Глава 16. Передай им предупрежденьице
«Перед съездом Джимми послал меня в Чикаго, а сразу после съезда Джимми снова послал меня в Чикаго для работы под непосредственным началом Джоуи Глимко. Кучка бунтарей хотела взять под контроль принадлежащее Джоуи Глимко местное отделение профсоюза таксистов и сделать его независимым. Все знали, что за бунтарями стоял профсоюз моряков Пола Холла вместе с АФТ-КПП, и как только местная организация получала независимость, они брали ее себе. Это было местное 777-е отделение профсоюза водителей. Верховодил бунтарями Доминик Абата. Он получил достаточно карточек с подписями раскольников, чтобы довести дело до выборов.
Не сомневаюсь, что у бунтарей имелось достаточно причин желать ухода Джоуи Глимко. Однако Джоуи безоговорочно поддерживали 15 отделений профсоюзов таксистов в Чикаго, не считая всех остальных местных отделений в других профсоюзах водителей и все прочие профсоюзы, которые он контролировал из-за кулис. А потому со всеми этими стоящими на кону местными отделениями Джоуи Глимко был не тем человеком, кто мог позволить себя обойти, дав мятежникам 777-го местного отделения уплыть к морякам. В конце концов, он мог даже их потерять, он обязан был сделать им уход как можно болезненнее. И цена, заплаченная ими за свободу, должна была недвусмысленно отбить у остальных его местных отделений охоту дезертировать.
Ростом Джоуи Глимко был ниже даже Джимми. Он был грузен и очень силен. Поговаривали, в молодости он был 163 сантиметра, но с возрастом люди стаптываются. Я был 192 сантиметра. Сегодня я свой рост мерить ненавижу. У Глимко был ястребиный нос и ястребиные глаза. Некогда за ним числилась парочка обвинений в убийстве. Когда он говорил, казалось, что так говорил Аль Капоне.
Джоуи любил поесть и отлично играл в джин. В джин Джоуи наголову разбил бы Джимми Хоффа. Играя в джин, Джимми мог истрепать шесть колод. Джоуи купил у меня билеты футбольной лотереи, и после этого в нее играть стали все. В Чикаго было много достойных людей, и он был одним из лучших. Его очень уважали. В Чикаго всегда было непросто сказать, кто босс, потому что все они, казалось, отлично ладили и давно друг друга знали. Некоторые старожилы когда-то, еще до появления в Чикаго, начинали в Бруклине.
В Чикаго все они, а не только Джоуи, любили поесть. Парни чикагской братвы любили поесть больше, чем Рассел, и Келли, и Анжело. А это о чем-то да говорит. В Чикаго все они поесть собирались в банях. Им принадлежала одна баня, которая и была излюбленным местом трапез, где никто из посторонних не мешал. Они могли закрыть баню для публики и принести еду, вино и бухло и расставить все это на больших столах в большой комнате отдыха. Это был банкет с основными блюдами из телятины, курицы, лабардана, колбасы, фрикаделек, различные блюда из макарон, овощей, салата, несколько супов, свежие фрукты и сыры и все виды итальянской выпечки, а не только канноли. Они могли сидеть в купальных халатах, как на пляже. Они могли есть, и пить, и курить большие сигары. В перерывах между картами им могли делать массаж. Потом они снова ели. Все это время они шутили о сексе и травили анекдоты, а иногда кто-то из них отходил в сторону поговорить о делах. И потом, вы знаете, они могли уйти и пойти пропотеть в парилку, с потом тела избавлялись от всего съеденного и выпитого. Они возвращались из душа, выглядя на миллион долларов, и снова принимались есть. Это было черт знает что. Точно римские бани в кино.
Скажем прямо, для начала таксистов непросто организовать, не говоря о том, что бунтари уже подписали предостаточно карточек для ухода. В Детройте мы потеряли первый профсоюз, в организации которого я участвовал, и там против нас не было другого профсоюза. В Детройте нас побили лесбийские таксистки. Обычно у таксистов есть приработок. Толкнуть пару девиц или продать то или другое. Подождать клиентов у ночных злачных мест и у определенных ресторанов. Некоторые в те дни даже толкали ювелирные изделия. Они не хотят гнать волну на боссов, поскольку те смотрят сквозь пальцы на их гешефты. Да и многие из них все равно работают временно.
Но Джимми хотел выбить Пола Холла из Чикаго, и мы приступили.
Однажды утром разведчики Глимко донесли, что Доминик Абата с парой своих парней обретается по некоему адресу. Это было еще до того, как им предоставили двадцатичетырехчасовую полицейскую охрану. Джоуи Глимко сказал мне:
– Пойди и передай им предупрежденьице.
То есть ствол брать не надо, потому что ты лишь передашь предупреждение. Это физическая работа. Я взял двух крепких парней из Филли, которых прислал в Чикаго Джимми, и мы двинули туда, где должен был находиться Абата. Мы шли вдоль сетчатой ограды к шлакобетонному зданию, и внезапно из него прямо на нас высыпали пятьдесят ребят. Те двое, что были со мной, развернулись и задали стрекоча. Я не двинулся с места. Меня окружила толпа. Я сказал:
– Я знаю каждого из вас. Если вы по мою душу, лучше вам меня убить. Если вы этого не сделаете, я вернусь и убью вас.
Абата посмотрел мне в глаза и сказал:
– Мы знаем, кто ты такой.
Я сказал:
– Дайте мне двоих ваших лучших парней, и я сражусь с ними прямо сейчас. Можете троих, но я не уверен.
Абата произнес:
– Все нормально. Можешь идти. Ты смел. Однако в другой раз советую лучше выбирать себе товарищей.
Когда я вернулся в «Эджуотер» и встретился с Джимми, то был страшно зол и сказал:
– Лучше посади этих двух ссыкунов в самолет и верни в Филли, пока я сам их не нашел.
Тех двоих я больше никогда не видел.
Когда я рассказал, что произошло в тот вечер, Джимми проговорил:
– Ты чертов ирландский сукин сын. Ты выкрутишься из любого дерьма.
На следующее утро я все рассказал и Глимко. Все как во время войны. Если разведчики уходили на задание, а по возвращении докладывали, что обнаружили взвод немцев, лучше было не терять самообладания, даже наткнувшись потом на целый полк. Я сказал Джоуи:
– Когда в следующий раз пошлешь меня передать предупреждение, лучше бы мне знать, со сколькими мне придется сразиться зараз.
Большим делом того лета был угон такси со знаком бунтарей или со знаком профсоюза моряков. Если таксист бунтарей оставлял машину и шел выпить кофе, по возвращении он обнаруживал, что такси нет. Провода замыкали, или он мог оставить ключ в зажигании. Таксомотор подгоняли к озеру Мичиган прямо мимо стоящей у озера полицейской машины. Ты выходил, а автомобиль въезжал в озеро и погружался в воду, и таксист не мог больше на нем ездить. Так ты урезал доходы бунтарей и заставлял их тратить деньги. Затем на запасной машине ты проезжал мимо полицейского и передавал ему бумажный пакет с деньгами. Пакет был нужен, чтобы никто не увидел пять 20-долларовых бумажек (или набор других банкнот). Ты говорил полицейскому, что у такси отказали тормоза или кончился бензин, тот смеялся, а ты отправлялся на поиски нового такси и топил его в озере.
Разборки были не с предпринимателями. Это была война двух профсоюзов. В конце концов те выборы летом 1961 года в Чикаго выиграли бунтари Абаты.
Это было еще полбеды, но сразу после того, как Абата взял под контроль бунтарей местного такси, они явились на съезд АФТ-КПП, и Пол Холл взял микрофон и назвал Джимми Хоффа «штрейкбрехером». А затем большой Пол Холл принял бунтарей Абаты в профсоюз моряков и сделал их частью АФТ-КПП. Пол Холл был смел. Поглядев на него, вы сказали бы, что он боец. Из тех парней, которых ты, может, и побьешь, но сильно призадумаешься, связываться ли с ними еще раз.
После этого Джимми объявил открытую войну. Точнее, я сказал бы, эту войну объявил не Джимми, а АФТ-КПП. Поскольку, знаете, Пол Холл не осмелился бы на это в Чикаго, не стой за ним весь исполком АФТ-КПП, который Пол Холл, так или иначе, держал в курсе. И знаете, в АФТ-КПП знали, что тактика Пола Холла такая же, как у Джимми. Эти таксисты в Чикаго принялись платить нам той же монетой.
Джимми пару раз отправлял меня делать то, что полагалось. Одно дело было во Флинте, Мичиган. Другое – в Каламазу, Мичиган. И хотя все дела были в Мичигане, меня почему-то не покидало чувство, что оба они связаны с чикагскими таксистами или Полом Холлом. Я знаю, что у моряков тоже имелись команды киллеров.
Сразу после того, как Пол Холл подписал с бунтарями договор, Пол Холл и Доминик Абата отправились отмечать в бар чикагского отеля «Гамильтон». Джоуи Глимко выстроил линию информационных пикетов перед отелем, и пара десятков дальнобойщиков принялась скандировать «несправедливость». Один из них вошел внутрь и начал кричать на Холла и Абату, понося их последними словами. Копы, охранявшие Абату, велели ему убираться, и парень вырубил одного из них. Те арестовали его и вывели вон, а вместе с ними на улицу вышли Абата и Холл. Именно этого Джоуи Глимко и добивался. Выманил их из отеля. Люди Глимко набросились на копов, Холла и Абату, и за несколько минут до появления патрульных машин в тот вечер разверзлась преисподняя.
Во время событий в Чикаго я полетел в Филли на выходные и направился в «Данте Инферно». В баре сидел не кто иной, как Джей Фален, которому я запретил вход за то, что он навел ствол на клиента. Я спросил бармена, что происходит. Он пожал плечами и сказал, что хозяин заведения Джек Лопинсон недавно позволил Фалену вернуться. У владельца, вернувшего того, кому пожизненно запрещен вход за угрозу оружием клиенту, что-то неладно. С одного взгляда на Фалена я понял, что что-то не в порядке. Назовем это инстинктом. Или назовем это тем, что я знал, что Фален был с Макгрилом, для которого я продавал билеты футбольной лотереи, а Макгрил держал Фалена не за умение произносить речи.
Я пожелал спокойной ночи и пошел домой в арендованную комнату, которую держал на выходные. В два часа ночи я услышал по радио, что в «Данте Инферно» произошло двойное убийство, напоминавшее казнь. Неизвестный убийца застрелил жену Джека Лопинсона Джудит и его «бухгалтера» Джо Малито, а самого Лопинсона ранил в руку. Чертыхаясь, я оделся.
«Иисус, Мария, Иосиф, – подумал я. – Догадайся, к кому из троих детей Мэйм Ширан скоро постучат в дверь детективы отдела убийств».
Мне совсем не улыбалось провести ночь под раскаленными лампами в комнате для допросов, поэтому я предусмотрительно переехал на ночь в мотель, а в понедельник утром вернулся в Чикаго. Мой знакомый в прокуратуре округа перезвонил мне оттуда и рассказал, что домохозяйка этажом ниже слышала шум около десяти и предположила, что я пришел, а потом около двух слышала, как кто-то спускался по лестнице. Она сказала людям из отдела убийств, что кто-то съел миску спагетти с фрикадельками, оставленную ею для меня около девяти вечера за дверью. Проснувшись, она обнаружила перед своей дверью пустую миску из-под спагетти. Копов из отдела убийств не слишком смутили слова домохозяйки, поскольку они были уверены, что наконец приперли меня к стенке. Меня предупредили, что вызовут в суд для повторного коронерского дознания, а в отделе убийств на меня продолжали шить дело.
Однако сначала детективы приступили к дознанию и согнали свидетелей, в том числе Джея Фалена и Джека Лопинсона, поместив всех в большую комнату, чтобы разобраться и провести допросы. Они вызвали всех, кого смогли отыскать, из бывших в ту ночь в баре и остававшихся в Филли. Джей Фален сидел и думал, что на него не обращали должного внимания. Некоторое время он слушал, как сыщики всем задавали вопросы обо мне. Наконец он вскочил и сказал:
– Почему вы все время спрашиваете о Фрэнке Ширане? Ведь это сделал я.
Выяснилось, что Джек Лопинсон нанял Фалена убить свою жену Джудит, чтобы тот прикончил блондинку и убил акулу-ростовщика Джона Малито, и можно было бы, не возвращая денег, избавиться от долга. Едва Фален поднялся бы по лестнице, Лопинсон начал бы в него стрелять, а потом заявил бы, что Фален пытался ограбить контору и убил его жену и друга. Но такой же ненормальный (и столь же недалекий) Фален перехитрил Джека Лопинсона. Фален почуял, что Лопинсон ждал его наверху в засаде. Потому, прежде чем подняться по лестнице, Фален выключил в конторе весь свет и в итоге, уходя, ранил Лопинсона в руку.
Джудит Лопинсон была женщиной милой и привлекательной. Лопинсону следовало всего лишь с ней развестись. Я не очень хорошо знал Джона Малито, но он казался человеком достойным. Уверен, он дал бы еще денег, если бы Лопинсон попросил, а не нанимал Фалена его завалить.
Обоих этих говнюков осудили на пожизненное. Отдел убийств никогда больше не вызывал меня из Чикаго для коронерского дознания.
Примерно в то же время я, всякий раз приезжая в Филли, встречался с Айрин, женщиной, которая стала моей второй женой. Она была моложе меня, и мы полюбили друг друга. Она хотела семью. Я пошел к Мэри, все объяснил, и она согласилась на развод. Мы с Айрин сразу же поженились, и на следующий год у нас родилась дочь Конни. С Айрин моя жизнь изменилась. Моя беготня осталась в прошлом. Я бросил продавать футбольную лотерею. Была какая-то прибыль, я платил какие-то штрафы, и я устал работать с людьми навроде приятеля Фалена Джоуи Макгрила. Та часть моей жизни с движухой в центре города была мне больше не нужна. Даже в профсоюзе дальнобойщиков, в котором я недавно стал работать, я сбавил обороты. Перестал шляться с Биллом Изабелом и Сэмом Портвайном из Детройта через мост в канадский Виндзор. Виндзор был городом, где в ту пору шло все то, что в Америке началось в шестидесятые. Виндзор был очень бойким местом, очень оживленным. Однако с новой женитьбой я превратился в зрителя. Возможно, следовал примеру Джимми Хоффа. Во время брака с Айрин я получал хорошие постоянные деньги не только от работы в профсоюзе. Это было до того, как подобную деятельность сочли незаконной. Моих денег вполне хватало на жизнь младшей дочери Конни, однако моим старшим дочерям доставалось не так много.
Мэри была очень хорошей женщиной и очень хорошей католичкой. Я очень переживал из-за развода, но она сказала себе, что у нас бы никогда не сладилось. Мэри из тех женщин, в присутствии которых невозможно непристойно пошутить. Я страшно опечалился, когда сегодня одна из моих дочерей вернулась в слезах, посетив Мэри в государственном доме престарелых, куда ее пришлось поместить из-за болезни Альцгеймера.
В тот же год, когда у нас возникли все эти проблемы в Чикаго с Абатой, начала накаляться обстановка в Филли в местном отделении 107. Сформировалась фракция бунтарей, которая назвалась «Голос», сокращенно от «Голос дальнобойщиков отделения 107». Они попытались проделать то, что удалось Абате в Чикаго, и Джимми подозревал, что за бунтарями «Голоса» тоже стояли Пол Холл и АФТ-КПП.
Пол Холл привез в Филадельфию бригаду крепких парней и разместил их в здании «Международного профсоюза моряков» на Орегон-авеню и 4-й стрит. Джимми снова отправил меня в Филли с несколькими парнями чикагской команды. Я покружил возле их здания, чтобы выяснить, как проникнуть внутрь. Переднюю дверь они держали закрытой на приличный замок. Я присел за живой изгородью на тротуаре, отделявшей участок от улицы, подглядывая, как вуайерист. Стена, выходящая на 4-ю стрит, была стеклянной, и были видны ряды расставленных нар там, где, по-видимому, был зал.
Я ушел и позаимствовал грузовой автофургон из множества машин, принадлежавших 107-му отделению, и усадил в него восемь или девять парней. Я дал каждому по белой шляпе и приказал:
– Не потеряйте шляпы, или я не разберу, на чьей вы стороне.
Я сказал одному из парней, что ему надо будет отогнать грузовик, когда остальные из него вылезут. В 6.30 утра я поехал по 5-й стрит и повернул направо в кусты на тротуаре, огораживающие улицу. Я направил грузовик через бордюр у самой живой изгороди и как раз между двух деревьев, стоящих и по сей день, и разбил машиной стеклянное окно. Полетели осколки. Бойцы, привезенные Холлом, еще спали, и мы накинулись на них, едва вскочивших с кроватей. Били без оружия, только кулаками. Они были застигнуты со спущенными штанами, сонными, и шансов у них не было. Копы слетелись со всей округи. Грузовик был благополучно отогнан, а остальные выбрались и убежали.
«Работа» у моряков была предупреждением. Мы никого не собирались серьезно ранить. У нас был судья, готовый принять залог, если нас арестуют, но никто тогда не попался. В один из дней нашей схватки с «Голосом» меня арестовывали двадцать шесть раз за двадцать четыре часа. Меня забирали в кутузку, вносился залог, я возвращался в линию пикетов и вступал в новую потасовку с людьми из «Голоса».
В 107-м мы продолжали организовывать профсоюзы на предприятиях, разрешать трудовые конфликты, вести другую рутинную профсоюзную работу. Однажды я попытался организовать профсоюз в ресторанах «Хорн энд Хардарт» в Филли. Мы уже организовали ресторан «Линтон», и они жаловались, что оказались в проигрыше, поскольку их конкуренты «Хорн энд Хардарт» не обязаны платить зарплату по профсоюзным ставкам и предоставлять льготы. И мы постоянно пытались привлечь работников «Хорн энд Хардарт» в профсоюз, но дело не двигалось. Многие из них были домохозяйками из пригорода и попросту настроены против профсоюзов. Однажды я зашел в «Хорн энд Хардарт» с веревкой, завязанной на манжетах обеих штанин. Держа конец веревки в руках, я двинулся по залу ресторана. На середине зала развязал веревки и выпустил из штанин стайку белых мышей. Моя внучка Бриттани, ходившая тогда в среднюю школу, писала так: «Они побежали по спагетти дамы, и та завизжала, и по ноге официантки, и та завизжала и выронила поднос. Он так захохотал, что забыл убежать, и его схватили». Да, я рассказал Бриттани и ее братишке Джейку, что меня схватили, и я сказал людям в «Хорн энд Хардарт», что я очень извиняюсь и никогда больше так не буду.
Джимми Хоффа был более чем обеспокоен ситуацией в Филли. Он постоянно направлял меня туда. Возникли еще две группы бунтарей. Бунтари не могли договориться даже между собой. Джоуи Макгрил сколотил группу бунтарей, но та была незаконной. У нее не имелось даже названия, а если и имелось, я никогда его не слышал. Это было нечто навроде команды крепких ребят, пытавшихся сместить Рэймонда Коэна и повторить то, что делал сам Коэн. Если ты руководишь местным отделением, шантажировать бизнес проще простого. Надо лишь получать от работодателя из-под полы месячное пособие, достаточное для успокоения рабочих. Стоит работодателю не заплатить, и у него неожиданно возникает одна проблема за другой. Несчастный профсоюзный рабочий тут просто игрушка. Макгрил хотел заполучить отделение себе. Когда в 1966 году в Уилмингтоне, штат Делавэр, Джимми Хоффа доверил мне руководить местным отделением, все работодатели меня уважали, потому что я никогда не пытался никого шантажировать. Еще одной бунтарской фракцией был «Комитет улучшения». Группа была не такая радикальная, как «Голос», более интеллигентная, без бригады крепких парней. Дальнобойщики Города братской любви бегали между нами, Полом Холлом с его мошенническими посулами и различными бунтарскими группами Рэймонда Коэна.
«Голос» настоял на выборах в 107-м. Чтобы получить поддержку, мы устроили собрание в большом арендованном зале и привезли Джимми Хоффа выступить перед рядовыми членами и немного сказать о том, что хорошего мы для них делаем. Когда Джимми приехал, копы хотели провести его через черный ход прямо на сцену, а не по проходу в зале, который был набит людьми из «Голоса». Они держали плакаты на деревянных палках, которые могли пустить в ход как дубинки.
Джимми не согласился на такой идиотизм. Он заявил копам:
– Хоффа не ходит через заднюю дверь. И не нуждается в полицейской охране, чтобы пройти по залу на митинге собственного профсоюза. Мне нужен только Ирландец.
Я пошел по тому проходу с Джимми, и по обе стороны прохода не раздалось ни одного выкрика. Да, сзади шикали, но вдоль прохода все было спокойно. Джимми был неслабый оратор. Помимо умения произносить речи, Джимми говорил правду: он и впрямь делал много хорошего, и чтобы добиться целей, ему требовалась солидарность, и лучше было бы всем. Не все с этим соглашались, но многие пришли на собрание настроенными против него, а уходили, проникнувшись к нему уважением. Те выборы мы выиграли – возможно, с перевесом всего в сотню голосов, но выиграли. «Голос» не исчез, но обороты сбавил. После унизительного разгрома, обязанный Джимми своим спасением, Рэймонд Коэн сделался посговорчивей и полюбезней.
Самым впечатляющим в речи Джимми в тот день было то, что ему уже предъявили уголовное обвинение в Нэшвилле, Теннесси, за нарушение «Закона Тафта-Хартли» в связи с компанией по перевозке автомобилей «Тест Флит», учрежденной Джимми и Бертом Бреннаном на имена своих жен. Его с покойным Бертом Бреннаном обвинили в краже «два плюс два» – просторечное название 200 000 долларов. И несмотря на это, выступая на собрании нашего 107-го отделения в Филли, он ничуть не выглядел обеспокоенным. У Джимми Хоффа были стальные нервы и железная выдержка. Но, даже стараясь изо всех сил, он все же не мог делать тысячу важных дел одновременно.
Джимми в то время был навроде смотрящего. Он был вовлечен в разборки с бунтарями по всей стране. В то же самое время он пытался заключить первое Генеральное соглашение о грузоперевозках, заключить которое профсоюз дальнобойщиков пытался 25 лет, и он видел, что компании грузоперевозок использовали преимущества ситуации с бунтарями для срыва Генерального соглашения о грузоперевозках. В то же самое время Бобби Кеннеди собирал жюри присяжных в 13 штатах, пытаясь открыть против него уголовное преследование. Тем не менее, сколько я его знал, каждый вечер, завершив дела, в одиннадцать часов вечера (или в час ночи) он шел спать. И едва голова Джимми Хоффа касалась подушки, он, как подстреленный, тотчас крепко засыпал. В этом он переплюнул Рассела. И в 5 утра без всякого будильника просыпался. С Джимми Хоффа некогда было отсиживаться дома и подолгу зализывать раны».
