13. Уолт простудился

Когда Уолт простужался, Гарп всегда плохо спал, стараясь дышать как бы одновременно и за себя, и за сына, у которого заложен нос. Ночью он часто вставал, подходил к Уолту, целовал его, баюкал – казалось, он хочет изгнать из Уолта простуду, подцепив ее сам.

– Господи, – вздыхала Хелен, – это же всего-навсего насморк! Дункан в пять лет простужался зимой без конца!

Теперь Дункану было уже почти одиннадцать, и он, казалось, перерос всякие дурацкие простуды и насморки. Но пятилетний Уолт простужался снова и снова – а может, это был просто затяжной насморк, который то уходил, то возвращался. А когда наступил промозглый март, Уолт и Гарп вообще утратили всякую сопротивляемость: мальчик до изнеможения кашлял сухим кашлем, и Гарп тоже каждую ночь просыпался – его душила мокрота. Гарп иногда так и сидел у постели сына, слушая хрипы в его груди, задремывая ненадолго и вновь просыпаясь в страхе, что больше не слышит стука маленького сердечка, но оказывалось, что Уолт просто столкнул тяжелую голову уснувшего отца со своей груди, повернулся на бок и устроился поуютнее.

И врач, и Хелен твердили Гарпу:

– Ничего страшного, это всего лишь катаральные явления!

Однако затрудненное, неровное дыхание Уолта по ночам так пугало Гарпа, что совершенно лишало его сна. Поэтому он обычно не спал, когда среди ночи звонила Роберта; полночная тоска огромной и мощной мисс Малдун больше не страшила Гарпа – он уже привык ожидать ее звонков, – зато тревожная бессонница самого Гарпа выводила Хелен из себя.

– Если бы ты снова начал работать, вернулся бы к письменному столу, то слишком уставал бы за день, чтобы полночи не спать, – убеждала его Хелен. Она твердила, что спать ему не дает собственное воображение, а это, по ее мнению, признак того, что он уделяет слишком мало внимания писательской работе; Гарп и сам знал, что, когда пишет мало, у него как бы остается избыток воображения, и это отражается на всем. Например, ужасные сны преследовали его теперь постоянно, и всякие ужасы происходили только с его детьми.

В одном сне кошмары начинались, когда Гарп просматривал порножурнал. Он долго разглядывал одну и ту же в высшей степени непристойную фотографию. Борцы из университетской команды, с которыми Гарп иногда вместе тренировался, составили для подобных изображений весьма занятный словарик. Впрочем, примерно тем же набором «терминов» пользовались и борцы из команды Стиринг-скул. Единственное изменение – то, что подобные картинки стали куда более доступными.

Фотография, на которую Гарп смотрел во сне, относилась к числу «вершин» порнографии. Термины упомянутого «словарика» определяли, так сказать, степень обнаженности запечатленной на фотографии женщины. Если видны были только волосы на лобке, но не сами гениталии, это называлось «кустики» или «заросли». Если же были видны и гениталии, это называлось «бобер». И «бобер», разумеется, ценился выше простых «кустиков», ибо являл собой нечто целостное. Если же была приоткрыта вагина, это называлось «вспоротый бобер». А если все это еще и влажно блестело, – что считалось высшим шиком! – то название было сложнее: «мокрый бобер со вспоротым брюхом». Для созерцающих снимок влажность свидетельствовала о том, что женщина не просто обнажена и не просто выставлена на всеобщее обозрение с раздвинутыми ногами, но что она вдобавок готова.

И во сне, глядя на так называемого «мокрого бобра со вспоротым брюхом», Гарп вдруг услышал, как плачут дети. Он не знал, чьи это дети, но тут Хелен и его мать Дженни Филдз вместе с этими детьми спустились по лестнице и гуськом проследовали мимо него, пока он пытался спрятать от них злополучный порножурнал. Видимо, дети спали наверху, и что-то ужасное их разбудило. Теперь они спускались по лестнице – видимо, в подвал, словно там было бомбоубежище. И, подумав об этом, Гарп услышал глухой взрыв, заметил сыплющуюся штукатурку, увидел мелькавшие за окнами огни и задохнулся от ужаса перед тем, что неумолимо приближалось. Дети, всхлипывая, парами послушно следовали за Хелен и Дженни, которые вели их в бомбоубежище и были сосредоточенны и серьезны, как настоящие медсестры. Если они обе хоть раз и глянули на Гарпа, то с какой-то смутной печалью и обидой, словно это он довел всех до такой беды, а теперь бессилен помочь.

Наверно, он слишком увлекся «мокрым бобром со вспоротым брюхом» и забыл, что нужно следить за вражескими самолетами? Впрочем, как всегда во сне, это так и осталось неясно, как осталось неясно и почему он чувствовал себя таким виноватым и почему Хелен и Дженни смотрели на него с таким оскорбленным видом.

Замыкали вереницу детей Уолт и Дункан, крепко держась за руки; то, что дети шли парами, как в летнем лагере, и держались за руки, во сне показалось Гарпу естественной реакцией малышей на несчастье. Маленький Уолт плакал – точно так же он плакал, когда ему снился кошмар и он никак не мог проснуться. «Мне снится плохой сон!» – жаловался он в слезах и сердито смотрел на отца.

Но в своем сне Гарп никак не мог разбудить мальчика и прогнать этот сон. Дункан же вел себя стоически, глядя из-за плеча Уолта на отца, и на его прелестном, еще совсем детском личике было написано молчаливое и храброе выражение покорности судьбе. Дункан в последнее время вообще очень быстро взрослел. Вот и сейчас они с Гарпом украдкой переглянулись: ведь оба знали, что это не сон и помочь Уолту никак нельзя.

«Разбудите меня!» – крикнул Уолт, но длинная вереница детей уже исчезала в бомбоубежище. Извиваясь в руках Дункана, который крепко его держал (Уолт макушкой доставал брату примерно до локтя), Уолт все оглядывался на отца и все кричал ему: «Мне снится плохой сон!», словно желая убедить себя в этом. Но Гарп не мог ничего поделать; он ничего не ответил Уолту, не сделал ни малейшей попытки последовать за детьми – по лестнице, ведущей в бомбоубежище. А все вокруг уже стало белым от обваливавшейся штукатурки. А бомбы все падали…

«Тебе просто снится сон! – крикнул Гарп вслед Уолту. – Это только сон!» – кричал он, понимая, что лжет.

Тут Хелен толкала его ногой, и он просыпался.

Наверно, Хелен опасалась, что разбушевавшееся воображение Гарпа может переключиться с Уолта на нее. Ведь удели Гарп жене хотя бы половину того внимания, какое уделял Уолту, он, возможно, понял бы наконец, что в семье у них кое-что происходит.

Хелен думала, что вполне контролирует ситуацию; по крайней мере, она определенно контролировала ее в самом начале, когда открыла дверь своего кабинета Майклу Мильтону, как обычно чуть ссутулившемуся от смущения, и предложила ему войти. А едва он вошел, она закрыла за ним дверь и быстро поцеловала его в губы, крепко обняв за гибкую сильную шею, так что он толком вздохнуть не мог; она еще и колено ему между ног вставила, так что он опрокинул мусорную корзину и уронил блокнот.

– Обсуждать больше нечего, – сказала Хелен, переводя дыхание. Потом быстро пробежала языком по его верхней губе, пытаясь решить, нравятся ей его усики или нет, и решила, что нравятся, по крайней мере пока нравятся. – Мы поедем к тебе. И никуда больше, – сказала она ему.

– Это за рекой, – сказал он.

– Я знаю, где это, – сказала она. – Там хоть чисто?

– Конечно, – сказал он. – И отличный вид на реку.

– На вид мне плевать, – сказала Хелен. – Я хочу, чтобы там было чисто.

– Там вполне чисто, – заверил он ее. – И я могу делать уборку еще тщательнее.

– Поехать мы можем только на твоей машине, – заявила Хелен.

– Но у меня нет машины, – сказал он.

– Я знаю, что нет, – сказала Хелен. – Значит, тебе придется ее купить.

Теперь он улыбался; он был несколько смущен, удивлен, но теперь вновь обрел прежнюю самоуверенность.

– Но мне ведь не обязательно покупать ее прямо сейчас, а? – спросил он, щекоча усами шею Хелен, потом коснулся ее грудей. Хелен высвободилась из его объятий.

– Купишь, когда сочтешь возможным, – сказала она. – Но на моей машине мы никуда и никогда не поедем, и я не желаю, чтобы кто-то увидел, как я тащусь с тобой пешком через весь город или еду на автобусе. Если хоть кто-нибудь узнает об этом, все кончено. Понятно? – Она уселась на свое обычное место за письменный стол, и он почувствовал, что ему не стоит обходить стол и приближаться к ней, а потому уселся в то кресло, где обычно сидели приходившие в ее кабинет студенты.

– Конечно, я понимаю, – сказал Майкл Мильтон.

– Я люблю мужа и не стану причинять ему боль, – сказала Хелен.

Майкл Мильтон счел за благо сдержать улыбку.

– Я добуду машину прямо сейчас, – сказал он.

– И как следует убери квартиру или попроси кого-нибудь, чтоб убрали, – сказала она.

– Да, конечно, – сказал он и рискнул чуть-чуть улыбнуться. – А какую машину ты хочешь?

– Мне все равно, – сказала она. – Лишь бы ездила и не ломалась на каждом шагу. И не бери слишком современную, у которой передние сиденья похожи на глубокие кресла с высокими подлокотниками. Возьми такую, у которой как бы одно широкое переднее сиденье, понимаешь? – Вид у Майкла Мильтона стал еще более озадаченным, чем прежде, и Хелен милостиво пояснила: – Я хочу иметь возможность удобно лежать на переднем сиденье, положив голову тебе на колени, чтобы никто не увидел, что я сижу рядом с тобой. Теперь понял?

– Понял, не беспокойся, – опять улыбнулся он.

– Это слишком маленький городок, – сказала Хелен. – И никто ничего знать не должен.

– Не такой уж и маленький, – возразил Майкл Мильтон.

– Любой провинциальный город – в сущности, маленький, – сказала Хелен. – А этот даже меньше, чем тебе представляется. Хочешь, я кое-что скажу тебе?

– Что скажешь? – спросил он.

– Ты спишь с Марджи Толуорт, – сказала Хелен. – Она учится то ли на первом, то ли на втором курсе и занимается у меня сравнительным литературоведением; группа двести пять. И ты встречаешься еще с одной очень юной студенткой – она учится у Дерксона; английская группа сто пятьдесят. По-моему, она первокурсница. Вот только я не знаю, спишь ли ты с нею. И если не спишь, то не потому, что прилагал для этого мало усилий, – прибавила Хелен. – Насколько мне известно, ты пока не тронул ни одной из своих приятельниц-аспиранток. Впрочем, я, возможно, кого-то и пропустила, или кто-то у тебя был до того.

Майкл Мильтон почувствовал себя полным дураком и одновременно загордился, так что начисто потерял контроль над своим лицом, и его выражение Хелен настолько не понравилось, что она отвернулась.

– Вот до чего мал этот город, да и любой город вообще, – сказала она. – И учти: если у тебя буду я, с остальными ты должен расстаться. Я прекрасно знаю, что именно способны заметить молодые девушки и как много им хочется сказать.

– Согласен. – Майкл Мильтон, казалось, готов был конспектировать и эту ее лекцию.

А Хелен, вдруг о чем-то вспомнив, испуганно встрепенулась и спросила:

– А водительские права у тебя есть?

– Конечно! – воскликнул Майкл Мильтон. И оба с облегчением рассмеялись. Но, когда Майкл Мильтон все-таки обошел вокруг письменного стола и наклонился, чтобы поцеловать ее, она покачала головой и отмахнулась.

– И вот еще что: ты никогда больше не прикоснешься ко мне здесь, в этих стенах, – сказала она. – Никаких интимностей в кабинете не будет. Я не запираю дверь. И даже не очень люблю, когда она плотно закрыта. Пожалуйста, приоткрой ее, – попросила она, и он повиновался.

Майкл Мильтон достал машину: огромный «бьюик» 1951 года, допотопный универсал с настоящими деревянными панелями на бортах, тяжелый, сверкающий, отделанный хромом и настоящим дубом. Весил он пять тысяч пятьсот пятьдесят фунтов, то есть почти три тонны, и вмещал около восьми литров масла и около восьмидесяти литров бензина. Майклу Мильтону сперва попытались продать его за две тысячи восемьсот пятьдесят долларов, но в итоге он заплатил меньше шести сотен.

– Восемь цилиндров в ряд, три литра двести, гидроусилитель руля, однокамерный карбюратор! – расхваливал машину продавец. – И не такой уж он ржавый.

Автомобиль оказался действительно не так уж плох – неброского цвета свернувшейся крови, более шести футов шириной и более семнадцати длиной. Переднее сиденье было такое длинное и глубокое, что Хелен могла улечься на нем, практически не поджимая ног. Да и особой необходимости класть голову Майклу Мильтону на колени у нее не возникало, хотя она все равно клала.

И делала это не по необходимости; ей нравилось близко видеть приборную доску и чувствовать застарелый запах коричневой кожи просторного сиденья. Она клала голову ему на колени, потому что ей нравилось ощущать, как то напрягаются, то расслабляются его бедра, как они коротко движутся, когда он нажимает на педаль газа или тормоза. Она чувствовала себя очень спокойно, положив голову ему на колени, потому что в этой машине не было сцепления и водитель лишь изредка передвигал ногу на педали. Майкл Мильтон предусмотрительно переложил кошелек с деньгами в левый передний карман, так что Хелен ощущала щекой только рубчик его мягких вельветовых джинсов. А когда его охватывало возбуждение, то нечто твердое слегка касалось ее уха или даже ямки под затылком…

Иногда Хелен хотелось заняться с ним оральным сексом прямо в машине, пока они едут через весь город, – да, прямо в этой огромной машине с хромированной решеткой радиатора, похожей на разинутую пасть диковинной рыбы; металлические буквы «бьюик эйт» бежали прямо по «зубам» этой пасти. Но Хелен понимала, что заниматься этим в машине было бы небезопасно.

Первым признаком того, что подобная история может оказаться небезопасной, стало вот что: Марджи Толуорт бросила занятия по сравнительному литературоведению, которые Хелен вела в группе двести пять, причем даже не объяснила, что именно ее не устраивает. Хелен, опасаясь, что юную Марджи Толуорт не устраивает отнюдь не курс сравнительного литературоведения, пригласила девушку к себе в кабинет и попросила объяснений.

Первокурсница Марджи Толуорт достаточно хорошо усвоила университетские правила и знала, что никаких объяснений не требуется и до определенного срока в любом семестре студент волен без разрешения преподавателя отказаться от любого из курсов.

– А что, я обязана назвать конкретную причину? – хмуро спросила Марджи.

– Нет, не обязаны, – сказала Хелен. – Но если такая причина у вас есть, я бы хотела ее узнать.

– А я и причину иметь не обязана! – заявила Марджи Толуорт. И спокойно выдержала пристальный взгляд Хелен, хотя студенты по большей части отводили глаза первыми. А потом Марджи встала и собралась уходить. Она была очень хорошенькая, изящная, миниатюрная и весьма неплохо одета для студентки. Если в выборе девиц у Майкла Мильтона и была некая закономерность – как в выборе его предыдущей подружки, так и в данном случае, – то он, похоже, предпочитал таких, кто умеет хорошо одеваться.

– Что ж, мне очень жаль, что у нас с вами ничего не получилось, – честно призналась Хелен, глядя Марджи в глаза и пытаясь понять, много ли она все-таки знает.

Да, она конечно же знает, решила Хелен и тотчас обвинила во всем Майкла.

– Уже раззвонил? – холодно сказала она ему по телефону, потому что только по телефону могла так холодно разговаривать с ним. – Ну и как же ты дал отставку Марджи Толуорт?

– Очень мягко, – самодовольно заявил Майкл Мильтон. – Хотя отставка – в любом случае штука обидная.

Хелен не позволяла ему говорить с ней назидательным тоном; единственные наставления, какие она допускала, касались секса: нужно же доставить мальчику удовольствие, тем более что он явно испытывал потребность доминировать в этой области, и она, пожалуй, не возражала. До некоторой степени это было для нее внове. Порой он, правда, бывал грубоват, но она никогда не чувствовала, чтобы от него исходила опасность; и если она чему-то решительно противилась, он тут же останавливался. Однажды ей даже пришлось сказать ему: «Нет! Это мне решительно не нравится! Я этого делать ни за что не буду!» Но потом все же прибавила: «Ну, пожалуйста!» – потому что не была абсолютно в нем уверена. Он тогда сразу остановился. Он вообще в постели держался напористо, но иначе, чем Гарп. И эта грубоватая сила ей нравилась. Ее возбуждало ощущение, что полностью на него положиться нельзя. Другое дело, если он не умеет держать язык за зубами; как только она узнает, что он кому-то рассказал об их отношениях, между ними все сразу будет кончено.

– Я ничего ей не рассказывал! – твердил Майкл. – Я сказал: «Все, Марджи!» или что-то в этом роде. Я даже не говорил, что у меня появилась другая женщина. И уж о тебе-то совершенно определенно словом не обмолвился!

– Но она, возможно, слышала, как ты говорил обо мне с кем-то? – спросила Хелен. – До того, как у нас все началось, я хочу сказать.

– Ей просто никогда не нравился твой курс, – сказал Майкл. – И об этом мы действительно не раз говорили.

– Ей никогда не нравился мой курс? – искренне удивилась Хелен.

– Ну, ты же знаешь, умишко-то у нее так себе! – нетерпеливо воскликнул Майкл.

– Лучше бы ей все-таки ничего о нас не знать… – задумчиво проговорила Хелен. – Ты понял? Будь добр, выясни, знает она что-нибудь или нет.

Но выяснить он ничего не сумел. Марджи Толуорт не желала с ним разговаривать. Он попытался поговорить с ней по телефону – сказать, что к нему вернулась одна из старых подружек, приехала специально из другого города, и ей негде остановиться; в общем, одна ложь тянула за собой другую. Но Марджи Толуорт повесила трубку еще до того, как Майкл сумел отшлифовать и довести до логического конца только что выдуманную историю.

Хелен стала заметно больше курить. Несколько дней она внимательно наблюдала за Гарпом. А однажды почувствовала себя страшно виноватой – занимаясь с ним любовью. Она понимала, что занимается с ним сексом не потому, что хочет этого, а потому, что ей нужно убедить мужа, что все нормально. Если, конечно, он вообще заметил, что у них что-то не так.

А он и не заметил. Даже не думал о том, что в поведении жены возникли какие-то перемены. Точнее, подумал было, но только один раз, увидев синяки на задней стороне крепких ляжек Хелен; при всей своей силе, Гарп всегда очень нежно обращался с женой и с детьми. И отлично представлял себе, какие синяки способны оставить пальцы, потому что занимался борьбой. Примерно через день или два он обнаружил точно такие же отметины у Дункана на предплечье – как раз в тех местах, где он, Гарп, перехватывал руки сына, занимаясь с ним борьбой, – и пришел к выводу, что, видимо, сжимает тех, кого любит, с большей силой, чем хотел бы. И решил, что синяки на бедрах Хелен – тоже его рук дело.

Гарп был слишком тщеславен, чтобы легко впадать в ревность. А имя, которое однажды утром чуть не слетело с его губ, когда он проснулся, успело от него ускользнуть. И в доме больше не появлялись бездарные творения этого Майкла Мильтона, которые отчего-то заставляли Хелен не спать по ночам. Наоборот, в последнее время она ложилась спать все раньше; говорила, что устает и нуждается в отдыхе.

Что же до Хелен, то она даже полюбила по-прежнему обнаженный острый конец рычага переключения скоростей в своем «вольво»; укусы этого металлического стержня под конец каждого дня, когда она ехала домой с работы, были приятны ее ладони, и она частенько нарочно нажимала на него, не давая ему, однако, впиться в кожу. Таким манером она доводила себя буквально до слез и словно очищалась, чтобы потом не чувствовать себя виноватой, когда мальчишки начинали радостно махать ей руками из окна, где работал телевизор, и что-то кричать, а Гарп, стоило ей войти в кухню, торжественно провозглашал, какой именно обед он приготовил сегодня.

То, что Марджи Толуорт, возможно, все-таки о чем-то пронюхала, пугало Хелен; хоть она и сказала Майклу Мильтону (и себе тоже!), что между ними все будет кончено, если кто-то прознает об их отношениях, теперь она понимала, что покончить с этим будет невероятно трудно, гораздо труднее, чем ей представлялось вначале. И, обнимая Гарпа в его любимой кухне, Хелен надеялась, что Марджи Толуорт ничего не знает о ней и Майкле Мильтоне.

А Марджи Толуорт, знать не знавшая о многих вещах на свете, как раз об отношениях Майкла Мильтона и Хелен знала прекрасно. Она не очень-то понимала, что ее «помешательство», как она выражалась, на Майкле Мильтоне просто перешло те границы, за которыми кончается «голый секс» и начинаются более глубокие чувства, однако же была уверена, что Хелен просто развлекается с Майклом. На самом деле Марджи Толуорт буквально тонула в том, что именовала «голым сексом»; хотя трудно представить себе, какие еще интересы могли бы связать ее с Майклом Мильтоном. Впрочем, она не так уж и заблуждалась насчет того, что и отношения Майкла Мильтона с Хелен тоже сводились к этому. Марджи Толуорт частенько ошибалась, но в данном случае она попала в яблочко.

Марджи решила, что Майкл Мильтон и Хелен занимаются сексом, когда они еще только вели в высшей степени невинные разговоры о литературных «трудах» Майкла. Марджи не верила, что с Майклом Мильтоном можно иметь какие-либо отношения, кроме любовных, по этой части она невежественной не была. Так что о характере отношений между Хелен и Майклом она, вероятно, догадалась раньше Хелен.

И сквозь затемненные снаружи, но прозрачные изнутри окна дамского туалета на четвертом этаже в здании факультета английского языка и литературы Марджи Толуорт видела трехтонный «бьюик», выплывавший, точно королевский гроб, с университетской стоянки, а за тонированным ветровым стеклом – стройные ноги миссис Гарп, вытянутые на просторном переднем сиденье. Не правда ли, весьма странный способ ездить на машине с кем-то, кроме самого близкого друга?

Марджи знала их привычки лучше, чем свои собственные; она совершала длительные прогулки, пытаясь забыть Майкла Мильтона и получше познакомиться с окрестностями дома, где живет Хелен, и вскоре хорошо познакомилась также и с привычками ее мужа, потому что привычки Гарпа отличались невероятным постоянством. Марджи видела, как по утрам он слоняется из комнаты в комнату, и думала, что, возможно, он потерял работу, а это полностью соответствовало представлениям Марджи о муже-рогоносце. В середине дня он сломя голову вылетал из дому в идиотском спортивном наряде и мчался прочь, а потом, видимо пробежав немало миль, возвращался и садился читать почту, которую обычно приносили в его отсутствие. Потом он некоторое время опять слонялся по дому, шел в душ, раздеваясь на ходу и оставляя одежду где попало, а выйдя из душа, не торопился одеваться. Только одно никак не отвечало представлениям Марджи о муже-рогоносце: у Гарпа было отличное тело. И еще она не могла понять, как это мужчина столько времени проводит на кухне. Может, думала Марджи Толуорт, он просто безработный повар?

Затем домой возвращались его дети, заставляя страдать доброе сердечко Марджи Толуорт. Гарп выглядел очень милым, когда играл с детьми, что, впрочем, опять-таки соответствовало представлениям Марджи о рогоносцах: эти люди бездумно развлекаются со своими детишками, а их жен тем временем развлекает кто-то другой. «Раскладывает», как впоследствии писал Гарп. «Разложить» – тоже термин из лексикона юных борцов Стиринг-скул, приятелей Гарпа. После тренировки кто-нибудь вечно хвастался в раздевалке, что ему удалось «разложить мокрого бобра со вспоротым брюхом».

И вот однажды, когда Гарп в беговой экипировке вылетел на крыльцо, Марджи Толуорт выждала ровно столько, сколько потребовалось, чтобы он скрылся из виду, потом сама поднялась на крыльцо, с надушенным конвертом в руке, намереваясь опустить его прямо в почтовый ящик Она старательно все продумала: ей хотелось, чтобы у него, когда он прочитает ее записку, хватило времени прийти в себя (она очень на это надеялась!) прежде, чем домой вернутся дети. Именно так, по ее представлениям, следовало получать подобные известия: внезапно! Затем требовалось некоторое время, чтобы успокоиться и быть готовым предстать перед детьми. Увы, лишний пример того, о чем Марджи Толуорт не имела ни малейшего представления.

Само по себе послание заставило Марджи порядком помучиться, потому что мысли у нее никогда не были в ладу со словами. И надушенным оно оказалось просто потому, что другой писчей бумаги Марджи Толуорт в запасе не имела; если бы у нее хватило ума, она бы сообразила, что надушенная бумага для подобных посланий не годится, но и об этом Марджи, к сожалению, понятия не имела. Даже выпускное сочинение в школе она написала на надушенной бумаге! Когда Хелен прочитала первую работу Марджи Толуорт по сравнительному литературоведению, она вся съежилась от отвращения, учуяв этот дешевый запах.

Вот что написала Гарпу в своей записке Марджи Толуорт:

Марджи Толуорт до старости будет говорить, что кто-то «скончался», а не «умер». И в данном случае она тоже постаралась выбрать «более деликатное» слово «интрижка».

Итак, она стояла на крыльце, держа в руке приторно пахнущий конвертик, который она как раз намеревалась опустить в почтовый ящик, когда пошел дождь.

Ничто не могло заставить Гарпа вернуться домой с пробежки скорее, чем дождь. Он терпеть не мог, когда промокали кроссовки. Он готов был бегать в холод, в метель, но когда шел дождь, Гарп, чертыхаясь, мчался домой, а потом обычно как минимум час занимался на кухне готовкой, стараясь поднять настроение, испорченное ненастьем. Затем он накидывал пончо и на автобусе ехал в гимнастический зал, чтобы потренироваться в борьбе. По дороге он забирал Уолта из детского сада и захватывал его с собой, а уже из спортзала звонил домой проверить, вернулся ли из школы Дункан. Иногда он давал Дункану кое-какие мелкие поручения по хозяйству – особенно если обед еще стоял на плите, – но чаще в очередной раз просил его не кататься под дождем на велосипеде и упорно напоминал номера телефонов, по которым следует звонить при аварии, в случае пожара, взрыва, вооруженного ограбления или же полученного на улице увечья.

Потом он разминался, тренировался вместе с другими борцами, возился с Уолтом, брал его с собой в душ и после душа снова звонил домой. К тому времени Хелен обычно была уже дома и могла подъехать за ними к спортзалу.

Словом, дождь Гарп не любил (хотя очень любил занятия борьбой), потому что дождь нарушал все его четкие и привычные планы. И Марджи Толуорт оказалась совершенно не готова вдруг снова увидеть его, задыхающегося и сердитого, рядом с собой на крыльце.

– А-а-а! – вскрикнула она и так стиснула в кулаке надушенный конвертик, словно это была жизненно важная артерия животного, истекающего кровью.

– Привет! – сказал Гарп, приняв ее за приходящую няню. Он давно уже отучил себя интересоваться нянями, а потому только улыбнулся Марджи с искренним любопытством, и все.

– А-а-а… – снова промычала девушка; говорить она не могла. Гарп посмотрел на смятый конверт у нее в кулаке; она зажмурилась и протянула ему письмо – с таким видом, будто сунула руку в огонь.

Если сперва Гарп и подумал, что это одна из студенток Хелен пришла по делу, то теперь мысли его потекли иначе. Он видел, что девица, во-первых, явно не может говорить, но абсолютно уверена в себе – вон как решительно протянула ему конверт. Опыт Гарпа с безгласными женщинами, которые столь же самоуверенно раздавали записки, ограничивался пресловутыми джеймсианками, так что он с трудом подавил мгновенную вспышку гнева и раздражения: еще одна заявилась. Не иначе как решила поймать на крючок сына-отшельника этой замечательной Дженни Филдз! Сейчас он, скорее всего, прочтет:

Ну и дальше в таком же роде – насчет того, что они составят весьма обширную организацию (вроде тех религиозных идиотов, которые разносят по домам благочестивые брошюрки об Иисусе Христе). Гарпа едва не затошнило при мысли, что джеймсианки добрались теперь даже до таких вот молоденьких девчонок; ведь эта девчушка еще слишком молода, чтобы как следует понимать, пригодятся ли ей в жизни язык и способность говорить или нет. Он покачал головой и отмахнулся от протянутого конверта.

– Да, да, я все это давно знаю, – сказал Гарп. – Ну и что?

Бедная Марджи Толуорт была совершенно не готова к подобной реакции. Она-то явилась точно ангел возмездия – желая выполнить ужасный долг, сбросить с плеч невыносимую ношу и передать невинному человеку дурную весть, которую ему так или иначе необходимо узнать. А он, оказывается, все знает! И ничуть не тревожится!

Марджи обеими руками стиснула конверт и крепко прижала его к своей красивой трепетной груди, так что надушенная бумага запахла еще сильнее, будто Марджи выдавила запах дешевых духов из письма, – или из собственной груди? – и волна этого «сладостного аромата» донеслась до Гарпа, который пристально смотрел на нее.

– Ну и что? – повторил Гарп. – Неужели вы думаете, что я стану уважать человека, который сам себе отрезал язык?

Марджи с трудом прохрипела:

– Что?.. – Теперь она испугалась. Так вот почему, думала она, этот бедолага весь день слоняется по дому, без работы: он же просто сумасшедший!

Гарп отчетливо расслышал произнесенное ею слово; это было не сдавленное «А-а-а!» и даже не еле слышное «А-а-а…» – это безусловно было слово, произнесенное отнюдь не отрезанным языком. Это было целое слово.

– Как вы сказали? – спросил он.

– Что? – повторила она более внятно.

Гарп уставился на конверт, который Марджи прижимала к груди.

– Так вы можете говорить! – спросил он.

– Конечно, – с трудом выговорила она.

– И что же это такое? – спросил он, указывая на письмо.

Но теперь она боялась его – сумасшедшего рогоносца. Бог его знает, что он может сделать? Убить детей или убить ее, Марджи… С виду он достаточно силен, чтобы и Майкла Мильтона укокошить, причем одной левой. И потом, любой мужчина выглядит достаточно злобно, когда он тебя допрашивает. Марджи попятилась и стала задом спускаться с крыльца.

– Подождите! – крикнул Гарп. – Так это письмо для меня? Или для Хелен? Что это вообще такое? И кто вы?

Марджи Толуорт покачала головой.

– Это ошибка, – прошептала она и повернулась с намерением спастись бегством, но столкнулась с насквозь промокшим почтальоном, который уронил свою сумку, а девушку отпихнул назад, к Гарпу. В мозгу Гарпа мелькнуло видение Дуны, старого, выжившего из ума медведя, вечного изгоя, который скатывает, точно шар для боулинга, почтальона по лестнице в Вене. Однако с Марджи Толуорт ничего страшного не случилось: она просто растянулась на мокром крыльце, порвала чулки и ободрала коленку

Почтальон, решив, что пришел некстати, стал поспешно собирать рассыпанную почту, но Гарпа интересовало сейчас только одно послание – то, которое принесла ему эта плачущая девушка.

– Ну-ну, – мягко сказал он и хотел было помочь ей встать, но она упорно сидела на крыльце и продолжала рыдать. – Да скажите же, в чем дело? – испугался Гарп.

– Извините меня, – внятно произнесла Марджи Толуорт. Она вконец расстроилась; зря она провела так много времени рядом с Гарпом: теперь он ей уже нравился, и стало гораздо труднее не только передать письмо, но даже подумать об этом.

– Ничего страшного с вашей коленкой не случилось, – сказал Гарп. – Погодите-ка, я сейчас принесу полотенце, бинт и какой-нибудь антисептик.

Он прошел в дом, а Марджи улучила минуту и, прихрамывая, бросилась прочь. Она была не в силах, глядя ему в глаза, отдать это проклятое письмо, но и скрыть от него любовные похождения Хелен тоже не могла. Так что она просто оставила тот конверт на крыльце и заковыляла по боковому проезду к перекрестку и автобусной остановке. Почтальон проводил ее взглядом; интересно, думал он, что это у Гарпов происходит? Уж больно много почты они получают, куда больше прочих семей.

Это были ответы несчастного Джона Вулфа на бесконечные письма самого Гарпа. Кроме того, Гарпу вечно присылали книги на рецензию; Гарп тут же передавал их Хелен, которая, по крайней мере, их читала. Еще приходили журналы, которые выписывала Хелен (Гарпу всегда казалось, что слишком много), и те два журнала, какие выписывал он сам: «Гурман» и «Новости для любителей борьбы». Ну и, естественно, всякие счета. И довольно часто – письма от Дженни; кроме писем, Дженни в этот период ничего не писала. А иногда – короткие и милые послания от Эрни Холма.

Изредка присылал письмишко им обоим Харрисон Флетчер, а Элис по-прежнему писала Гарпу – с изысканным изяществом и абсолютно ни о чем.

И теперь в куче всех этих конвертов лежал один, благоухающий дешевыми духами и мокрый от слез. Гарп поставил на крыльцо бутылочку с антисептиком, положил бинт, но исчезнувшую девушку искать и не подумал. Он держал в руках измятое письмецо и понимал, что ему примерно известно, что в нем.

Интересно, думал он, почему это не пришло мне в голову раньше, ведь свидетельств тому было сколько угодно? Впрочем, пожалуй, он все-таки и раньше думал об этом, только как бы не отдавая себе отчета. Он медленно распечатывал конверт – чтобы не порвался, – и шорох бумаги напоминал ему шорох осенних листьев, хотя стоял холодный март, и земля уже почти совсем оттаяла и превратилась в грязь. Крошечная записка щелкнула, точно сустав, когда он ее развернул. Вместе с остатками все тех же отвратительных духов до Гарпа словно донесся короткий пронзительный вопль той девушки: «Что?»

Он знал что, но не знал, с кем – не знал имени, которое вспомнилось ему однажды утром, но потом стерлось из памяти. И записка, разумеется, назвала ему это имя: Майкл Мильтон. Оно казалось Гарпу похожим на название нового сорта мороженого в той кондитерской, куда он обычно ходил с сыновьями. Там, например, был «Клубничный водоворот», «Шоколадное изобилие», «Безумие мокко»; и вполне мог быть «Майкл Мильтон». Отвратительное имя – Гарп даже вкус его почувствовал и тут же бросился к канализационному люку; злобно разорвал записку на мелкие кусочки, старательно пропихнул их сквозь решетку, а потом вернулся в дом и отыскал это имя в телефонной книге, снова и снова перечитывая его.

Теперь ему казалось, что эта «интрижка» у Хелен уже давно, и ему, похоже, об этом тоже давно известно. Но имя! Майкл Мильтон! Когда-то на вечеринке, где Гарпу, собственно, и представили Майкла Мильтона, он назвал его «типичным размазней» – они с Хелен вообще-то обсуждали его дурацкие усики. Майкл Мильтон! Гарп прочитал это имя раз двести! И все еще пялился в телефонную книгу, когда из школы вернулся Дункан и увидел, что папа в очередной раз «ищет нужное направление» для своих невсамделишных героев.

– А ты разве Уолта еще не забрал? – спросил Дункан.

Об этом Гарп начисто позабыл! Господи, подумал он, а ведь Уолт еще и простужен! Нельзя заставлять малыша ждать, когда у него такой кашель и насморк!

– Сходим за ним вместе, а? – предложил он Дункану. И тот очень удивился, когда отец вдруг швырнул телефонный справочник в мусорное ведро. А потом они вместе пошли на остановку автобуса.

Гарп так и не снял спортивный костюм, хотя на улице по-прежнему лил дождь. Дункану это показалось странным, но он ничего не сказал. Зато с гордостью сообщил:

– А я сегодня два гола забил!

По неизвестной причине в школе, где учился Дункан, играли исключительно в футбол – осенью, зимой и весной только в футбол. Школа была маленькая, но для такой всеобщей любви к футболу там имелась какая-то веская причина, просто в данный момент Гарп забыл, какая именно. Впрочем, причина эта всегда была ему неприятна.

– Два гола! – повторил Дункан.

– Здорово! – откликнулся Гарп.

– Один – головой! – сообщил Дункан.

– Ого, головой? – удивился Гарп. – Замечательно!

– Ральф дал мне отличный пас, – пояснил Дункан.

– Прекрасно! – сказал Гарп. – Просто прекрасно со стороны Ральфа! – Он обнял Дункана за плечи, но знал, что Дункан смутится, если он попытается его поцеловать. Зато Уолт пока что с удовольствием позволяет себя целовать и тискать, думал Гарп. Потом он подумал о том, как целует Хелен, и чуть не попал под автобус.

– Пап! – крикнул Дункан. И уже в автобусе спросил отца: – С тобой все в порядке?

– Конечно, – сказал Гарп.

– А я думал, ты сегодня в спортзале тренируешься, – сказал Дункан. – Дождь ведь.

Из того детсада, который посещал Уолт, хорошо был виден противоположный берег реки, и Гарп попытался определить точное местонахождение дома Майкла Мильтона, чей адрес почерпнул в телефонном справочнике.

– Ну что же ты так долго? – заныл Уолт. Он кашлял, из носа у него текло, и лоб был горячий. Кроме того, он рассчитывал сегодня, как всегда в дождь, отправиться на тренировку в спортзал.

– А может, нам всем вместе пойти в спортзал, раз уж мы оказались в центре? – спросил Дункан. Предложение было в высшей степени логичное, но Гарп сказал, что сегодня ему заниматься борьбой не хочется. – А почему’ – не отставал Дункан.

– Потому что он в костюме для бега, тупица, – сказал Уолт.

– Ой, заткнись, Уолт! – поморщился Дункан. Мальчики даже немножко помутузили друг дружку в автобусе, пока Гарп не велел им прекратить. Уолт болен, увещевал старшего сына Гарп, и драться в его состоянии вредно.

– Я совсем и не болен, – заявил Уолт.

– Да нет, болен, – сказал Гарп.

– Болен, болен! – поддразнил братишку Дункан.

– Заткнись, Дункан, – велел ему Гарп.

– Ну, старик, настроеньице у тебя, видно, что надо! – заметил Дункан, и Гарпу захотелось его поцеловать; ему очень хотелось дать Дункану почувствовать, что на самом деле настроение у него вовсе не такое плохое, но поцелуй смутил бы Дункана, и Гарп вместо него поцеловал Уолта.

– Пап! – возмутился Уолт. – Ты же весь мокрый и потный!

– Это потому, что он в костюме для бега, тупица, – заметил Дункан.

– Он меня тупицей обозвал, – пожаловался Уолт Гарпу.

– Я слышал, – сказал Гарп.

– А я не тупица! – заявил Уолт.

– Да нет, тупица, – сказал Дункан.

– Заткнитесь оба, – велел им Гарп.

– Настроение у нашего папы блеск, да, Уолт? – обратился Дункан к братишке.

– Точно, – согласился Уолт, и они решили лучше немного подразнить отца, а не драться друг с другом, но вскоре автобус затормозил на остановке, и им пришлось выходить – за несколько кварталов от дома – и бежать домой под проливным дождем. Через минуту вся троица уже вымокла до нитки, а до дому оставался еще целый квартал, как вдруг машина, которая, кстати сказать, ехала слишком быстро, резко затормозила с ними рядом; опустилось боковое стекло, и в окутанном паром салоне автомобиля Гарп увидел потрепанное, блестящее от пота лицо миссис Ральф. Она улыбалась.

– Ты Ральфа не видел? – спросила она Дункана.

– Не-а, – ответил тот.

– Этому болванку небось в голову не придет убраться с дождя под крышу, – сказала она спокойно. – Впрочем, вам это вроде бы тоже в голову не пришло. – И она ласково улыбнулась Гарпу; Гарп попытался ответить на улыбку, но не мог придумать, что бы такое ей сказать. Видимо, в эти минуты он недостаточно хорошо владел своим лицом, иначе миссис Ральф ни за что не упустила бы возможность еще немного пошутить и еще немного подержать его под дождем. Но сейчас, видимо потрясенная жутковатой улыбкой Гарпа, она быстренько подняла стекло, бросив на прощанье: – Ну, пока, – ^медленно поехала прочь.

– Пока, – пробормотал Гарп ей вслед; он восхищался этой женщиной и думал о том, что, возможно, и этот ужас скоро кончится, и тогда он непременно повидает миссис Ральф.

Дома он сразу напустил в ванну горячей воды и сунул туда Уолта, а заодно и сам туда плюхнулся – извинительный мотив, который он часто использовал, чтобы немного повозиться с малышом. Дункан стал слишком велик, и с ним вдвоем в одной ванне уже не поместишься.

– А что на ужин? – крикнул сверху Дункан. Гарп понял, что про ужин совершенно забыл.

– Я забыл его приготовить, – крикнул он Дункану.

– Забыл? – переспросил Уолт, но Гарп тут же утопил его в ванне и начал щекотать; Уолт стал со смехом вырываться и забыл, о чем они только что говорили.

– Ты забыл про ужин! – раздался уже снизу голос Дункана.

Гарп решил не вылезать из ванны. Он все подливал и подливал горячей воды, полагая, что простуженному Уолту полезно подышать паром, так что нужно подержать мальчика в теплой воде подольше – пока он согласен продолжать игру.

Когда домой вернулась Хелен, они еще плескались в ванне.

– А папа забыл про ужин! – сразу же сообщил ей Дункан.

– Забыл про ужин? – переспросила Хелен.

– Ну да. Совершенно позабыл, – сказал Дункан.

– А где он? – спросила Хелен.

– В ванной вместе с Уолтом, – сказал Дункан. – Они уже несколько часов там плавают.

– Господи! – воскликнула Хелен. – Вдруг они утонули?

– А вот это тебя, наверное, очень бы порадовало! – крикнул Гарп из ванной.

Дункан засмеялся.

– Настроение у него – блеск! – сообщил он матери.

– Да, я уже заметила, – сказала Хелен. Она мягко оперлась на плечо сына, стараясь не показать, что на самом деле она боится упасть. Она вдруг почувствовала, что теряет равновесие. Остановившись у самой лестницы, она крикнула Гарпу:

– У тебя что, день неудачный был?

Но Гарп скользнул под воду – хотел взять себя в руки, потому что вдруг почувствовал страшную ненависть к жене, но не желал, чтобы Уолт заметил.

Ответа не последовало, и Хелен сильнее сжала плечо Дункана. Пожалуйста, только не при детях, подумала она. Ситуация для нее была совершенно новая, непривычная – защищаться в ссоре с Гарпом, и ей стало страшно.

–Мне подмыться? – громко спросила она.

Ответа по-прежнему не было. Гарп мог долго не дышать под водой.

Уолт крикнул ей сверху:

– А папа под водой!

–Папа сегодня такой странный. – заметил Дункан.

–Гарп вынырнул, как раз когда Уолт снова заорал:

– Он просто дыхание задерживает!

Надеюсь, что так, думала Хелен. Она не знала, что делать. И с места сдвинуться не могла.

Примерно через минуту Гарп шепнул Уолту:

– Скажи маме, что я еще под водой, Уолт. Хорошо? Уолт, похоже, счел это на редкость удачной шуткой и проявлением дружеского расположения со стороны отца и с удовольствием крикнул:

– Папа до сих пор под водой!

– Ого! – воскликнул Дункан. – Надо бы время засечь. Наверно, рекорд!

Но теперь Хелен охватила паника. И Дункана под рукой не было – он выбрался и смотрел вверх, потрясенный захватывающим дух подвигом отца; Хелен чувствовала, как у нее подгибаются ноги.

– Он еще под водой! – пронзительно завопил Уолт, хотя Гарп уже растирал его полотенцем, а вода из ванны почти ушла. Они стояли голышом на резиновом коврике перед большим зеркалом, когда в ванную вбежал Дункан, и Гарп велел ему молчать, приложив палец к губам.

– А теперь скажите вместе. – прошептал Гарп. – На счет «три»: «Он еще под водой!» Раз, два, три!

– Он еще под водой! – дружно гаркнули Дункан и Уолт, и Хелен показалось, что у нее разрываются легкие. Она чувствовала, что пронзительно кричит, но не издала ни звука и бросилась вверх по лестнице, думая, что только ее муж способен придумать такой способ мести: утопить себя в присутствии детей и предоставить ей объяснять им, почему он это сделал.

Вся в слезах, она вбежала в ванную настолько неожиданно для Дункана и Уолта, что ей пришлось немедленно взять себя в руки – чтобы не испугать их. В зеркале она увидела отражение голого Гарпа, который старательно вытирал полотенцем ноги между пальцами и одновременно следил за ней тем самым взглядом, которым когда-то (она хорошо это помнила) Эрни Холм учил своих юных борцов следить за противником, начиная схождение.

– Ты опоздала, – сказал ей Гарп. – Я уже умер. Но, право же, весьма трогательно и немного удивительно, что тебе есть до меня хоть какое-то дело.

– Мы поговорим обо всем позже, хорошо? – спросила она с надеждой и улыбнулась, словно это действительно была отличная шутка.

– Мы тебя обманули! – крикнул Уолт, тыкая ее в выступающую косточку повыше бедра.

– Знаешь, старик, а если бы мы с Уолтом такую штуку с тобой проделали? – сказал отцу Дункан. – Ты бы нам небось просто головы оторвал.

– Дети не ужинали, – заметила Хелен.

– Никто не ужинал, – сказал Гарп. – Разве что, может быть, ты.

– Я могу подождать; – сказала она ему.

– Я тоже, – сказал Гарп.

– Я сейчас что-нибудь дам мальчикам, – предложила Хелен, выталкивая Уолта из ванной. – Там должны быть яйца и каша.

– Каша? На ужин? – изумился Дункан. – Ничего не скажешь, настоящий пир.

– Я просто забыл, Дункан, – сказал Гарп.

– А я хочу тосты! – заявил Уолт.

– Тосты ты тоже получишь, – пообещала Хелен.

– Ты уверена, что справишься? – спросил ее Гарп. Она только улыбнулась.

– Господи, да тосты даже я могу поджарить, – сказал Дункан. – По-моему, и Уолт способен размешать овсяные хлопья в молоке.

– Вот только с яйцами может не получиться, – сказала Хелен и попыталась засмеяться.

Гарп продолжал вытирать ноги между пальцами. Когда дети вышли из ванной, Хелен снова просунула голову в дверь и сказала:

– Прости. Я очень люблю тебя. – Но Гарп глаз на нее не поднял, делая вид, что страшно занят своими манипуляциями с полотенцем. – И я никогда не хотела причинить тебе боль, – продолжала Хелен. – Как ты узнал? Я никогда не переставала думать о тебе. Это ведь та девушка приходила, да? – Но Гарп не отвечал.

Когда Хелен, накормив детей (как собачонок каких-то! – думала она впоследствии), снова поднялась наверх, в ванную, Гарп по-прежнему сидел на краешке ванны перед зеркалом, совершенно голый.

– Он ничего для меня не значит и ничего у тебя не отнимал! – сказала Хелен. – И вообще, там все кончено. Правда.

– И давно? – спросил он.

– Только что, – ответила она. – Мне просто надо ему сказать.

– А ты не говори, – сказал Гарп. – Пусть сам догадается.

– Я не могу так, – сказала Хелен.

– У меня в яйцо скорлупа попала! – крикнул снизу Уолт.

– А у меня тост горелый! – заявил Дункан. Они явно действовали единым фронтом, стараясь отвлечь родителей от болезненного выяснения отношений. Дети, думал Гарп, обладают редким чутьем и, когда надо, способны развести своих родителей в разные стороны.

– Ничего, съедите! – крикнула им Хелен. – Подумаешь, скорлупа!

Она попыталась хотя бы коснуться Гарпа, но он увернулся, вышел из ванной и стал одеваться.

– Ешьте быстрее, а потом я схожу с вами в кино! – крикнул он детям.

– Зачем тебе в кино? – спросила Хелен.

– Я не хочу оставаться здесь, с тобой, – сказал он. – Мы пойдем в кино, а ты тем временем позвонишь этой заднице и скажешь ему «прощай».

– Но он захочет меня увидеть, – тупо проговорила Хелен. Реальность того, что все кончено, потому что Гарп обо всем узнал, действовала на нее как новокаин. Если сперва она остро чувствовала, как больно ранила Гарпа, то сейчас это ощущение притупилось, и ей снова стало жаль себя.

– Скажи ему, пусть страдает в одиночку, – сказал Гарп. – Ты его больше не увидишь. И никаких прощальных траханий, Хелен! Просто скажи ему «прощай». По телефону.

– Никто ничего и не говорит насчет «прощальных траханий», – обиделась Хелен.

– Короче, воспользуйся телефоном, – сказал Гарп. – А я уведу детей. Мы посмотрим какой-нибудь фильм. И будь добра, разберись со всем этим до нашего возвращения! А его ты больше не увидишь.

– Не увижу. Даю слово, – сказала Хелен. – Но я должна увидеть его! Всего один раз – чтобы сказать ему…

– Ты, видимо, считаешь, что практически сумела выйти сухой из воды? – спросил Гарп.

В известном смысле Хелен действительно так и считала, и сказать ей было нечего. Ей казалось, что она никогда не упускала из виду Гарпа и детей – даже потакая своим слабостям; и сейчас она считала себя вправе действовать по-своему.

– Лучше поговорим об этом позже, – сказала Хелен. – И что-нибудь, наверное, придумаем.

Он бы точно ее ударил, если бы в комнату не ворвались дети.

– Раз, два, три, – нараспев скомандовал Уолту Дункан.

– Ешьте сами вашу кашу! – дружно выпалили оба. – Это же просто отрава!

– Пожалуйста, мальчики, – сказала Хелен. – Мы с папой немножко поссорились, и нам нужно поговорить. Идите вниз.

Они уставились на нее.

– Пожалуйста, подождите внизу, – сказал им Гарп и отвернулся, чтобы они не заметили слез у него на глазах, но Дункан, судя по всему, что-то почувствовал. И Хелен, разумеется, тоже. Один Уолт, возможно, так ничего и не понял.

– Ссоритесь? – спросил Уолт.

– Пошли, – сказал Дункан, взял Уолта за руку и прямо-таки поволок братишку из спальни. – Да идем же, Уолт! Иначе никакого кино не будет.

– Да-а, а кино? – заревел Уолт.

И Гарп, к своему ужасу, узнал видение из своего сна: как дети вереницей спускались по лестнице и Дункан вел Уолта – всё вниз, вниз, а младший мальчик всё оглядывался, и вырывался, и махал отцу рукой, но Дункан упорно тянул его вниз, пока они не исчезли в бомбоубежище. Гарп спрятал лицо в рубашку, которую держал в руках, и заплакал.

Хелен осторожно коснулась его плеча, но он резко сказал:

– Не трогай меня! – и продолжал плакать. Хелен закрыла дверь спальни.

– Пожалуйста, не надо, – молила она его. – Он не стоит твоих слез; он вообще ничего не стоит и никем особенным для меня не стал. Я просто развлеклась немного.

Однако Гарп в ответ на ее объяснения только яростно тряс головой, а потом швырнул в нее свои брюки. Он по-прежнему был полуодет, а это состояние, которое, как полагала Хелен, большинство мужчин воспринимает как наиболее унизительное и компрометирующее. Полуодетая женщина, наоборот, обретает, пожалуй, некую дополнительную силу, а полураздетый мужчина, во-первых, становится не таким привлекательным – обычно он гораздо лучше, когда полностью раздет, – а, во-вторых, без своей амуниции не чувствует себя в безопасности.

– Пожалуйста, оденься, – шепнула Хелен Гарпу и подала ему те брюки, которые он в нее швырнул. Он взял их, натянул на себя и продолжал плакать.

– Я сделаю все, что ты хочешь, – сказала она.

– Ты никогда больше его не увидишь? – спросил он.

– Никогда! – сказала она. – Никогда в жизни!

– Уолт простужен, – сказал Гарп. – Ему бы вообще не следовало выходить из дома, но вряд ли кино очень ему повредит. И мы постараемся не задерживаться. – Он посмотрел на нее. – Пойди проверь, достаточно ли тепло он одет.

Хелен ушла, а он открыл верхний ящик шкафа, где лежало ее белье, полностью его выдвинул и ткнулся лицом в чудесную шелковистость и дивный аромат ее вещей – точно медведь, который сперва держит мед на вытянутых лапах, а потом зарывается в него всей мордой. Когда Хелен вернулась в спальню и застала его за этим, ей стало не по себе, как если бы она застала его за мастурбированием. От смущения Гарп яростно ударил ящиком по колену и сломал его; белье разлетелось по всей спальне. Он поднял треснувший ящик над головой и со всей силы шваркнул его об угол шкафа. Хелен выбежала из комнаты, а он, тут же взяв себя в руки, закончил одеваться.

Спустившись вниз, Гарп увидел, что тарелка Дункана практически пуста, а вот Уолт свой ужин оставил почти нетронутым; куски тостов валялись на столе и на полу.

– Если ты не будешь есть, Уолт, – строго сказал ему Гарп, – то вырастешь размазней.

– А я и не собираюсь вырастать! – заявил Уолт.

От этих слов у Гарпа мороз прошел по коже, и он рассерженно накинулся на удивленного сынишку:

– Никогда больше не говори так!

– Но я не хочу вырастать, – сказал Уолт.

– Ах вот как! Понятно, – смягчился Гарп. – Ты хочешь сказать, что тебе нравится быть малышом?

– Угу, – буркнул Уолт.

– Уолт у нас такой странный, – заметил Дункан.

– Ничего я не странный! – заревел Уолт.

– А вот и странный! – уперся Дункан.

– Марш в машину, – сказал обоим Гарп. – И прекратите ссориться.

– Это вы ссоритесь, а вовсе не мы! – осторожно заметил Дункан; никто на его замечание не отреагировал, и Дункан потащил Уолта из кухни. – Пошли!

– В кино! – повеселел Уолт. И оба выбежали из кухни.

– Ни при каких обстоятельствах он не должен приходить сюда, – сказал Гарп Хелен. – Если ты впустишь его в мой дом, живым он отсюда не выйдет. И ты к нему тоже выходить не смей! – прибавил он. – Ни при каких обстоятельствах. Пожалуйста! – И он отвернулся.

– Ох, милый, – сказала Хелен.

– Господи, какая же он задница! – простонал Гарп.

– А где бы я взяла второго такого, как ты? – сказала Хелен. – Разве ты не понимаешь, это мог быть только человек, который совершенно на тебя не похож!

Гарп вспомнил о приходящих нянях, об Элис Флетчер и о своем необъяснимом влечении к миссис Ральф и конечно же понял, чтó Хелен имела в виду. Молча он вышел из кухни и закрыл за собой дверь. Шел дождь, уже совсем стемнело. Возможно, после дождя все покроется ледяной коркой. Раскисшая подъездная дорожка была мокрой, но достаточно твердой. Он развернул машину, потом привычно вывел ее на дорожку и выключил двигатель и фары. «Вольво» сам собой катился вниз, но Гарп знал темную дорожку наизусть и смог бы выехать на улицу с закрытыми глазами. Ребята ликовали, слушая в полной темноте скрип гравия и плеск жидкой грязи. Выехав на улицу, Гарп посигналил, помигал фарами, чем снова вызвал неописуемую радость обоих мальчишек

– Какой фильм будем смотреть? – спросил Дункан.

– Какой хотите, – сказал Гарп. И они поехали в центр взглянуть на афиши.

В машине было холодно и сыро, Уолт все время кашлял, ветровое стекло то и дело запотевало, и было довольно трудно разобрать, что изображено на киноафишах; Уолт и Дункан все время спорили из-за того, кому стоять между передними сиденьями; по неизвестной причине это место всегда служило предметом жесточайших споров. Сидя на заднем сиденье, они вечно ссорились из-за того, кто будет стоять там – во весь рост или на коленках, пихались и все время подталкивали Гарпа под локоть, что было особенно неприятно, когда он брался за острый конец сломанного рычага переключения скоростей.

– А ну брысь отсюда, оба! – прикрикнул он.

– Но это единственное место, откуда хоть что-нибудь видно! – заявил Дункан.

– Единственный человек, которому должно быть хоть что-нибудь видно, это я, – заявил Гарп. – К тому же обогрев стекол в этой машине работает так отвратительно, что все равно никому ничего сквозь запотевшее лобовое стекло не видно.

– А почему ты не напишешь на завод-изготовитель? – деловито поинтересовался Дункан.

Гарп попытался представить себе письмо в Швецию насчет недостатков системы обогрева стекол, но долго размышлять на эту тему не мог. Между тем сзади шла молчаливая потасовка: Дункан встал коленом на ногу Уолта и вытолкнул его из промежутка между передними сиденьями. Теперь Уолт заревел уже в голос и закашлялся.

– Нечего! Я первый это место занял! – сказал ему Дункан.

Гарп резко затормозил, и острый штырь вонзился ему в руку.

– Видишь, Дункан? – сердито спросил Гарп. – Видишь этот обломок? Острый, как наконечник копья. А вдруг ты упадешь на него, если мне придется резко остановиться?

– А почему ты не починишь эту штуку? – спросил Дункан.

– Ну, хватит. Немедленно вылезай из этой чертовой щели, Дункан! – окончательно рассердился Гарп.

– Обломок торчит тут уже несколько месяцев, – заметил Дункан.

– Может быть, все-таки недель? – спросил Гарп.

– Раз это так опасно, давно нужно было отдать починить, – проворчал Дункан.

– Это забота твоей матери, – сказал Гарп.

– А она говорит, твоя, папа, – вмешался Уолт.

– Как твой кашель, Уолт? – спросил Гарп.

Уолт покашлял. Влажный грохот в его груди мало походил на кашель ребенка.

– Господи! – сказал Дункан.

– Здорово у тебя получается, Уолт, – сказал Гарп.

– Я же не виноват, – заныл Уолт.

– Ну конечно же нет, – успокоил его Гарп.

– Нет, виноват! – вставил Дункан. – Ты полжизни в лужах проводишь!

– Ничего подобного! – рассердился Уолт.

– Высматривай фильм поинтереснее, Дункан, – предложил старшему сыну Гарп.

– Не могу я ничего высмотреть, раз мне нельзя стоять между сиденьями, – заупрямился Дункан.

Они еще покатались по улицам. Все кинотеатры находились, в общем, поблизости друг от друга, но пришлось несколько раз проехать мимо них, пока они решили, какой именно фильм будут смотреть; потом они еще несколько раз проехали мимо выбранного кинотеатра, прежде чем сумели найти место для парковки.

Дети выбрали именно такой фильм, на который хотело попасть больше всего народу; у входа в кассу собралась длинная очередь, вытянувшаяся под навесом вдоль тротуара. Ледяной ветер нес дождь со снегом. Гарп укрыл Уолта своей курткой, накинув ее мальчику на голову, и Уолт стал похож на одного из уличных попрошаек – мокрый карлик, который в такую ужасную погоду искал людского сочувствия. Вдобавок Уолт тут же влез в лужу и насквозь промочил ноги. Тогда Гарп подхватил сына на руки и прижал к себе, прислушиваясь к хрипам в его груди. Ему казалось, что ледяная вода из промокших ботинок Уолта мгновенно просочилась прямо в его маленькие бронхи.

– Какой ты все-таки странный, пап! – сказал Дункан.

А Уолт вдруг заметил какую-то странную машину и даже показал на нее пальцем. Машина быстро ехала по насквозь промокшей улице, разбрызгивая грязные лужи и отражая широченными боками свет неоновых фонарей, – огромная машина цвета свернувшейся крови, со светлыми деревянными панелями на бортах, которые выглядели как ребра огромной рыбины, скользившей по темной улице в неоновом свете.

– Глядите, какая машина! – закричал Уолт.

– У-у, да это же катафалк! – восхитился Дункан.

– Нет, Дункан. Это старый «бьюик», – сказал Гарп. – Такие еще до твоего рождения делали.

«Бьюик», который Дункан принял за катафалк, направлялся к дому Гарпа, хотя Хелен сделала все, что в ее силах, чтобы убедить Майкла Мильтона ни в коем случае не приезжать к ней.

– Я не могу больше видеться с тобой, – сказала она ему, когда позвонила. – Просто не могу, и все. Конец. Я же говорила тебе, что все кончится, как только он узнает. И я ни за что больше не стану его мучить, и так уже причинила ему столько боли.

– А как же я? – спросил Майкл Мильтон.

– Прости, – сказала Хелен. – Но ты ведь знал. Мы оба знали.

– Я хочу тебя видеть, – сказал он. – Может, завтра? Но она сказала, что Гарп повел детей в кино с единственной целью: она должна покончить со всем сегодня.

– Я сейчас приеду, – сказал Майкл Мильтон.

– Нет, только не сюда! – воскликнула Хелен.

– Мы просто покатаемся, – сказал он.

– И выйти из дому я тоже не могу, – сказала она.

– Я еду, – сказал Майкл Мильтон и повесил трубку. Хелен посмотрела на часы. Ничего, она быстренько его выпроводит, и все обойдется. Ведь фильмы идут по крайней мере полтора часа. Она решила, что в дом его не впустит – ни при каких обстоятельствах. Хелен внимательно следила, когда из-за поворота появятся фары «бьюика», и, едва машина остановилась – прямо напротив гаража, точно огромный корабль, причаливший к темному пирсу, – выбежала из дома и толкнулась в переднюю дверцу, прежде чем Майкл Мильтон успел ее открыть.

Дождь переходил в снег, превращаясь под ногами в слякоть; казалось, капли становились ледышками уже на лету и больно жалили голую шею Хелен, когда она наклонилась к опущенному боковому стеклу.

Он сразу же ее поцеловал. Она хотела в ответ легонько погладить его по щеке, но он отвернулся и с силой разжал ей губы своим языком. И снова она увидела перед собой вульгарную спальню в его квартирке и огромный постер на стене – Пауль Клее «Синдбад-мореход». Видимо, думала Хелен, именно таким он себя представляет: яркая натура, искатель приключений, весьма чувствительный, впрочем, к красотам цивилизованной Европы.

Хелен отшатнулась от него и почувствовала, что ледяной дождь уже насквозь промочил ее блузку.

– Мы не можем так просто со всем этим покончить, – с несчастным видом сказал Майкл Мильтон.

Хелен было неясно, то ли у него на щеках капли дождя, то ли слезы. Она с изумлением обнаружила, что он сбрил усы, и теперь его верхняя губа напоминала припухлую и несколько недоразвитую губу ребенка – как губки Уолта, которые, впрочем, на лице Уолта смотрелись очень мило. Однако такие губы у любовника? Нет, это совсем не в ее вкусе!

– Что ты сделал со своими усами? – спросила она.

– Я думал, они тебе не нравятся, – сказал он. – И сбрил – для тебя.

– Но они мне как раз нравились! – Она пожала плечами и поежилась под ледяным дождем.

– Пожалуйста, сядь в машину, – попросил он ее.

Она только головой покачала; блузка прилипла к заледеневшей спине, а длинная джинсовая юбка, промокшая насквозь, казалась тяжелой, как средневековая кольчуга; высокие легкие сапожки скользили в подмерзающей снежной каше.

– Честное слово, я никуда тебя не повезу! – пообещал он. – Мы просто посидим в машине. Нельзя же вот так взять и все кончить! – повторил он.

– Мы знали, что рано или поздно придется это сделать, – возразила Хелен. – И знали, что долго так продолжаться не может.

Майкл Мильтон безвольно уронил голову прямо на блестящий кружок клаксона, но сигнала не последовало: огромный «бьюик» отчего-то безмолвствовал. Окна затягивало ледяной коркой – машина постепенно покрывалась ледяным панцирем.

– Пожалуйста, залезай внутрь, – простонал Майкл Мильтон. – Я отсюда никуда не уеду. – И вдруг резко прибавил: – А его я не боюсь! И не обязан делать то, что он приказывает!

– Это не он, это я тебе приказываю, – сказала Хелен устало. – Тебе придется уехать.

– Никуда я не поеду, – заупрямился Майкл Мильтон. – Я все знаю про твоего мужа! Все про него знаю!

О Гарпе они никогда раньше не говорили – Хелен запретила. И теперь не понимала, что на уме у ее любовника.

– Он просто жалкий писателишка! – нахально заявил Майкл Мильтон.

Хелен удивленно на него посмотрела; насколько она знала, произведений Гарпа он никогда не читал. Он как-то объяснил ей, что никогда не читает ныне живущих писателей, потому что более всего ценит перспективу, ощущение которой, по его словам, появляется, только когда писатель давно уже умер. Какое счастье, что Гарп хоть об этом не знает! Иначе бы он только еще больше презирал Майкла. Собственно, Хелен подобные рассуждения Майкла Мильтона тоже весьма раздражали.

– Мой муж – очень хороший писатель, – мягко возразила она и так задрожала от холода, что изо всех сил обхватила себя руками.

– Но далеко не из лучших! – заявил Майкл. – Так Хигтинс говорит. И ты, конечно же, должна знать, как на кафедре относятся к твоему «гениальному» супругу.

Хиггинса Хелен прекрасно знала; он был человек исключительно эксцентричный и задиристый, но при этом умудрялся производить впечатление существа довольно вялого, даже сонного. Но коллегой Хелен никогда его по-настоящему не считала – она не признавала таких представителей университетской среды, которые, дабы завоевать авторитет у студентов и аспирантов, позволяют себе сплетничать о собратьях-преподавателях.

– Я понятия не имею, как воспринимают Гарпа у нас на кафедре, – холодно сказала Хелен. – Большая часть преподавателей вообще современной литературы не читает.

– Это как раз те, кто считает его жалким писателишкой! – заносчивым тоном изрек Майкл, что отнюдь не прибавило Хелен симпатии к нему, и она уже повернулась, чтобы уйти в дом.

– Я никуда не уеду! – заорал ей вслед Майкл Мильтон. – Я буду защищать нас – перед ним! Прямо здесь. Он не имеет права диктовать нам, что мы должны делать!

– Повторяю: это не он, а я, я говорю тебе, что мы должны сделать, Майкл, – твердо сказала Хелен.

Тогда он снова уронил голову на руль и заплакал. Хелен вернулась к машине и, просунув руку в окно, тронула его за плечо.

– Хорошо, я посижу с тобой минутку. Но ты должен обещать, что потом сразу уедешь. Я не желаю, чтобы Гарп или дети тебя видели.

Он обещал.

– Дай мне ключи, – сказала Хелен, и ее до глубины души тронул его раненый взгляд: она ему не поверила! Хелен сунула ключи в карман своей длинной мокрой юбки и обошла машину, чтобы сесть на пассажирское сиденье. Майкл Мильтон тут же поднял стекло, и они сидели не касаясь друг друга, и окна мгновенно запотели так, что сквозь них ничего не было видно, а корка льда снаружи становилась все толще.

Потом он совершенно сломался и стал говорить, что она значит для него больше, чем вся Франция, вместе взятая, – а она, конечно же, знает, что значит для него Франция. И тогда она его обняла и с ужасом подумала, что прошло уже очень много времени, что в этой обледеневшей машине время проходит очень быстро, что, если фильм не очень длинный, у них есть от силы полчаса, самое большее – минут сорок пять. Однако Майкл Мильтон, похоже, не собирался никуда уезжать. Она крепко поцеловала его, надеясь, что это поможет, но в ответ он только принялся ласкать ее холодные груди под промокшей блузкой. И в его объятиях она чувствовала себя такой же заледеневшей, какой была под этим странным дождем, замерзавшим на лету. И все же не противилась его ласкам.

– Милый Майкл, – сказала она, думая совсем о другом.

– Ну как же мы можем прекратить? – снова повторил он.

Но Хелен, собственно, все уже прекратила и думала сейчас только о том, как бы остановить его. Она велела ему сесть прямо, подобрала ноги, накрыла их своей длинной юбкой и прилегла, положив голову к нему на колени.

– Пожалуйста, запомни, – сказала она. – Пожалуйста, постарайся запомнить: для меня не было ничего лучше, чем просто позволять тебе везти меня в этой машине и знать, куда и зачем мы едем. Неужели ты не можешь просто быть счастливым и просто помнить об этом, оставив все в прошлом?

Он так и застыл на своем сиденье, обеими руками изо всех сил держась за руль; она щекой чувствовала, как напряжены его бедра; его твердый член касался ее уха.

– Пожалуйста, постарайся поставить на этом точку, Майкл, – мягко сказала Хелен.

И они еще немного посидели так, и Хелен воображала, что старый «бьюик» снова везет ее к нему на квартиру, но Майкл Мильтон удовольствоваться одним воображением был не в силах. Одной рукой он погладил Хелен по шее, а второй расстегнул молнию у себя на джинсах.

– Майкл! – резко запротестовала она.

– Ты сказала, что для тебя не было ничего лучше этого, – напомнил он.

– Все кончено, Майкл.

– Пока еще нет, не правда ли? – Его пенис касался ее лба, ресниц, и она узнала прежнего Майкла – того Майкла, каким он бывал у себя дома, когда порой любил применить к ней даже легкое насилие. Однако сейчас она не желала такой игры. С другой стороны, судорожно думала она, если я буду сопротивляться, то непременно последует ужасная сцена. Ей достаточно было представить себе Гарпа участником подобной сцены, чтобы убедиться, что этого необходимо избежать любой ценой.

– Не изображай сексуально озабоченного ублюдка, Майкл, – сказала она. – Не порти все.

– Ты всегда говорила, что хочешь этого, – сказал он. – Но считала, что это опасно. Ну что ж, сейчас опасности нет. Машина даже не движется. И никакой аварии уж точно не произойдет.

Странно, но Майкл вдруг словно освободил ее. Она больше не мучилась из-за него угрызениями совести и даже была ему благодарна: он помог ей определить – причем весьма прямолинейно, – какие жизненные ценности для нее важнее. Самое ценное, думала она с невероятным облегчением, это Гарп и дети. Бедный Уолт! Не следовало ему выходить из дому в такую погоду, думала она, вся дрожа. А Гарп для нее – самый лучший! Куда лучше всех ее коллег и аспирантов, вместе взятых!

А Майкл Мильтон сейчас просто потряс ее ничем не прикрытой вульгарностью. Да откуси ты ему член! – подумала она, беря его член в рот. Уж тогда-то он точно уедет! Господи, до чего примитивны мужчины: стоит им кончить, и от былых обещаний не остается и следа. Из недолгого опыта общения с Майклом Мильтоном в его квартире Хелен хорошо знала, что «это» много времени не займет.

Время – вот что сыграло главную роль: у них оставалось еще по крайней мере минут двадцать, даже если Гарп и дети пошли смотреть самый короткий фильм. И Хелен решила сделать Майклу прощальный подарок, как бы поставить точку в этой последней трудной задаче. Конечно, все могло бы кончиться лучше, но могло – и куда хуже. Она даже слегка гордилась, что доказала-таки себе семья для нее превыше всего. Гарп и тот оценил бы это по достоинству, подумала она, но расскажет она ему все когда-нибудь потом, попозже.

В своем решительном настроении она толком не заметила, что Майкл Мильтон больше не прижимает ее к себе, что он опять положил обе руки на руль, словно они действительно куда-то едут. Ну и пусть себе воображает что хочет, подумала Хелен. Она думала о своей семье и совершенно не замечала, что ледяной дождь теперь скорее напоминает крупный град и громко стучит по крыше «бьюика» – точно бесчисленные молотки забивают бесчисленные гвозди. И старая машина стонала и задыхалась в своем все утолщавшемся ледяном саркофаге, но Хелен ничего не слышала и не чувствовала.

Не слышала она и как звонит телефон в ее теплом доме – совсем рядом. Слишком уж холодно и мерзко было снаружи, и вообще слишком многое происходило между ее домом и тем местом, где она сейчас лежала.

Фильм оказался на редкость глупый. Рассчитанный на типично детские вкусы, думал Гарп; на типичные вкусы университетского городка. На типичные вкусы жителей этой страны. На типичные вкусы всего мира! Внутренне взбешенный, Гарп гораздо чаще смотрел не на экран, а на Уолта, слушая его затрудненное дыхание, посапывание и шмыганье крошечного носика.

– Ты осторожней, не то поперхнешься попкорном, – шепнул он Уолту, – тебе ведь дышать нечем.

– Не поперхнусь, – сказал Уолт, не отводя глаз от гигантского экрана.

– Видишь ли, раз ты не можешь как следует дышать, – продолжал Гарп, – не набирай так много в рот, а то нечаянно вдохнешь попкорн и поперхнешься. – И он в очередной раз вытер Уолту нос. – Сморкайся, – шепотом велел он. Уолт высморкался.

– Правда, здорово? – прошептал Дункан. Сквозь носовой платок Гарп чувствовал, какие горячие у Уолта сопли. У малыша, похоже, здорово поднялась температура! – подумал он. И скосил глаза на Дункана.

– Да, очень! – сказал он Дункану, который, разумеется, имел в виду фильм.

– Да расслабься ты, пап! – посоветовал ему Дункан, качая головой. Ох, действительно надо расслабиться. Гарп отлично понимал, но расслабиться не мог. Он думал об Уолте и о том, какая у малыша прелестная маленькая попка и стройные, сильные ноги, и как он хорошо пахнет, когда набегается и волосы за ушами становятся влажными. Такое красивое, совершенное тело не должно хворать, думал Гарп. Мне следовало отпустить Хелен даже в эту ужасную погоду; нужно было заставить ее позвонить этому типу из университетского кабинета и сказать ему, чтобы он оставил ее в покое раз и навсегда!

А лучше бы я сам позвонил этому сладенькому ублюдку, думал Гарп. Или явился к нему домой среди ночи… Направляясь в вестибюль, чтобы позвонить из кинотеатра домой, Гарп слышал кашель Уолта.

Если она еще с ним не созвонилась, думал он, я скажу ей, чтобы она и не созванивалась. Скажу, что теперь моя очередь. Его чувства к Хелен достигли такой точки, когда он, уязвленный предательством, тем не менее отлично понимал, что она искренне его любит, что он для нее важнее всего на свете. У него не было времени как следует обдумать, насколько он уязвлен, или в какой мере она действительно старалась помнить о нем и о детях Он словно очутился на тонкой грани меж ненавистью и страстной любовью, к тому же он всегда не без сочувствия относился к ее желаниям и выходкам и, в конце концов, никогда не забывал, что и сам грешен. И ему даже казалось несправедливым, что Хелен, всегда такая доброжелательная, была столь вульгарно застигнута с поличным; Хелен – хорошая женщина и безусловно заслуживала лучшей доли. Но когда Хелен не ответила на звонок, вся нежность Гарпа к ней мгновенно испарилась. Теперь он ощущал только бешенство и горечь предательства.

Сука! – думал он, а в трубке все звучали длинные гудки.

Ну конечно, она вышла из дома, чтобы встретиться с ним. Или они занимаются этим прямо у нас в доме? Гарп прямо-таки слышал, как они говорят: «Ничего, в последний раз… « Этот хилый ублюдок со своими претенциозными рассказиками о хрупкости человеческих взаимоотношений, которые возникают почти исключительно в полумраке европейских ресторанов… (Кто-то там надел перчатку не на ту руку – и счастливый миг был упущен безвозвратно; еще в одном его «опусе» женщина решает не делать этого, потому что рубашка у мужчины застегнута на горле слишком туго!)

Как только Хелен могла читать такую чушь! И как только ей не противно было касаться этого хилого тела?

– Но ведь мы даже и до середины фильм не досмотрели! – возмутился Дункан. – Сейчас как раз дуэль будет!

– Я хочу дуэль, – сказал Уолт. – Что такое дуэль?

– Мы едем домой, – сказал Гарп.

– Нет! – зашипел Дункан.

– Уолт болен, – тихо сказал Гарп. – Ему не стоит оставаться здесь.

– Не так уж он и болен! – возразил Дункан.

– А ну быстро вставайте! – скомандовал Гарп. Дункана ему пришлось тащить за шиворот, и Уолт, увидев это, сам встал и, спотыкаясь, побрел к выходу. Дункан, ворча, плелся следом за Гарпом.

– Что такое «дуэль»? – спросил Уолту Дункана.

– Дуэль – это класс, – уныло сказал Дункан. – Только теперь ты ее уже не увидишь.

– Сейчас же прекрати, Дункан, – сказал Гарп. – Не будь врединой.

– Сам ты вредина! – огрызнулся Дункан.

– Да-а, пап! – поддержал брата Уолт.

«Вольво» был закован в ледяной панцирь; на ветровом стекле нарос толстенный слой пупырчатого льда. В багажнике есть всякие скребки, старые «дворники» и прочая ерунда, подумал было Гарп, но вспомнил, что к марту весь этот инструмент либо приходил в негодность, либо дети, играя со скребками, благополучно их теряли. В общем, Гарп и не собирался тратить время на очистку ветрового стекла.

– Как же ты поедешь? – спросил Дункан. – Ведь дороги совсем не видно!

– Я здесь так давно живу, – сказал Гарп, – что мне и видеть-то ничего особенно не нужно.

На самом деле ему пришлось высунуться в боковое окно, подставляя лицо ледяной крупе, которая секла, как свинцовая дробь; только так он еще мог как-то вести машину.

– Холодно, пап! – Уолт весь дрожал. – Закрой окно!

– Не могу, иначе ничего не видно, – сказал Гарп.

– А я думал, тебе и не нужно ничего видеть, – ехидно заметил Дункан. – Ты же сам сказал.

– А я замерз! – заплакал Уолт. И трагически закашлялся.

И во всем этом, как представлялось сейчас Гарпу, виновата Хелен – и в том, что Уолт сильно замерз, и в том, что ему стало хуже. Да, все это ее вина! Она виновата, что Дункан – пусть на время – разочаровался в собственном отце и что он, Гарп, непростительно грубо схватил мальчика за шиворот и заставил выйти из кинотеатра… Во всем, во всем виновата только она! Эта сука и ее любовник-размазня!

Но в тот миг, когда от холодного ветра и ледяной крупы глаза его заволокло пеленой слез, он вдруг вспомнил, как любил Хелен, и решил, что никогда больше не причинит ей боль своей изменой – даст ей слово, что никогда больше не изменит ей даже в мыслях!

В тот же самый миг совесть Хелен окончательно просветлела. Ее любовь к Гарпу была абсолютно чиста. И она чувствовала, что Майкл Мильтон вот-вот кончит, судя по всем признакам: он согнулся в талии, и смешно сложил губы, и сильно напряг мышцы на внутренней стороне бедер, которые больше ни для чего не используются. Ну вот и все, подумала Хелен. Ее нос касался холодной бронзовой пряжки его ремня, а затылок – нижней части руля, который Майкл Мильтон сжимал так, словно трехтонный «бьюик» запросто мог оторваться от земли и улететь.

К подножию своей подъездной дорожки Гарп вырулил на скорости сорок миль в час. Он спустился под гору на третьей скорости и нажал на газ, только когда свернул с улицы; мельком он увидел, как блестит покрытая ледяной коркой подъездная дорожка, и на мгновение его охватило беспокойство, что на крутом и коротком подъеме «вольво» может занести. Он держал машину на скорости, пока не почувствовал, насколько хорошо она держит дорогу, и только тогда перевел сломанный рычаг переключателя на нейтраль – за секунду до того, как выключил двигатель и погасил фары.

Они катили прямо в сплошную черноту – будто в самолете, который наконец отрывается от взлетной полосы; мальчики даже завопили от восторга. Гарп чувствовал локтем, что дети, толкая друг друга, норовят втиснуться в свой любимый проем между передними сиденьями.

– А теперь ты что-нибудь видишь? – спросил Дункан.

– А ему и не нужно видеть! – запальчиво сказал Уолт, в голосе его послышались слезы, и Гарп решил, что Уолту просто хочется себя подбодрить.

– Я эту дорожку наизусть знаю, – заверил их Гарп.

– А здорово! Словно под водой плывешь! – воскликнул Дункан и затаил дыхание.

– Да, как во сне! – сказал Уолт и взял брата за руку.