин. Глаза ее неотрывно смотрели на его вялую дрожащую улыбку, они впивались ему в спину и гнали его вон, заставляя торопливо, чуть ли не на четвереньках выбираться наружу. А когда он глотнул отрезвляюще-свежего ночного воздуха и увидел прямую белую фигуру Карсона, уже успевшего довольно далеко уйти по улице, он понял, чего ему хотелось больше всего. А хотелось ему догнать Карсона и врезать ему изо всех сил между лопаток — так, чтобы он растянулся на земле, — а потом еще бить его ногами — да-да, ногами, — приговаривая: «Будь ты проклят! Будь ты проклят, Карсон!» Эти слова уже вертелись у него на языке, и он был готов к стремительному броску, когда Карсон остановился под уличным фонарем и повернулся лицом к нему.

— В чем проблема, Кен? — сказал он. — Разве это было не забавно?

Значение имели не его слова — Кену даже подумалось, что отныне все сказанное Карсоном уже не будет иметь значения, — но выражение его лица. В этом лице проглянуло что-то до жути знакомое, проглянула душа самого Кена, Жирдяя Платта, каким он всю жизнь виделся окружающим: затюканный, уязвимый и чрезвычайно зависимый, пытающийся улыбнуться и безмолвно умоляющий: «Не бросайте меня одного!»

Кен опустил голову, то ли из жалости, то ли от стыда.

— Черт, я не знаю, Карсон, — сказал он. — Забудем об этом случае. Давай-ка выпьем где-нибудь по чашечке кофе.

— Отличная мысль.

И они снова были вместе. Одна лишь незадача: по выходе на улицу они направились не в ту сторону, и теперь, чтобы вернуться на Круазет, им нужно было еще раз пройти мимо освещенного входа в бар, где играл Сид. Это было все равно что пройти сквозь пламя, но они проделали это быстро и даже с демонстративным достоинством — головы высоко подняты, глаза смотрят прямо перед собой, — так что звуки рояля зацепили их лишь на пару секунд, прежде чем раствориться в дробном стуке их каблуков по мостовой.