Заключение. Истории, которые нельзя было рассказать раньше «Зип-а-ди-ду-да»
В сказочный летний день в Сан-Валли, Айдахо, на моем телефоне зазвонил рингтон песни «Зип-а-ди-ду-да» из диснеевского фильма «Песня Юга». Я смотрел его восстановленную версию вместе с «Бэмби» на первом свидании с будущей женой Нэнси и ее шестилетним сыном Триппом и четырехлетней дочерью Мими, моими будущими пасынком и падчерицей.
Молодая женщина, чей телефонный номер начинался с 212, спросила:
– Чарльз Брандт?
– Да.
– Пожалуйста, подождите, сейчас с вами будет говорить Боб Де Ниро.
Воистину «Зип-а-ди-ду-да».
Восемь месяцев назад, в 2008 году, журнал «Вэрайети» возвестил на первой странице, что Мартин Скорсезе и Роберт Де Ниро заключили сделку с «Парамаунт» на съемку художественного фильма «Я слышал, ты красишь дома». Однако время шло. В последующие месяцы из Голливуда не было никаких новостей, вплоть до этого звонка.
Как продюсер фильма и будущий исполнитель роли Фрэнка Ширана, Де Ниро спросил, есть ли у меня материал, не включенный в книгу.
– Много, – заверил я его.
– Не могли бы вы привести пример?
– Фрэнк сказал мне, что аресты кое-каких людей и смерть некоторых других позволят обнародовать отдельные факты. Несколько историй я опустил.
И «Парамаунт» пригласил меня на Манхэттен на встречу со Скорсезе, Де Ниро и сценаристом Стивеном Заилляном, обладателем «Оскара» за «Список Шиндлера».
Я сидел перед ними спиной к стеклянной стене в номере на 37-м этаже отеля «Ле Паркер Меридиен» на 57-й стрит. Чуть дальше по той же улице расположен Карнеги-холл, а через широкую улицу – «Сикелия продакшнс» Скорсезе. Мы были в квартале от киностудии Де Ниро «Трайбека продакшнс» и моей средней школы на Восточной 15-й улице. Мой выпуск 1959 года средней школы Стайвисент, куда ходили Джеймс Кэгни и Телониус Монк, состоялся в Карнеги-холл. Хотя Скорсезе, Де Ниро и я ходили в разные школы, я чувствовал себя как дома. Все мы выросли в итальянском Нью-Йорке, на заре эпохи рок-н-ролла, известной сегодня как «ду-уоп». «О…о…о, Флоренция…»
Скорсезе сидел слева от меня на диване, стоявшем перпендикулярно моему, с Заилляном, который левой рукой делал пометки в черновике невидимого для меня сценария. Напротив, отделенный от меня массивным деревянным журнальным столиком, в кресле с подголовником сидел Де Ниро. Он мог дотянуться от Заилляна и изредка похлопывал его по плечу, спрашивая: «Ты понял?» Было 5.30 вечера. На столе свежие фрукты и печенье. В номере аромат кофе и атмосфера обеда в забегаловке на углу. А мы были парнями, которые тут болтались.
– Я следователь, – сказал я, – и теперь сам здесь под допросом.
«Парамаунт» отвел нам час, но вопросы, задаваемые этими творческими личностями, были настолько дотошными, а у меня так много материала, что мы просидели четыре часа, до 9.30 вечера. Без перерыва на обед.
В какой-то момент во время их допроса я объяснил, что один странный фильм, который я в 1961 году смотрел в парке «Стил Пир» в Атлантик-Сити, заставил меня в 1991 году задать Фрэнку, казалось бы, невинный вопрос, на который он дал пугающий ответ исторической важности.
– Какой странный фильм? – спросил Скорсезе.
– Поверьте мне, вам он неизвестен. Этот фильм никто, кроме меня, не видел, и было это почти пятьдесят лет назад.
– Что за фильм? – настаивал он.
– «Взрыв тишины».
Он засмеялся:
– Недавно французы попросили меня о нем написать. Я пришлю вам DVD.
Какие-то материалы, которые я им предоставил, были новыми, связанными с событиями, произошедшими за время после написания эпилога 2005 года. Однако по большей части это были старые материалы еще 1991 года, которые я как бронежилет держал поближе к груди. Ниже главное из того, что я рассказал им о старом и новом.
Проверка на прочность
Как раз во время выхода в свет эпилога к первому изданию 2005 года в мягкой обложке отставной детектив отдела по борьбе с организованной преступностью расследований убийств полицейского управления города Нью-Йорка Джо Коффи сказал мне, что Джон «Рыжий» Фрэнсис был богатым риелтором коммерческой недвижимости, и я написал об этом в эпилоге. Через месяц после этой публикации Коффи написал письмо редактору «Плейбоя». В письме он выражал поддержку моей статье, написанной на основе признания Фрэнка в убийстве «борзого» Безумного Джо Галло в ресторане «Умберто Клэм Хауз» в Маленькой Италии.
Коффи вел дело об убийстве Галло и считал, что благодаря признанию Фрэнка оно раскрыто. Однако один инцидент оставлял у него неприятный осадок еще много лет. Коффи написал в «Плейбой», что среди помогавших Галло в праздновании дня рождения в «Умберто» был актер сериала «Закон и порядок» Джерри Орбах, отказавшийся сотрудничать с Коффи в расследовании убийства.
Чтобы поблагодарить Джо Коффи за его письмо в «Плейбой» в поддержку признания Фрэнка Ширана в убийстве Галло, я позвонил ему домой в Нью-Йорк из своего дома в Сан-Валли.
– Этот скользкий тип явился с адвокатом, – сказал Коффи, имея в виду Джерри Орбаха. – Тот не позволил мне задать ему ни одного вопроса.
– Орбах, – рассказал я то, что узнал при подписании книги, – ходил в среднюю школу на территории Буфалино. Любой, кто когда-либо жил в северо-восточной части Пенсильвании, знает достаточно, чтобы держать язык за зубами.
Кони хмыкнул.
– Что ж, дело Галло раскрыто, – сказал он. – Но его можно было бы раскрыть тогда, если бы Орбах сотрудничал.
Коффи открыл мне одну из причин своей убежденности в том, что Ширан говорил правду об убийстве Галло. Дело не только в свидетельском опознании редактором газеты «Нью-Йорк таймс». Коффи объяснил, что руководствовался целями поддержания правопорядка, когда распустил историю о троице итальянских стрелков. Дезинформация потребовалась Коффи для проверки на вшивость. Она отсекла ложных доносчиков. Коффи уцепился за информатора, который хотел продать «информацию» о трех итальянцах, поскольку знал, что стрелок был один, высокого роста и не итальянец.
– Это был Ширан, – сказал Коффи.
Я спросил:
– Вы прочли мою книгу?
Он замялся.
– Экземпляр, который я послал вам после того, как вы сказали мне, что Рыжий был риелтором коммерческой недвижимости?
– О, вы имеете в виду Джонни Фрэнсиса.
– Это очень помогло мне. Я процитировал вас в издании в мягкой обложке. Вы прочли?
– Нет.
Он засмеялся:
– Но я послал книгу своему информатору в семье Буфалино. И он ее прочитал. Ее прочитали все ребята Буфалино. Этот ветеран семьи Буфалино сказал мне, что был шокирован. Он не мог поверить, что Ширан вам в этом признался. Все это правда. Там все шокированы.
– Ширан очень раскаивался, – сказал я. – Это зрело долгие годы.
– Несомненно.
Будь Фрэнк жив, я, поговорив с детективом Коффи, позвонил бы ему поделиться новостями. Дело Галло закрыто. Семья Буфалино подтверждает твои слова. Все правда.
Я достал из папки фотографию, на которой мы с Фрэнком сидим во главе стола на торжестве по случаю проводов на пенсию одного из товарищей в профсоюзе. Кто-то щелкнул нас обоих в тот момент, когда Фрэнк признался в убийстве Безумного Джо.
– Почему Расс так сильно тебе доверял? – задал я тогда первый вопрос.
– Чтобы ты понял, – произнес он с улыбкой лепрекона, – мне придется тебе кое-что рассказать.
– Давай, Фрэнк. Не оставляй меня в неведении. Сейчас самое время высказать все.
Он понизил голос. Его губы едва шевелились.
– Слышал когда-нибудь о Джо Галло?
– Конечно, – сказал я, – Безумный Джо.
– Борзый, – сказал он.
– Не понимаю. Почему Расс так сильно тебе доверял?
– Это дело – моя работа. Рыжий был моим шофером. Он высадил меня и проехал вокруг квартала. Если бы я не вышел на улицу к его возвращению, он бы уехал. Я бы остался один. Вот так это делается.
На снимке я прильнул к нему с магнитофоном в руке, чтобы расслышать его тихий голос в шуме вечеринки. На фото взгляд Фрэнка устремлен вдаль, как нередко бывало после новых признаний.
Решив вставить в книгу признание Фрэнка в убийстве «дерзкого», я и подумать не мог, что включение в книгу рассказа о Галло будет сплошной головной болью. Я понимал, что предстоит борьба с общепринятой версией о троице итальянских боевиков, ворвавшейся в «Умберто», ранившей в задницу греческого телохранителя Галло и убившей Галло, когда тот выбежал на Хестер-стрит. Это было испытанием авторитета Ирландца, ведь Фрэнк, как Форрест Гамп, участвовал во многих делах на очень высоком уровне.
Мое решение сохранить в книге признание в убийстве Галло оказалось для меня и Фрэнка возможностью пройти проверку на прочность от детектива Коффи.
Однако в момент публикации первого издания я этого не знал. Я узнал только, что там была редактор «Нью-Йорк таймс», которая вылезла из-под стола в «Умберто» и могла сказать, что видела троих итальянских киллеров, убивающих Галло. Что, если бы она опознала по фотографии какого-нибудь итальянца? Фиаско потерпела бы не только книга, но и дело Хоффа.
На карту было поставлено очень многое – прежде всего моя репутация, заслуженная годами. В моей юридической практике способность привлекать клиентов по рекомендации других юристов, судей и общественности зависела исключительно от моей репутации. Люди знали меня как бывшего президента Адвокатской коллегии штата Делавэр, бывшего первого заместителя главного прокурора штата, писателя, журналиста, лектора и автора трудов по искусству допроса и перекрестного допроса. Моя репутация была такова, что, хотя я и не принадлежу ни к одной из партий, председатель демократической партии попросил меня баллотироваться на пост губернатора, а 20 лет спустя об этом же просил председатель республиканской партии. Выставив себя сосунком, наивно верящим в рассказы известного лжеца, я мог бы сокрушить все, что построил.
Я мог бы оставить Галло лежать на Хестер-стрит. Но я тринадцать лет проработал членом комитета Верховного суда, расследующего нарушения адвокатской этики. Я помогал расследованию и оправданию в то время сенатора Джо Байдена по делу о сокрытии инцидента с плагиатом в юридической школе после его обращения в Адвокатскую коллегию штата Делавэр. Когда я занимался редактурой перед публикацией, мой опыт в юридической этике громко и ясно говорил мне, что, если Фрэнк обманул меня с Галло, общественность вправе это знать и не верить всему остальному, что сказал мне Фрэнк.
Однако я без колебаний верил Фрэнку. Как видно на той фотографии, которая была сделана, когда он признался мне в этом, я был от него в нескольких дюймах. Я видел его глаза. Я слышал, как он говорил. В конце концов, я не просто пригласил его на свидетельскую трибуну сегодня утром. На протяжении многих лет я испытывал Фрэнка на прочность высеченной в камне, описанной в книгах и снятой в кино историей о троих «итальянцах», «обстряпавших дело». Но Фрэнк крепко держал оба свои пистолета. А я знал свой предмет.
Мне и в голову не могло прийти, что за убийство Галло в окончательном варианте Фрэнк удостоится четырехкратной проверки.
Во-первых, это, разумеется, чудесная свидетельница, уважаемый редактор «Нью-Йорк таймс», однозначно опознавшая Фрэнка как единственного стрелка. Эта уважаемая журналистка любезно согласилась дать интервью на камеру «Пи-би-эс», хотя и не показывая лица и анонимно. Она опознала Ширана по предъявленной фотографии и заявила, что это «несомненно» тот человек, который убил Галло.
Во-вторых, главный следователь детектив Коффи, который заявил, что дело закрыто после прочтения моей статьи в журнале «Плейбой».
В-третьих, в книге греческого телохранителя Галло рассказано о ссоре ранее тем же вечером в «Копакабане» между Расселом, Фрэнком и Безумным Джо, который вел себя «дерзко».
В-четвертых, свой вердикт вынесла семья Буфалино: «Все это правда».
Основываясь на подтверждении рассказа Фрэнка о деле Галло в противовес популярной истории, резко противоречащей словам Ирландца, я предполагал написать короткое добавление в книге, присовокупив фразу Коффи о закрытии дела Галло и абсолютном одобрении со стороны посвященных из семьи Буфалино – самых надежных экспертов во всех подобных вопросах. Однако мне предстояло услышать гораздо больше от семьи Буфалино и о семье Буфалино, и короткое дополнение растянулось на все последующие страницы.
Книга «Я слышал, ты красишь дома» должна была шокировать людей Буфалино, приверженцев «Коза Ностры» и ее «Омерты», кодекса молчания, нарушение которого карается смертью. «Когда сомневаешься, не сомневайся». Все это время я знал, что Фрэнк рассказывал парням Буфалино и парням из Филадельфии, с которыми мы встречались в клубах, а также своему другу, крестному отцу Чикаго Джоуи «Клоуну» Ломбардо – часто звонившему ему в моем присутствии, – о нашей работе над оправдательной книгой, которую Фрэнк назвал «моей стороной этого дела». Мы убедили их, что хотим защититься против всех книг, связывавших Фрэнка с убийством Хоффа. Рассел Буфалино позволил Фрэнку сказать всем, что дал Фрэнку разрешение на написание книги в соавторстве со мной. Как выразился Фрэнк, «до тех пор, пока это никому не мешает». Но мы с Фрэнком знали, что пишем на самом деле. Иногда в компании этих мафиози и их боссов я чувствовал себя агентом под прикрытием.
Глядя на мою фотографию с Фрэнком, признающимся в убийстве «борзого», я был рад, что эти ребята из семьи Буфалино не обвинили меня в том, что нашей оправдательной книгой я обвел Фрэнка вокруг пальца, сломал его ради получения признания, воспользовался преклонным возрастом, взывая к совести. Ведь в зависимости от применявшейся мною тактики допроса он называл меня то «господином прокурором», то «святошей». И сказал, что я «самый жесткий прокурор», с которым он когда-либо сталкивался.
Новости детектива Коффи волновали кровь. В Северо-Восточной Пенсильвании пошел густой снег. Вот-вот должен был начаться снежный буран.
Третье кольцо
31 мая 2006 года, ровно через два года после выхода первого издания моей книги в твердой обложке, федералы обвинили в отмывании денег от наркоторговли андербосса Большого Билли Д’Элиа, который 12 лет назад после смерти Рассела стал крестным отцом семьи Буфалино. Большой Билли был племянником Рассела и его неизменным компаньоном. В 1972 году Рассел заказал себе, Фрэнку и третьему лицу, о котором я не писал, три кольца с золотыми трехдолларовыми монетами, инкрустированными бриллиантами. Кольца символизировали внутренний круг из троих участников. Третье кольцо предназначалось Большому Билли Д’Элиа.
Билли, прошедший хорошую школу дяди Расса, знал, как все уладить с этим раздражающим федеральным обвинением. Билли тотчас приказал убить обоих инвестиционных банкиров-свидетелей, которые должны были дать против него показания. К счастью для жертв, на киллере, которому отдал приказ Билли, был «жучок» ФБР. Билли попался точно так же, как и его дядя Расс, приказав человеку «с жучком» сделать то, что Брут в шекспировском «Юлии Цезаре» и мафия называют «работой».
И Билли признали виновным по двум куда более серьезных обвинениям – в заговоре с целью убийства федеральных свидетелей. Билли пятьдесят, и, учитывая, что все записано на пленку, он умрет в тюрьме.
В 1991 году, за 15 лет до этих обвинительных заключений, Фрэнк познакомил меня с Большим Билли Д’Элиа на встрече мафии в ресторане «Мона Лиза» на 6-й стрит в Южной Филадельфии. Фрэнк только что вышел из тюрьмы. А Билли был наиболее вероятным преемником Рассела. Билли был высок, добродушен, очень обаятелен. Мне его не любить было не за что, однако последующие годы показали, что я ему совершенно не нравился.
Например, после вечеринки, посвященной дню рождения Фрэнка, проходившей в итальянском ресторане близ аэропорта Филадельфии, Фрэнк позвонил мне домой: «Знаешь, что сказал мне Билли после твоего ухода?» Он спросил, доверяю ли я «этому парню». Я ответил, что доверяю этому парню, и если бы не этот парень, мне бы сидеть в тюрьме еще 9 лет. Доверяю ли я этому парню?
– Подожди, Фрэнк, – остановил его я. – Пожалуйста, подожди. А что сказал обо мне крестный отец семьи Буфалино? Это все, что меня волнует.
Фрэнк научил меня тому, как мыслят его друзья: «Когда сомневаешься, не сомневайся». И вот Большой Билли во мне засомневался. Все сидевшие за тем столом со мной, Фрэнком и Билли и все авторитеты Филли и ребята Буфалино знали, что я пишу книгу о Фрэнке.
– О-о, он просто пытается меня разозлить, – сказал Фрэнк. – Тебе не о чем волноваться, этот ублюдок мне никогда не нравился, и он никогда меня не любил.
– Эти слова должны меня успокоить?
– Нет, нет, нет, – сказал Фрэнк. – Мне этот ублюдок никогда не нравился, и он никогда меня не любил».
В годы общения с Фрэнком я время от времени бывал в компании Билли, но тот редко со мной разговаривал, словно у меня мог быть «жучок». Едва вышло первое издание книги в твердой обложке, моя жена Нэнси получила электронное письмо от моей бывшей ассистентки Дианы, встречавшейся с другом Билли. Диана переслала Нэнси копию электронного письма, только что полученного ею от друга Билли. Оно заканчивалось следующим предупреждением: «P.S. Билли недоволен Чарли».
Я попытался успокоить Нэнси: «Билли еще не читал книги, она еще не поступила в продажу; я уверен, Билли воображает, что она его изобличает».
– Я чувствовала себя спокойнее, – сказала Нэнси, – когда Фрэнк был жив.
Нэнси знала, что я шел за Фрэнком как за партнером в бальном танце, обходя некоторые щекотливые вопросы. Фрэнк не раз говорил: «Ты не можешь написать этого о Расселе, потому что в этом деле он был связан с другими людьми. Они задумаются: если я сказал такое о близком друге Расселе, наверняка сказал и о них. Они тоже далеко не душки». В других случаях он говорил, что я не могу вставить какой-то сравнительно небольшой отрывок о Расселе, пока жива его жена, Кэрри. Теперь Кэрри уже нет.
Фрэнк настаивал, чтобы в книге не упоминалось имя Билли, и я послушался. Даже сейчас я не выдам мафиозную кличку Билли. В книге я даже не упоминал, что именно Билли рассказал о том, как «Рыжий» Джон Фрэнсис, умирая от рака, проговорился властям о многих делах с Фрэнком. Я не упоминал, что помимо Фрэнка и Рассела третьим человеком, носившим золотое кольцо с монетой, был Билли.
Нэнси видела, как Фрэнк меня защищал. После наших встреч в своей квартире в пригороде Филли он обязательно говорил: «Позвони мне, когда вернешься домой. Я хочу быть уверен, что ты вернулся домой».
– Когда Билли прочтет книгу, – сказал я Нэнси, – он будет, как не раз повторял Фрэнк, «вполне удовлетворен».
Нэнси знала, что я опустил не только некоторые щекотливые детали о некоторых мафиози. Опустил я и свои слова. Мне не хотелось приписывать себе результаты методов допроса, которые я применял.
Я рос в почти стопроцентно итальянской семье. И хотя мы были итальянцами в духе Перри Комо, меня притягивали газетные заголовки криминальной хроники. Никогда не забуду молодого продавца Арнольда Шустера, который заметил на улице Бруклина объявленного в розыск грабителя банков Вилли Саттона и побежал в полицию, потребовав вознаграждение. Босс мафии Альберт «Безумный Шляпник» Анастасиа, известный тем, что в 1957 году его убили в кресле гостиничной парикмахерской, был крестным отцом организации, которую можно было бы назвать «Семья Гамбино». Вилли Саттон никак с мафией связан не был. Но Анастасиа был «недоволен» Арнольдом за то, что тот выставлял свои заслуги на телевидении. И в назидание нью-йоркской молодежи (в том числе мне) Арнольда застрелили прямо перед домом.
За три года до выхода этой книги в свет я получил урок от одного из соучастников Фрэнка, Чаки О’Брайена.
После обнародования 7 сентября 2001 года результатов анализа ДНК, подтвердившего, что в 1975 году в бордовом «Меркьюри» нашли волосы именно Хоффа, Чаки не сидел сложа руки. Давно признали, что этой машиной в день исчезновения Хоффа управлял исключительно Чаки.
Едва услышав новости о ДНК, О’Брайен позвонил Фрэнку из своего дома во Флориде. Он попросил Фрэнка встретиться с ним в баре аэропорта Филадельфии. О’Брайена не волновало ФБР и анализ ДНК. Боялся он только, как бы некоторые мафиози не решили, что «недовольны» Чаки.
В баре аэропорта Чаки убеждал Фрэнка, что находка его не пугает. Он не расколется. Волосы Хоффа могли попасть в машину как угодно.
– Волосы, – объяснил мне Фрэнк после встречи в аэропорту, – могут передаваться от человека к человеку. В конце концов, «Меркьюри» принадлежал сыну Джакалоне – они были близкими друзьями с Джимми и всегда обнимали друг друга. Нашлась бы сотня свидетелей того, как они обнимались на публике. Чаки не о чем беспокоиться.
О’Брайен полетел домой, развеяв сомнения, довольный тем, что не станет жертвой поговорки «когда сомневаешься, не сомневайся». Через два дня случилось 11 сентября, и интерес к волосам Хоффа угас.
Одна из важных причин, по которой я упустил некоторые разговоры с Фрэнком, состояла в том, что в роли исповедника мне иногда приходилось проявлять к Фрэнку меньше уважения, чем одобрили бы его друзья. В их обиходе недостаток уважения – самый страшный грех, караемый мгновенной смертью. Столь же непростительна настойчивость. Я никогда не был слишком настойчив. А если и был, то в основном пытаясь разговорить Фрэнка о войне.
Фрэнк никогда не злился на меня, когда я настойчиво расспрашивал о 411 днях на передовой.
– Я не сказал этого даже ради спасения задницы от тюрьмы перед жюри процесса по «Закону об инвестировании полученных от рэкета капиталов». Того же от меня хотел Эмметт. И мне говорить об этом с тобой ради продажи твоей книги?
Моя работа заключалась в постоянном напоминании ему о преимуществе высказывания правды. И мне помогло то, что я католик. В конечном счете, Фрэнк позволял мне быть настойчивым, потому что каждый раз, когда он рассказывал мне что-то новое, ему становилось лучше, он испытывал прямо физическое облегчение.
В итоге я изъял из книги подробности своей роли, поскольку не хотел, чтобы кто-то, в особенности Билли, оказался бы слишком «недоволен Чарли».
Девиз нашей семьи: «Сомневаешься – не говори».
1991 год
Помимо умолчания о своей роли и тактике следователя на протяжении почти пятилетнего периода, с 1 марта 1999 года по 14 декабря 2003 года, я также не упомянул подробности своего более раннего общения с Фрэнком в 1991 году. Тому году я посвятил только эти четыре предложения:
«Первое такое интервью состоялось в 1991 году на квартире Ширана вскоре после того, как нам с коллегой удалось выхлопотать для Ирландца досрочное освобождение из тюрьмы по причине ухудшившегося здоровья. Вскоре после самого первого интервью в 1991 году Ширан, догадавшись, что наша беседа уж очень походит на допрос, наотрез отказался сотрудничать с нами. И выразил мне явное недовольство. Я попросил его связаться со мной, если он все же изменит к этому свое отношение».
Все это правда, но очень сжато.
С Фрэнком Шираном было непросто с самого начала в 1991 году. Мы с партнером Бартом Дальтоном ездили к нему на свидания в тюрьму, чтобы Фрэнк подписал медицинские справки, необходимые нам для ходатайства о его условно-досрочном освобождении по медицинским показаниям. Оба раза Барт проезжал до тюрьмы по 80 километров. И в обоих случаях Фрэнк отказывался что-либо подписывать. Фрэнк потребовал от Барта, чтобы вместо ходатайства об условно-досрочном освобождении по медицинским показаниям мы подали гражданские иски против ФБР, прокуроров на уровне штата и федеральном уровне, судей первой инстанции на уровне штата и федеральном уровне, тюремного надзирателя и целого списка других официальных лиц за «жестокое и беспрецедентное наказание», попирающее Шестую поправку к Конституции. Приезжая, мы вдвоем опекали нашего клиента-бунтаря.
Одним из моих ощутимых преимуществ было мое жесткое поведение с Шираном десятью годами ранее, в 1981 году. Сразу после того, как Фрэнк выиграл свой процесс по «Закону об инвестировании полученных от рэкета капиталов» в Филадельфии, он привлек меня, чтобы представлять его в федеральном процессе в Уилмингтоне по обвинениям в профсоюзном рэкете. Я защищал его от обвинений. Мы заявили о невиновности. На скамье подсудимых сидело полдюжины соответчиков из мафии во главе с Юджином Боффа, капо семьи Дженовезе и человеком Тони Провенцано, а из филадельфийской семьи был некий Бобби Риспо. Каждого представлял богатый адвокат из мегаполиса с бриллиантовыми запонками и монограммами, вышитыми на накрахмаленных белых рубашках.
После предъявления обвинения Фрэнк отвел меня в коридоре в сторону и сказал:
– Мне импонирует то, как вы держитесь, и все такое. С оплатой у меня проблем нет. И н-н-не поймите неправильно, но это аванс за составление ходатайства и все такое прочее. Всю эту бумажную работу вам делать нет нужды, другие адвокаты все напишут, а вы просто подпишите, вот и все.
– Фрэнк, – сказал я, – вам придется нанять себе другого адвоката. В своем кабинете я обговорил с вами гонорар, и вы на него согласились. Если возникла проблема с гонораром, я ухожу. Я не буду вас представлять или вести с вами переговоры. Уверен, вам удастся найти другого адвоката, который сделает так, как вы хотите, но для меня ваше предложение неприемлемо. Когда я готовлю для клиента ходатайство, я знаю, на чьей я стороне. На чьей стороне эти люди, я не знаю.
И прежде чем он успел ответить, я развернулся и ушел.
И словно в подтверждение моих слов месяц спустя федеральный прокурор обнародовал, что парень из Филли Бобби Риспо несколько месяцев назад стал информатором властей. На Риспо был «жучок», и все то время, пока группа этих адвокатов встречалась со всеми своими клиентами, обсуждая стратегию защиты, власти их прослушивали. Мне это вторжение во взаимоотношения адвокат – клиент представлялось неконституционным, но оно было поддержано резолюцией в деле «США против Боффа и др.».
В конечном счете Фрэнка осудили, и он получил 18 из своих 32 лет тюрьмы по этим обвинениям. Я был уверен, что Фрэнк помнил об этом, когда решил нанять меня, чтобы я вытащил его по условно-досрочному освобождению по медицинским показаниям.
Дверь в зал для собраний тюрьмы открылась, и в нос ударил сильный запах дезинфицирующего средства, без сомнения, идущий из коридора, который мыли заключенные. Я удивился, увидев, как Фрэнк въехал в зал для собраний тюрьмы в инвалидной коляске, которую толкал бывший президент делавэрского отделения «Пэйган Мотосайкл Клаб».
Несколькими годами ранее, когда я еще выступал защитником в делах по убийствам, прежде чем ограничить свою практику ходатайствами по условно-досрочному освобождению по медицинским показаниям, я пересек реку Делавэр и успешно представлял этого «язычника» в деле о двойном убийстве свидетелей в Нью-Джерси. Один «язычник» и его «старуха» остались в солончаках Пайн-Барренс в Южном Джерси – их головы были прострелены «язычниками», но не моим клиентом, а другими. Мой клиент представлял собой печальный случай: чемпион по борьбе в тяжелом весе в школьные времена, который проиграл наркотической эпидемии 1960-х годов и попал в тюрьму за наркотики. Он был рад меня увидеть и обнял своими ручищами. Я подумал, что Фрэнку полезно наблюдать поддержку со стороны довольного клиента.
Как когда-то, когда я преподавал английский в средних классах в Куинсе, я терпеливо объяснил Фрэнку, что слушание по ходатайству об условно-досрочном освобождении по медицинским показаниям – это тихая внутренняя процедура, которая пройдет в этом самом зале для собраний. Никакого прокурора, прессы и фанфар. Никого из его агентов ФБР, прокуроров или судей не уведомят о том, что мы подали на его освобождение.
Пока я говорил, самое крупное лицо на самой большой голове, которую я когда-либо видел, было серым и жестким, холодные и сухие голубые глаза неотрывно смотрели на меня. Мы не виделись десять лет. Его жесткая кожа была серой, как гранит здания суда штата Делавэр, где его осудили, и, по мере того как я говорил, становилась все серее. Уверен, что он дышал, но было незаметно.
– Фрэнк, – сказал я, – вы в инвалидном кресле, мы с Бартом – адвокаты по делам о медицинской халатности, и это все, что мы сейчас делаем, и мы знаем, как представить медицинские заключения. Вам необходима хирургическая операция позвоночника по поводу вашего тяжелого стеноза. У вас будет лучший нейрохирург Филадельфии Фред Симеоне, готовый сделать в Пенсильванском университете операцию, после которой вам потребуется интенсивный послеоперационный уход, физиотерапия и реабилитация. Начальник этой тюрьмы не хочет предоставлять вам необходимый послеоперационный уход. Удовольствуйтесь тем, что выйдете отсюда условно-досрочно по медицинским показаниям. Совет по условно-досрочному освобождению из трех человек будет на нашей стороне. Фактически другой стороны, кроме нашей, у нас не будет. Однако, если мы подадим любой из тех исков, которые вы хотите, все ваши любимые правоохранительные органы объединятся против вас за кулисами, чтобы гарантировать вам отсидку до последней секунды срока.
Словно не слыша меня, холодным как лед взглядом и таким же голосом он монотонно, сквозь стиснутые зубы произнес монолог, явно написанный для него тюремным адвокатом. Каждое его предложение начиналось словами: «Я хочу, чтобы вы подали иск в суд…» Как полицейский, которого известили по рации о драке за углом, не спешит, давая ребятам возможность хорошенько измотать друг друга, я позволил ему пробубнить обо всех исках, которые мы должны подать в суд.
Когда он закончил, я спросил:
– Фрэнк, вы закончили?
– Да, – проворчал он. – Я выдохся.
– Жаль, вы сами не слышали того, что говорили. В противном случае вы поняли бы, что это лишено всякого смысла.
Он внимательно на меня посмотрел.
– Мы подаем на условно-досрочное освобождение по медицинским показаниям, – продолжал я нарочито медленно и размеренно. – И это все, что мы делаем. Если мы потерпим неудачу, а вы отыщете достаточно глупого адвоката для подачи своих легкомысленных исков, тогда – вперед! Барт вернется через неделю, чтобы забрать эти бумаги, и если вы хотите, чтобы мы вас представляли, вам надо их подписать. Охрана, мы уходим!
На следующей неделе двухметровый здоровяк Барт Дальтон поехал в тюрьму один. По возвращении он был серьезно обеспокоен моей безопасностью.
– Он хотел разговаривать только о тебе, – сказал Барт, – я действительно тревожусь за тебя. Еще никто и никогда с ним так не разговаривал. И так не уходил. Он повторял это снова и снова. Я пытался сказать ему, что ты делаешь это для его же блага, но он не хотел слушать. Мне казалось, что я там занимался не юридическими вопросами, а улаживал мафиозную разборку. Я очень волнуюсь. Он не переставал говорить о тебе. Помни, он убил Фреда Гавронски за то, что тот опоздал на встречу и пролил на него вино.
– Не говоря уже о том, – сказал я, – что он – главный подозреваемый ФБР по делу Хоффа. Он подписал бумаги?
– Да.
– Отлично, ведь только это и важно, не правда ли? Давай его вытащим!
Разумеется, мы так и сделали.
В благодарность Фрэнк пригласил нас с помощниками на обед с суровыми дальнобойщиками, восемью парнями по имени Рокко, которые выглядели так, будто только что вернулись из информационного пикета. С тех пор как Фрэнк вышел из холодной и мрачной тюрьмы, состояние его здоровья улучшилось, и он мог ходить с тростью. Мы расположились в задней комнате его прежнего убежища – ресторана «Винсенте» в квартале Маленькая Италия в Уилмингтоне, называемого мафиози на фэбээровских записях «винным магазином». Именно отсюда гангстер однажды прислал бутылку «Дом Периньон» моей дочери Дженни Роуз на семейный обед по поводу ее шестнадцатилетия.
В какой-то момент Фрэнк сказал нам, что у дочери был кот, который любил прыгать ему на колени, когда он смотрел футбол. Поэтому он купил водный пистолет и показал, как стрелял в кошку брызгами воды, и от этого жеста меня пробрал озноб. Снова я почувствовал озноб в Детройте в 2002 году, когда Фрэнк изобразил, как целит в пол моего «Кадиллака» «ИНСТРУМЕНТОМ».
Словно нас там и не было, Фрэнк с приятелями много вспоминали, поражаясь, что все еще живы, и ставя под сомнение мужественность отдельных судей и агентов ФБР. По-настоящему презирали они одного агента, Джона Тамма, с прической волосок к волоску, того, которого Фрэнк «накрыл одеялом» во время процесса по «Закону об инвестировании полученных от рэкета капиталов». Толстогубый мужчина в черном костюме, черной рубашке, ярко-красном галстуке и с красным карманным носовым платком заметил:
– Я знаю, в чем проблема Тамма. И я скажу вам, в чем проблема Тамма: всю свою жизнь он борется со своими гейскими наклонностями.
Другой приятель Фрэнка, Фрэнни, который передал мне гонорар от Фрэнка, сидел, погрузившись в задумчивость, и все больше помалкивал. Я узнал, что Фрэнк и Фрэнни дружат с детского сада. Неожиданно Фрэнни поднял бокал и произнес со слезой в голосе:
– Фрэнк, пусть федералы оставят тебя в покое.
– Точно! Точно! – последовали единодушные возгласы.
– Точно! Точно! – вторили мы с Бартом.
После обеда Фрэнк отвел меня подальше от своих гостей.
– Я устал, что меня обвиняют в убийстве Джимми. В каждой статье. Вышло уже шесть книг, и все впутали меня в это дело.
Фрэнк добавил, что в тюрьме прочел мой детективный роман «Право не отвечать на вопросы», опубликованный издательством «Сент-Мартин пресс» в 1988 году и купленный, но не экранизированный кинокомпанией «Тристар пикчерс». Его герой детектив Лу Рацци – мастер допроса. Сюжет основан на расследованиях особо тяжких преступлений, таких, как «Штат Делавэр против Фуллмана», в ходе которых я помогал вести допросы. Это полицейский детектив, главный герой которого называет признание «такой же жизненной необходимостью, как пища и крыша над головой. Оно помогает выкинуть из головы психологический мусор». После выхода в свет этого романа, основанного на реальных событиях, в «Делавэр ньюс» написали, что я получил письмо от президента Рональда Рейгана, похвалившего «Право не отвечать на вопросы» за «решительную борьбу за улучшение правовой защиты законопослушных граждан». Фрэнк видел эту статью о хвалебном отзыве на мою книгу, данном американским президентом ирландского происхождения.
– Мне ваша книга тоже понравилась, – сказал Фрэнк Ирландец. – Я хочу написать книгу и хочу, чтобы для меня ее написали вы. Я хочу обо всем этом рассказать.
Мои навыки и инстинкты сразу подсказали мне, что как минимум подсознательно Фрэнк тайно желал признаться.
Об этом я уже догадался и по нашим предыдущим встречам. Фрэнка не отпугнула ни моя суровость незадолго до того, как выяснилось, что Бобби Риспо работает на ФБР, ни еще большая суровость на тюремном свидании в связи с условно-досрочным освобождением по медицинским показаниям, а уж после его откровений о Лу Рацци, главном герое моего полицейского детектива и мастере допроса, у меня не осталось ни малейших сомнений в том, что он всячески хотел меня заполучить, чтобы поведать свою «историю этого дела». В тюрьме он сидел с отдельными прототипами персонажей романа, настоящими преступниками, которых я отправил в камеру.
Скрытое желание признаться облеченному властью человеку было идеей, которую я с первых шагов работы в правоохранительных органах усвоил у опытнейшего детектива отдела полиции Уилмингтона, покойного Чарли Берка.
– Как вам удается добиться такого множества признаний? – спросил я у Берка.
– Они сами хотят рассказать, Чолл, – ответил Берки.
Я подумал, что он шутит.
Это было после того, как грабитель Рэндольф Дикерсон признался ему в убийстве. Той же отверткой, которой Рэндольф открыл окно, он зарезал одинокую старуху-соседку, жившую на пенсию и продажу Библий. Книгоноша вернулась домой и с удивлением обнаружила в своей квартире соседа Дикерсона, рывшегося в платяном шкафу.
– Рэндольфу надо было снять с души груз убийства, Чолл. Человеку нужно снять с души груз убийства, – любил повторять Берки. – Это все проклятый героин. Поверь мне, он неплохой парень, но ты недвусмысленно должен показать им, кто главный. Они должны знать, что ты главный, Чолл.
Берки не слишком полагался на техники из учебников, хотя некоторые книги просто потрясающи. У Берки была вера. Я поверил в желание признаться облеченному властью человеку. Это стало явлением, на которое я опирался и бесчисленное множество раз наблюдал его подтверждение еще до этого торжества в «винном магазине» и желания Фрэнка, чтобы я написал для него книгу и рассказал его «историю этого дела», «историю Джимми Хоффа».
Работая по обе стороны уголовного права, я пришел к пониманию того, что тысячелетиями признаваемая совесть, исповедуемая религиями, программами двенадцати шагов и психиатрами и описанная такими художниками, как Шекспир, присуща человеческой природе. Алкоголь и наркотики могут заглушать ее голос, но он таится в глубине, ожидая, пока его умело выведут на поверхность.
Тем не менее, даже в том случае, когда у убийцы появляется желание признаться, признаться хотят его сердце и душа. А каждая клетка тела этого не хочет. Потому что тело окажется в тюрьме или привязанным к каталке. Часто в отягощенном чувством вины сознании эти противоборствующие устремления действуют одновременно.
На последнем курсе Бруклинской школы права я вдохновился подвигами журналиста Майка Уоллеса из нового тогда телешоу «60 минут», и допрос и перекрестный допрос сделались моей страстью. В своей юридической деятельности я постепенно перешел от перекрестного допроса наркоманов-взломщиков к перекрестному допросу выступающих в суде экспертных свидетелей-нейрохирургов. Однако удалось ли бы мне заполучить Фрэнка, добиться его признания, проникнуть в глубины его «истории этого дела», зависело от того, насколько глубоко раскаялся этот католик.
«Мона Лиза»
Мы договорились о встрече в квартире Фрэнка с выходом в сад, в Спрингфилде близ Филадельфии. Это был октябрь 1991 года, задолго до его операции. Я подумал, что в худшем случае у меня будет материал для моего следующего романа о Лу Рацци.
Фрэнк открыл дверь, опираясь на трость. Одет он был в свою обычную «униформу», состоявшую из темно-синих хлопчатобумажных тренировочных брюк, футболки в цвет и серой твидовой кепки, символизировавшей его сердечную привязанность к водителям грузовиков. В духе дальнобойщиков по радио негромко играла музыка кантри. За спиной Фрэнка стоял невысокий рыжий краснолицый мужчина примерно его лет в коричневом костюме, накрахмаленной желтой рубашке и с красно-золотым клубным галстуком. Мое сердце замерло.
Первое правило – с клиентом хотелось бы оставаться один на один.
Фрэнк впустил меня в свою чисто прибранную квартиру с двумя спальнями, слегка пахнувшую лекарствами, и сказал:
– Это мой адвокат Чарли Брандт. А это еще один мой адвокат – Джимми Линч, Католик.
Джимми Линч, Католик, протянул руку и сказал:
– Как делишки, Чолли?
Услышав его прозвище, я почувствовал, что надежды вновь ко мне вернулись. Для католика исповедь священна.
Я пошел в туалет и услышал телефонный звонок. Выйдя, я увидел, как Фрэнк Ширан очень уважительно поддакивает кому-то в трубку. Как потом выяснилось, говорил он с Большим Билли Д’Элиа, андербоссом Рассела Буфалино.
Повесив трубку, Фрэнк сказал:
– То дело мы должны сделать сейчас.
– Сейчас? – запротестовал Джимми.
– Ты делаешь это, когда они хотят, чтобы ты это делал, а не тогда, когда ты хочешь это сделать. И они под тебя не подстраиваются.
– Что мы будем делать с Чолли?
– Ребята, – быстро сказал я, – я прихватил с собой работу. Я займусь ею прямо здесь, в столовой, пока вы не вернетесь.
– Нет, – сказал Фрэнк. – Мы возьмем его с собой, и это будет правильно.
Фрэнк снял кепку и футболку и надел накрахмаленную белоснежную рубашку с монограммой «FJS» на манжетах. Потом черный жилет. Тренировочные брюки он не переодел.
Католик сел за руль. Фрэнк сидел на переднем, я – на заднем сиденье. Позже я узнал, что в своей последней поездке доверчивый Джимми Хоффа тоже сидел на заднем сиденье. Массивная седая голова Фрэнка закрывала мне обзор. Не было сказано ни единого слова, и я понятия не имел, куда мы едем. Я знал, что, если Фрэнк едет убивать, мы с Католиком будем там тоже. Наконец мы добрались до Саус-стрит, и вскоре я узнал свой любимый магазин в Филадельфии «Тауэр Рекорд» на углу 6-й стрит. У «Тауэр» мы повернули направо и остановились через улицу от ресторана «Мона Лиза». Я вздрогнул от ворвавшегося в окно машины рэпа. Италоамериканец указал нам место, где нам не выпишут штраф за нарушение правил парковки.
Во время моих выступлений люди меня спрашивают, было ли мне когда-нибудь страшно с Фрэнком. «Один раз, – отвечаю я, – когда мы вошли в ресторан «Мона Лиза», и за нами с лязгом щелкнул дверной замок». Звук этого громкого щелчка пронзил меня до глубины души. Позже Фрэнк признался, как испугался, услышав за спиной щелчок ресторанной двери, когда вошел в «Вилла ди Рома», чтобы держать ответ перед Анжело Бруно за заговор по поджогу прачечной по заказу Шептуна.
Нас с Католиком пригласили посидеть в баре. Сразу за баром стоял большой круглый стол. За ним в одиночестве сидел Джон Станфа, недавно коронованный крестный отец филадельфийской семьи, королевский потомок Филиппа «Куровода» Теста, свергнутого при помощи начиненной кровельными гвоздями бомбы, заложенной под крыльцом его дома, а также Анжело Бруно, свергнутого выстрелом из дробовика в голову, когда он сидел в машине, припаркованной перед своим домом. Миссис Бруно выбежала и закричала: звоните Симеоне, хирургу, который должен был оперировать Фрэнка, но было слишком поздно. В ту ночь водителем Анжело Бруно был Джон Станфа, и, чтобы его нейтрализовать, как Фрэнк нейтрализовал телохранителя Галло, его ранили из пистолета в плечо.
Позже Фрэнк сказал мне, что, когда красили дом «Анджа», чуть не убили его самого. В тот вечер Фрэнк обедал в ресторане «Кус» в Маленькой Италии. Анжело подошел к столику Фрэнка и попросил его отвезти домой, если не появится Джон Станфа. Однако Станфа пришел, и Фрэнк остался.
– Почему ты уверен, что тебя бы убили? – спросил я.
– Они знали, что от меня не отделаешься, просто прострелив плечо; пришлось бы стрелять на поражение.
После этой конфузии Джон Станфа пошел вверх и вскоре сменил в качестве босса семьи Маленького Ники Скарфо. Маленький Ники отправился отбывать несколько пожизненных сроков за ряд заказных убийств. «Моной Лизой» владел родившийся и выросший на Сицилии Джон Станфа. 17 лет назад, в 1974 году, все вышеупомянутые боссы Филли были среди трех тысяч гостей в «Лэтин Казино», свидетельствуя почтение Фрэнку Ширану в вечер его чествования.
Станфа показал Фрэнку, где присесть, после чего остальные соскользнули со своих табуретов и присоединились к столу.
Я достаточно знал, чтобы не задавать вопросов, но мне стало сразу ясно, что мы на суде, и судьей был Джон Станфа. Станфа был очень сдержан и суров.
Фрэнк, истец, утверждал, что двое из семьи Филли собирали для него деньги с акул, пока он был на киче, а теперь «не определились с зеленью». Эти двое, в свою очередь, утверждали, что по мере того, как собирали «навар», они давали деньги на Фрэнка, по полторы тысячи долларов в неделю, предыдущему крестному отцу Филли Маленькому Ники Скарфо. Из тюрьмы Маленький Ник засвидетельствовал, что эти двое денег Фрэнка ему не давали. Большой Билли Д’Элиа, в то время фактически управлявший семьей в качестве андербосса крестного отца Рассела Буфалино, представлял Фрэнка.
Бар был свободен, и за отдельным столом для нас накрыли еду. Меня поразило, что это хлеб и итальянские колбаски для бутербродов, а не горячие ароматные блюда с красным соусом, которые выставили бы моя бабушка Роза и дедушка Луиджи Димарко на своей семейной ферме на острове Статен-Айленде, устраивавшие душевные пиршества. Но, опять же, это был зал суда.
Поездка в «Мону Лизу» на судебный процесс и последующие братские ритуалы затянулись на пять часов. Мне показалось, что в конце Станфа улыбнулся. Выйдя на улицу после суда, я впервые пожал руку Билли Д’Элиа. Большой Билли – очень представительный человек в костюме от «Братьев Брукс» – походил скорее на бизнесмена и американца, а не на итальянца. Я задался вопросом: заснят ли я видеонаблюдением?
Мы сели в машину Католика. Фрэнк был горд и воодушевлен, и от него разило кьянти: «Я выиграл дело. Посмотрите на уважение, которое мне оказывают. Они поступают так только с итальянцами. Это уважение, которое мне оказывают. Они держат меня в своем кругу. Из этого дела будет зелень, Джимми. Эти двое должны платить мне по полторы тысячи долларов в неделю, пока я не скажу им прекратить.
С заднего сиденья я поразился уникальной форме правосудия и подумал: а мне треть не причитается?
После паузы Фрэнк продолжил:
– Но проблемы у Фрэнни, Джимми. Из-за Фрэнни приключилось кое-что, из-за того, что натворил Фрэнни.
– Что ты имеешь в виду, Фрэнк? Фрэнни хороший человек. Я не хочу, чтобы с Фрэнни что-то случилось.
Сидя на заднем сиденье, я тоже не хотел, чтобы с Фрэнни что-то случилось. Это был тот самый Фрэнни, который принес мне гонорар, когда Фрэнк сидел в тюрьме, и который за обедом после освобождения Фрэнка со слезами в голосе произнес тост за своего друга из детского сада.
На обратном пути Джимми продолжал упрашивать Фрэнка за Фрэнни. Фрэнк держал Джимми в страхе, повторяя, что «не контролировал ситуацию».
Восемь лет спустя, когда 1 марта 1999 года мы с Фрэнком возобновили наши встречи, я узнал, что с Фрэнни ничего не случилось. Фрэнк намекнул, что защитил Фрэнни. Он объяснил: «У Фрэнни хорошая жена и хорошая дочь». Я воспользовался случаем, чтобы напомнить Фрэнку, что и у меня хорошая жена и две прекрасные дочери. И хороший сын.
Мы в течение пяти минут не могли вернуться в квартиру Фрэнка, поскольку, верный своей кличке, Католик заявил, что слишком расстроен делом Фрэнни и отправляется домой спать. Я видел хороший знак в том, что среди друзей Фрэнка был подобный совестливый человек. Католик взял свое пальто из верблюжьей шерсти и направился к двери, и Фрэнк Ширан, подозреваемый ФБР в убийстве Джимми Хоффа, остался со мной наедине.
Мы были готовы. Мы уже заключили сделку о разделе «прибыли» от этой весьма убыточной книги, которая поведает «его историю этого дела», книги, призванной его оправдать. Фрэнк заверил меня, что Рассел дал ему разрешение писать книгу «до тех пор, пока она никому не повредит».
Я с самого начала считал, что для Фрэнка книга была лишь предлогом облегчить душу. И я был полностью открыт его признанию. Идею оправдательной книги я вышвырнул за дверь, открытую уходящим Джимми Линчем. Я собирался стать проводником, катализатором всей той правды, которую Фрэнк хотел снять с души. Конечно, это было опасно, но я был готов рискнуть.
За ту долгую ночь тет-а-тет с Фрэнком были взлеты и падения, но в конце концов Фрэнк произнес первые слова, которые сводились к признанию вины в деле Джимми Хоффа: «Люди думают, что ФБР не знает, какого хрена они делают. ФБР знает, какого хрена они делают».
Это сложное предложение было как широко распахнутые ворота для появления подробностей. Фрэнк сформулировал нашу задачу. Теперь ему следовало объяснить, почему «ФБР знает, какого хрена они делают».
Я тогда не знал, что Ширан имел в виду и подтверждал служебную записку из досье ФБР по делу Хоффа. Я никогда о ней не слышал. Прочитал о ней я позже в посвященных исчезновению Хоффа книгах Стивена Брилла и Дана Молдеа. И до публикации этой книги я ее не видел.
Эту служебную записку через насколько недель после исчезновения Хоффа написал Боб Гэррити, агент ФБР, находившийся в самом центре расследования дела Хоффа.
Мне выпала честь встретиться с Бобом Гэррити в 2005 году, через четырнадцать лет после суда Фрэнка в «Моне Лизе», когда Боб на автограф-сессии купил мою книгу в мягкой обложке. И попросил меня подписать «Бобу Гэррити».
– Откуда мне знакомо это имя? – поднял я глаза.
– Я был агентом по делу Хоффа. И дважды прочел вашу книгу в твердой обложке.
В служебной записке из досье по делу Хоффа, на которой основывались другие книги, посвященные убийству Хоффа, Гэррити составил точный список подозреваемых, включая Ширана и Буфалино.
– Пожалуйста, присядьте рядом со мной, – попросил я.
На Бобе как консультанте по безопасности «Национальной футбольной лиги» была рубашка «Питсбург Стилерз». Фотография, снятая моей женой, на которой мы сидим вместе, висит у меня на стене.
– Мы всегда любили Ширана за это, – сказал Боб. – Семья Хоффа считала, что без Фрэнка Ширана солнце не встает и не садится.
Фрэнк тоже знал, что семья Хоффа его боготворила, и это знание усугубляло чувство вины и подталкивало к признанию.
Однако ничего не менялось, пока в нужное время не появился я, обладающий нужными умениями.
Все до единого, каждый подозреваемый из составленного Гэррити списка в досье Хоффа нажали на то, что я называю кнопкой молчания «Миранды» на пульте дистанционного управления. Никто из них не отвечал ни на какие вопросы ФБР. Боб Гэррити и ФБР, благодаря информаторам, знали, «кто это сделал», но не могли пробить каменную стену молчания, чтобы узнать, что именно сделал каждый. И поэтому Бюро беспощадно преследовало внесенных в список за любое преступление, даже без связи друг с другом, и посадило всех.
Упорная работа Боба и других над делом помогла мне в квартире Фрэнка в ту ночь. Страх быть пойманным помог развитию чувства вины. Непрестанное давление ФБР усугубляло тяжесть мук совести Фрэнка, и я извлек пользу из работы ФБР.
В ту знаменательную ночь 1991 года уставший Фрэнк опустился на серое вельветовое кресло «Лэ-Зи-Бой». И устроился в нем, а я сидел рядом с ним, совсем рядом. Поскольку я не видел записки Боба Гэррити и не читал ни одной книги о деле Хоффа, у меня в голове не было теории, которая могла бы мной руководить, ни единого сценария, который я мог бы пересмотреть.
Мне помогло кьянти, выпитое Фрэнком в «Моне Лизе». «In vino veritas» – истина в вине. Вероятно, кьянти сделало его разговорчивее, а радость от законной победы – более экспансивным. Помогли и мольбы Джимми Линча Католика за Фрэнни – задали нравственный тон. Наша встреча продлилась еще целых пять часов после пяти часов, проведенных на его мафиозном суде. Уезжая домой, я знал немало из того, что случилось с Джимми Хоффа. Как минимум у меня было представление о том, что сделал каждый из списка Боба Гэррити.
Восемь лет спустя, в 1999 году, Фрэнк сказал мне, что только один из девяти подозреваемых в списке из досье ФБР по делу Хоффа был невиновен. Это был Габ, брат Салли, «Салли Багса» Бригульо. Фрэнку пришлось сказать мне, что он был на киче с Габом и Габ заверил его, что его брат Салли не «превратился в крысу». Фрэнк заметил о своем убийстве Сала Бригульо: «Оно было скверным».
В ту ночь 1991 года, в привычной ему домашней обстановке, без магнитофона и стенографии, я помог Фрэнку открыться и рассказать, как в «съемном» доме в Детройте произошло убийство Хоффа, признаться, что орудием послужил пистолет, в момент убийства он был в том доме в Детройте и находился там по приказу Рассела, прилетев туда на частном самолете, а тело кремировали братья Андретта, нанятые в качестве чистильщиков. Фрэнк признался в участии в заговоре с целью убийства. Это делало его виновным в убийстве, как если бы он нажал на спусковой крючок. Однако он не признался в том, что действительно нажал на крючок, и тогда я не настаивал.
Я знал, как он себя чувствовал, как насторожен, как искренне мучился угрызениями совести. Запись я отложил до следующего раза.
Кроме того, до поры я не задавал каверзных вопросов-предположений, на которые непросто ответить, не проболтавшись: «Нет, нет, что вы, это не про вас. Я просто спрашиваю ваше мнение о том, как это могло произойти. Каждый вправе иметь свое мнение».
Я подумал, что при нашей следующей встрече мне удастся прояснить оставшиеся недоговоренности, и даже представить себе не мог, что произойдет она почти десять лет спустя.
В ту осеннюю ночь Фрэнк не отрицал, что знал, кто нажал на курок, раз он утверждал, что это могли быть два осиротевших во время войны сицилийца, которых привезли из канадского Виндзора. Однако мои последующие вопросы заставили от этого отказаться. Кроме того, я заставил его отказаться от версии, что он «присматривал за делом для Рассела».
То, что орудием убийства был пистолет, выяснилось далеко не сразу. Сначала он утверждал, что это могла быть проволочная вешалка для одежды, и хорошенько меня толкнул, уперев ножищу мне в поясницу, чтобы продемонстрировать, как можно задушить согнутой вешалкой.
Когда он наконец признался, что это был пистолет, я почувствовал, что он хочет сказать мне, что он нажал на спусковой крючок этого пистолета, и я был уверен, что в конце концов он мне признается. Однако мне следовало быть осторожным и не спешить. В конце концов, он был опасным человеком, а мы были практически незнакомы.
Поведение Фрэнка, в особенности его печальный взгляд, свидетельствовало о том, что его истерзало чувство вины, и чем чаще упоминался Джимми Хоффа, тем оно становилось острее. Этот взгляд резко контрастировал с его холодным взглядом в тюрьме. Восемь лет спустя, когда мы возобновили нашу работу, я узнал, что отец Фрэнка учился в семинарии, а мать каждое утро ходила к мессе. Меня это не удивило.
Долорес, третья дочь Фрэнка, выступавшая вместе со своими сестрами даже против написания оправдывающей книги, но ставшая моим лучшим другом после ее публикации, поведала мне, что на похоронах матери старшая сестра Пегги сказала ей, что в действительности никогда не думала, что отдалившийся отец убил Джимми Хоффа. Именно чувство вины, терзавшее его через четыре дня после убийства, заставило его так думать, когда Пегги сказала ему на кухне материнской квартиры: «Не хочу иметь ничего общего с таким человеком, как ты». Сильнейшее чувство вины заставило его думать, что Пегги его разоблачила. До самой смерти он считал, что она заглянула ему прямо в душу.
«Взрыв тишины»
Иногда преднамеренное молчание играет в допросе определенную роль. Я успешно воспользовался долгой поездкой к полицейскому участку в тишине и темноте автомобиля, полного детективов отдела убийств, которых заранее предупредил не произносить ни слова, сохраняя абсолютное молчание в присутствии сидящего рядом со мной молодого человека в наручниках, чтобы тот, вытирая слезы о колени, потомился. Это молчание должно было напугать и вырвать признание у этого только что задержанного нами на квартире подруги сообщника стрелка, тяжело ранившего в голову патрульного из винтовки 22-го калибра в ходе вооруженного ограбления. Когда мы приехали и остановились на заднем дворе полицейского участка, я нарушил молчание и сказал: «Подожди». С легким сочувствием посмотрел на него сверху вниз и сказал детективу отдела убийств: «О, черт с ним, пусть он расскажет, как все было». И тот выпалил: «У меня даже не было пистолета, а Пинки в него выстрелил».
Однако в подавляющем большинстве случаев я предпочитал вести диалог. Поддерживая его, говорите о чем угодно. Не давайте допрашиваемому времени подумать о том, что он говорит. Не давайте ему закрывать рот и надейтесь на то, что правда всплывет.
А сами тем временем, как игрок в покер, соображайте, куда и как он смотрит или что делает, когда блефует, или говорит правду, или что-то вспоминает. Слушайте звук его голоса, наблюдайте язык тела и просто соображайте. Словно учитель музыки, который может сказать, кто из детишек в хоре сфальшивил, вы должны быть великим слушателем. Как я обычно говорю, выступая с лекциями перед полицейскими: имеет значение «КЧС» – «Каждое Чертово Слово». Слушайте.
Заставить допрашиваемого говорить особенно важно, когда он уже устал, как Фрэнк после долгого дня в «Моне Лизе».
Посмотрев на него в тот вечер в 1991 году, я решил, что нужно задать еще один вопрос, просто чтобы его расшевелить. Прервать временное затишье, возникшее будто в заключительной сцене мрачного фильма «Взрыв тишины», который за несколько десятилетий до того я смотрел в «Стил Пир» в Атлантик-Сити. Следовало буквально взорвать тишину, просто чтобы с наступлением вечера заставить его говорить. В завершение я совершенно «невинно» спросил Фрэнка, почему участвовало так много людей: «…Тони Провенцано, ты, Рассел, Томми Андретта, Стив Андретта, Сал Бригульо, Чаки О’Брайен, Тони Джакалоне».
– Потому, – сказал Фрэнк, – что, идя на такое дело, ты знаешь только, что сделал ты. Ты не можешь никого заложить.
– Это замечательно, – сказал я.
– Главное – предосторожность, – сказал Фрэнк.
– Кроме того, – сказал я, – думаю, если ты справишься с громким убийством сам, тебя в конце, скорее всего, устранят.
– О да. Нет дураков делать такое в одиночку.
– Это как в фильме, который я видел однажды в Атлантик-Сити, где киллер приезжает из Кливленда для совершения громкого убийства в Нью-Йорк, получает после убийства деньги и пулю.
– О да, безумно делать такое в одиночку. Массовой бойни они не устроят, а одинокого ковбоя спокойно уберут.
– Как одинокого ковбоя Ли Харви Освальда, – сказал я смеясь.
И я словно щелкнул выключателем и увидел, как Фрэнк Ширан отвел взгляд и посерел будто гранит, как в тюрьме, когда я объяснял ему план условно-досрочного освобождения по медицинским показаниям.
Что я такого сказал, чтобы он так среагировал? Я откинулся на спинку стула.
– Никогда не читал книг об убийстве Джона Кеннеди, – продолжал я небрежно.
Он замер, грусть в его глазах сменил ужас.
– Но мне всегда казалось, с того самого момента, как я увидел по телевизору, как Руби убивает Освальда, что это была работа Джека Руби…
При этих словах он стал еще серее и напряженнее.
– …избавиться от Освальда. Когда все это сумасшествие выплеснулось на улицу, Руби пришлось доделать эту работу. Ему пришлось бы куда хуже, чем перед судьей за убийство.
Мощные мышцы его рук напряглись на подлокотниках серого «Ла-Зи-Боя».
– Если бы Руби не стрелял в Освальда, – я заговорил громче и агрессивнее, – его бы замучили до смерти, и его семью тоже. Замучили до смерти.
Он был тверд и молчалив, как могильный камень. Затем он еле заметно пошевелил правой рукой, словно пытаясь меня ударить. Это единственная часть тела, которой он пошевелил.
