Иногда, особенно в далеких от науки кругах гуманитарной интеллигенции, можно услышать следующее… Отложив навороченный мобильный телефон, подняв голову от субноутбука и отодвинув допитую чашку эспрессо, изготовленного специальной машиной, которая продавливает воду через молотый кофе под давлением в 15 атмосфер, интеллигент мечтательно закатывает глаза к потолку кафе, подсвеченному светодиодными лампами, и вопрошает:

– А может быть, цивилизация пошла развиваться не в ту сторону?

Не нравится ему что-то! Чего-то не хватает нашему интеллигенту. Может, сахару в кофе недоложили? Или «Виндовс» завис? Какая-то трансцендентная тучка налетела на его чистое чело, слегка помрачив и без того неглубокое сознание. И вот он уже готов отказаться от всего, что его окружает. Ради чего? Давайте спросим:

– Какие проблемы, брат? Чем ты недоволен? Тепло, светло, Интернет, кофемашина…

– Но разве стали мы счастливее, заимев все это? – с печалью мудреца восклицает интеллигент, обводя холеной рукой окружающие дома, автомобили и инверсионный след от самолета в голубом небе.

Не знаю, как вас, а меня подобные прекраснодушные маниловы, мало что понимающие в основах жизни, слегка раздражают. О неформализуемой категории счастья и ее почетном заменителе – комфорте, который дает нам цивилизация, я уже писал в других своих книгах, например, в «Свободе от равенства и братства», где жестко раскритиковал подобные разглагольствования. А в этой книге хочу для разнообразия согласиться с прекраснодушным! Почему нет? Раз уж пошла у нас речь о всяких чудесах, отчего бы не кинуть в костер магического повествования еще одно поленце? Тем паче, что уже столько накидано…

Итак, могла ли цивилизация пойти по другому пути? А допустим, могла! И шла! Те граждане, которые читали мою книгу «Предсказание прошлого», помнят, что речь в ней идет о весьма необычной гипотезе: некоторые факты из геологии, культурологии, археологии, картографии, ботаники и пр., собранные вместе, позволяют предположить, что ранее на нашей планете существовала довольно развитая цивилизация, которая 12 тысяч лет назад была сметена большой геологической катастрофой.

Факты я для той книги подобрал интересные, уложил их красиво – как полиомино на плоскости. Узор получился – просто загляденье. И только молдованин, привыкший класть плитку, может углядеть в моей укладке некоторые огрехи. Совсем без них обойтись было нельзя: уж слишком немного осталось фактов от тех далеких времен. Приходится складывать неполную мозаику, априори предполагая, какова должна быть картинка.

Поэтому на самом деле в книге той было больше вопросов, чем ответов. Например, автор (то есть ваш покорный слуга) предполагает, что сгинувшая цивилизация успела достичь перед гибелью уровня, соответствующего уровню европейской цивилизации XVIII века. Парусный флот, развитая картография, механические хронометры, начала электричества… Но кое-какие факты в это предположение не укладываются. Возьмем, например, египетские пирамиды. Точность их ориентировки на местности по сторонам света совершенно избыточна для гробницы. Она не просто избыточна – она поразительна и невозможна. Точность внешней отделки также необычайна. Кроме того, мы видим во внутреннем устройстве пирамиды Хеопса некоторые конструктивные особенности, которые повторяются в американских пирамидах – точно так же, как конструкция двигателя внутреннего сгорания, сделанного в Европе и в Америке, повторяют друг друга. Вообще, устройство пирамиды вызывает у некоторых исследователей, побывавших в ней, такое чувство, словно они находятся внутри огромной машины, предназначение которой совершенно неясно. Если кому интересно, советую почитать книгу «Предсказание прошлого», там можно в подробностях ознакомиться с деталями.

Какими тайнами овладела та легендарная цивилизация? Какие знания она имела? Есть ли какой-то кончик, за который можно ухватиться, чтобы это понять? Материальных источников – практически ноль. Может быть, устные предания? Понимаю, что звучит нелепо, но факт остается фактом: порой только изустная традиция доносит до нас то, что не сохранили материальные носители. Лучший пример тут – сказания о Всемирном потопе, оставшиеся в фольклоре практически всех народов земли. А наука начала находить материальные следы этого потопа (состоявшегося, кстати, примерно 12 тысяч лет назад) только в XX веке. Примеры из того же ряда – мифы о Трое и многих библейских городах, которые были откопаны только потому, что сохранились в транслируемой памяти человечества. Так что порой живая цепочка слов бывает прочнее каменных блоков и колонн.

Давайте поищем в этом направлении. Вооружимся лупой и внимательно обозрим культурное пространство. Что у нас есть доставшегося от древности и похожего на «параллельное знание» или «параллельную науку»? Восточное учение о меридианах человеческого тела и акупунктурных точках – с его особой терминологией и понятийным аппаратом, весьма отличным от западного, подходит? Ну, допустим. А еще что?

Есть один документ. Даже целая серия документов…

Нынче мы живем в эпоху активного Солнца. В такие времена мир изрядно трясет – и в прямом, и в переносном смысле. Учащаются извержения вулканов, цунами и землетрясения. Люди начинают бунтовать и воевать. Финансовые кризисы потрясают экономику. На площади выходят пророки и мессии. В обществе начинают преобладать апокалиптические настроения… Сейчас, например, я в течение ближайших лет ожидаю большой войны на Ближнем Востоке или Северной Африке, серии разрушительных землетрясений и биржевых катастроф. Однако подобные встряски Солнце устраивает нам регулярно.

Вспомним, например, 1968 год. Молодежь, конечно, не вспомнит, а вот старики и люди моего поколения в курсе, что творилось тогда в мире. О! Это была эпоха студенческих революций. Эпоха хиппи. Эпоха сексуальной революции. Причем не только на Западе – мало кто знает, но сексуальная революция бушевала тогда даже в затхлом СССР! То был совершенно сумасшедший период массовых молодежных совокуплений!.. Эпоха психоделической революции. Апокалиптические и мистические настроения вылились в целое культурное направление нью-эйдж, с его тягой к магии и оккультизму. (Кстати, в самом начале XX века, когда Европу потрясали войны и революции, наблюдалось то же самое – сексуальный разгул, невероятная тяга к мистике и восточным учениям, по России расхаживали революционные матросики, нанюхавшиеся кокаина. А теперь угадайте с одного раза, было ли тогда Солнце в фазе повышенной активности? Правильно… Кстати, максимум солнечной активности тогда пришелся аккурат на 1917 год.)

Вернемся, однако, в 1968 год. Известный политический обозреватель Генрих Боровик свой сборник репортажей из США так и назвал тогда: «Один год неспокойного Солнца». На это название его натолкнул плакат, который он увидел в руках американского студента «1968 – год неспокойного Солнца. Всякое может случиться».

И ведь действительно случилось! Солнце не подвело.

В мире горело все! Во Вьетнаме война. На Ближнем Востоке война – бомбят курдов. В Лаосе тоже война – гражданская. И в Таиланде правительственные войска бьются с красными партизанами. Египет и Израиль воюют в районе Суэца. Почти по всей Африке резня и кровопролитные бои. Южная Америка содрогается от волнений, терактов и революционной партизанщины. В Китае кровавые бесчинства хунвейбинов. В Европе бои на баррикадах – полиция штурмует студентов, перегородивших улицы. Брюссель, Париж, Мадрид, Марсель, Гамбург, Милан, Лион, Берлин, Буэнос-Айрес, Лима, Панама, Куско – везде студенческие беспорядки. В Соединенных Штатах многочисленные негритянские бунты и студенческие демонстрации. У здания Конгресса США национальная гвардия, вооруженная пулеметами (!) – опасаются штурма, поскольку к столице движется «марш миллиона бедняков». Неспокойно и в социалистическом лагере. Советский Союз вводит танки в Прагу, подавляя «контрреволюционный мятеж».

Наконец, 1968 год стал годом, когда революционный феминизм поднял голову, красный флаг и оружие: «фюрер в юбке» – Валери Соланас, основавшая «Армию освобождения от мужчин», стреляет в яркого представителя патриархата – знаменитого художника Энди Уорхолла, как когда-то Вера Засулич из револьвера в генерала.

Ужас что творится! Казалось бы, разве может в этом гремящем мире быть замечено какое-то еще событие, кроме выстрелов – особенно событие культурное? Однако такое случилось. Именно в 1968 году никому не известный молодой антрополог из Лос-Анджелеса опубликовал свою первую книгу, которая взорвала мир. Его звали Карлос Цезарь Сальвадор Аранья Кастанеда. Сегодня вокруг этого человека наворочено множество легенд, мифов и мистических слухов, но фактически он был просто честным нелюдимым антропологом, в чем признавался во всех своих интервью. Его задача заключалась в том, чтобы донести до людей безвозвратно потерянное после открытия и завоевания Америки. «Я связан со спасением чего-то, что было утрачено на пять сотен лет», – сказал Кастанеда в 1971 году в интервью «Юниверсити Калифорния Пресс». Он действительно потянул за кончик нити, которая тянулась в глубины тысячелетий. И вытащил из тьмы веков то, чего никто не ожидал обнаружить.

Однако, на мой взгляд, Кастанеда пал жертвой эпохи. Эпоха вознесла его и запечатлела навечно в том виде, в каком вознесла. Как актер, сыгравший роль в популярной комедии, он уже больше не воспринимался публикой ни в какой иной ипостаси. Дело в том, что тогда, в 1968 году, его книга попала в струю. Это было время оккультизма, магии, восточной философии, хиппи, наркотиков и сплошной психоделики. Вот и главный герой книги – юный Карлос Кастанеда попадает к старому индейцу племени яки, который обещает научить паренька магии, заставляет принимать разного рода наркотики – жевать наркотический кактус пейот, курить траву, жрать галлюциногенные грибы, – тот испытывает всякие переживания и видит галлюцинации, которые честно описывает в книге.

Если спросить людей, для которых слово «Кастанеда» – не пустой звук, они вам так и скажут: под руководством старого индейского шамана, который кормил Кастанеду наркотиками, тот открывал «иные миры», о чем и написал пару-тройку книг. Многие даже не подозревают, что у Кастанеды не «пара-тройка» книг, а 12 томов. А когда говоришь, что «идеолог нью-эйджа» умер относительно недавно – в 1998 году, люди страшно удивляются, поскольку имя Кастанеды в их сознании навсегда увязано с той давней бурной эпохой. «Неужели совсем недавно он был еще жив?»

Владимир Кучеренко, которого я спросил о Кастанеде, сказал:

– Я сам его не видел, но знакомые, которые ездили слушать его лекции в конце восьмидесятых – начале девяностых, отзываются о нем в превосходной степени, а те, кто побывал на его семинарах в конце девяностых, говорят, что он уже был совсем плохой – сторчался, наверное, от наркотиков…

Вот так. Имя Кастанеды навсегда осталось связано с галлюциногенами, хотя в последний период жизни он не пил даже алкоголь и чай. А плохой его вид был вызван раком, от которого умер. И с книгами его тоже ситуация непростая! Люди – в том числе сильно увлеченные эзотерикой – как правило, не осиливают больше двух-трех книг, поскольку даже любимого мороженого невозможно съесть целое ведро. А у Кастанеды, повторюсь, 12 томов. Съесть это «ведро» можно только постепенно, за ощутимый срок, тем паче, что и писал свои книги Кастанеда с перерывом в долгие годы – первая книга вышла в 1968 году, последняя – в 1998 году. А это значит, что престарелый хиппарь – любитель Кастанеды, начавший читать его в 1968 году, к 1998 году уже ничего не помнил из прежних книг.

Я вас прошу окинуть мысленным взором это временное пространство – с 1968 по 1998 год. Поколения читателей сменились! Целая жизнь прошла! Я сам родился в 1964 году. А в 1998-м, уже будучи взрослым дядей, потерял во время банковского кризиса немалые по тому времени деньги. Я пошел в детский сад, потом в школу, потом в институт, потом начал работать, обзавелся семьей, родил ребенка… А Кастанеда все писал и писал – об одном и том же – восстанавливал древние знания ушедших цивилизаций.

Так вот, господа! Я – тот редкий человек, который съел это «ведро мороженого». Целиком и быстро. И еще осилил кремовую розочку сверху размером с добрую тарелку – книгу с кастанедовскими интервью плюс книгу с биографией Кастанеды… Мне пришлось это сделать! По итогам чтения я написал уйму пометок, вытащил тьму цитат, наговорил кучу разного на диктофон… И вот теперь смотрю на эти нарытые горы, с тоской понимая, что не смогу все воткнуть в эту главу – тут нужно отдельную книгу писать. Что ж, постараюсь тогда от сытости хотя бы чуть-чуть срыгнуть на вас переваренным – просто чтобы дать общее представление о продукте…

Итак, два человека положили этому начало – юный студент Калифорнийского университета и старый индеец племени яки. Первого звали Карлос Кастанеда. Второго Хуан Матус.

Если вы заинтересуетесь личностью первого, то обнаружите, что с личностью у него проблемы. То есть часть личности отсутствует или она спорна. Что я имею в виду? Помните, я писал, что личность человека простирается за пределы его тела? Она накладывает отпечаток на предметы, которыми окружает себя человек, она проявляется в его социальных связях, она прописывается в его биографии. Эти ниточки личность не только сама создает, но и отчасти ими рулится! Мы обычно поступаем так, как от нас того ждут давно знающие наши привычки и повадки люди. И если вы в этом сомневаетесь, то попробуйте для начала встать на колени в метро и проползти хотя бы полвагона. Это «толстый» пример, но и на более «тонком» уровне можно заметить тот же эффект, начав сужать круги с общих, одинаковых для всех нормальных людей схем поведения и стремясь поймать в фокус зрения личные, индивидуальные особенности. Мы действительно часто поступаем так, как велят нам наши социальные роли – отца, друга, сослуживца, мужа… В конце концов, углубившись в самоанализ, вы вдруг поймете, что в данный момент поступили так-то и так-то не потому, что вам этого хотелось, а потому, что подобного поступка ожидали от вашей личности сослуживцы, жена или сын. Нитями личных связей мы накрепко привязаны к реальности.

Одним из требований древнего учения, которое излагал старый индеец молодому студенту, было стирание личной истории, то есть, по сути, стирание личности, обрыв всех (в идеале) социальных связей – с целью освобождения. Освобождения сознания от личности. Начинать надо с освобождения от любимых предметов и заканчивать разрывом близкородственных связей. Сурово, правда?

Вот Карлос и старался. Он избегал фотографироваться, давал мало интервью, темнил со своей биографией. Женившись, через полгода разрушил и эту связь, оставив жену с ребенком. Говорят, он даже тщательно следил, чтобы его остриженные волосы и ногти не попали к чужим людям, поскольку, с точки зрения магии, имея чужие волосы, можно воздействовать на их хозяина. Не знаю, правда ли Кастанеда так поступал или это легенды, но думаю, если бы он поговорил с физиком Зениным, непременно стал бы беречь остриженные ногти как зеницу ока!..

Тем не менее, в общих чертах его биография такова (детали, о которых биографы спорят, просто отбросим за ненадобностью). Карлос родился в Южной Америке, затем переехал в США, где пытался учиться искусству, увлекался литературой и психологией, но, в конце концов, в 1959 году поступил на факультет антропологии Лос-анджелесского университета. И с момента поступления больше ничем в жизни не занимался – только антропологией и всем, что с ней связано. После окончания вуза он получил сначала степень магистра, а позже – в 1973 году – степень доктора наук.

Второй человек – Хуан Матус родился в конце XIX века в семье индейцев воинственного племени яки. Его жизнь была типичной жизнью индейца того времени. Беспросветная бедность. Абсолютное бесправие. Родители убиты мексиканскими солдатами, подавлявшими индейское восстание, когда Хуану было лет семь. Сам Хуан Матус уже будучи молодым человеком получил пулю в грудь из револьвера, потому что жизнь индейца – не дороже жизни собаки. Подобрал его и вылечил старый шаман. Который и приобщил Хуана Матуса к древней традиции, которую некоторые называют магией. Так Хуан Матус стал магом. Сам он это слово не любил, хотя и употреблял. Он говорил о себе, что он – человек знания, передающегося сотни лет от учителя к ученику. А «маг» – это чисто для публики. И вообще «магия – это путь в тупик».

Есть мнение, будто дон Хуан – выдумка Кастанеды. Но поскольку данное мнение ни на чем не основано и возникло в клубящихся вокруг всей этой истории многочисленных интеллигентских легендах, рассматривать сие предположение я даже не буду. Кстати, и степень магистра, и степень доктора Кастанеда получил за свои книги о мировоззрении магов из племени яки, так что не стоит относиться к его работам как к простому развлечению публики, это все-таки в первую очередь антропологические труды, не вызвавшие у его ученых коллег никаких сомнений по научной части…

О каком же древнем знании идет речь? Сам Кастанеда все время говорил и писал, что у древних цивилизаций Мезоамерики была совершенно иная, нежели у нас, описательная система мира. Система, абсолютно отличная от той, которую выработала европейская цивилизация, и которая называется наукой. Если евронаука идет к познанию, отталкиваясь не от человека, а от изучения внешнего мира, то «ученые» древней Америки – толтеки, назовем их так – шли к вершинам знания в противоположном направлении: они отталкивались от человека, а не от внешнего мира. Иными словами, европейцы познавали мертвый мир вещей, то есть заходили со стороны «реальности», а толтеки – со стороны сознания. Непонятно? Ничего, разница между этими двумя подходами станет нам более понятной чуть позже. Пока лишь скажу, что европейцы строили мир вокруг сознания, а индейцы – мир в сознании. Европейцы постулировали, что «априорная реальность» существует вне нас, а индейцы постулировали, что она создается нами. При этом, как ни парадоксально, вторые оказались большими реалистами, чем первые.

Студент факультета антропологии и старый индеец встретились случайно на автобусной остановке. И судьба Карлоса была решена. Вся его жизнь с той минуты была посвящена одному… Однажды я беседовал с галеристом Маратом Гельманом. Он рассказывал мне о своей жизни. А Марат Гельман примерно того же возраста, что и я. И вот что меня поразило. Жизнь Марата оказалась широкой и прямой, как труба, и потому просматривалась вся от момента нашей встречи до самой школы. То есть заглянув туда, я видел как на ладони все события, в этой жизни уместившиеся – от школьной скамьи до сегодняшнего дня. Они как-то логически вытекали друг из друга и быстро приводили из прошлого в настоящее. Потом я для сравнения заглянул в свою жизнь-трубу. И увидел то же самое – все ее вехи и события, отделенные от меня десятью, двадцатью годами были как на ладони и случились словно вчера. А повернув голову в другую сторону, что увидим мы с Маратом? То же самое, что и вы – близкий конец.

Вот она почти и прошла, жизнь-то… Школа, институт, работа, пенсия. Особенно короткими представляются «трубы», посвященные какой-то одной задаче. Марат – галерист, его жизнь измеряется выставками. И под их знаком она прошла практически вся. Я – писатель, мою жизнь можно измерить книгами. Кастанеда – антрополог, посвятивший себя целиком дону Хуану, написавший о нем и его знании дюжину томов. В них – вся жизнь Кастанеды от юности до смертного одра. 12 книг – и вся жизнь от студенчества до смерти. Такая короткая…

Создать иллюзию длинной жизни можно, изломав «трубу». То есть прожив несколько жизней. У дона Хуана было две жизни – жизнь беспутного нищего парня индейского происхождения и длинная жизнь «мага» и учителя. Доктор Блюм рассказывал мне про одну пенсионерку, которая в 69 лет изломала «трубу» – занялась бизнесом, а в 71 приехала к Блюму на своем «Мерседесе», чтобы «отмотать счетчик», потому что новая жизнь ей понравилась и хотелось ее продлить.

Да, такие изломанные «трубы», посвященные принципиально разным занятиям, выглядят насыщеннее и потому кажутся длиннее. Но потом все равно следует смерть. Вот как раз ей-то, смерти, а равно поиску второй жизни за пределами существующего мира и было посвящено учение дона Хуана.

Четыре года Карлос Кастанеда учился на антрополога в университете. Наука древних индейцев оказалась посложнее. Ей пришлось посвятить долгих тринадцать лет – именно столько Карлоса учил старый Хуан Матус. Но и вся дальнейшая жизнь Кастанеды была посвящена тому же самому – оформлению полученных знаний в тома.

А начиналось все так прозаически! Молодой студент факультета антропологии всего лишь навсего хотел немного поработать в «поле», чтобы написать небольшую монографию, посвященную весьма узкому разделу антропологии, а именно – лекарственным растениям, которые употребляют индейцы юго-запада США и севера Мексики. Не более. Так он мыслил начало своей научной карьеры.

Надо представить себе этого юношу. Полный, рефлексирующий интеллигент, тело коего покрыто бледными жирными складками, обидчивый, переживающий, трусоватый. С блистательным европейским образованием. Он походя отмечает, что точеные профили индейцев напоминали ему лица с итальянских картин эпохи Возрождения. Он нравоучительно пытается ознакомить аборигенов с философией Витгенштейна и декламирует им испанских поэтов. Он очень начитан и нахватан в научном смысле! Он знает и о физике, и о метеорологии. У него большое самомнение…

А с другой стороны – старый, загорелый жилистый индеец. Туземец. Один из главных уроков которого заключался в том, что Карлосу нужно измениться. И в первую голову – убрать чувство собственной значимости. Это, кстати, один из самых сильных эпизодов в книге рефлексирующего антрополога, которому старик однажды задал прямой вопрос:

«– Ты думаешь, что ты и я равны? – спросил он резким голосом.

Его вопрос застал меня врасплох. Я ощутил странное гудение в ушах, как если бы он действительно выкрикнул свои слова, чего он на самом деле не сделал. Однако в его голосе был металлический звук, который отозвался у меня в ушах.

Я поковырял в левом ухе мизинцем левой руки…

Дон Хуан следил за моими движениями с явной заинтересованностью.

– Ну… Равны мы? – спросил он.

– Конечно, мы равны, – сказал я.

В действительности, я оказывал снисхождение. Я чувствовал к нему очень большое тепло, несмотря на то, что временами я просто не знал, что с ним делать. И все же я держал в уголке своего мозга, хотя никогда и не произносил этого, веру в то, что я, будучи студентом университета, человеком цивилизованного западного мира, был выше, чем индеец.

– Нет, – сказал он спокойно, – мы не равны.

– Но почему же, мы действительно равны, – благородно запротестовал я.

– Нет, – сказал он мягким голосом, – мы не равны. Я охотник и воин, а ты – паразит.

У меня челюсть отвисла. Я не мог поверить, что дон Хуан действительно сказал это. Я уронил записную книжку и оглушенно уставился на него, а затем, конечно, я разъярился.

Он взглянул на меня спокойными и собранными глазами. Я отвел глаза, и затем он начал говорить. Он выражал свои слова ясно. Они текли гладко и смертельно. Он сказал, что я паразитирую за счет кого-либо другого. Он сказал, что я не сражаюсь в своих собственных битвах, но в битвах каких-то неизвестных людей, что его мир точных поступков и чувств, и решений был бесконечно более эффективен, чем тот разболтанный идиотизм, который я называю «моя жизнь».

– Я в любой момент готов подвести итог своей жизни. А твой маленький мир печали и нерешительности никогда не будет равен моему…

Мы молчали. Я чувствовал раздражение и не мог думать ни о чем и не мог ничего подходящего сказать. Я ждал, пока он нарушит тишину. Проходили часы. Дон Хуан постепенно становился неподвижным, пока его тело не приобрело странную, почти пугающую застывшесть. Его силуэт стало трудно различать по мере того, как темнело. И, наконец, когда стало совершенно темно вокруг нас, он слился с чернотой камней. Его состояние неподвижности было таким полным, что, казалось, он не существует больше. Была уже полночь, когда я, наконец, понял, что он может и будет оставаться неподвижным в этой глуши в этих скалах, может быть, всегда, если ему так нужно. Его мир точных поступков и чувств и решений был действительно выше моего. Я тихо дотронулся до его руки, и слезы полились у меня из глаз».

…Как видите, старик был сильным психологом. И самоуверенный студент, жаждущий малого, вовсе не испытывал желания встретиться с подобным сильным человеком, чтобы навсегда изменить свою жизнь, посвятить ее одной задаче и оставить след в истории. Его задача была скромнее – написать курсовую работу. В чем Кастанеда потом признавался довольно откровенно:

«Мне обязательно нужно было вскарабкаться вверх по академической лестнице, а для этого, по моим расчетам, не могло быть лучшего старта, чем собирание данных по использованию лекарственных растений индейцами юго-запада США. Сначала я попросил одного профессора антропологии, работавшего в этой области, чтобы он что-нибудь посоветовал мне по поводу моего проекта. Он был выдающимся этнологом и опубликовал в конце тридцатых и начале сороковых годов много работ об индейцах Калифорнии и Соноры (Мексика). Он терпеливо выслушал мой план. Идея заключалась в том, чтобы написать статью, озаглавить ее «Этноботанические данные» и опубликовать в одном журнале, посвященном исключительно антропологическим проблемам юго-запада Соединенных Штатов. Я предполагал собрать лекарственные растения, привезти их образцы в Ботанический сад Университета Калифорнии в Лос-Анджелесе, где точно определят их виды, а затем описать, как и для чего индейцы Юго-Запада употребляют их. Я уже представлял себе тысячи гербарных листов. В туманном будущем вырисовывалось даже издание небольшой энциклопедии по данной теме».

Вот из такого сора мелких желаний, не ведая стыда, выросло огромное дерево трудов Кастанеды, которым он отдал жизнь и которые, как я считаю, человечеством толком даже не оценены. А заслуженный профессор, к которому он пришел за консультацией, сказал студенту одну вещь, которую Кастанеда сам тогда даже не понял.

«Профессор снисходительно улыбнулся:

– Не хотелось бы охлаждать ваш энтузиазм, но я не могу не отозваться о вашем усердии в негативном смысле. Усердие в антропологии приветствуется, но оно должно быть направлено в нужное русло. Мы все еще переживаем золотой век антропологии. Я имел счастье учиться у Альфреда Крёбера и Роберта Лоуи, двух столпов общественных наук. Я не посрамил их доверия. Я по-прежнему считаю антропологию фундаментальной дисциплиной. Все остальные дисциплины должны ответвляться от антропологии. Вся область истории, например, должна называться «исторической антропологией», а область философии – «философской антропологией». Человек должен быть мерой всего. Поэтому антропология, наука о человеке, должна быть ядром любой другой дисциплины. Когда-нибудь так и будет».

Эти слова могли бы стать эпиграфом ко всему тому, что писал потом Кастанеда, и к тому, что рассказывал Кастанеде дон Хуан о «параллельной науке» древних. Впрочем, до этого было еще очень далеко. А пока студент Карлос ходил по разным профессорам в поисках своего направления в науке – точно так же, как в другой стране практически в то же время ходил по разным институтам другой студент – юный дипломник Валерий Мамаев, ища, кто же в Советском Союзе занимается проблемой бессмертия. И все его отшивали – никого тогда бессмертие не интересовало. Они оба не нашли того, чего искали. И оба всю жизнь гнались за тем, что от них улетало…

В общем, умудренные антропологи давали Кастанеде разные дельные советы один ценнее другого:

«…вам следует уделять больше внимания теоретическим занятиям… Вместо того чтобы заниматься полевой работой, не лучше ли было бы вам всерьез позаниматься лингвистикой? У нас на кафедре работает один из наиболее выдающихся лингвистов мира! На вашем месте я бы сидел у его ног и ловил каждое слово, исходящее из его уст. Кроме того, у нас есть выдающийся авторитет в области сравнительного религиоведения… Вам надо иметь солидную теоретическую подготовку. Думать, что вы можете заниматься полевой работой уже сейчас, – это непростительное легкомыслие. Погрузитесь в книги, молодой человек!»

«…статья, которую вы задумали, юноша, – это комикс о Микки Маусе! Это даже нельзя назвать антропологией. Представители медицинских и фармацевтических наук уже произвели бесчисленные исследования всех существующих лекарственных растений мира. Здесь уже обглоданы все кости. Предлагаемое вами собирание данных было бы уместно в начале девятнадцатого века. Но с тех пор прошло почти двести лет. Знаете ли, существует такая вещь, как прогресс».

Но Кастанеде не хотелось просиживать штаны в кабинетах! Он поехал в Аризону, чтобы там старшие товарищи, которые проводили реальную работу «в поле», наставили его на путь истинный. Карлос признавался: «К тому времени я уже был готов к тому, чтобы отказаться от своей идеи. Я понял, что пытались мне внушить эти два профессора. И я был с ними полностью согласен! Мое стремление заниматься полевой работой было, конечно, просто ребяческим. И все-таки как хорошо было бы размять ноги в поле! Нельзя же заниматься наукой только в библиотеке!»

Там, в Аризоне один спившийся антрополог, работавший «в поле» много-много лет, дал студенту дельную практическую рекомендацию, заодно раскрыв главный секрет подготовки научных исследований по антропологии. Вот как не без иронии позже вспоминал об этом сам Кастанеда:

«Он сказал, что мне стоило бы сначала почитать книги о травах. Он был экспертом как раз в этой области и считал, что все, что можно знать о лекарственных растениях Юго-Запада, уже обсуждено и разложено по полочкам в различных публикациях. Он даже заявил, что любой современный индейский травник черпает свои знания как раз из этих публикаций, а не из индейской традиции.

– Займись лучше чем-то стоящим, – посоветовал он мне. – Обрати внимание на городскую антропологию. Много денег выделяется, например, на изучение алкоголизма среди индейцев в больших городах. И это то, чем любой антрополог может заниматься без особых трудностей. Пойди и напейся в баре с местными индейцами. Затем проведи статистический анализ всего того, что ты о них узнаешь. Преврати все в цифры. Городская антропология – это реальная наука!»

В общем, так бы, наверное, и кончились полевые исследования молодого антрополога – в баре, за стаканом текилы, – если бы не два странных случая. О первом ему рассказал коллега-антрополог. Тот самый, который дал совет про городскую антропологию. Однажды, хлебнув виски, он разоткровенничался с Карлосом:

«– Я никогда не верил в духов. Никогда не интересовался привидениями и призраками, голосами в темноте и всяким таким. У меня было очень прагматичное, серьезное мировоззрение. Моим компасом всегда была наука. Но потом, когда я работал в поле, в меня стала проникать всякая чертовщина… Не знаю, поверишь ли ты, но есть шаманы, которые на самом деле становятся медведями, горными львами или орлами. Я не преувеличиваю и ничего не придумываю, когда говорю, что однажды я сам видел превращение шамана, который называл себя «Речной Человек», «Речной Шаман» или «Пришедший с Реки, Возвращающийся к Реке». С ним я был в горах в штате Нью-Мексико. Я возил его на машине; он мне доверял. Этот шаман искал свой исток, так он говорил. Один раз мы с ним шли по берегу реки, как вдруг он стал каким-то очень возбужденным. Он велел мне скорей убегать с берега к высоким скалам, спрятаться там, накрыть голову и плечи одеялом и выглядывать в щелочку, чтобы не пропустить то, что он сейчас будет делать… Я и представить себе не мог, что он собирался делать. Он просто зашел в воду во всей одежде. Когда вода дошла ему до икр – это была широкая, но мелкая горная речка, – шаман просто исчез, растворился. Но прежде чем войти в воду, он шепнул мне на ухо, что я должен пройти вниз по течению и подождать его. Он указал мне точное место, где ждать. Я нашел это место и увидел, как шаман вышел из воды. Хотя глупо говорить, что он «вышел из воды». Я видел, как шаман превратился в воду, а затем воссоздал себя из воды. Ты можешь в это поверить?»

Эта история произвела впечатление на молодого Кастанеду. Однако, обладая скептическим складом ума, он быстро нашел ей естественное объяснение: «Я не мог ничего сказать по поводу этой истории. Поверить в нее было невозможно, но и не верить я тоже не мог. Билл был слишком серьезным человеком. Напрашивалось единственное разумное объяснение: в этом путешествии он пил с каждым днем все больше. В багажнике у Билла был ящик с двадцатью четырьмя бутылками шотландского виски – для него одного. Он пил как лошадь».

Второй случай произошел как раз на той самой автобусной остановке, которая переломила ламинарное течение жизни студента. Коллега-антрополог толкнул Карлоса плечом и показал на старика, сидевшего на скамейке. Он отрекомендовал его, как индейского шамана, знатока растений. Кастанеда решил подойти и взять старичка в оборот – использовать его для написания своей монографии о лекарственных растениях. Распавлинив перья и напустив на себя важности, Карлос заговорил с сидящим индейцем, сообщив, что ему, как ученому, много известно о сибирских шаманах, которые являются предками американских, а также о лекарственных растениях юго-запада США; наверняка и старик кое-что знает об этом, стало быть, им может быть взаимополезно обменяться знаниями. Пока Карлос все это говорил, старик сидел молча, не поднимая глаз. А потом посмотрел на студента.

И вот этот взгляд Карлос вспоминал потом всю жизнь. Его словно проткнули через глаз до затылка невидимой шпагой. И он тупо замолчал, не в силах более произнести ни слова.

– Я – Хуан Матус, – сказал старик.

И пригласил Кастанеду зайти в гости при случае. После чего заявил, что подошел его автобус, в несколько молодецких прыжков, абсолютно не соответствующих его возрасту, подскочил к дверце и уехал, не оставив адреса.

Именно из-за этого взгляда, на который он в буквальном смысле наткнулся, как насекомое на булавку, студент Карлос Кастанеда и начал разыскивать Хуана Матуса. Потом Кастанеда долго строил догадки о природе этого взгляда, в частности выдвигал предположения о гипнозе, но отбросил их, ведь старик не отдавал ему никаких словесных команд и ничего не внушал, просто молча посмотрел. Нельзя же загипнотизировать без слов, в самом деле!.. Если бы Кастанеда был знаком с Кучеренко, он бы знал, что шаманы используют особые техники введения в транс и могут работать «с налету», причем даже с негипнабельными людьми. Много позже дон Хуан признался Кастанеде, что посмотрев тогда на него, он использовал особую технику взгляда – смотреть нужно обеими глазами в глубину левого глаза «реципиента», одновременно мысленно проделывая еще кое-какие вещи. Этим взглядом старик сделал все, что было ему нужно – поймал парня на крючок. После чего Карлос начал долгие мучительные поиски этого индейца.

Автобус, выпустив сизое облачко, уехал, а спутник Кастанеды, указавший ему на старика, был поражен: старик этот никогда ни с кем не заговаривал. Даже с индейцами. Коллега как будто ревновал: «В лучшем случае, ты к нему обращаешься, а он на тебя только смотрит и слова не скажет. А в другой раз и взглядом не удостоит; просто не обращает на тебя внимания, словно ты пустое место. Я один-единственный раз попытался заговорить с ним, и он меня очень грубо оборвал. Знаешь, что он мне сказал? «На твоем месте я бы не тратил энергию на открывание рта. Береги ее. Она тебе нужна».

Зачем Карлосу был нужен индеец, понятно – для научной работы. Кастанеда хотел использовать туземца в своих целях. Но для чего старику понадобился Карлос? Почему он с ним заговорил и даже пригласил в гости? Потому что «ловцом душ» на этой автостанции оказался не американский студент. А старик. Именно он поймал в силки Кастанеду и всю его жизнь. Для чего? Почему именно Кастанеду? А просто в силу внутреннего телесного устройства последнего. Было в конструкции Кастанеды нечто очень редкое, в чем старик нуждался и потому подсек его взглядом, как пескаря крючком.

Поначалу пойманный не понял своего провала. Он через некоторое время разыскал старика и очень радовался, что ему удалось подружиться с настоящим индейцем, да еще авторитетным шаманом, который исправно снабжал его сказками про духов, знаниями о лекарственных растениях и даже обещал накормить галлюциногенным пейотом. Юный Карлос вел себя, как настоящий ученый – все старательно записывал! Сначала тайно:

«…я стал тайно делать записи. У меня в куртке были большие карманы, и я делал записи в блокноте, держа его в кармане. Я умел делать записи таким образом. Это техника, которую довольно часто используют этнографы, потом конечно приходится тратить много времени на расшифровку. Но иногда необходимо записывать очень быстро, нельзя откладывать это на потом. Нельзя отложить это на следующий день, потому что вы можете все забыть. Так как я все время принуждал себя работать, то я смог записывать все, что происходило сразу непосредственно после самих событий».

Затем дон Хуан, чтобы парень не мучился, просто разрешил ему делать записи открыто. И тот начал ходить вслед за стариком, буквально стенографируя их беседы, чем немало потешал дона Хуана.

Однако, несмотря на смешливый характер и простоту происхождения, старик оказался весьма непрост! Видно, он много читал, что позволяло ему доносить какие-то идеи до антрополога, используя западную терминологию и технические параллели. Потом, когда Кастанеда оказался окончательно и бесповоротно втянутым, дон Хуан признался ему, что те байки о духах, которые он ему рассказывал – по большей части дурацкая завлекаловка исключительно для пробуждения интереса. И что все на самом деле гораздо серьезнее, сложнее и страшнее. Он был прав: коготок увяз – всей птичке пропасть… Через много лет Кастанеда признался в одном из интервью: «Когда я понял, что на самом деле происходит, то я уже оказался в это слишком глубоко вовлечен, чтобы отступить». Во что же он оказался вовлечен? И почему не смог «спрыгнуть» с поезда, увозящего его в этот темный тоннель? Потому что был настоящим ученым, который напоролся на золотую жилу…

Они подружились. Так во всяком случае казалось американцу. Порой старик действительно вел себя с Кастанедой просто как друг. Гораздо чаще как учитель. Иногда как психолог. Причем психологом он оказался весьма незаурядным. Вот послушайте строгий совет старика растерянному Кастанеде:

«– Не объясняй слишком много, – сказал дон Хуан, сурово взглянув на меня. – Маги говорят, что в каждом объяснении скрывается извинение. Поэтому, когда ты объясняешь, почему ты не можешь делать то или другое, на самом деле ты извиняешься за свои недостатки, надеясь, что слушающие тебя будут добры и простят их».

Это мог бы сказать любой психолог Европы или Америки. Но не каждый психотерапевт может так вывернуть человека, как это случилось однажды с Кастанедой в доме дона Хуана. Дело в том, что дон Хуан учил Карлоса самым разным психическим и телесным упражнениям с целью выполоскать ему сознание наизнанку и научить видеть, то есть воспринимать мир так, как хотелось старику. Теоретически Кастанеда по своему внутреннему физиологическому устройству видеть мог. Но не видел. Старик старался найти причину. И нашел ее в болезненном, вытесненном из памяти воспоминании детства. Индеец понял, что Кастанеда когда-то кому-то дал некое обещание на фоне сильного переживания, и этот психологический блок теперь мешал ему.

«…он быстро и совершенно неожиданно взял мою голову в свои руки, зажав ладонями мои виски. Его глаза стали сильными, когда он взглянул в меня. Без испуга я сделал глубокий вдох ртом. Он позволил моей голове откинуться, пристально глядя на меня. Он выполнил свои движения с такой скоростью, что некоторое время, пока он не ослабил хватку и не откинул мою голову, я был еще на середине глубокого вдоха. Я почувствовал головокружение, неловкость.

– Я вижу маленького мальчика, – сказал дон Хуан после паузы.

Он повторил это несколько раз, как будто я не понимал. У меня было чувство, что он говорил обо мне, как о маленьком кричащем мальчике, поэтому я не обратил действительного внимания на это.

– Эй! – сказал он, требуя моего полного внимания. – Я вижу маленького кричащего мальчика.

Я спросил его, был ли этот мальчик мной. Он сказал, что нет. Тогда я спросил его, было ли это видение моей жизни или просто памятью из его собственной жизни. Он не ответил.

– Я вижу маленького мальчика, – продолжал он. – Он кричит и кричит.

– Я знаю этого мальчика? – спросил я.

– Да.

– Он мой маленький мальчик, сын?

– Нет.

– Он кричит теперь?

– Он кричит теперь, – сказал он с уверенностью.

Я подумал, что дон Хуан видел кого-то, кого я знал, кто был маленьким мальчиком и кто в этот самый момент кричал. Я назвал по именам всех детей, которых я знал, но он сказал, что те дети не имели отношения к моему обещанию, а ребенок, который кричал, имел очень большое отношение к нему.

Утверждение дона Хуана казалось нелепым. Он сказал, что я обещал что-то кому-то в моем детстве и что ребенок, который кричал в этот самый момент, имел большое отношение к моему обещанию. Я говорил ему, что в этом нет смысла. Он спокойно повторял, что он «видел» маленького мальчика, кричащего в этот момент, и что маленькому мальчику было больно.

Я старался подогнать его утверждения под какой-нибудь вид правильного образа, но я не мог установить их связь с чем-нибудь, что я сознавал.

– Я отказываюсь, – сказал я, – потому что я не помню, что я давал важное обещание кому-нибудь, меньше всего ребенку.

Он прищурил глаза снова и сказал, что этот особенный ребенок, который кричал точно в этот момент, был ребенок моего детства.

– Он был ребенок во время моего детства, и он, тем не менее, кричит теперь? – спросил я.

– Он – ребенок, который кричит теперь, – настаивал он.

– Ты понимаешь, что ты говоришь, дон Хуан?

– Понимаю.

– Это не имеет смысла. Как может он быть ребенком теперь, если он был ребенком, когда я сам был ребенком?

– Это ребенок, и он кричит теперь, – сказал он упорно.

– Объясни это мне, дон Хуан.

– Нет. Ты должен объяснить это мне.

Хоть убей, я не мог понять того, о чем он говорил.

– Он кричит! Он кричит! – Дон Хуан продолжал говорить в гипнотизирующем тоне. – И он держит тебя теперь. Он крепко сжимает. Он обнимает. Он смотрит на тебя. Ты чувствуешь его глаза? Он становится на колени и обнимает тебя. Он моложе тебя. Он подбегает к тебе. Но его рука сломана. Ты чувствуешь его руку? У этого маленького мальчика нос выглядит подобно пуговице. Да! Это нос пуговицей.

В моих ушах появился гул, и я потерял ощущение реальности. Я больше не находился в доме дона Хуана. Слова «нос пуговицей» бросили меня сразу в сцену из моего детства. Я знал мальчика с носом-пуговицей! Дон Хуан незаметно продвинул меня в одно из наиболее темных мест моей жизни. Я теперь знал обещание, о котором он говорил! У меня было ощущение отчаяния, благоговения перед доном Хуаном и его великолепным маневром. Как, черт возьми, он узнал о мальчике с носом-пуговкой из моего детства?

Мне было тогда восемь лет. Моя мать умерла два года назад, и я проводил наиболее адские годы моей жизни, циркулируя среди сестер моей матери, которые служили исполняющими долг заместителей матери и заботились обо мне пару месяцев каждая. У каждой из моих теток была большая семья, и безразлично, как заботливы или покровительственны были тетки ко мне, – со мной соперничали двадцать два родственника примерно моего возраста. Их бессердечность бывала иногда действительно странной. Я чувствовал тогда, что меня окружали враги, и в последующие мучительные годы я ушел в отчаянную и грязную войну. Наконец, посредством способов, которые я все еще не знаю до сего дня, я добился успеха в покорении всех моих двоюродных родственников. Я действительно стал победителем. Я не имел больше соперников, которые бы имели значение. Однако я уже не мог остановить мою войну, которая распространилась и на школьную почву.

Классы сельской школы, куда я ходил, были смешанными, первый и третий классы были разделены только расстоянием между партами. Это там я встретил маленького мальчика с плоским носом, которого дразнили прозвищем «пуговичный нос». Он был первоклассник. Я выбрал его случайно, без специального намерения. Я дразнил его. Но он, казалось, любил меня, несмотря на все, что я делал ему. Он привык следовать за мной повсюду и даже хранил тайну, что я был ответственен за упавшую классную доску, которая поставила в тупик директора. Однажды я нарочно опрокинул стоявшую тяжелую классную доску; она упала на него; парта, за которой он сидел, смягчила удар, но все же удар сломал ему ключицу. Он упал. Я помог ему встать и увидел боль и испуг в его глазах, когда он смотрел на меня и держался за меня. Психологический удар при виде его боли и искалеченной руки был больше, чем я мог вынести.

Годами я ужасно боролся против моих родственников, и я победил; я покорил своих врагов; я был сильным – ровно до того момента, когда вид кричащего маленького мальчика с носом-пуговкой разрушил все мои победы. Прямо там, в тот миг я оставил все битвы и победы. Любым путем, на какой я был способен, я решил не воевать когда-либо снова. Я подумал, что ему, может быть, отрежут руку, и я обещал себе изо всех сил, что если маленький мальчик вылечится, я никогда больше не буду победителем. Я отдал свои победы ему.

Дон Хуан открыл гноящуюся рану в моей жизни. Я чувствовал головокружение и был потрясен. Воспоминание об этом маленьком курносом мальчике, чье имя было Хоакин, вызвало во мне такую боль, что я заплакал. Этот маленький Хоакин не имел денег, чтобы пойти к врачу, и его рука так и не срослась правильно. И все, что я мог отдать ему взамен, это мои детские победы.

– Будь в мире, чудак, – сказал дон Хуан повелительно. – Ты отдал ему достаточно. Твои победы были сильными, и они были твоими. Ты отдал сполна. Теперь ты должен изменить свое обещание.

– Как я изменю его? Я просто скажу, что обещания нет?

– Такое обещание не может быть изменено просто говорением. Но очень скоро ты узнаешь, что надо делать, чтобы изменить его».

И таких катарсисов с выворачиванием души наружу дон Хуан проделал с Карлосом множество. Оклемавшись, дождавшись пока затихнет буря эмоций, Кастанеда начал анализировать этот эпизод и задался тем же вопросом, который мучает и вас: откуда старик узнал об этом мальчике, если о нем с трудом вспомнил сам Кастанеда?

Видимо, оттуда же, откуда Жанна узнала про кольцо…

Разумеется, антрополог спросил индейца, откуда тот узнал о мальчике. Но ответ получил точно такой же, какой ваш покорный слуга от Жанны:

– Я просто увидел его…

Надо сказать, эпизод с мальчиком поразил Кастанеду не чрезмерно. Потому что ранее про подобные штуки он уже слышал. Дело в том, что Кастанеда был лично знаком со знаменитым американским психотерапевтом Тимоти Лири, который проводил эксперименты с мощным галлюциногеном под названием ЛСД (диэтиламид лизергиновой кислоты). И, кстати, Кастанеда отметил по поводу Лири то, что и я отметил касательно всех своих знакомых, практиковавших эксперименты над сознанием и длительные медитативные практики – сдвиг по фазе. В одном из интервью Кастанеда, смеясь, сказал: «Я только недавно говорил с Тимоти Лири. Он тронулся… Он не в состоянии сконцентрироваться на чем-либо…»

Так вот, в то время многие психологи с увлечением проводили эксперименты с психоделиками (пока их не запретили) и пришли к удивительным результатам. Тот же Лири, пораженный воздействием этих веществ на сознание, писал, что с помощью ЛСД «за четыре часа больше узнал о работе человеческого разума, чем за пятнадцать лет профессиональной практики». Экспериментировал с ЛСД и другой американский психолог чешского происхождения, основатель трансперсональной психологии Станислав Гроф. Тимоти Лири после запрета ЛСД своих экспериментов не прекратил, отчего поимел большие проблемы с властями и даже получил срок. А Станислав Гроф оказался хитрее – он нашел естественный заменитель ЛСД – так называемое холотропное дыхание (длительная гипервентиляция легких, сильно меняющая кислородно-углекислотный и биохимический балансы в крови и тканях тела). Холотропное дыхание погружало человека в транс не хуже наркотика. Но дышать ФБР запретить не могло.

И с ЛСД, и с холотропом Гроф занимался так называемой регрессией. В состоянии транса, в который испытуемый проваливался после принятия ЛСД или холотропного дыхания, он под руководством ведущего погружался все дальше и дальше в собственное прошлое – в детство, младенчество, в утробу матери, а затем, после некоего черного провала оказывался «в прошлых жизнях». И начинал рассказывать истории об этих жизнях, которые врачом трактовались, как причины его современных недугов. Например, в прошлой жизни вас задушили, поэтому у вас во время сильного волнения перехватывает дыхание и болит горло. Теперь, когда вы это поняли, ваша проблема снята, идите домой, деньги внесите в кассу… Однако по ходу исследований основоположник этого метода лечения психологических и психосоматических расстройств столкнулся с поразившими его вещами.

Например, испытуемый оказывается в «прошлой жизни» египтянином. И начинает описывать такие детали мумификации трупов, такие тонкости похоронных церемоний (включая форму и назначение амулетов, цвет разных похоронных причиндалов), которые знать просто не мог. Один из пациентов Грофа под воздействием ЛСД описал даже длину и ширину бинтов, в которые заворачивали мумию, а также форму и назначение канопов – особых кувшинов с крышками в виде голов животных, куда складывали внутренности покойника. В один каноп клали кишки и желудок, в другой – сердце и легкие, в третий – печень… Знать этого он не мог, не будучи египтологом.

Другая испытуемая вообразила себя первобытной рептилией. Она грелась на солнышке у озера, как вдруг углядела самца своего вида. На голове самца были цветные пятна, увидев которые самка рептилии испытала сильное половое возбуждение. Эти пятна ее безумно привлекали!.. Гроф потом не поленился и проконсультировался у знакомого палеонтолога с целью выяснить, не могло ли за этим видением стоять что-то реальное. Палеонтолог ответил, что никто не наблюдал в природе динозавров и особенности полового поведения неизвестны, но… Рептилии меняются мало, а у современных рептилий ярко окрашенные участки на голове действительно играют роль сигнализаторов для привлечения полового партнера.

Гроф задумался. Как все это можно объяснить? Первая версия – люди когда-то прочитали про египтян и рептилий, прочно забыли, а во время транса забытое всплыло. Однако ни личности испытуемых, ни характер их профессии не позволяли предполагать столь странное специализированное чтение. Версия вторая: неужели существует какая-то генетическая память, которая передается с генами из поколения в поколение? Но и эта версия рухнула после одного из опытов.

Была у Грофа такая пациентка – Рената. Ее перекинуло в Прагу XVII века. Тогда страна потеряла независимость и подпала под влияние Габсбургов. Чтобы окончательно подавить всякое сопротивление, Габсбурги захватили 27 самых именитых чешских семей и казнили их на площади в Праге. Рассказывая о происходящем, Рената подробно описывала не только мелочи тогдашнего быта – оружие, кухонную утварь, детали одежды, но и тонкости взаимоотношений в королевской семье. При этом историком она не только не была, но и вообще этой наукой никогда не увлекалась. Причем, что любопытно, Ренату, которая представляла себя тогдашним аристократом – одним из 27 арестованных, – казнили вместе с прочими. И она всю процедуру казни, включая агонию, подробно пережила. Сама Рената решила, что все эти переживания относятся к жизни ее предков, а иначе с чего бы ее туда метнуло?

Поначалу Гроф, как нормальный западный человек, пытался толковать эти видения в понятийном аппарате психологии – «как символическую маску ее детских переживаний». Но ему самому все это казалось притянутым за уши. В общем, вопрос так и повис в воздухе, постепенно уйдя из поля внимания.

А через несколько лет, когда Гроф уже переехал в США, он получил от Ренаты письмо. Она писала: «Уважаемый доктор Гроф, вы, вероятно, подумаете, что я совсем сошла с ума…» А дальше рассказала, что встретилась недавно со своим отцом, которого не видела с момента их развода с матерью. Отец познакомил свою повзрослевшую дочь со своим хобби, оказалось, он увлекается генеалогией и проследил историю своей семьи на несколько веков назад. Каково же было удивление Ренаты, когда она узнала, что ее прямым предком является один из тех 27 аристократов, казненных Габсбургами на пражской площади.

Так что же – генетическая память? Нет, конечно! Никакой генетической памяти не существует, гены всего лишь кодируют белки, из которых строится организм, и ничего более. Даже если бы генетическая память существовала, как в мозг Ренаты могли бы передаться переживания казни ее предка? Ведь предок после этого умер, а не пошел размножаться, передавая гены.

Вывод, который сделал Гроф: «Необычное совпадение переживаний Ренаты с результатами независимых генеалогических изысканий ее отца создает довольно трудную проблему интерпретации этого клинического наблюдения в рамках традиционно принятых парадигм».

Многие увлеченные восточными учениями граждане радостно потирают руки, полагая, будто подобные случаи свидетельствуют о существовании реинкарнации, то есть переселении душ. Тоже нет! Вот вам еще один пример из Грофа, который полностью опровергает теорию реинкарнации.

Была среди испытуемых Грофа его коллега-психолог по имени Надя. Ее после приема ЛСД под чутким руководством Грофа забросило в прошлое. Но не в далекое прошлое, а в начало XX века. Вот ее собственное описание этого переживания: «К моему величайшему удивлению, мое самосознание неожиданно изменилось. Я стала моей матерью в возрасте трех или четырех лет; должно быть, это было в 1902 году. На мне накрахмаленное аляповатое платье до щиколоток. Я испытываю тревогу и одиночество, глаза мои широко раскрыты, как у испуганного животного. Я закрываю рот рукой, болезненно осознавая, что только что случилось нечто ужасное. Я сказала что-то очень плохое, меня отругали, и кто-то грубо шлепнул меня по губам. Из своего укрытия мне видна сцена с множеством родственников – теть и дядь, сидящих на крыльце дома в одежде, характерной для того времени. Все заняты разговорами, забыв обо мне. Я чувствую, что совершила оплошность и потрясена требованиями взрослых: быть хорошей, прилично вести себя, правильно говорить и не быть грязнулей – кажется совершенно невозможным удовлетворить всему этому списку. Я чувствую себя отверженной, пристыженной и виноватой».

После сеанса Надя пошла к матери и спросила, был ли у нее в детстве похожий случай? (Совсем как Иван из предыдущей главы, который после клинической смерти спрашивал у мамы, была ли у них на комоде стеклянная птичка и тарелки с каемочкой.) И мать подтвердила: да, такой случай был, это произвело на нее тогда сильное впечатление. Далее Надя описала матери крыльцо дома со ступеньками, одежды той поры, спросила, был ли на ней крахмальный белый фартучек. И мать все подтвердила.

Ну, и при чем тут переселение душ? Или вы будете утверждать, что душа мамы раздвоилась и перешла в тело дочери? Мы можем говорить только о том, что если эти случаи – правда, информация откуда-то берется, а значит, где-то хранится. А вовсе не о прыжках некоей «души» из тела в тело.

Ломая над всем этим голову, Гроф пришел к неутешительному (для науки) выводу: «Исследователь трансперсональных явлений, наблюдаемых во время ЛСД-сеансов, должен быть готов ко многим поразительным наблюдениям и совпадениям, которые могут оказаться серьезной проверкой существующих научных положений и вызвать сомнения относительно ценности некоторых общепризнанных точек зрения». Собственно говоря, само существование в «большой психологии» островка трансперсональной психологии, основателем которой стал Станислав Гроф, уже о многом говорит. Одно ее название чего стоит – трансперсональная! Недаром часть психологов отказывается признавать эту часть психологии наукой. Скажем, Американская психологическая ассоциация трансперсональную психологию наукой не признает. И я их понимаю – это бомба даже не под традиционную психологию, а под все здание западной науки…

Короче говоря, о подобном антрополог Кастанеда слышал. Потому, если и удивился «мальчикам кровавым» в глазах старого шамана, то не сильно. Старик порой выдавал подобного рода штуки. Однажды, например, Кастанеда попросил у него совета в безнадежной ситуации – знакомая антрополога умирала от рака в какой-то американской клинике. Кастанеда спросил, можно ли ее как-то спасти. Можно, ответил старик, но для этого она должна уйти от жаления себя и заняться делом – целиком сосредоточиться на спасении. Поскольку она все равно умирает и заниматься ей ничем не нужно, пусть каждую минуту она борется с болезнью. А зримым воплощением этой борьбы будет движение. «Вот такое движение рукой», – и старик сделал вид, будто открывал дверь, толкая ее от себя. Но есть только одна закавыка – одна должна поверить в действенность этого способа. В себя поверить.

Мы уже знаем про этот эффект. Знал о нем и дон Хуан. Однажды Кастанеда рассказал старику о своем умершем друге, который писал Карлосу нервные письма с просьбой встретиться, чтобы разделить с ним его последнее научное путешествие. Кастанеда так и не нашел времени не только для встречи и совместной экспедиции, но даже и для того, чтобы просто ответить на письмо, потому что ему было лень. А потом он узнал, что его друг умер. Кастанеде резко поплохело. Он вспомнил, что друг ведь рассказывал ему о своей неизлечимой болезни! Просто Кастанеда постарался побыстрее стереть из памяти этот факт, и теперь его дико мучила совесть. Он поделился мерзостью своей души с доном Хуаном. И тот ответил:

– Не будь ты столь поглощен собственной персоной и своими проблемами, ты бы знал, что это его последнее путешествие. Ты бы заметил, что он закрывает свои счета, встречается с людьми, которые помогали ему, и прощается с ними.

От этих слов Кастанеде стало еще хуже. Он упрекнул старика, что прибыл к нему не за горькими словами, а за каким-нибудь целительным магическим средством от своих душевных мук. Но что индеец ответил:

– Ты хочешь слишком многого. Следующее, что ты попросишь, – это будет некое магическое снадобье, способное удалить все, что раздражает тебя, без всяких усилий с твоей стороны, если не считать тех усилий, которые ты затратишь на то, чтобы проглотить эти пилюли. Чем хуже вкус, тем сильнее эффект, – вот девиз европейцев. Ты хочешь результатов: одна порция зелья – и ты исцелен.

Мудрый старик был прав: горькое плацебо лечит лучше сладкого. А дорогое лекарство – лучше дешевого…

Вот с таким интересным человеком судьба свела американского антрополога Карлоса Кастанеду. Что же, кроме очистительных слез, промывающих душу, заставляло американца год за годом наматывать сотни миль на кардан, приезжать в Мексику, спать в хижине старика на составленных старых ящиках, используя вместо матраса стопку джутовых мешков, переносить тяготы и рисковать жизнью? Может быть, наркотики, которыми пичкал дедушка студента? Как я уже говорил, для многих имя Кастанеды прочно ассоциируется с растительными психоделиками, и разорвать эту связь, установившуюся в общественном сознании, необычайно трудно: общественное мнение необыкновенно ригидно. Между тем наркотики, которые фигурируют только в самом начале кастанедовского пути (на протяжении первых пары-тройки книг), были нужны только для одной цели – чтобы растормозить мозг и приучить его к тому состоянию, какое и было целью обучения – трансу. В дальнейшем они уже не использовались, поскольку Кастанеда научился проваливаться в состояние транса под руководством индуктора довольно легко: его мозг привык к таким режимам работы. Защита была взломана химией. Но взломать ее можно по-разному. Старик говорил антропологу, что способность к трансу есть у каждого человека: оно «остается на заднем плане в продолжение всей нашей жизни, если только не выводится вперед благодаря специальной тренировке или случайной травме…» Или клинической смерти, добавлю я.

По большому счету, ничего иного, кроме подробных описаний переживаний в состояниях транса, а также теории этих состояний с точки зрения «параллельной науки», в книгах Кастанеды и нет. Потому как транс был главным инструментом постижения и изменения мира для той древней цивилизации, отголоском которой являлся дон Хуан. Не единственным отголоском! Было бы странно, если бы от всей той традиции тонким кончиком остался один бедный дон Хуан, который – вот везенье-то! – наткнулся на американского антрополога и передал ему все свои знания перед смертью. Нет, чудес не бывает. Старик был такой не один.

К своему удивлению, Карлос Кастанеда узнал, что цепочки людей знания тянутся с глубокой древности, по ним и происходит трансляция. Дон Хуан мог отследить прошлое своей цепочки на 27 поколений назад, и таких линий было множество. Традиция передачи знаний была изустной и занимала годы… Первое, что приходит в голову европейцу, когда он про такое слышит, это схема «учитель-ученик». Однако на самом деле схема гораздо сложнее, и сложность эта связана с весьма непростой системой взглядов на мир древних толтеков.

Одно звено в цепочке поколений, транслирующих знани, – это вовсе не отдельный человек, бывший поначалу учеником, а потом ставший учителем. Звено в цепи трансляции – это группа людей, состоящая из нескольких человек, подбираемых по определенным внутренним характеристикам. Они дополняют друг друга, как кусочки пазла. Эти кусочки только вместе и только правильно пристыкованные друг к другу могут составить целую картинку – звено в цепи поколений.

Задача такого собранного звена – выбрать из окружающей жизни подходящие молодые кандидатуры, обучить их, составить их них «слетанное» звено, то есть сплавить в одно целое и отпустить. На некоторое время после обучения звено распадается и разбредается по жизни, чтобы потом в один прекрасный момент собраться и заняться формированием следующего звена. Зачем это делается? Затем, что за трансляцию полагаются некие бонусы, о коих позже.

Западная наука для познания мира и пополнения научного корпуса тоже ищет людей подходящего психотипа – склонных к абстрактному мышлению, талантливых, интересующихся данным направлением и т. д. Индейская «наука» занимается тем же самым, только требования к кандидатам там другие – ищутся некие стандартные психотипы, дополняющие друг друга до единой конструкции. По сути учителя старого звена выплавляют из группы учеников новый цельный организм. Они «отшелушивают» их личную историю, которая мешает стыковке, и начинают многолетний процесс притачивания и сплавления нескольких бывших личностей (лишенных уже многих внешних личностных черт) в один надличностный, «трансперсональный» организм. На выходе получается единое существо с единой задачей. Сложно?

Сложность такой системы трансляции знаний и обеспечила ее живучесть.

Кастанеда до некоторого времени не представлял, что попался, как птичка в силки, и является уже не свободным индивидом западного общества, а всего лишь частью чуждой конструкции – деталью нового звена, которое формировало прежнее звено «магов» себе на смену.

Какие же знания транслируют маги из поколения в поколение и с какой целью? А также чего добились в области преобразования природы древние знающие?

Поскольку изложить в одной главе все 12 томов древнего учения я не могу, придется начать с некоего постулата. Он совершенно неочевиден и звучит так: помимо привычного нам способа постижения мира – через органы чувств в качестве посредников – возможно и непосредственное миропостижение – сразу сознанием. Это возможно потому что мир един, а не разделен, как полагает европейская парадигма, на собственно мир и сознание, его постигающее. А если так, если разницы между миром и сознанием никакой нет (она иллюзорная), значит, непосредственное познание-осознание мира возможно, а органы чувств – это не датчики, как мы себе представляем, а фильтры. Пользуясь которыми, мы мир обуживаем, искажаем, редактируем, цензурируем. А не познаем во всей полноте.

Приборы и аппаратура западных ученых – лишь продолжение и расширение их органов чувств и служат той же роли – фильтрации реальности, то есть искажению восприятия, неполноте восприятия. Иными словами, мы строим внутри себя некий особый искаженный мир, который воспринимаем, как нормальный, поскольку другого не знаем.

Наши органы чувств – те же приборы, только сформированные самой природой – чтобы отделить, выделить нас из этой природы. И таким образом обусловить само наше чувственное существование… Вся природа, вся вселенная целиком все о себе «знает». А поскольку мы выделены в часть мира своей фильтрацией, то в этой части и происходит отражение целикового мира – как в капле. Искаженное, разумеется, – как в той же капле.

Если попытаться перестать быть каплей, если «растянуться» сознанием до всего мира, ты его постигнешь. Став им, по сути. Единственное, что сдерживает это «растягивание» – тело.

Но коли уж сознание может осознавать мир через «приборы» органов чувств, которые являются частью материального мира, почему оно не может осознавать мир целиком? Примем, что оно может это сделать, и начнем работать в этом направлении, экспериментируя не с миром, но с сознанием. Это путь познания толтеков.

Для того, чтобы научиться охватывать мир расширенным сознанием, нужно научиться сознание расширять. Правда, потом, когда оно вновь заузится до нормального состояния, мы все или почти все забудем, ибо познанный расширенным сознанием мир в сознании обычном не поместится, но что-нибудь да остается…

А что такое расширенное сознание? Мы знаем: это транс. Со своей трансовой логикой, которая далеко завела «параллельных ученых»… Слова «транс» они не имели, измененные состояния сознания толтеки называли по-другому. У них было для этого множество терминов – «левостороннее осознание», «второе внимание», «нагваль», «повышенное осознание», «пересечение параллельных линий», «другие миры», «трещина между мирами», «сдвиг точки сборки». Это все синонимы слова «транс», просто применяемые в разных условиях. Примерно как «беляк» и «русак» по отношению к «зайцу». Или «снег» и «наст» по отношению ко «льду».

Мы сейчас знаем, что трансовых состояний множество, а толтеки знали это, возможно, даже лучше нас. Кастанеда, например, говорит о разных «уровнях осознания», на которые дон Хуан смещал его сознание, в зависимости от поставленной задачи. Самого общего понятия «транс» толтеки, как я уже сказал, не имели, но у них было множество его синонимов – по той же причине, по которой в языке чукчей нет слова «снег», а есть более сорока разных слов, обозначающих разные состояния снега.

Люди в западных университетах учатся несколько лет, чтобы постичь свою специальность. В индейских университетах учились всю жизнь. Ну, или полжизни. Дело это трудоемкое, на удивление нудное и на европейский вкус просто идиотское. Ну, как можно годами (годами!) день за днем смотреть на тряпку определенного цвета и размера, повешенную на фоне горного массива, чтобы научиться останавливать «внутренний диалог» или, что то же самое, постичь практику «неделания»? О внутреннем диалоге и неделании я скажу чуть позже, а сейчас пару слов о научном инструментарии этой параллельной цивилизации.

Понятно, что хотя индейцы и познают мир «чисто сознанием», но сознание все-таки базируется в теле, которое само по себе является неким физическим объектом, то есть своего рода инструментом, и от этого никуда не уйдешь. А раз есть один инструмент, к нему постепенно добавятся и остальные. И действительно, «параллельная наука» древних толтеков создала довольно обширный инструментарий для постижения мира. Причем этот инструментарий радикально отличался от европейского. Если у западной науки инструментами были вольтметры и микроскопы, то у толтеков – странные вещи. Например, особым образом сплетенная веревка с концом, пропитанным каучуком. Или зеркало в рамке, промазанной водонепроницаемой смолой. Или особая корзина-клетка с системой противовесов, в которой можно повесить человека над землей. В таких корзинах ученики магов висели под потолком или на дереве сутками. Зачем? А вспомните о сенсорной депривации. С той же целью учеников хоронили в особого рода «гробах» и присыпали землей.

Давайте посмотрим, как происходило обучение остановке внутреннего диалога или «неделанию»:

«Для нашего первого неделания Сильвио Мануэль сконструировал деревянную клетку, достаточно большую, чтобы вместить Горду и меня, если мы сядем спиной к спине с прижатыми к груди коленями. Клетка имела решетчатую крышку, чтобы обеспечить приток воздуха. Мы с Гордой должны были забраться внутрь и сидеть в полной темноте и в полном молчании, не засыпая. Он начал с того, что отправлял нас в ящик на короткое время; затем, когда мы привыкли к процедуре, он стал увеличивать время, пока не смогли проводить в ней целую ночь, не двигаясь и не засыпая…

Второе неделание состояло в том, что надо было лечь на землю, свернувшись по-собачьи почти в утробную позу, лежа на левом боку и лбом упираясь в сложенные руки. Сильвио Мануэль настаивал, чтобы мы держали глаза закрытыми как можно дольше, открывая их только тогда, когда он командовал нам сменить позу, и лечь на правый бок. Он говорил нам, что цель этого неделания состоит в том, чтобы позволить нашему слуху отделиться от зрения. Как и раньше, он постепенно увеличивал продолжительность такого лежания, пока мы не смогли проводить так целую ночь в слуховом бодрствовании.

После этого Сильвио Мануэль был готов перевести нас в другое поле деятельности… Он сказал, что мы должны выполнить третье неделание, свисая с дерева в кожаных корсетах. Так мы сформируем своим намерением треугольник, основание которого будет на земле, а вершина в воздухе».

Этот треугольник – уже зачатки некоей обобщающей теории, не находите? Теория или, иначе говоря, описательная система «параллельной науки», которая обобщала накопленные эмпирические знания, позволяла толтекам строить довольно сложные сооружения – например, пирамиды, о которых дон Хуан много рассказывал Кастанеде и другим своим ученикам, не советуя им к этим древним пирамидам подходить близко. Но те не верили в опасность пирамид, как не поверили бы, наверное, древние индейцы предостережениям наших ученых об опасности четвертого блока Чернобыля, поскольку ничего о радиации они не ведали, а почувствовать ее телом просто невозможно.

По дону Хуану пирамиды были особого рода машинами, «ловушками второго внимания». Напомню, что в понятийном аппарате индейцев «второе внимание» – это транс, а «первое внимание» – обычное состояние сознания, так сказать, бытовое. Так вот, пирамиды в терминологии дона Хуана есть «ловушка» или «проводник» ко второму вниманию. А еще он называл их «гигантским неделанием», что, насколько я понимаю, одно и то же. Исходя из синонимического ряда, обозначенного мною несколько выше, я бы еще назвал эти пирамиды «машинами для проникновения в другие миры». Воображаемые, разумеется, миры, с точки зрения европейца. Но вполне реальные в парадигме толтеков, ибо основная разница между европейской наукой и «наукой» толтеков заключается, собственно говоря, в различном трактовании понятия реальности.

Любопытно еще вот что в этой связи. В книге «Предсказание прошлого» я обращал внимание читателя на следующее обстоятельство: и в Южной Америке, и в Северной Африке тысячи лет назад сформировалась весьма странная мода – знатным людям с детства деформировали черепа. Обкладывали голову ребенка особыми досочками, пока косточки мягкие, обвязывали веревками, стягивали… В результате формировался череп весьма причудливой формы – вытянутый наподобие огурца. Есть гипотеза о том, что вызвано это было не просто требованиями моды, а изменением нейрофизиологии мозга: в причудливо деформированном черепе и мозг имел форму необычную, с деформированными отделами и функциями.

Но помимо деформации, которой, как правило, подвергались черепа знати, в Южной и Центральной Америке была и другая «мода», которая прижилась у незнатных слоев – трепанация черепа. В черепе живого человека высверливалась дырка. Если человек не умирал прямо во время операции, дыра эта постепенно затягивалась костной тканью. И тогда человеку сверлили в башке новую дыру, рядышком. В Америке находят черепа с тремя дырками! Причем масштаб этого ритуального калечения был совершенно чудовищным – в некоторых захоронениях до 60 % черепов со следами трепанации. Дыру диаметром в 3–4 сантиметра высверливали обычно в левой височной кости. Некоторые исследователи полагают, что это делалось для лучшего контакта с богами и духами. А может быть для удобства оказания на мозг непосредственного воздействия путем надавливания или еще чего-нибудь, бог весть… Я просто хочу обратить ваше внимание на тот факт, что там, где строили пирамиды, там и черепа деформировали. Такая вот была цивилизация…

В своем рассказе о пирамидах дон Хуан обронил одну любопытную фразу – о том, что во время индейских войн пирамиды были разрушены, это случилось еще до Колумба. И разрушили их некие загадочные «воины третьего внимания». Что это еще за третье внимание такое? Если в понятийном пространстве европейцев первое внимание есть обычное, обыденное состояние сознания, а второе внимание – трансовое состояние, в котором человеку видятся чудеса, то третье внимание – штука хитрая! Это то, ради чего вся «параллельная наука» и затевалась, те «бонусы», которые зарабатывает человек, отдав жизнь постижению «магии» и выстраиванию поколенческой цепи «магов».

Третье внимание – это полнота осознания. То есть одновременное включение в мозгу сразу всех режимов – и «ближнего света» и «дальнего» – и обычного осознания, и всех уровней «повышенного». Считается, что это случается с «магом» в момент смерти и является самой смертью мага. Невероятная вспышка внутреннего света или «внутреннего огня», который сжигает человека. Толтеки полагали, что именно достижение этого состояния сознания и является целью всех их практик. Потому что только в этом состоянии после смерти сохраняется индивидуальное осознание. Бессмертия можно достичь только так, полагали они. И как только маг достигает вершины познания, он включает в себе этот внутренний огонь и улетает навсегда в «другие миры». Окружающие воспринимают это как смерть.

Но для того, чтобы таким образом самоубиться, нужно годами раскачивать и тренировать сознание. Европейские исследователи поднимаются по определенной научной лестнице – вступительные экзамены, бакалавр, магистр, доктор, академик… Была своя лестница и у магов. «Ученый» должен был победить «четырех врагов» – естественный страх, трезвость мысли, неконтролируемую силу и старость. Не буду останавливаться ни на чем, кроме старости, поскольку данная книга ей во многом и посвящена.

Толтеки доколумбовой Америки почти ничего не достигли в области преобразования мира. До высот тех изменений окружающего пространства, какие учинила европейская наука, руководствуясь «первым вниманием», то есть рациональностью, толтекам – как до Луны. Их цивилизация, углубившаяся в себя, была сметена испанскими пушками. И это понятно: европейцы изучали мир и добились в его изменении огромных успехов. Зато толтеки изучали себя и добились грандиозных успехов в изменении тела. Они практически победили старость. Но не смерть.

Кастанеда отмечал, что все те маги, которые встречались ему на пути и имели весьма преклонный возраст, всегда были в непревзойденной физической форме и творили вещи, которые не всякий молодой сможет повторить. Более того, он был свидетелем случаев просто поразительных омоложений. Однажды после многолетнего перерыва антрополог приехал в Мексику, чтобы встретиться с учениками дона Хуана, потому что самого дона Хуана к тому времени уже не было: время его земного существования подошло к концу и, давая своим ученикам последний урок, бодрый старик включил внутри себя внутренний огонь и исчез. Буквально сгорел на работе. Вот Кастанеда и решил проехаться по местам боевой славы, проведать давних мексиканских знакомых. И столкнулся с полным преображением одной из них. Феномен его настолько потряс, что Карлос даже посвятил ему целую главу, которую так и назвал «Преображение доньи Соледад».

«…выскочила мать Паблито, как будто ее из дома кто-то вытолкнул. Она мельком рассеянно взглянула на меня… и подбежала ко мне. Несообразное зрелище старой женщины, бегущей ко мне, заставило меня улыбнуться. Когда она приблизилась, я на мгновение засомневался. Каким-то образом она двигалась так проворно, что вообще не походила на мать Паблито.

– Боже мой, вот так сюрприз! – воскликнула она.