– Как думаешь, отчего он так? – спрашиваю я у Юханнеса, когда священник закончил службу, и все собираются выходить.

Носильщики встают и занимают места у гробов. Подняв их и встав в ряды, они вдруг понимают, что невозможно пронести гробы через забитый под завязку зал. Они стоят и смотрят друг на друга, но никто из них, кажется, не понимает, что нужно делать.

Пара санитаров из коммунального центра осознают серьёзность ситуации и подают знак остальному персоналу. Часть из них выкатывают своих постояльцев на улицу, а остальные подбирают трости и ходунки для тех, кто ещё сидит. Двое медработников, которые приехали вместе с Мерете, снова здесь. Они берут её кресло, каждый со своей стороны, и везут его наружу вместе с остальными.

– С ним многое приключилось в последнее время, – говорит Юханнес, после того как зал освободили, а первые носильщики уже начали свой путь. Юханнес благоговейно кивает, пока они проходят мимо. – Ты ведь и сам там был, когда с его женой случился приступ.

Я делаю пару коротких шагов в сторону, ожидая нашей очереди примкнуть к неспешной толпе.

– Мда, – бормочет Юханнес и снова кивает, когда мимо проходит Харви. Он нас не видит, только смотрит пустым взглядом перед собой и машинально шагает вперёд, держа мальчишку за руку.

Юханнес твёрдо сжимает свой кисет с табаком, когда мы наконец вливаемся в эту реку скорби. Его взгляд блуждает по головам людей, идущих в похоронной процессии, которая сворачивает влево от церкви и движется к кладбищу.

На улице светит солнце. Тёплые лучи падают на автостоянку, на церковь и на процессию. Её участники выстроились вокруг вырытых могил на краю кладбища, где и будет произведено погребение.

Мы стоим чуть подальше от толпы и едва слышим священника, который снова что-то зачитывает. Вдруг я замечаю приближение чьей-то тени, и следом за ней появляется бледное лицо Харви.

– Вы её видели? – Харви кивает в сторону пригорка за дальними могилами, где двое медработников стоят бок о бок с Мерете. Она сидит, сложив руки на коленях, и смотрит на своего сына, который играет у ручейка, текущего вдоль забора кладбища. Он бегает вверх и вниз по берегу и тащит за собой прутик, окунув его кончик в воду, так что во все стороны разлетаются брызги.

– Ей зафиксировали челюсти и сшили мышцы, поэтому приходится кормить её через зонд.

– Прости, Харви, – говорю я и снова поворачиваюсь к нему. – Я…

– Нет, Торкильд, – взгляд Харви встречается с моим. – Это я должен просить прощения. Я был так зол, когда мы в последний раз говорили, мне было так страшно, но мне стоило понять, в каком состоянии находишься ты сам и настоять, чтобы ты вместе со мной поехал в больницу. Вместо этого я нёс какую-то чушь про маяк и про духов.

– Не думай об этом, – я прочищаю горло, – только я сам могу справиться со своими делами. Как она себя чувствует? – спрашиваю я, пытаясь направить разговор в другое русло.

– Ну, мы разговариваем. Я говорю, она пишет записки. Через неделю или две она приедет домой. Врачи говорят, что она поправится, что всё наладится со временем. Я надеюсь только, что она придёт в себя, когда начнутся съёмки. Она так давно этого ждала.

Собравшиеся закончили молиться, и гробы начали опускать.

– Ты нашёл датчанина, – замечает Харви, а священник в это время предлагает пастве проститься с умершими и бросить в могилу по горсти земли, после чего он достаёт Библию и читает, – когда ты был там… в море, – запинается он, – с привязанной к нему женской рукой?

Я киваю. Священник закрывает Библию и приступает к последнему благословлению.

– Теперь, по крайней мере, никто не сможет сказать, что её не существует. Им известно, кто она?

Я качаю головой.

– А что там с Бьёркангом и Арнтом?

– Полиция Трумсё реквизировала мини-подводную лодку и запросила помощь от отдела по особо тяжким. После обеда они приедут сюда.

– Они всё ещё считают, что ты с этим связан?

– В наивысшей степени, – отвечаю я, – сегодня чуть позже я еду на новый допрос. Перед этим мне нужно доделать пару дел. Разобраться, что к чему, если понимаешь, о чём я.

Я достаю ключ от квартиры из кармана куртки и даю его Харви.

– Спасибо, что одолжил.

– No problem, – Харви засовывает его в карман штанов, – родственники заберут оттуда вещи сегодня вечером.

– А как ты сам, кстати? Тебя ведь вчера вызвали на допрос?

Харви тяжело качает головой.

– Не ходил туда. Сейчас нет сил. Так много дел с Мерете. Господи.

Он закусывает нижнюю губу и отворачивается:

– Я так за неё боялся.

Погребение приближается к концу, и собравшиеся опускают руки перед последним псалмом. Я бережно кладу руку Харви на плечо.

– Я могу поговорить с ней?

– Да, – отвечает Харви.

Мерете засунула руки в карманы пиджака. Она сидит и смотрит на поющих людей застывшим взглядом. Тонкие полоски пара появляются из её носа, когда она дышит. Один из санитаров достаёт шерстяной плед, раскрывает его и кладёт ей на колени.

– Конечно, можешь.

Мы направляемся к Мерете, а толпа начинает расходиться. Харви подходит первым, за ним мы с Юханнесом. Небо над нами посветлело. Спокойный океан поблёскивает в заливе.

– Привет, – говоря я неуверенно, когда мы становимся рядом Мерете, сидящей в коляске. Санитары делают несколько шагов назад, один из них прикуривает сигарету, и оба они разворачиваются к группе деревьев в дальней части кладбища. – Я… я…

Мерете поднимает руку, подавая мне знак остановиться. Она достает из кармана пиджака блокнот. Пока она пишет, я украдкой поглядываю на металлический фиксатор. Губы Мерете сухие и слегка приоткрыты. Нижняя губа чуть сильнее выдаётся вперёд, чем верхняя, что делает её похожей на пациента с инсультом, у которого отмерло какое-то количество нервной ткани, и парализована кожа лица.

Мерете передаёт мне блокнот и смотрит на меня. «Это была не она», – написано на листе. Она вяло кивает, пока я читаю.

– Я знаю, – говорю я, а Мерете забирает блокнот обратно и снова пишет.

«Мне было так больно, – читаю я, – как будто в рот затекало всё больше и больше воды с каждым вздохом. Казалось, что я сейчас утону».

– Я пытался тебе помочь, но не смог сдержать…

Мерете качает головой, а потом пишет и передаёт мне блокнот.

«Это не твоя вина. Я сама впустила её».

– Я тоже видел её. – Мерете кивает, продолжая писать.

«Она что-то тебе говорила».

– Мне? В каком смысле?

Мерете опять пишет, а потом вырывает листок и кладёт его в мою открытую ладонь.

– Не понимаю, – шепчу я и смотрю на буквы, из которых складываются два непонятных слова. Не понятно, то ли с ней случился такой приступ, что она не понимает, что написанное там – случайные палочки и буквы, поставленные в ряд, или это правда что-то значит.

– Похоже на русский, – Харви смотрит на записку. Он побледнел, его слегка покачивает, как будто у него кружится голова, и ему приходится сделать шаг к коляске, чтобы не упасть.

– Ты знаешь, что это значит? – спрашиваю я.

Мерете смотрит на нас обоих, а потом наклоняется вперёд.

– Mne hólodno, – шипит она сквозь сжатые зубы.

– Что?

Мерете берет меня за руку и сильно её сжимает. Её пальцы неестественно тёплые, настолько, что я чувствую, как тепло поднимает по руке к горлу и лицу. Грудная клетка вздрагивает каждый раз, когда она набирает в лёгкие воздух и ведёт мою руку по бумажке, на которой написаны два слова.

– Mne… hólodno.

– Она так сказала? Mne hólodno?

Мерете кивает и выдыхает. Она отпускает мою руку и снова пишет что-то в блокноте, вырывает листок, закончив её, и протягивает мне с печальным взглядом.

«Прощай, Торкильд».

– Прощай, – отвечаю я и сворачиваю записку. Я кладу её в карман брюк, после чего мы все трое вежливо прощаемся, и каждый идёт по своим делам. Мы с Юханнесом направляемся к автомобилю вместе с опоздавшими на прощальную церемонию. Солнце пробилось через облака.

– Слушай, – говорю я, когда мы подходим к машине, – Арнт рассказывал о том, что в Трумсё растёт уровень потребления наркотиков и услуг проституции в первый день, как я сюда приехал.

– Да, – отвечает Юханнес. – Только открой газету, и увидишь, где это всё происходит.

– Ты знаешь, откуда приезжают эти девушки?

– Да, – говорит он и ухмыляется, – оттуда же, откуда и спирт, сигареты, табак и прочие гадости. Из России.

– То-то и оно, – заключаю я, сажусь в машину и завожу её.