Приглушенный вскрик достиг ушей юного Тима, сидевшего в маленькой задней комнате, примыкающей к конюшне. Несмотря на свои двенадцать лет, он знал о делах взрослых лишь не намного меньше, чем они знали о себе. Слишком маленький был этот городишко. Слишком много здесь делалось напоказ, с пьяного куража или дикой злобы, туманившей мозг, не хуже дрянного виски.

Осторожно подойдя к пустому стойлу, он увидел светловолосую женщину, с высоко поднятой юбкой и широко раздвинутыми ногами. Эта была Долли Памперос, местная красавица. Мужчина, лежавший на ней, ритмично двигался. Вот Долли застонала, затем вскрикнула, напряглась и тут же обмякла. Мужчина поднялся и стал невозмутимо приводить в порядок свою одежду. Тим стоял в глубокой тени. Непонятно откуда, но он знал, что его присутствие не осталось незамеченным для чужака, приехавшего чуть больше часа назад. Ноги словно приросли к земле. Не зная, что делать, Тим просто стоял и ждал. Мужчина, больше не обращая внимания на распростертую на соломе женщину, застегнув оружейный пояс, поднял с соломы винчестер.

Не дойдя десяти метров до конюшни, я услышал шорох. Винчестер, который до этого лежал на плече, в следующий миг оказался у меня в руках, но тревога оказалось ложной. Из темноты появилась женщина, которую я по приезде заприметил на улице.

«Похоже, не только я на нее запал, но и она на меня».

Полные груди, выглядывающие из-под лифа, манили, обещая плотские удовольствия. Остановившись в двух шагах от меня и уперев руки в крутые бедра, она, словно прицениваясь, стала оглядывать меня с ног до головы.

«Вот блин! Наглости у нее, что у вокзальной проститутки».

– Ты мне ничего не хочешь сказать, парень?

– А что ты хочешь от меня услышать?

Мой холодный вопрос – ответ неожиданно подействовал на нее словно красная тряпка на быка. Я мог только догадываться об этом, так как не представлял в полной мере, как много на Западе мужчин и сколь мало женщин, плюс то, что ей так богато выделила матушка-природа. Тут поневоле станешь местной королевой, но я представлял собой особый случай в отличие от местных представителей мужского пола. К тому же двадцать первый век не так просто вытравить из памяти, поэтому я видел перед собой не местную богиню, а красивую шлюху.

– Я думала, что ты настоящий мужчина, а ты никчемный бродяга, такой же, как и все!

– Ты что, видела в жизни настоящих мужчин?

– Ты… ты сын шлюхи! – она уже была в таком состоянии, когда слушают только себя. – Ты грязный, вонючий ублюдок! Ты!.. – Она заводилась все больше и больше, поливая меня отборной руганью, а когда этого ей показалась мало, она словно разъяренная кобра, метнулась ко мне и попыталась ударить меня по лицу. Я был сбит с толка и разозлен столь непонятным для меня поведением этой бесстыдной шлюхи.

– Ты что, дура, совсем озверела!

– Подонок! Ты!..

– Придется тебя поучить, подруга!

Зажав ее руки, я перебросил дергающееся тело через плечо и двинулся к темневшей расплывчатым пятном в полумраке конюшне.

Мальчишка нашелся там же, на конюшне. Он наблюдал за нами. Когда я его позвал, он, правда, не сразу, но все же отозвался. Это был тот парнишка, который встретил меня у салуна. Мне было немного неудобно, но моя неловкость полностью перекрывалась остротой ощущений, только что полученных от близости с женщиной. В другой раз я бы не отказался от продолжения, но сейчас был не в том положении, чтобы потакать своим слабостям.

Тим привел меня в местный отель под названием «Дикая роза». Слишком претензионное название для подобного заведения, где изо всех углов просто выпирала бедность. Открывшая нам дверь женщина, седая и полная, в неопрятном, грязном халате и папильотках, торчащих из-под чепца, представилась, как миссис Бапьер, после чего без перехода потребовала денег. Получив наличные, она сразу категорично заявила: никаких женщин.

– Мадам! – с чувством оскорбленного достоинства воскликнул я. – Я девственник. Своими словами вы просто оскорбляете меня. Я поклялся перед ликом нашего Иисуса, что не нарушу свою клятву…

– Держите ключ, мистер шутник. А имя сына Божьего нельзя упоминать всуе! Это грех! – сейчас ее голос был ехидный, но не злой, каким был в начале нашего знакомства.

Получив ключ от номера и свечу, я поднялся с Тимом по скрипучей лестнице на второй этаж. С порога оглядел гостиничный номер конца девятнадцатого века. Исторический интерес погас уже на второй секунде. Железная кровать с пятнами ржавчины. Тюфяк, набитый соломой и покрытый серой простыней. Сверху лежит лоскутное одеяло, явно не первой свежести. В углу – рукомойник с зеркалом. Снизу – таз. От всей этой обстановки прямо разило ветхостью, поделенной на бедность. Подошел к окну. Оно выходило на улицу. Вернувшись, сел на кровать. Принюхался. Пахло карболкой, хозяйственным мылом и еще чем-то невкусно мерзким.

«Средство от насекомых?» – с этой мыслью я быстро вскочил с кровати.

Парнишка от моего резкого движения прямо-таки вжался в дверь спиной, возле которой стоял с того момента, как мы зашли в номер. Рядом с ним лежали дорожные сумки и оружие.

– Не бойся меня, Тим Морис. Я не сделаю тебе ничего плохого.

– Сэр, а откуда вы меня знаете?

– Всему свое время, а пока скажи мне, как часто меняют белье в этой дыре?

Тот пожал худенькими плечами:

– Не знаю, сэр. Наверное, когда совсем грязным станет.

– Блохи тут есть?

– А как же без них!

– Класс! Номер-люкс!

Осмотрелся еще раз, затем поставил подсвечник со свечой на массивную тумбочку, стоящую у изголовья кровати, а сам сел на стул, стоящий у окна.

– Садись на кровать, парень.

Мальчишка, с определенной долей робости, сел на кровать, оказавшись в кругу неровного, колеблющегося света. Пламя свечи осветило худенькое тельце, в штанах и рубашке, не по размеру больших и грязных. Некоторое время он сидел, опустив глаза, но когда все-таки их поднял, я замер. В них клубилась тоска, страх и много всего прочего, о чем двенадцатилетний пацан не мог и не должен был подозревать. Подобный взгляд мог принадлежать взрослому человеку, много видевшему и много пережившему, но никак не мальчишке его лет. Отодвинув эмоции в сторону, только хотел начать разговор, как заметил, что парень правой рукой поглаживает одеяло, хранившее в себе грязь не одного десятка ковбойских сапог.

– Что не так с одеялом? Блох ищешь?

– Оно… мягкое и красивое.

– Хм! Ты что… давно не спал на кровати?

– Так давно, что даже и не помню, спал ли я на ней вообще.

– Даже так? М-м-м… Считай, кровать твоя на ночь. Если… ты не боишься животных, которые могут там водиться.

– Вы не шутите? Нет? Вот здорово! – на лице паренька появилась улыбка, несмелая и робкая.

Не теряя больше времени, я выдал ему наспех придуманный рассказ об адвокатской конторе и человеке, который попросил его найти. Подробности и доказательства ему не понадобились, он сразу и безоговорочно поверил всему, что я сказал. Единственное, о чем он решился спросить, так это о родственниках, взявшихся за его поиски, но, получив в ответ, что это только мое предположение, решил довольствоваться тем, что услышал. По всему было видно, он безумно рад, что уезжает отсюда, но особенно радовался тому, что едет в Нью-Йорк, о котором так много слышал. Свою радость он проявил так же не по-детски, то есть не стал прыгать по комнате и засыпать меня ворохом вопросов, а остался сидеть, и только на его лице появилась тихая и робкая улыбка. Такая иногда появляется сама собой, непроизвольно отражая внутреннюю радость одинокого человека, которому не с кем ее разделить. Я дал ему время, чтобы осознать услышанное, а затем спросил, что ему может понадобиться в пути, как вдруг получил неожиданный ответ, что сборы в дорогу он берет на себя, как и уход в дороге за лошадьми, чем меня немало удивил, а еще в большей степени порадовал.

– Мистер, я очень неприхотлив в еде, – в первую очередь заверил меня Тим, когда я продолжил разговор о подготовке к путешествию. После чего хозяйственный парень выдал перечень основных продуктов и список кухонной утвари и снаряжения, необходимых для путешествия. После чего начал деловито прикидывать, в каком из двух городских магазинов покупки нам выйдут дешевле.

Я смотрел на этого хозяйственного и делового не по летам паренька и диву давался. Дай ему соответствующее образование и начальный капитал, при его хватке он себе к двадцати годам миллион сколотит. И дети у него такие же будут. Все в папу. Потомственные миллионеры. Сейчас я мог позволить себе усмехаться прежним мыслям – страхам, когда думал, с какими трудностями придется столкнуться, заботясь в пути о ребенке. Когда мы закончили с хозяйственными вопросами, я попробовал узнать у него о пути к железной дороге, но это было вне круга его интересов, поэтому он просто ничего не знал о подобных вещах, зато мне удалось узнать, зачем уехал шериф. Оказалось, что тот уехал в соседний город, который раз в пять больше Луссвиля (оценка ребенка), чтобы попросить выделить городу отделение рейнджеров в связи с надвигающейся войной скотоводов. Еще я узнал, что сам шериф – крутой мужик и у него есть стопка афишек с описанием преступников, среди которых есть Джек Льюис. Время от времени наиболее свежие он вывешивает для всеобщего обозрения, но ветер и некоторые глупые ковбои, срывают их. Ветер просто так, а ковбои – на папироски. Мальчишка знал не только всех известных преступников и премии за их головы, но и подробные описания их «подвигов». Для него они были, что для меня в детстве герои сказок.

Когда Тим уснул на настоящей кровати под настоящим одеялом, я еще раз проверил, заперта ли дверь, задул свечу, потом поставил стул напротив окна. Затем, приоткрыв окно на треть, уселся, закинув ноги на низкий подоконник. Правда, перед этим я с некоторой долей зависти смотрел на уютно сопящего мальчишку, почти с головой накрытого одеялом.

«Красивым и мягким. Это ж надо! Кстати, ему хорошо подходит определение: мальчик – мужчина. Впрочем, оно ко многим тут подходит. Взять же того же Барта или этого отморозка Билли. Что тому, что другому лет по двадцать, а ведут себя как дети. Один трус, пытающийся себя как-то выразить, другой хулиган, задирающий всякого, кто попадется у него на пути. Радует только то, что они предсказуемы. Несложно угадать их мысли, а значит, предугадать их действия, а плохо то, что у этих ребятишек есть оружие и они, как все дети, пытаются доказать всему миру свою крутость. Хм. А взять меня? Я ничем не лучше их. Всю свою жизнь доказывал, какой я крутой. Правда, меня долго и упорно учили, что сила хороша только в том случае, когда над ней стоит разум, умеющий оценивать и контролировать ситуацию. К тому же меня учили на ошибках других людей, здесь же люди познают все на своих ошибках. Револьвер – очень жесткий учитель. Не дает часто ошибаться. Ведь только одна-единственная ошибка может привести тебя прямиком на кладбище».

Несколько раз за ночь я просыпался, чтобы поменять позу, но разбудил меня все-таки мальчишка. За окном уже светало. Свежий, прохладный ветерок холодил лицо и грудь сквозь распахнутую до пупа рубашку. Только я успел спустить ноги с подоконника, как где-то прокукарекал петух, затем невдалеке прогрохотала тяжелогруженая повозка. Криком возничий подстегивал лошадей, сопровождая его хлопаньем хлыста, а из-за соседнего дома раздался рассерженный женский голос:

– Том! Где ты негодный мальчишка?! Том Перкинс, живо!..

Слова резко оборвались, видно, женщина вошла в дом. Несколько раз потянувшись, разминая затекшие члены, я спросил:

– Как спалось, парень?

– Как в раю, Джек.

Когда мы знакомились, я назвал ему это имя, чтобы не было лишней путаницы.

– Как ты думаешь, Тим, сколько сейчас времени? – спросил я паренька, направляясь к умывальнику.

– Петух тетки Молли пропел, значит, полшестого или около того.

Пока я плескался, разбрызгивая воду, он стоял у окна, глядя на улицу. Натянув рубашку и заправив ее в штаны, я подошел к нему. Протянув руку, он показал мне на один из домов, где мужчина во дворе возился с досками.

– Смотри, Джек. Келли Брайт взялся с утра за работу. Интересно на сколько гробов он получил заказ? Я вчера слышал выстрелы, а ты?

– На два.

– Откуда ты знаешь? – на его лице большими буквами было написано наивное детское удивление.

– Как ты насчет петуха и времени знаешь, так я насчет гробов.

Его взгляд снова стал серьезным и внимательным; некоторое время он смотрел на меня, потом его взгляд снова упал на улицу.

– Смотри, смотри! Маргарет идет!

По его голосу можно было судить, что он неравнодушен к этой женщине. Разница была у них лет в тридцать пять, поэтому вариант о любви с первого взгляда можно было сразу отбросить. Невысокая, плотная женщина в оранжевом платье и несуразной шляпке с искусственными цветами шла с корзинкой, висевшей на руке и прикрытой чистой льняной тряпицей. При встрече с мужчиной, спешащим ей навстречу, она поздоровалась легким кивком головы:

– Доброго вам здоровья, мистер Торчетт.

Тот ответил ей плавным кивком головы, одновременно взявшись двумя пальцами за поля шляпы:

– И вам того же, миссис Брайн.

Оторвал меня от сцены деревенской идиллии голос Тима:

– Джек, когда мы пойдем завтракать?

– Ты с ума сошел, парень. Сам же говоришь, что еще шести утра нет. Люди только глаза продрали. Проснулся бы в девять, так сразу же и пошли.

Мальчишка посмотрел на меня так, будто видел первый раз в жизни, а потом спросил:

– А почему в девять? Охотники до восхода солнца уходят, а Хэч их перед этим завтраком кормит.

«Мать твою!» – мысленно ругнулся я на свою тупость и тут же попытался выкрутиться:

– Так я думал позавтракать и в магазин зайти. Ну, чтобы не ходить лишний раз.

– А! – лицо мальчишки просияло. – Да, я слышал, что в больших городах магазины позже открываются, но у нас не так. Нам работать надо с раннего утра до позднего вечера, чтобы выжить в этом несовершенном мире.

При этом лицо мальчика приняло серьезное выражение. Судя по всему, мальчишка позаимствовал эту фразу у кого-то из взрослых. Теперь, когда выяснилось, что нас здесь ничего не держит, мы спустились вниз, отдали ключ хозяйке отеля и отправились завтракать. Не успели пройти и пяти метров по улице, как я заметил, что люди, идущие нам навстречу, словно невзначай, стали переходить на другую сторону улицы или резко сворачивали в первую попавшуюся дверь магазина и только на приличном расстоянии, у порогов своих домов или у входа в магазин, продолжали стоять любопытные горожане. Уже на подходе к салуну Тим не утерпел, заскочил в конюшню. Только после обстоятельного разговора с конюхом, заверившего его, что все хорошо, мы, наконец, смогли добраться до своей цели. Хэч радостно осклабился при виде нас и приветственно замахал рукой. Тим направился к нему обсудить наше меню на завтрак, а я подошел к Барту, сидевшему за столом с кружкой дымящегося кофе. При виде меня он привстал, коснулся полей шляпы в знак приветствия, я ответил ему тем же. Присев к его столу, я коротко обрисовал ситуацию, добавив в конце, что через пару часов мы уедем, чем его несказанно порадовал, и он, тут же сославшись на дела, убежал. Позавтракав, мы пересекли улицу и вошли в магазин Саммерса. За прилавком стоял мужчина, лет сорока, с короткими прилизанными усиками и профессионально любезным выражением на лице. При виде меня у него, как и у двух его посетителей – покупателей – ковбоев, которые до нашего прихода выбирали себе рубашки, в глазах проявилась настороженность. Оживленный торг разом оборвался, и в лавке воцарилась неприятная, щекочущая нервы тишина. Ее оборвал подбежавший к продавцу Тим.

– Мистер Саммерс, я вам покупателя привел! Хорошего покупателя. Надеюсь, мы можем рассчитывать на скидку? – и звонкий голос мальчишки рассеял напряженность.

– Конечно, Тим! – заученно бодро заявил хозяин лавки. – Только клиентов отпущу и сразу займусь вами.

Я тем временем изучал помещение магазина, который, по моему мнению, больше походил на склад. Самый разнообразный товар наполнял полки и грудами был свален в углах. Трудно было бы придумать какую-либо принадлежность для фермы, сарая, хлева, конторы, кухни или гостиной, которой бы здесь не было. Одежда, провизия, седла, сбруя и сельскохозяйственные инструменты, ружья, скобяные товары, веревки, шляпы и бутылки с фруктовой водой представляли странное для моего глаза смешение.

Спустя пару минут, продав рубашки, хозяин подскочил к нам. На его лице плавала угодливая улыбка.

– Что угодно господину? – приторная угодливость хозяина прямо резала слух.

– Мне надо одежду и обувь на него, – я указал на Тима. – Потом парень скажет тебе, что нам надо из продуктов и вещей в дорогу.

Как оказалось, в этом магазине можно было купить все, вот только детской одежды в нем не было. Пришлось покупать Тиму одежду на мужчину. Самыми маленькими по размеру из купленных вещей стали штаны, которые были всего лишь на полтора размера больше. Больше повезло с ботинками, они были ему только немного великоваты. Только я попытался договориться с женой лавочника по поводу перешива одежды, как мальчишка сразу потащил меня на улицу, оборвав на полуслове. Выйдя, я вопросительно уставился на него.

– Мне нужно два доллара, Джек! – он выпалил эту фразу на одном дыхании и замер в ожидании ответа.

Я, молча, смотрел на него, требуя более детальных объяснений. Тим опустил взгляд и тихо сказал:

– Хочу дать заработать… одному хорошему человеку, сэр. Она ко мне очень хорошо относилась. Пожалуйста, сэр.

Не знаю, что он увидел в моем взгляде, но чувствовал себя явно неловко.

– Ну и… – я не стал продолжать, давая ему закончить самому.

– Она, правда, хороший человек. Она стирает. Ей… Она и приезжих обстирывает. Она мне всегда… Вы видели ее, сэр! Это Маргарет!

Судя по тому, что он меня стал называть «сэр», парень сильно разволновался. В его глазах появился блеск, а на щеках – легкий румянец.

– Говоришь, хороший человек?

– Да, сэр. Очень хороший человек. Она чем-то похожа на мою маму.

– Хорошо. На тебе десять долларов, и пусть она хорошенько подгонит твою одежду.

Он даже задохнулся от названной суммы. Глаза стали большие и радостные.

– Я… Сэр! Она… Спасибо, сэр!

Пока он невнятно благодарил меня, я положил ему на ладошку две пятидолларовые монеты.

– Не потеряй на радостях.

Парень сначала сорвался с места, держа деньги в кулаке, но потом остановился, аккуратно вытащил длинную просмоленную бечевку. Она охватывала по горлу старый кожаный мешочек, покрытый какими-то непонятными узорами. Раскрыв его, он осторожно положил туда деньги.

– Это что, твой потайной карман? – пошутил я.

– Карман? Нет… Это… – он видно хотел сказать, но в последний момент передумал, – то, что у меня осталось от мамы.

Тут его голова медленно опустилась. Он смотрел в землю.

«Мне только его слез не хватало для полного счастья».

– Все. Иди. После примерки – в салун. Буду тебя там ждать.

С минуту смотрел ему вслед, после чего направился в местную скупку золота. Эту лавку я приметил буквально пять минут назад. Мне не хотелось светиться с подобным товаром в маленьком городишке, где все на виду, но теперь – какая разница.

Плотного телосложения, коренастый мужчина с мускулистыми руками больше походил на ковбоя или солдата, но никак не на лавочника. При виде меня он как стоял, уперев руки в прилавок, так и остался стоять. Ни в движениях, ни во взгляде не было ни суеты, ни страха, только холодное спокойствие и уверенность в себе. Я бы не удивился, если бы у него под прилавком лежал заряженный дробовик или револьвер. Осмотрелся. Слева от меня на стене висела голова здорового медведя с оскаленной пастью, справа – копье и два скрещенных томагавка.

«Классно смотрится!»

Заметив, что я их внимательно разглядываю, сказал:

– Военные трофеи. Вот этот топорик, висящий слева, чуть было на тот свет меня не отправил. Три пальца правее бы – и все!

Я повернулся к хозяину. Увидев к своим словам интерес, помедлив, он пояснил:

– Пришлось повоевать в свое время. С сиу, с апачами, с команчами, – секунду помолчав, добавил вызывающе. – И с бандитами. На мексиканской границе.

Я почувствовал, как он напрягся в ожидании моей реакции.

– Расслабься. Задам только один вопрос, потом перейдем к делу: как ты здесь оказался, солдат, после всех своих подвигов?

Хозяин лавки нахмурился. Было видно, что своим вопросом я попал ему в больное место, но было уже поздно что-то менять. Я уже не надеялся на ответ, как все же его получил:

– Нога.

Увидев в моих глазах непонимание, зло пояснил:

– Бандиты колено прострелили. Нога не сгибается.

Судя по его суровому виду, хозяин лавки был явно не тем человеком, которому требуются слова утешения, поэтому я решил заняться делом, ради которого пришел. Достав комок из спутанных золотых цепочек, положил его рядом с весами, стоявшими на прилавке. Рядом с ними лежало несколько открытых коробочек со стоявшими в них гирьками – разновесами. Он посмотрел на золото, потом на меня. Если золото он только окинул взглядом, то меня он явно оценивал.

– Ты, правда, мальчишку забираешь в Нью-Йорк, к родственникам?

– Да.

– Не обижай его, он хороший паренек.

«Нормальный мужик. Прямолинейный, бесхитростный, грубоватый, но в общем порядочный, по-моему, человек».

– Я что похож на человека, способного обидеть ребенка?

– Ты воевал?

Я утвердительно кивнул головой.

– Я тебе скажу так. Мы простые люди и живем в свободной стране. Каждый решает сам, кем ему быть. Здесь, на Западе, если человек хочет быть плохим, и при этом это сильный человек, то его мало кто остановит. Здесь, не как на Востоке, где на каждом углу полицейский. С другой стороны, если сердце человека чистое, без червоточин, он живет честной и прямой жизнью, но опять же, только потому, что на то его воля. Ты, похоже, относишься к хорошим парням, солдат. К тому же у меня нюх на крыс помойных, типа тех троих, парочку из которых ты вчера вечером отправил в ад.

Судя по любопытству, проявившемуся в его глазах, он был не прочь обсудить вчерашний поединок. Развивать эту тему мне не хотелось, поэтому я сухо бросил:

– Сами напросились. Перейдем к делу?

– К делу, так к делу, – разочарованно протянул владелец скупки, которому явно хотелось поговорить.

Разделив цепочки, он внимательно осмотрел каждую из них. После чего загрузил их, одну за другой, на чашку маленьких весов. Другую чашку начал заполнять разновесами. Некоторое время выравнивал чашки весов, подбирая гирьки. Выпрямился. Достал из-под прилавка деревянную коробку, а из нее несколько бумажек.

– Держи, – и протянул мне деньги.

Не глядя, я сунул их в карман. Уже собрался попрощаться, как мне в голову пришла одна дельная мысль.

«Грогги Мексиканец. Почему бы и нет? Человек-то неплохой. Пусть пользуется».

– Послушай…

– Бен.

– Послушай, Бен, ты про Мексиканца слышал?

Лицо Бена сразу напряглось:

– Слыхал.

– Я же сказал: не напрягайся. За его голову сколько обещали?

– Шестьсот долларов, – в его взгляде и голосе прорезалась явная заинтересованность. Хозяин лавки был, похоже, не только солдатом, но и деловым человеком.

– Здесь милях в шестидесяти есть заброшенный городок…

Бен согласно кивнул головой, подтверждая мои слова.

– Там лежат трупы Мексиканца и его бандитов. Прошло двое суток, и они, конечно, пованивают, но на цену это вряд ли повлияет. Главаря опознаешь по перевязанному боку. Рядом с ним валяется коробка с женскими побрякушками и часами.

Бывший солдат облизал разом пересохшие губы:

– Ты… А сам чего?

– В благодарность за это ты сделаешь для меня одно дело. Хорошо?

– Честью солдата клянусь! – голос его чуть дрогнул.

– Там, недалеко от колодца, могила. Ее нетрудно найти. Холмик и воткнутый в него простой деревянный крест, обложенный камнями. Хочу, чтобы ты перевез и похоронил тело на местном кладбище, как положено, с отпеванием и священником. Зовут его Барт Фергюссон. Запомни, Барт Фергюссон. Умер два дня назад.

– Сделаю!

– Пока, Бен.

– Всего тебе, друг!

Перед лавкой цирюльника стояла плотная группа из шести мужчин, которые что-то оживленно обсуждали, но стоило им увидеть меня, идущего с мальчиком, как разговор разом оборвался, и они сразу стали прощаться. Сразу стало ясно, что разговор шел о событиях вчерашнего вечера, а значит, обо мне. Тим уже знал, кто вчера дал подзаработать гробовщику и врачу, и теперь купался в лучах славы человека, который был его другом. Мальчишка был горд и даже тщеславен, пусть даже не сознавал этого. Сейчас, идя по улице, он выпрямился, расправил плечи, а тючок со своей новой одеждой уже не прижимал к груди, а нес в одной руке. Глаза его сияли. Я его понимал. После стольких лет унижений он внезапно оказался в центре внимания. Нас прямо ело глазами местное население, позволяя себе перешептываться только у нас за спиной. Это выглядело дико и одновременно смешно, причем только для меня, но не для Тима. При сравнении лица мальчика с любопытно-настороженными взглядами обывателей мои мысли заработали в том же направлении, что и те, посетившие меня прошлой ночью.

«Иду по улице городка. Самый настоящий убийца, застреливший на глазах десятка свидетелей двух человек. Теперь еще весь город об этом знает, и что же? Никто не сидит, закрывшись дома, с оружием в руках. Просто смотрят издали, с испугом и любопытством. В глазах нет ни отвращения, ни ненависти. И этот паренек. Идет рядом с убийцей и сияет. Все в порядке вещей. Мне странно, а им нет. Знали бы они, о чем я сейчас думаю… Ага, вот и вывеска, мимо которой я вчера проезжал».

Вывеска над входом парикмахерской гласила: «Бритье и ванна – 50 центов». Только я хотел переступить порог, как услышал за спиной негромкий людской гомон. Рука метнулась к револьверу одновременно с крутым разворотом тела, но, увидев причину шума, я снова расслабился. Гул толпы касался меня, но только косвенно.

Посередине улицы медленно катился катафалк, запряженный двумя лошадьми. Народ, который только что глазел на нас из окон и проемов дверей, при виде его высыпал на улицу. Стоя на пороге, я быстро скользнул глазами по лицам толпившихся по обеим сторонам улицы людей. Они наслаждались происходящим, ничуть не стесняясь своего любопытства, перешептываясь, а то и высказываясь вслух по поводу похорон и покойников. Гробовщик, оказавшийся в центре внимания, то и дело раскланивался по сторонам, прикладывал пальцы к своему черному высокому цилиндру.

– Мэм! Сэр! – неслось во все стороны с катафалка.

В город пришло Событие. Оторванные от родины, приехавшие сюда со всех сторон света, эти люди ничего не знали, кроме работы. Они ковали свое будущее с утра до вечера. Шесть дней в неделю. А в воскресенье – церковь и пирог с начинкой. Изо дня в день, из недели в неделю, из года в год все повторялось снова и снова, пока не приходит Событие, которое навсегда останется в истории их города, о котором можно будет рассказывать приезжим и друг другу в длинные, зимние вечера.

Только теперь я рассмотрел, что многие из жителей вырядились как на праздник. Их оживленные и довольные лица только что не светились от счастья. Можно было подумать, что на их городок уже пал отсвет славы городов, где совершали свои подвиги известные всему Дикому Западу шерифы, ганфайтеры и бандиты. Решив, что с меня хватит этого зрелища, я втащил Тима в цирюльню, который замер, глядя на проезжающий катафалк. В лавке стоял запах лавровишневой воды и свежего мыла. Местный мастер расчески растерянно бросал взгляды то на меня, то на мальчика, не зная, как к нам относиться.

– Э, мистер… Что будем…

– Ванна. Стрижка. Для него. Потом все то же – для меня. Плюс бритье.

Цирюльник натянуто улыбнулся. Мое выражение лица, видно, не располагало к обычным вольностям, которые он позволял со своими обычными клиентами.

– Да, сэр. Пять минут, сэр. – Тут он обернулся в глубь помещения, отгороженного большой цветастой ширмой, и крикнул: – Сара! Джентльмены желают принять ванну!

Из-за ширмы выглянуло простоватое, на мой взгляд, женское лицо.

– Пять минут, Кент! Пять минут! Она уже наполовину налита! Пусть господа немного подождут!

Я догадывался, что меня ожидает. Подобное счастье я уже испытал перед выпиской из больнички города Данвилля. Дубовое корыто, которое они называли ванной. В нем перемылось, наверное, полгородка, не считая всех приезжих и заезжих. Но другого выхода не было. Быть сравнительно чистым или…

– Тим. Искупаешься – переоденься. Старые тряпки выкинь.

– Хорошо, Джек. Только дожидаться я тебя не буду, зайду на кладбище. С мамой попрощаюсь.

– Хорошо. Я там тебя найду.

В дороге я слушал рассказы Тима о его трудной и безрадостной жизни после смерти матери, о людях – жителях городка, но больше всего мне довелось узнать о лошадях. Он был их фанатом. Даже когда он рассказывал о жителе городка, то нередко сбивался на лошадь этого человека. Какой у нее нрав и что она любит. Парень, похоже, их любил больше, чем людей. Впрочем, ничего удивительного в этом не было. Люди здесь, на Западе, в своем большинстве были грубы и жестоки. Тяжелые условия, неустроенная жизнь, оружие в свободном обращении. Дикие пьянки, драки, поножовщина и стрельба. Надо же как-то выпустить пар после тяжелых трудовых будней, а если подвернется бездомный малыш, он тоже может сгодиться. Его можно обругать, дать пинка или затрещину.

Не успели мы проехать и пятнадцати миль, как увидели впереди катящееся на нас громадное облако пыли, впереди которого неслись во весь опор с десяток ковбоев. Мы тут же свернули в сторону, чтобы не попасть в эту пыльную завесу. Мчащийся впереди здоровенный ковбой с красным лицом и пшеничными усами, скользнув по нам взглядом, крикнул за спину:

– Том! Разберись! Потом догоните!

От группы сразу отделились и поскакали в нашу сторону два ковбоя. Остановившись в пяти метрах, они принялись пристально разглядывать нас, как и я их. Кроме револьверов на поясе обоих, никакого другого оружия я не обнаружил. Правда, с луки каждого седла свисало лассо. Ковбой постарше, худой и жилистый, с жестким лицом, быстро и цепко пробежал глазами по моей фигуре, после чего остановил взгляд на моем лице. Несколько секунд оценивающе вглядывался в меня, затем мельком бросил взгляд на мальчишку и снова принялся разглядывать меня, но при этом его взгляд изменился, стал наглым, давящим, старающимся запугать.

«Наверное, один из наемных стрелков, которых нанял для войны… Скофилд».

Когда наемный стрелок понял, что запугать меня у него так не получится, он резко бросил:

– Ты кто будешь?

– А ты сам кто такой, чтобы меня об этом спрашивать?

Наемнику уже было понятно, что я не простой человек, так как слишком уверен в себе, и он не стал торопиться с ответом, но тут в разговор вмешался второй ковбой, молоденький парнишка, лет восемнадцати:

– Том, я этого щенка знаю! Он на конюшне работает! Наверное, это он украл у меня два доллара в позапрошлую субботу! Точно он, змееныш! Смотри, как хорошо одет! Небось прикупил на уворованные денежки!

– Бак, не суетись, – чуть презрительно бросил стрелок своему напарнику, все так же не сводя с меня настороженного взгляда.

– Я никогда и ни у кого не крал! – голос Тима прямо звенел от обиды. – Ни цента! Никогда!

– Заткнись, щенок! – все больше заводился «зеленый» ковбой. – Не вор, говоришь? Ты на конюшне спал и тряпки носил, а сейчас вон как одет?! А лошадь у тебя откуда, крыса противная?!

Только теперь до меня дошло, что этот молодой ковбой был под хорошим градусом. Похоже, выпил для храбрости, собираясь ехать на разборку в город. До того как к нам подъехала эта парочка, я успел поинтересоваться у Тима, что это за парни. Он сказал, что это ковбои Скофилда. Мне сразу стало ясно, почему они пылят в Луссвиль, а не пасут своих коров на ранчо.

– Джек! – мальчишка, по нему видно было, испугался, что я могу поверить этому болтуну. – Я в жизни не крал! Честно!

– Костюм и лошадь я купил для мальчика.

Я сказал это ровно, без малейших интонаций, рассчитывая на то, что мой мирный тон будет воспринят более взрослым напарником, имеющим, в отличие от расходившегося юнца, более жизненного опыта, а значит, способным правильно оценить обстановку, не прибегая к насилию. Но я ошибался, хотя тут, возможно, свою роль сыграли мои слова. Раз оправдывается, значит, трус.

– Ты мне так и не ответил, кто ты такой? – его голос прозвучал надменно. – Предупреждаю сразу: долго ждать ответа я не намерен.

– Можешь не ждать, а ехать сразу, – теперь уже нагло и зло ответил я ему, так как все эти местные игры «кто быстрее – тот и прав» меня стали утомлять. – Или можем закончить наш разговор прямо тут и сейчас.

Наемник был готов к схватке, был готов стрелять, к тому же он видел, что рукоять моего револьвера торчит из кобуры, но того, что противник выдернет оружие из-под куртки, никак не ожидал. В самом начале нашего пути я достал второй револьвер из седельной сумки и сунул его за пояс, прикрыв полой куртки. Так, на всякий случай. И он настал.

Бак еще только тянулся к кобуре, когда Том рванул револьвер из кобуры, но оба – увы! – безнадежно опоздали. На них смотрел ствол сорок четвертого калибра. Страх, который они тщательно скрывали, мне был виден в полыхнувших ненавистью глазах Тома и в пьяных и злых глазах Бака. Револьвер подпрыгнул, и Том умер, едва успев выхватить из кобуры свой кольт. Только я успел взвести курок, как на стволе револьвера Бака расцвел огненный цветок. Промах. Лошади под нами плясали, рвались бежать. Решив не рисковать, я выстрелил в более крупную мишень, в лошадь Бака, в тот самый миг, когда тот был уже готов снова спустить курок. Его конь, получив пулю, встал на дыбы, и пуля пьяного молокососа ушла куда-то в сторону, а сам он рухнул вместе с конем на землю. В последний момент тот попытался освободить ноги от стремян, но не удачно. Мало того, что конь придавил его ногу к земле, он еще, при ударе о землю, потерял револьвер. Несколько секунд Бак приходил в себя, а потом стал дергаться всем телом, стараясь освободиться, словно зверь, попавший в капкан. Соскочив с коня, я неторопливо достал из чехла винчестер, затем подошел к трупу стрелка. Тот лежал на спине, глядя на солнце открытыми, немигающими глазами. Пуля попала ему прямо в рот, выбив передние зубы.

Медлил я только по одной причине. Из-за Тима. Не будь мальчика, я бы уже скакал дальше, оставив за спиной два трупа, тем более что война скотоводов вот-вот начнется, и их просто спишут вместе с остальными потерями.

– Тим, возьми его лошадь. Хозяину она больше не понадобится. Потом отъедешь в сторону. Мне тут с человеком надо потолковать.

Дождавшись, пока Тим отъехал, только тогда подошел к Баку.

– Гнусный и вонючий хорек! Ты подло убил Тома! Знаешь, кем он был?! Стрелком из Моры! Он бы тебя!..

– Попридержи язык, парень, пока я тебе его не отстрелил, как злому мальчику Билли.

– Ты… убил Койота Билли? И Вильяма… Кто ты? Неужели… Так ты от Перта? Он тебя нанял! Ты стрелок! Как я сразу не догадался! Мальчишка сбил меня с толку! Ты убил… их всех?!

Этого парня настолько переполняли чувства, что он просто захлебывался в них, забыв об угрозе собственной жизни. Воспитанный на рассказах о подвигах известных стрелков, он, похоже, мечтал стать одним из них, а теперь сам стал участником подобной схватки. Все это явственно читалось на лице Бака.

– Он убил их, стоя к ним лицом к лицу! – неожиданно раздался голос Тима. – И два ваших стрелка были с оружием в руках!

Мне неожиданно стало приятно, что мальчик выступил на мою защиту, пусть даже таким образом.

– Тим, не болтай, а лучше смотри по сторонам!

Обойдя труп лошади, я подсунул приклад карабина под седло, затем напрягся, приподнимая тело животного. Бак с трудом вытянул ногу, потом помял ее немного, кривясь от боли, после чего встал. Бросил косой взгляд на револьвер, лежащий в трех метрах.

«Ишь, все неймется ему. Впрочем, может, именно такой боевой и сможет усвоить урок», – подумал я, а вслух сказал:

– Начнем обучение.

Бак, услышав мои слова, удивленно взглянул на меня, но его удивление мгновенно сменилось настороженностью, когда он увидел, что я прислонил винчестер к трупу лошади, а затем подошел к нему на расстояние удара.

– Драться умеешь?

– Не хуже других, – довольно заносчиво заявил «молодой и зеленый».

– Проверим… – И неожиданно, с оттяжкой, хлестнул его по щеке.

В следующую секунду ковбой в ярости бросился на меня, но я отбил его кулак и нанес удар правой в челюсть. Колени Бака подкосились, и он рухнул лицом вперед. Около минуты он приходил в себя, затем, тряся головой, поднялся на четвереньки.

– Отучись от привычки болтать лишнее языком, парень. Это до добра не доводит, а в особенности в ваших краях. Это первое. Теперь второе…

Тут он, окончательно придя в себя, рывком встал на ноги, его рука автоматически опустилась на рукоять револьвера, но кобура была пуста. Пока он тратил впустую драгоценные секунды, я нанес ему мощный удар в живот. Пока он сгибался, судорожно глотая, резко и хлестко с полуразворота ударил ребром ладони по горлу. Парень упал ничком, потом, хрипя, завалился на бок, его рвало.

Я взял свой винчестер. С минуту наблюдал за ним, потом громко сказал, чтобы сказанное мною дошло через боль, скрутившую его тело:

– Насчет второго! Не строй из себя крутого больше, чем ты есть на самом деле! Дольше проживешь!

Закончив воспитание ковбоя, подошел к лошади. Та нервничала, перебирая ногами и тревожно кося взглядом. Ласково похлопал ее по шее, успокаивая, а затем вскочил в седло. Подъехав к Тиму, спросил:

– Ты как?

– Нормально, Джек, – голос мальчишки был чуть хриплым от волнения. – А с ним… что будет?

– Фляга с водой у него есть? – я дождался кивка головы Тима. – Есть. До городка миль двенадцать – пятнадцать будет?

– Наверное, – неуверенно произнес мальчик. – Мы что, ему лошадь не оставим?

– Обойдется. Захочет – дойдет. Не захочет – подберут дружки на обратном пути. Поехали, Тим.

Парень здорово нервничал, но я должен был признать, что держался он неплохо для своего возраста. Впрочем, ничего удивительного в этом не было, он прошел тяжелую школу жизни.

– Ты запомнил правила, которые я вбивал в голову Баку?

– Да, сэр.

– Хорошо. Теперь запомни еще два. Сильный человек должен знать, как и где применять свою силу. И второе. Оружие – это прежде всего человек, само по себе оно не стреляет.

– Я запомню, сэр.