Действие третье
Барух даян эмет

Лепидопт поднял брови, но протянул Беннету пачку «Кэмел».

– Конечно. Решили обзавестись новым пороком?

Вдвоем они вышли из стеклянных дверей пункта скорой помощи при больнице Западного Голливуда и пересекали тротуар. На помятой белой рубашке Беннета и на его куртке виднелись пятна крови, выглядел он так, будто несколько дней не спал, пальцы, тянувшие из пачки сигарету, дрожали.

Мойре диагностировали сотрясение мозга и оставили в больнице, по крайней мере, на несколько часов.

– Раньше я курил, – оправдывался Беннет, – а сегодня… глупо отказываться.

Поставив портфель на траву, Лепидопт закурил и передал зажигалку Беннету. Здесь гулял теплый бриз, и он не смог бы зажечь ее одной рукой – второй пришлось бы прикрывать огонек, а ему не нужны были лишние вопросы о том, куда делся его палец.

– Это, – начал Беннет, глубоко затянувшись, – портфель Фрэнка.

Он выдохнул дым.

– Я захватил его, когда мы забирали вас с Мойрой из пустого дома. Не оставлять же его там?

– Те люди… с вертолетом… они увезли Фрэнка и Дафну.

– Очевидно, – со вздохом согласился Лепидопт.

– Этот портфель должен быть у меня. То есть у Мойры.

Лепидопт сделал шаг назад и нагнулся за портфелем.

– Я, вероятно, увижусь с Фрэнком раньше вас, – улыбнулся он, выпрямляясь. – Ему и отдам.

Беннет нахмурился, но только пожал плечами.

Они вышли из тени здания на дневной солнцепек. Беннет похлопал себя по карману куртки, а потом просто прищурился.

– Я хотел бы знать, не будут ли меня разыскивать, – спросил он и взмахнул сигаретой в сторону пункта скорой помощи. – Или мою жену.

Лепидопт увидел, как в десяти ярдах от них паркуется белая «хонда», за рулем которой сидит Малк.

– Тем людям нужны были Маррити и его дочь, – ответил он Беннету, не глядя на него. – Теперь они их заполучили. Не думаю, что они вас еще побеспокоят. – Я должен… должен сообщить в полицию.

– Сообщайте.

К водительскому окну «Хонды» подошел мужчина – седой старик в темном костюме, и Малк разговаривал с ним.

– Вам бы лучше вернуться в больницу, – посоветовал Лепидопт. – Ваша жена выглядела расстроенной.

Беннет понурил плечи.

– Ее отец в этой шайке, – пробормотал он. – Она думает, что он все эти годы страдал амнезией. Она попытается с ним связаться.

Лепидопт заметил, как «Хонда» подмигнула фарами: два раза быстро, потом еще раз. Это означало: «Все в порядке».

– У нее ничего не выйдет. Возвращайтесь к ней.

Беннет проследил за взглядом Лепидопта, кивнул и поспешил к стеклянным дверям, скрывшись за ними. Все равно ему бы влетело за курение в здании.

Направляясь к машине, Лепидопт не стал похлопывать по поясу над правым карманом брюк – он и так чувствовал, как упирался в бедро, скрытый курткой, автоматический пистолет 22-го калибра. В нижний край куртки он вшил две стальных шайбы – чтобы быстро откидывать его в сторону.

Старик в костюме заметил его и улыбнулся, положив обе руки на крышу машины.

– Орен, – сказал он негромко – голос едва одолевал эти несколько метров тротуара, и Лепидопт с трудом разбирал слова. – По-моему, вы отклонились от утвержденного плана.

Он говорил с идеальным произношением американского телеведущего.

Должно быть, катса из Праги, сообразил Лепидопт. И каким образом он нас здесь отыскал? Палец! Они положили что-то в палец.

Когда до машины оставалось всего несколько шагов, он понял, что можно не спрашивать удостоверение личности – старик был ему знаком. Это был тот инструктор, который возил молодых студентов «Халомота» в пустыню к северу от Рами в 1967 году и призывал вавилонского демона ветров Пазузу – бешено вращавшийся вокруг них и при этом абсолютно неподвижный вихрь.

Улыбка старика не успокоила его.

– Любой план – это фундамент для изменений, – буркнул Лепидопт. Эта старая моссадовская поговорка отражала изменчивую природу полевых операций. – Последние события показали…

– А на сервирут рассчитывать нельзя, – перебил старик. Слово «сервирут» означало «вероятность»: израильский генштаб употребил этот термин, опровергая вероятность неожиданной атаки со стороны Египта и Сирии в 1973 году, – той самой неожиданной атаки, что последовала сутки спустя, и Голда Меир потом говорила, что вздрагивает всякий раз, услышав это слово.

Лепидопт вспомнил Сэма Глатцера, Эрни Боззариса, детектива из боззарисовских саяним в Сан-Диего… Ничто не предполагало их гибели.

– Верно, – выдохнул он.

– Ты здесь закончил? – спросил старик и, когда Лепидопт кивнул, предложил:

– Давай ознакомимся с ситуацией.

Лепидопт сел на заднее сиденье, а катса, обойдя машину, занял место рядом с водителем.

– Как я понял, ты раздобыл машину Эйнштейна, – заговорил он, втиснувшись на сиденье и закрыв дверцу, – но не знаешь, как она работает. Я Арье Мишел – на случай, если ты с того дня в пустыне запамятовал имя.

– Отвези нас куда-нибудь, Берт, – попросил Лепидопт. – Брэдли сами доберутся домой.

Он вытянул ноги чуть в сторону и откинул голову на спинку, не думая о том, что его ермолка-парик может растрепаться. – Давай-ка в кошерную лавку «Пико», я умираю с голоду.

Обращаясь к седому затылку на переднем сиденье, он добавил:

– Все верно. Единственный живой человек, который пользовался машиной, – сейчас у другой команды, кем бы они ни были. Они захватили моего информатора. Двое наших саяним и один агент погибли. В общем, операция прошла… не по учебнику.

Он поднял портфель Маррити и поставил на сиденье рядом с собой.

– Однако мы заполучили письма Эйнштейна к его дочери. Они могут оказаться полезными.

– Я спасаю то, что еще можно спасти, – Мишел, судя по голосу, был доволен. – Прежде всего ты должен будешь…

Его прервало электронное жужжание сотового телефона. Только один человек знал этот номер, и Лепидопт выпрямился и протянул руку между спинками кресел, чтобы достать аппарат из чехла.

Глубоко вдохнув, он включил прием.

– Да?

– Ваши люди опоздали, – прозвучал из трубки голос Фрэнка Маррити. – Они захватили мою дочь.

– А где вы сейчас?

– В отеле Рузвельта, в вестибюле. Они…

– Как они вас нашли? – спросил Лепидопт.

– Точно не знаю… может быть, мой отец… хотя он не…

Лепидопт напрягся, услышав возню на том конце линии, но слегка расслабился, когда раздался женский голос.

– У них в ящике хранится мумифицированная голова его отца, – сказала женщина. – Она не совсем мертвая и способна указать на местонахождение Фрэнка через электронную спиритическую доску. Нам нельзя здесь оставаться.

Словно издалека, донесся голос Маррити:

– Что за бред ты несешь?

– Дайте ему трубку, – попросил Лепидопт и почти сразу услышал тяжелое дыхание.

– Фрэнк, кто она, эта женщина с вами?

– Ее зовут Шарлотта, фамилии не помню. Это она пыталась убить меня утром, в темных очках. Она, как видите, перешла на мою сторону. Слушайте, это же бред: голова моего отца в ящике, «не совсем мертвая» и выслеживает меня…

«Перебежчица с той стороны!» – сообразил Лепидопт и, прикрыв трубку ладонью, шепнул Малку: – К отелю Рузвельта – мигом! – убрав руку, он заговорил: – Послушайте, Фрэнк, мы сможем спасти вашу дочь. Нам надо встретиться. Мы только…

– Но это ведь безумие, да? Дафна похищена, а я торчу здесь с этой сумасшедшей…

Лепидопт осторожно поинтересовался:

– За последние три дня с вами не происходило ничего сверхъестественного или паранормального?

– Сами знаете, что происходило. Вы же были там прошлой ночью, когда это существо появилось в телевизоре.

– И вы кое-что знаете об Эйнштейне и о сарае вашей бабушки. А ваша Шарлотта, как ее там, замешана в эти дела подольше вашего?

– Очевидно, да.

– Тогда допустите, что она не сумасшедшая. Не спешите с выводами. Шарлотта с нами поговорит?

– Да, она хочет.

– Хорошо. Мы в десяти минутах от вас – оставайтесь в вестибюле, там людно. Договорились? На карту поставлена жизнь вашей дочери!

– Хорошо.

Лепидопт выключил телефон и вернул его в чехол.

– Я думал, что этого агента схватили, но он сейчас в вестибюле отеля Рузвельта с женщиной из конкурирующей команды. Она, видимо, перешла на другую сторону и хочет с нами поговорить.

– Отлично! – сказал Малк, подавшись к рулю.

– У той команды, – продолжал Лепидопт, – если верить женщине, в ящике хранится голова отца моего агента, которая выводит их на него.

– Я могу его прикрыть, – не оглядываясь, сказал Мишел. – Купишь пару бутылок виски, Орен.

Лепидопт сжал губы. Он помнил, как использовалось виски для определенных демонстраций в годы его учебы.

– Этот агент, – продолжал Мишел, – как ты его завербовал?

– Представился агентом АНБ. Пришлось действовать поспешно – его дочь чуть не впустила в себя диббука.

– Диббука… – седая голова впереди кивнула. – Как, по-твоему, ты обозначишь этого агента в твоем итоговом Tsiach-отчете? Едва ли сине-белым, я думаю, – добавил старик с усмешкой.

Сине-белым, цветами израильского флага, обозначались агенты, всецело преданные делу Израиля.

– Думаю, он пойдет под грифом В, – ответил Лепидопт. – Может быть, «В минус». Он с самого начала лгал нам о том, куда спрятал письма Эйнштейна, но все агенты в чем-то лгут.

– И в идеале вообще никогда не узнают, что они – агенты, – уточнил Мишел. – По крайней мере он считает, что работает на АНБ, даже если агент АНБ сорвал планы диббука. Так?

– Так.

Лепидопт поймал в зеркале заднего вида сочувственный взгляд Малка.

– Надеюсь, ты помнишь, – сдержанно произнес Мишел, – что ты – что мы – не пользуемся здесь обычными каналами. У нас нет дипломатического иммунитета, если поймают – отправимся за решетку как шпионы.

– Хотел бы я знать, в шпионаже за кем нас обвинят? – заметил Лепидопт.

Мишел рассмеялся.

– Думаю, для ареста будет достаточно и того, что ты выдал себя за сотрудника АНБ. А еще их заинтересует твой американский паспорт. Ты до сих пор играл очень быстро и свободно. Я здесь, чтобы тебя приструнить и спасти тебе, бунтарю, шкуру.

Лепидопт устало покивал, хотя старик его не видел. Он гадал, найдется ли в баре отеля разрешенная еда. На кошерные сэндвичи надеяться, конечно, не приходилось. Может быть, сельдерей и морковные палочки. И побольше!

– На самом деле он из Моссада, – тихо произнесла Шарлотта. – А не из АНБ.

Она протянула руку, и Маррити взглянул на стеклянный столик, чтобы она смогла увидеть свой бокал с мартини.

– Спасибо, – кивнула она, обхватив ножку пальцами.

Вестибюль в отеле был огромный, вдоль всех четырех стен на уровне второго этажа тянулась галерея, богато украшенный потолок поднимался высоко над головами, отражая эхо разговоров, смех и рокот чемоданов на колесиках. Маррити с Шарлоттой сидели рядом на кожаном диванчике, спиной к выходу на Голливудский бульвар и неподалеку от черной каменной статуи Чарли Чаплина, сидящего на лавочке, чтобы туристы могли сфотографироваться рядом. По словам Шарлотты, когда вокруг было столько бегающих глаз, Маррити мог не думать о том, чтобы обеспечить ей хороший обзор.

– Он сказал – ты не сумасшедшая, – признался Маррити.

– Приятно слышать.

Латунная пепельница стояла на столике рядом с ее сумочкой. Дотянувшись до нее, Шарлотта достала из сумочки пачку «Мальборо» и зажигалку.

– Мумия… головы моего отца? – Маррити прочистил горло. – Откуда она у них?

– Они говорили, что убили его в 1955 году. Зачем, не знаю.

– Тогда он и пропал. Вот почему он так и не вернулся к нам. Если, конечно, это правда, – Маррити откинулся на спинку диванчика, еще не веря, но уже обдумывая услышанное. – А я его ненавидел все эти годы.

«Как мне теперь жить? – растерянно думал он. – Эта ненависть была фундаментом моего решения стать для Дафны совсем не таким отцом».

– У тебя есть фургон? – помолчав, спросила Шарлотта.

– М-м? О, извини, нет.

Маррити взял третий стакан пива, сделал большой глоток. Поставил и сказал:

– Пей вино, потому что не знаешь откуда. Веселись, потому что не знаешь, куда…

Шарлотта, рассмеялась и обняла его за плечи свободной рукой.

– Кувшин вина, и свиток со стихами – и ты! – процитировала она.

Фрэнк заглянул ей в лицо – увидел свое отражение в стеклах очков – и Шарлотта, наклонившись, быстро поцеловала его в губы.

Он потянулся и коснулся ее щеки и вдруг всерьез ответил, а она приоткрыла губы, пальцами сжала его плечо. Он почувствовал у нее на языке вкус джина. С соседнего столика заулюлюкали – но ему было все равно.

Внезапная вспышка изумления заставила его сомкнуть губы и отстраниться.

Ее лицо было очень близко, она вздернула одну бровь.

– Дафна… – хрипло сказал он.

Шарлотта буквально вспыхнула – отняла руку и сложила ладони на коленях.

– Упс! Вот уж для нее это лишнее.

Маррити, закрыв глаза, сосредоточился и передал образ самого себя, обнимающего Дафну. А в ответ ощутил нечто вроде робкого подбадривания, словно подмигивание сквозь слезы.

– Все в порядке, – передал он Шарлотте. – Она не против. Мы должны вернуть ее.

– Вернем. Эти люди не дураки, – глубоко вздохнув, Шарлотта сделала глоток мартини. – Я тоже не против.

На языке Маррити остался вкус ее джина. Его трясло. Фрэнк два года не целовался с женщинами, и куда дольше не целовался с женщинами, которых почти не знал.

– И я не против, – поспешно заверил он и, переведя дыхание, сменил тему: – Ты говорила про Моссад. Это израильская разведка?

– Утром в тебя стреляла, днем поцеловала. Что дальше будет?

Шарлотта вздохнула. Маррити посмотрел, как она зажигает сигарету.

– Да, израильская. Они, по-видимому, пристально следят за всем, что связано с Эйнштейном. Ты знаешь, что после смерти первого президента Израиля в 1952 году они спрашивали у Эйнштейна, не хочет ли он стать президентом? Это был не просто красивый жест: в Моссаде знали, что некоторые открытия Эйнштейна не были обнародованы.

– Например, машина времени, – покачал головой Маррити. – Кажется, ты сказала… прости господи!.. что это я – этот старикан, этот старый пьяница! Тот, что назвался моим отцом. Вроде как я из будущего?

– Одного из вариантов будущего. Определенного будущего не существует. С помощью машины из сарая твоей бабушки он вернулся сюда, в 1987 год, из 2006-го. Его жизнь…

– Из 2006-го? Тогда ему всего… если он – это я… пятьдесят четыре. Он выглядит старше.

Маррити попытался прикрыться скепсисом, но ничего не вышло. Он поверил в это, поверил, что этот старик с опухшим лицом – действительно он сам, и ему была отвратительна сама мысль, что этот брюзгливый старый дурак где-то бродит, с кем-то разговаривает. Маррити ни разу в жизни не напивался вдрызг, до полного беспамятства, но сейчас ему казалось, что именно это с ним и происходит. Что он еще наговорит, беспомощно гадал Фрэнк, какие мои личные тайны разболтает этим людям?

Щекам стало горячо.

– Дафна разговаривает с ним?

– Думаю, он не рвется с ней поговорить, – тихо возразила Шарлотта. – У него за плечами уже два жизненных пути – один почему-то прервался, и его выбросило в другую жизнь. В первой, счастливой, Дафна умерла вчера в итальянском ресторане. Он добивается, чтобы на этой временной линии она не стала взрослой – чтобы ее жизнь оборвалась.

У Маррити голова шла кругом, он не мог поднять глаза на Шарлотту.

– Он – не я. Я не мог бы этого хотеть. Что такого могла сделать Дафна… Он уперся взглядом в свои стиснутые кулаки. Шарлотта накрыла один из них ладонью.

– Не существует определенного будущего, – повторила она. – Освободившись от всего этого, вы с Дафной сможете делать все, что захотите, – она чуть сжала его руку. – Но старик рассказал Гольцу, что во второй жизни ты, то есть он, и Дафна оба стали алкоголиками, жили в каком-то трейлере и ненавидели друг друга. Дафна однажды хотела взять его машину, он загородил дорогу, и она наехала на него, сдав назад.

– Это были не мы. Это были не мы.

– Сделай так, чтобы этого не случилось.

Она повернулась к нему лицом, и Фрэнк не видел ее глаз.

– А что ты… – начал он, но неуверенно запнулся. Она подняла голову, и он продолжил: – Это не мое дело, но для чего машина времени нужна тебе?

Шарлотта глубоко затянулась и выдохнула дым длинной струйкой.

– Верно, – как-то рассеянно ответила она, – это не твое дело. Однако и твоя жизнь не мое дело, я Дафне не нянька, но почему-то увязла во всем этом, – она погасила окурок в пепельнице. – Тебя заранее предупредили, что со спиртным надо поосторожнее, ты понял?

– Да, понял.

– Начнешь соблюдать осторожность прямо сегодня?

– Нет, не сегодня.

Шарлотта подняла пустой бокал и чуть привстала, а потом снова села на место.

– Я хотела вернуться, – быстро вполголоса заговорила она, – чтобы не дать моей юной версии ослепнуть в 1978 году. Все, что я делала, было ради ее спасения. Я даже забыла, что та девочка – это я, она кажется мне скорее моей пропавшей дочерью, которую нужно спасти. Если я спасу ее, я могу исчезнуть, а она станет новым человеком, рожденным от меня как… – она взмахнула пустым бокалом.

– Партеногенез, – подсказал Маррити.

– Точно. То же тело, другая личность. – Не выпуская пустого бокала, она грациозно поднялась на ноги.

– Повторим?

– Повторим.

Через дорогу от отеля Рузвельта располагался передний двор Китайского театра с афишами и позеленевшими медными крышами. Лепидопт прильнул к окну, рассматривая нарядное старое здание, пока Малк, вывернув с Голливудского бульвара, искал, где припарковать машину на Ориндж-стрит. На стоянку отеля он заезжать не хотел.

«Интересовались ли они, что стало с плитой Чарли Чаплина, лежавшей перед театром? – размышлял Лепидопт, когда машина, качнувшись, резко встала. – Кто бы мог подумать, что она попадет в мотель „Вигвам“ в Сан-Бернардино?»

– АПАМ, джентльмены, – напомнил Мишел, когда они, выйдя из машины, остановились, моргая от яркого палящего дневного солнца на голливудском тротуаре в разгар лета.

Лепидопт решил, что с него хватит. АПАМ – Avtahat Paylut Modienit – означало «обеспечение безопасности операции», первое, что должен был усвоить каждый катса.

– Мы – катса, – бросил он.

– Кто же еще, – улыбнулся ему Мишел.

Он задержался в тени густой магнолии, ветви которой нависали над стеной отельной парковки, и Малк с Лепидоптом, потоптавшись, остановились рядом.

– Не забывайте: нам нужна информация о группе противника и все, что они могли узнать о машине Эйнштейна. Изображаем заботу о дочери этого мужчины, выражаем готовность помочь женщине, но в действительности они нас не интересуют. Каждый – либо мишень, либо враг.

– Мы катса, – повторил Лепидопт. – Все это нам известно.

– Вот как? – прищурился Мишел. – А тебе не приходило в голову, что диббук, проникший в тело девочки, был бы полезнее, чем девочка сама по себе? – он вскинул свою худую руку. – Хотя теперь уже нет, раз ты позволил противнику захватить девчонку. Вопрос снимается.

Малк, бросив взгляд на Лепидопта, закатил глаза и поспешил вперед: осмотреть вестибюль, опознать Маррити с женщиной и проверить, нет ли за теми слежки.

Лепидопт с Мишелем неторопливо направились к крыльцу отеля.

– Не обижайся, – сказал Мишел.

– И не думаю, – ответил Лепидопт. Он размышлял о том, справедлива ли критика старого катса. Может быть, он и вправду поторопился с вербовкой Маррити только потому, что маленькой девочке угрожало подселение этой сущности? Он вдруг припомнил, как, стоя у нее в спальне, мечтал о том, что она сможет подружиться с его сыном Луисом.

Я слишком стар для таких дел, понял он, но так или иначе я скоро выйду из игры.

Когда Лепидопт с Мишелем вошли в зал, Малк уже стоял на галерее в дальнем углу вестибюля и держал в правой руке газету – знак, что слежки за Маррити с женщиной он не заметил. Потом он облокотился на перила и, развернув газету, направил складку вниз и чуть вправо. Лепидопт проследил в указанном направлении и увидел Фрэнка Маррити на диванчике рядом с привлекательной темноволосой женщиной. Они занимали столик в баре со стороны Голливудского бульвара.

«При любой встрече, – вспомнил он, – агент должен прийти первым и занять место прежде, чем входишь ты; никогда не дожидайся его на месте встречи».

Он двинулся вперед по кафельному полу в обход фонтана, чтобы не подходить к Маррити со спины, а Мишел приотстал.

Заметив Лепидопта, Маррити поднялся.

– Мистер Джексон, – представил он, – это Шарлотта… э…

– Шарлотта Пау Тина, – насмешливо улыбнулась Шарлотта, оставшись сидеть.

Лепидопт усмехнулся и отметил, что Маррити тоже усмехается. Всякий, у кого ребенок любит читать, узнал бы это название. Лепидопт пожалел, что не помнит, как звали свинку из «Паутины Шарлотты» и не может придумать остроумного ответа.

– У вас есть дети? – обратился он к женщине.

– Маленькая девочка, если повезет, – ответила она. – Партеногенез.

Лепидопт ответил недоуменным взглядом и, отодвинув металлический стул, сел по другую сторону столика, в полупрофиль к Шарлотте и так, чтобы пола куртки не закрывала доступ к поясу.

– Я Юджин Джексон, – представился он. – К нам сейчас присоединится еще один человек – может быть, двое. Мы хотим забрать вас обоих отсюда в надежное место.

– Прежде чем мы поедем с вами, я хочу обсудить некоторые условия, – ответила Шарлотта. – С прежними нанимателями я заключила сделку, и я никуда не поеду, пока мы с вами не договоримся.

Мишел подошел к их столику, одной рукой держа стул. Он поставил его задом наперед и сел верхом, облокотившись одной рукой на спинку. Другой рукой он достал из внутреннего кармана два сложенных листа бумаги с рваными краями и положил их на стол.

– О чем будем договариваться? – бодро спросил он. – Не возьмет ли каждый из вас по листу? Только не намочите их. Орен, у тебя спички есть?

Шарлотта протянула зажигалку, но он отказался:

– Нет, нужны спички.

– У меня есть, – сказал Маррити.

Передвинувшись, он вытащил из кармана и кинул рядом с пепельницей картонные спички, потом взял и нетерпеливо развернул бумагу. Это был чистый лист, непривычно шершавый на ощупь.

– Ручная работа, – пояснил Мишел.

– Я выведу вас на своих прежних нанимателей, – сказала Шарлотта, – и расскажу все, что о них знаю, если вы спасете Дафну и позволите мне воспользоваться машиной времени, – она улыбнулась. – А поскольку это – машина времени, я должна воспользоваться ею прежде, чем выведу вас на них.

Мишел рассмеялся и вытащил из кармана еще один листок. С виду это была обычная бумага для пишущей машинки, исписанная черными чернилами.

– Нет, прежде не выйдет. Орен, ты помнишь это упражнение: помоги им обжечь несколько спичек. Я хочу, чтобы каждый из вас скопировал на бумагу изображенные здесь символы.

Развернув третий лист, он разгладил его на столе.

Лепидопт узнал кривые и круги – это был колмосин, тип письменности, иначе называемый «ангельское перо» или «детские глазки», потому что многие знаки очертаниями напоминали детский рисунок глаза. Взяв картонные спички Маррити, он вырвал одну из книжечки и чиркнул ею. Головка вспыхнула фиолетово-желтым огоньком.

Маррити изучал шесть строк сложных знаков.

– А нельзя просто отксерить их на чистых листах?

– Нет, – ответил Мишел, – рисовать надо собственноручно и только обгорелой спичкой. Причем обратите внимание, что в оригинале ни одна из линий не соприкасается с другими. И на ваших копиях тоже не должны.

Лепидопт загасил спичку и взялся за следующую.

– Головку отломите, – посоветовал он Маррити. – Картонной палочкой проще рисовать.

В носу у него защекотало от запаха серы.

– Это что? – осведомился Фрэнк, пальцем подталкивая к себе спичку. – Тест на координацию или что-то в этом роде?

– Это амулет, – объяснил Мишел. – Нечего ухмыляться, его изобрел ваш прадед. В 1944 году – в помощь армии! – он от руки переписал и продал с аукциона свою статью по теории относительности 1905 года. Никто не заметил среди непонятных символов, обозначающих системы координат и постоянную ускорения, знаки колмосин – а ведь ФБР не выпускало его из вида. Впрочем, к тому времени, как рукопись попала в библиотеку Конгресса, мы уже изъяли тот лист. Он на это и рассчитывал, – старый оперативник обернулся к Лепидопту. – Ты же не потерял свой голографический талисман дальновидца?

Лепидопт кожей груди чувствовал маленький диск с запечатанным в нем фрагментом Эйнштейновской рукописи.

– Нет, – сказал он вслух, подумав при этом, что он не дальновидец, дальновидцем был Сэм Глатцер. И зажег новую спичку.

– А что изменится, – спросил Маррити, – в нынешнем положении вещей после того, как мы это проделаем?

– Лихо закручено! – отметил Мишел.

– Он преподает английскую литературу, – слегка пафосно произнесла Шарлотта, взяв Маррити под руку.

– Ага, – Мишел внимательнее взглянул на Фрэнка. – Такой лист, сложенный должным образом и приложенный к вашей коже, помешает похитителям вашей дочери вас выследить. Тогда мы сумеем подобраться к ним незаметно. В данный момент вас обоих защищает мое присутствие, – сдвинув рукав куртки и рубашки, он показал черные линии татуировки на правом предплечье, – но рядом я буду не всегда.

– Ладно, – Маррити высвободил у Шарлотты руку и взял одну из лежащих перед ним спичек. Краем глаза он увидел, что спичку взяла и Шарлотта, но замялась, напевая себе под нос какую-то старую полузабытую мелодию.

Ну, конечно же, сообразил он, она ничего не сможет сделать, если никто не будет смотреть, как она пишет.

– Это какие-то магические штучки, – сказал Фрэнк, бросив спичку. – Я сначала посмотрю, как она напишет. И что из этого выйдет.

Он посмотрел на листок с черными значками, потом перевел взгляд на чистый лист перед Шарлоттой. Та взялась за спичку и, пока Фрэнк переводил взгляд с листка на листок, начала выводить круги и кривые линии.

– Смотрит, не превращусь ли я в жабу, – хмыкнула она.

– Ну, – словно защищаясь, ответил Маррити, – это как с дегустацией блюд. Если они отравлены, лучше, если попробует только кто-то один.

– «Но также служит тот, кто лишь стоит и ждет», – процитировала Шарлотта. Судя по голосу, Маррити показалось, что ее это забавляет. Шарлотта изводила уже третью спичку. Маррити запоздало вспомнил мелодию, которую она напевала: «До свиданья, черный дрозд».

– Сегодня вечером поговорим обо всем поподробнее, – сказал Мишел, – в безопасном месте. А сейчас мне хотелось бы знать, – где они теперь, те люди, с которыми вы работали до сих пор?

– В Палм-Спрингс или направляются туда, – Шарлотта, покусывая нижнюю губу, делала вид, что водит глазами по листку, – для отвода глаз, догадался Маррити. – Та штука, которую соорудил прадед моего приятеля… я об этом не все знаю, но, поговаривают, что она может полностью удалить из картины мира чью-то линию жизни. Она использует некую энергию… это как-то связано с космологической постоянной Эйнштейна. В других измерениях ее значение больше, а у нас она стремится к нулю. Так большой пляжный мяч оставляет на плоском листе бумаги отпечаток размером с десять центов. Старик говорил, что вычисление этой константы – самая большая ошибка его жизни.

Маррити услышал, как заерзал на стуле старый Мишел. В его голосе впервые прорезался интерес:

– Вы хотите сказать, что они могут сделать кого-то вовсе не существовавшим? Не останется ни записей, ни памяти о нем?

– Угу… – Шарлотта дорисовала последний кружок и уронила на стекло столешницы последнюю спичку. Повернувшись к Маррити, она показала ему ладони.

– Никаких побочных эффектов! – бодро сообщила Шарлотта, хотя Фрэнку показалось, что голос ее звучит резче, чем следовало.

– И он, – нетерпеливо напомнил о себе Мишел, – этот… конвертер энергии вакуума где-то локализован?

– Да, – кивнула Шарлотта. – Один из моих нанимателей говорил о некоем «изолированном объекте».

Лепидопт зажег еще несколько спичек, и Маррити, взяв одну из них, начал копировать знаки на свой лист бумаги. Он был рад, что его исцарапанная ладонь не оставляет на бумаге следов крови – бог знает, к чему это могло бы привести.

Мишел покивал.

– Полагаю, он мог говорить о «сингулярности». Эйнштейн намекал в своих записях на нечто в этом роде, и мы много лет задавались вопросом, что же такое он на самом деле вычислил. Надо будет этим заняться – хотя не уверен, что моего уровня математики достаточно, – он искоса взглянул на Шарлотту. – Они когда-нибудь испытывали его?

Шарлотта пожала плечами.

– Кто может знать?

– Конечно, конечно… И где это – где в Палм-Спрингс?

– Ну, точное место – мой главный козырь, – напомнила Шарлотта. – Назову его в обмен на возможность использовать машину времени. Мы, то есть они, знают, что машина у вас. Сегодня одного из их людей подстрелили, когда вы забирали ее из дома бабушки Фрэнка.

При этих ее словах Маррити посмотрел на Лепидопта, и ему почудилось, что тот чуть прикрыл глаза – с удовлетворением?

– Вы сказали, что предложили им сделку, – напомнил Мишел, – и вернетесь к своему предложению, если не договоритесь с нами. Что вы предложили им?

– Они хотят убрать дочку Фрэнка, чтобы она не сожгла их фильм и вообще не спутала их планы. Но между Фрэнком и Дафной существует психическая связь, ментально они сиамские близнецы, и ее невозможно изолировать или стереть, пока Фрэнк жив. Конечно, они были бы не прочь просто убить Фрэнка и продолжать свое дело, но я предложила вместо этого стереть меня.

Маррити оторвался от бумаги и взглянул на нее. Шарлотта смотрела через стол на Мишеля, и Маррити увидел ее глаза за темными очками. Но едва заметив на нижних ресницах блеск слез, которые она досадливо смаргивает, он поспешно вернулся к листку.

– Это я запорола операцию, – продолжала Шарлотта, – так что если бы меня вовсе не существовало, машина времени досталась бы им, а не вашим людям. Я предложила им сделку – обменять меня на Дафну.

Лепидопт, нахмурившись, склонился к ней.

– Мисс… гм… Тина, – начал он, – вы предложили им стереть ваше существование? Никто вас не вспомнит, все, сделанное вами, не оставит ни малейшего следа – это хуже смерти!

– Или лучше, – ответила Шарлотта. – Но если вы мне позволите воспользоваться машиной времени, без этого можно будет обойтись.

– Вы сделали что-то такое, – тихо проговорил Лепидот, – что хотите отменить.

Маррити закончил копирование странной диаграммы. Мишел забрал листки и стал придирчиво проверять.

– Вам использовать машину времени нельзя, – рассеянно проговорил он. – Но если мои математические подсчеты подтвердят вероятность этой его сингулярности, если машина времени работает, если мы решим наши первоочередные задачи и одобрим те изменения, которые вы хотите привнести, – тогда мы направим агента, который внесет эти изменения для вас.

Отложив листки, он пожевал губами.

– Очень даже неплохо.

– Не уверена, что ваш агент справится, – отозвалась Шарлотта. – Ему пришлось бы проникнуть на базу военно-воздушных сил США в 1978 году.

Подняв глаза от бумаги, Мишел ответил ей ледяной улыбкой.

– О, думаю, мы справимся.

Он протянул руку, и Шарлотта ее пожала.

– И мою дочь вы должны забрать у этих людей, – напомнил Маррити.

– Да, конечно, – ответил Мишел. Лепидопт поймал взгляд Маррити и едва заметно кивнул. Потом указал на листки, исчерченные угольками от спичек. – Сложите их пополам по горизонтали так, чтобы значки оказались снаружи, но постарайтесь не размазать уголь, и приложите к коже под рубашками, верхней частью наружу. Они быстро смажутся, но важен первый ожог. Позже сможете сделать такие же еще раз.

Шарлотта, забрав свой лист, хотела встать, но Лепидопт поднял ладонь:

– Простите, мисс Тина, но сделать это придется здесь. Мы не можем ни одного из вас выпускать из поля зрения, а провожать вас в дамскую комнату я не собираюсь.

Маррити начал расстегивать рубашку. Он заметил, как Лепидопт, глянув поверх голов на галерею, коснулся подбородка и снова опустил взгляд на стол.

«Сигнал наблюдателю? – подумал он. – Бьюсь об заклад, мы тут не задержимся».

Он приложил свой лист бумаги к коже и застегнулся. Шарлотта, справившись со своим экземпляром, оправила блузку. Маррити поднял голову и хотел было что-то сказать, но передумал.

Лепидопт вопросительно поднял бровь.

– Ничего, – сказал Маррити, – просто…

Он обернулся к Шарлотте.

– У тебя ничего не… – Он кивнул на свою расстегнутую рубашку.

Она тоже коснулась блузки в том месте, где спрятала бумагу.

– Да. Бумага, она как будто… – она хихикнула, но сразу прикусила губу. – По-моему, у меня бьется твое сердце.

Маррити смущенно улыбнулся. Так оно и было – бумага легонько пульсировала в ритме сердца – но не его сердца.

– А у меня, по-моему, твое, – проговорил он. – Это дешевле стетоскопа.

Мишел, развернувшись на стуле, разглядывал людей, сидевших позади.

– Так всегда бывает, – через плечо бросил он Маррити, – когда копии делаются одновременно.

К их столику направлялся рыжеволосый мужчина в деловом костюме. Кажется, Мишел кивнул ему как знакомому.

Маррити уловил любопытство со стороны Дафны и порадовался, что, где бы она ни находилась, ей хватает сил подмечать такие мелочи. Он скрестил руки на груди, потом похлопал по кушетке по обе стороны от себя, показывая ей, что сидит не вплотную к Шарлотте.

Шарлотта повернулась к нему, так высоко вздернув брови, что они стали видны поверх оправы очков.

– Объясняю Дафне, – пояснил Фрэнк.

– А, твоя дуэнья не дремлет!

Рыжеволосый мужчина остановился возле фонтана в десяти футах от их столика и без видимого интереса стал наблюдать за людьми.

– Вы расскажете нам все, что вам известно, – с нажимом произнес, обращаясь к Шарлотте, Мишел.

– Да, – согласилась она.

– Где находится эта сингулярность?

– Скажу, как только узнаю. А узнаю я, как только позвоню им. Она находится там, где они предложат произвести обмен. Они захотят тут же стереть Дафну, если что-то пойдет не так.

– Резонно, – сказал Мишел, вставая. – А пока мы заберем вас обоих в безопасное место. Вернее, в безопасное типи – да, Орен?

– В типи, – кивнул Лепидопт. – Ну, в вигвам.

Двухмоторный вертолет «Белл» коснулся земли на тенистом плато высоко в скалистых горах Сан-Хасинто, к юго-западу от Палм-Спрингс. Когда все пассажиры выбрались наружу или были вынесены, он тотчас взлетел, и вечернее солнце подсветило голубой фюзеляж, поднимавшийся над вершинами.

Площадка шириной в две сотни футов жалась к склону горы и обрывалась вниз к северо-востоку. На восточном ее краю рядом с небольшим серым деревянным домиком стоял старый грузовик с платформой, на которой была установлена новенькая черная палатка.

Трое молодых людей в оливково-зеленой униформе лесников подкатили по грязной земле две каталки и инвалидное кресло. Гольц, пошатываясь, добрался до кресла сам, а молодые люди переложили на одну каталку мешок с Дафной, а на вторую – завернутое в одеяло тело Раскасса. Даже здесь, на высоте шести тысяч футов, дул удушающе горячий ветер, однако на шиферной крыше домика гудел кондиционер, и, поднявшись или въехав на носилках по деревянным ступенькам в просторную кухню, они вдохнули прохладный воздух.

Едва с брезента сорвали клейкую ленту, Дафна сбросила его с себя и соскочила с каталки. Пока она отряхивала джинсы, каталку с завернутым в одеяло телом откатили в угол у входной двери. Один из парней в униформе, светловолосый, с невыразительными бледно-голубыми глазами, задвинул засов на двери и с безразличием, которое пугало больше грубости, провел Дафну через комнату и приковал наручниками к ржавой водопроводной трубе у восточной стены.

Кухня занимала почти весь домик, белые холодильники тут были такими же старыми, как у Грамотейки, а большие плиты щеголяли керамическими ручками. Судя по всему, они не были даже подключены, а в воздухе витал запах машинного масла. Над плитами висела бурая от ржавчины кухонная утварь – открывалки, лопатки, сбивалки – и полка, заставленная пыльными банками и коробками. Дафна с трудом пыталась разобрать надписи.

Дверь в дальней стене отворилась, и в кухню вошел, засунув руки в карманы линялых джинсов, худой седоволосый мужчина в красной фланелевой рубашке. За его спиной Дафна разглядела маленькую комнатку, освещенную лампочкой, и отметила, что в этой же стене есть еще две двери. Она надеялась, что одна из них ведет в уборную.

– Не вижу что-то своей любимицы? – протянул мужчина. На его загорелом морщинистом лице белели пушистые усы.

– Переметнулась на другую сторону, – проскрежетал Гольц из кресла-коляски, стоявшего посреди кухни. – Угнала машину и сбежала с молодым Маррити, а потом стала невидимой для Раскасса. Сама бы она этого не сумела, значит, спуталась с Моссадом.

Седоволосый мужчина округлил глаза и рассмеялся, потом, стуча ботинками, пересек комнату и подошел к стоящей у дальней стены Дафне.

– Придется мне, значит, выбрать новую любимицу. Как тебя зовут, моя сладкая?

Старый Фрэнк Маррити, торчавший в углу рядом с дверью, по другую сторону от Раскасса, покачал головой и произнес:

– А мне говорили, здесь есть что выпить!

Он начал с трудом опускаться и пристраиваться на полу у стены.

– Дафна Маррити, – ответила Дафна.

– Ну а меня, Дафна, зовут Канино – как корм для собак. Я здесь самый старый пес. Почему бы тебе не сесть на стул?

– Я бы хотела, чтобы меня отвезли в город, мистер Канино, – ответила девочка, – и там я позвонила бы, чтобы меня забрали. Монетки у меня есть.

Маррити наконец уселся на полу, вытянув перед собой правую ногу.

– Мечтай-мечтай! – буркнул он.

Канино покосился на старика, и морщины вокруг его глаз обозначились еще резче.

– Бутылку вы получите, когда я увижу, что вы прикусили язык. Пока что у меня есть сомнения, – и, обращаясь к Дафне, он добавил: – Если эти поганцы будут тебя обижать, скажи мне, слышишь? – Он с улыбкой похлопал девочку по плечу. – Мы тебя скоро отпустим, детка. Но не сразу. Нам надо узнать, кто те люди, с которыми связался твой папа. К тебе и твоему папе у нас вопросов нет, но те люди будут искать вас, и с ними мы должны потолковать.

– Можно мне в ванную?

– Боже мой, конечно! Фред, освободи ее и проводи в ванную. Подождешь у двери.

Тот же равнодушный молодой человек, который приковал ее наручниками, теперь освободил ей руки и за локоть провел ее по гудящему дощатому полу к средней из трех дверей. Дафна вошла и закрылась изнутри.

Узкую комнатушку освещало лишь вечернее солнце сквозь затянутое паутиной окошко высоко на стене.

Древний унитаз кое-как работал, а кран над еле видной в полутьме раковиной выдал струйку воды. Вытерев руки о блузку, Дафна стала рассматривать стену с окошком.

Отец сказал: «Я им не дамся и скоро заберу тебя. Эти люди не сделают тебе ничего плохого». Еще он сказал: «В вертолете ничего не делай», то есть не пытайся поджечь двигатели.

Потом папа поцеловал ту женщину, Шарлотту. Шарлотта сказала этим людям, чтобы не пытались убить папу, и предложила стереть себя вместо Дафны.

Дафна надеялась, что женщина не погибнет – если «стереть» значило «убить». Хотя прошло уже два года, иногда она просыпалась по ночам, разбуженная настойчивым образом матери вместе с оглушающей волной потери.

Меня одной не хватит, и одной моей любви к нему мало, подумала Дафна. Мне нужна помощь.

Она вышла, не дожидаясь, пока этот Фред начнет стучать в дверь. Теперь под потолком большой комнаты сиял белый флуоресцентный светильник.

Зазвенел ящик с переносным телефоном. Старый Канино, подняв его с пола, подал Гольцу.

– Вас, шеф, – усмехнулся он, открыв крышку и достав аппарат.

И тут Дафна вздрогнула, да и рука Фреда на ее плече дернулась, потому что венчик древней сбивалки над плитой с гудением завибрировал, взметнув облачко пыли. Больная нога Маррити стукнула о доски пола – старик попытался было, без особого успеха, отползти к выходу.

Голос, который сотрясал позвякивающий венчик, входя в резонанс с древесиной стены, превращался в баритон.

– Это Шарлотта. Соглашайтесь с тем, что она предложит.

Гольц раздраженно кивнул и включил телефон.

– Шарлотта! – произнес он. – Что скажешь хорошего? – Скрипучий голос Шарлотты пробивался сквозь треск помех.

– Забвение, Пауль, – начала она. – Сам знаешь, ты тоже этого хочешь. Давайте где-нибудь встретимся на рассвете, проведем обмен. Дафна выходит от вас первой, потом, со своей стороны, выхожу я, и вы берете меня вместо нее.

– Хорошо, нам подходит, – ответил Гольц. – Медицинский центр «Эль-Мирадор», на углу между Ташейва-драйв и Индиан-каньон-драйв. Это… в Палм-Спрингс.

– Ну-ну. Я буду вооружена, и, если вы что-то затеваете, даю слово – успею убить и себя, и Дафну, и всех, кто окажется рядом, а вы останетесь ни с чем. Понятно?

– Ну, не то чтобы ни с чем, – возразил Гольц. – Инструкцию по применению машины времени мы получили. Подробно опросили старого Маррити, и убьем его при любом неверном движении с вашей стороны. Так что пусть твои новые дружки не воображают, что смогут так просто уничтожить нас, как папа римский – еретиков в Каркассоне. Ты же знаешь, что их этот обмен не интересует.

– У меня нет никаких дружков. «А я к неведомым пойду, кто вовсе не рожден…». И до машины времени мне нет дела. Хоть передеритесь из-за нее в этом мире, где никогда не было Шарлотты Синклер.

– Надеюсь, они вас не сотрут! – вставила Дафна.

– Живи вместо меня, малышка, – донесся слабый голос Шарлотты. – Не увлекайся выпивкой.

Аппарат громко щелкнул, и в трубке воцарилась тишина. Гольц выключил телефон и обратился к потолку:

– Она говорит искренне. Если Моссад и использует Шарлотту как приманку, чтобы добраться до нас, то без ее ведома. Фред, пристегни девочку к трубе.

– Она с ними, – прозвучал голос Раскасса, напомнивший Дафне шар боулинга, который катится по битому стеклу. – Иначе я бы ее увидел, а сейчас не вижу. Значит, они дали ей защитный амулет.

– Кстати, об амулетах, – заговорил Гольц. – Возьмите у девочки отпечатки.

Канино кивнул и, ткнув пальцем в лоб, прошел к плите и достал из белой эмалированной кастрюли стеклянную пластину размером с квадратный фут. С края пластины стекала длинная блестящая струйка прозрачного масла. Протерев лицевую и изнаночную стороны стекла ветхим полотенцем, он протянул Дафне стеклянный квадрат.

– Не прижмешь ли к ней ладошки, детка?

Дафна прижала, после чего, взяв у него полотенце, принялась заскорузлой тряпкой оттирать с рук масло.

– И еще, – продолжал Канино, – я возьму у тебя тонюсенькую прядку волос. – Щелкнув складным ножом, он срезал несколько темных волосин. – Спасибочки.

Фред снова отвел девочку к вертикальной трубе и защелкнул наручники у нее на запястье.

– Примем как данность, что Шарлотта с ними, – заговорил Канино, приклеивая волосинки к маслянистому стеклу. Вытерев руки, он отбросил полотенце в угол. – И что они приедут вместе с ней – изображая группу прикрытия, но с намерением оттеснить ее и захватить тебя, – он кивнул Гольцу, – или Дениса. Он еще жив?

– Фред, – сказал Гольц, махнув рукой в сторону каталки, – ты не мог бы…

Фред прошел к каталке и откинул край одеяла.

– Вот дерьмо! – вырвалось у него. – Это женщина!

От изумления Канино разразился смехом.

– И где же вы, шуты гороховые, оставили беднягу Дениса?

– Идиоты, это я и есть! – От голоса Раскасса загудели сбивалки и даже стена. – Однажды я был женщиной, – после паузы голос продолжал уже тише: – И видимо, снова вернулся к этому.

– Я бы не сказал, что это хорошо, – задумчиво протянул Гольц.

Дафна с ужасом поняла, что вот-вот захихикает, хотя весело ей вовсе не было. Она сжала зубы и постаралась не смотреть на Канино.

– Некоторые магические обряды, – звенел над плитами голос Раскасса, – женщины проводить не могут. Я нашла алхимиков, которые перекомпоновали все элементы моего тела и объединили их в мужском обличье.

Канино сдвинул брови и сочувственно покачал головой.

– Похоже, ты, дружище, совсем рассыпался.

Дафна фыркнула и разразилась истерическим хохотом. Чтобы сдержать его, она вцепилась зубами в прикованный к батарее кулак.

Фред повернулся к ней и все так же бесстрастно влепил сильную пощечину.

Голос Раскасса продолжал:

– Я теряю связь с этим местом и временем. По сути, после вчерашнего выхода на автостраду я сюда полностью так и не вернулся. Я сумею продержаться, пока мы не закроем эту линию окончательно. Радируй, Пауль, чтобы прислали нам подкрепление. Нужны три машины, да и вертолет понадобится тоже.

Дафна заметила, что он говорит, как герои Шекспира, в том же ритме. Потирая щеку и опасливо поглядывая на Фреда, она спросила:

– Почему вы разговариваете пятистопным ямбом?

– Видишь ли, девочка, мне нужно как-то упорядочивать свои мысли, – задребезжали сбивалки, – а стихотворный размер задает им направление. – Помолчав, сбивалки добавили: – Я тоже девочкою был когда-то.

Дафна, распахнув глаза, только кивнула в ответ.

– Вижу, что выбрал команду победителей, – сказал Маррити. – Где бутылка?

– Найду я вам бутылку, – ответил Канино, взглянув на часы на загорелом запястье, – но сперва мы с моей милой девочкой немножко погуляем.

Он жестом приказал Фреду снять наручники, отпер дверь и предложил Дафне пройти вперед, на улицу. Фреду он сказал:

– Глаз с нас не спускай.

Сделав два шага по грязной земле, прислушиваясь к шагам Канино сквозь непривычный звон цикад, Дафна подумала о побеге. Синее небо уже темнело, над скалами розовели легкие облачка, но ветер был еще теплым. Что, если удрать от Канино и Фреда и спрятаться где-нибудь повыше, среди скал?

В десяти шагах перед ней из земли выбило фонтанчик пыли – одновременно с шипящим щелчком у нее за спиной. Дафна резко обернулась.

– Потратил дротик, – ухмыльнулся Канино, опуская пистолет, – зато ты увидела, как это работает. Дротики со снотворным. У Фреда есть такой же. Ты упадешь, расквасишь нос, порвешь одежду – а нам это ни к чему, верно?

– Да, – сказала Дафна. Она мысленно потянулась к пистолету, хотя и понимала, что не успеет скрыться от выстрела Фреда. Цикады вокруг трещали, как сотня бормашин.

Вздохнув, она прошла следом за Канино за угол дома – к грузовику с платформой, на которой высилась палатка. Палатка оказалась не больше билетного киоска на каком-нибудь карнавале.

– Вот в этой палатке, – заговорил Канино, опершись рукой на край платформы, ловко вскочил на нее, стукнул сапогами по доскам, – ты проведешь следующие несколько часов. Девочке нужно побыть одной. Давай руку.

Перегнувшись через бортик, он ухватил Дафну за руку и втащил наверх. Вблизи стало видно, что палатка сшита из толстой черной материи.

Оглянувшись, Дафна увидела Фреда, прислонившегося к углу дома. Взглянув в другую сторону, она чуть не ахнула – далеко внизу, за краем маленького плато на темном дне пустынной долины, горели огни, выстраиваясь в линии и квадраты, – должно быть, Палм-Спрингс.

Канино отбросил полог палатки и протянул руку в темноту, через мгновение сквозь гул кондиционера послышался щелчок, вспыхнула электрическая лампочка, подвешенная на проводе к гребню крыши. Внизу, на тесном полу, стоял кухонный стул, привинченный к грузовой платформе, рядом с его ножкой лежал серебристый рулон клейкой ленты. Перед стулом на алюминиевой подставке была укреплена белая пластмассовая труба, похожая на телескоп: ее дальний конец проходил свозь плотно облегавшую его матерчатую стенку. Позади стула высились металлические ящики, к ним тянулись провода, а наверху торчало нечто похожее на автомобильные фары.

– Это что-то вроде камеры депривации, только не сенсорной, – хитро усмехнулся Канино. – Придется тебя привязать, зато сможешь подышать свежим воздухом, – носком сапога он сдвинул рычажок, загудел мотор, и в палатку ворвалась струя воздуха, – и послушать музыку.

Он коснулся панели, и Дафна услышала слабые звуки струнных и деревянных духовых – вроде бы, классика, записанная в печальной «облегченной» манере.

– Чего же я буду здесь лишена? – хрипло спросила Дафна. Даже в жарком, кисло пахнущем воздухе она еле сдерживалась, чтобы не застучать зубами.

– Тревог, – добродушно отозвался Канино. – Садись.

Дафна, как в последний раз, взглянула на мир вокруг – острые гребни скал на фоне темнеющего неба – и села на стул.

Канино, подняв рулон ленты, принялся отматывать полоски и откусывать их зубами.

– Слышала когда-нибудь про старое правило: «Возлюби ближнего своего»?

– Конечно.

Ее правая лодыжка была от него дальше, поэтому Канино, чтобы примотать куском ленты край ее брючины к ножке стула, просунул руку под сиденье.

– А как исполнять его на деле? – Он плотно прижал край ленты. – Многие ближние не очень-то любезны.

– Ну, папа говорит, их можно любить, даже если они тебе не нравятся.

Канино с треском отмотал еще кусок ленты, прищелкнул зубами, откусывая, и примотал ей левую ногу.

– Твой папа прав. У тебя когда-нибудь умирали котик или собачка, которых ты любила? Да, у тебя ведь мама умерла?

– Да, – Дафна глубоко вздохнула.

– Но ведь бог нас любит? Так все говорят.

Он притянул ей правую руку к опоре спинки и крякнул, пропихивая ленту между планками.

– Верно, – сказала Дафна. – Бог нас любит.

– Но он убивает наших котов, и собак, и наших матерей. Иногда довольно жестоко! Почему Он всегда делает такие гадости? Открою тебе секрет.

– Не надо мне никаких секретов.

Ровный тон дался Дафне нелегко.

Канино теперь занимался ее левой рукой, прижимая ее к спинке стула. С ней он справился быстрее.

– Это как с ближними. Бог нас любит, но мы Ему не нравимся. Совсем не нравимся.

Дафна вдруг заметила, что уже несколько секунд ощущает любовь и острую обеспокоенность отца.

«Я в порядке, пап», – подумала она в надежде, что он уловит эту мысль. И приказала себе не бояться – ведь отец чувствует ее страх. Может, богу она и не нравится, как сказал Канино, зато нравится отцу.

Канино встал.

– Я погашу свет, – сказал он, – но в эту трубку ты можешь смотреть на Палм-Спрингс. Понятно?

Он выключил лампу над головой и вышел из палатки.

Дафна заглянула в пластмассовую трубу и далеко-далеко внизу увидела городские огни.

– Я немного погодя зайду посмотреть, как ты тут, – сказал Канино. Он опустил полог палатки, она услышала, как его сапоги шаркнули по платформе, заскрипели по грязи и удалились.

Дафна с тоской разглядывала далекие огни ресторанов, театров, жилых домов и цеплялась за сознание отца.

Фред в сгустившихся сумерках стоял, прислонясь к стене домика. Канино, остановившись рядом, достал из кармана рубахи пачку «Кэмел».

– Музыка, синхронизированные вспышки огней – все это вместе, – заговорил он, – к рассвету гарантируют ей диссоциацию личности. Пусть двое парней спустят вниз с горы тот кусок промасленного стекла. А сам оставайся здесь, – он потянулся. – Выпью-ка я пивка. Хочешь пива?

– Я не пью. План по ее стиранию в силе? – спросил Фред, кивнув в сторону грузовика и палатки.

– Еще бы, черт побери. Стирать Шарлотту нельзя – она слишком долго участвовала в наших делах, мы потеряем несколько лет. Она дура или нас принимает за дураков. Дьявол, ведь это она спала с тем старикашкой в Нью-Джерси, чтобы достать для нас записи Эйнштейна из Принстона! Помнишь старика, который потом повесился в камере? Добыли бы мы эти бумаги без Шарлотты? Может да, а может и нет. К тому же, устранив Шарлотту, мы не помешаем этой детке сжечь фильм Чаплина. Нет, убирать надо девчонку.

– Убить ее отца?

– Конечно, почему бы и нет? С Шарлоттой завтра утром он наверняка не пойдет, так что это будет несложно. Однако, – Канино тихо рассмеялся, – завтра в полдень он снова будет жив, в абсолютно новом мире. Просто окажется, что у него никогда не было дочери.

Двенадцатигранная комната мотеля была набита битком. Фрэнк Маррити с Шарлоттой сидели на двуспальной кровати, поставив между собой пепельницу прямо на покрывало. Лепидопт и Малк сели на ковер, а старый Мишел устроился под лампой за письменным столом у двери ванной и тер уставшие глаза. С другой стороны кровати, загородив одно из окон, расположенных на высоте колена, стояла цементная плита, которую Маррити последний раз видел в бабушкином сарае. С тех пор в нее, как видно, успели пострелять – правый отпечаток ладони был выщерблен, отпечаток прута тоже, а «С» в слове Сид полностью откололось. Рядом с плитой громоздились четыре картонные коробки для переезда, из верхней торчали старые, в матерчатой изоляции, провода. В свете лампы, мерцающей из-под купола потолка, все казалось залитым старинной сепией.

Письма Эйнштейна, спасенные Маррити, лежали на столе перед Мишелем – каждое в отдельном пластиковом кармашке.

– Прочел я письма, – заговорил Мишел, откинувшись на спинку стула подальше от лампочки, в свете которой его лицо напоминало череп. – Это все дополнения. Ценные, однако Эйнштейн исходил из того, что его адресатка уже знает многое из того, что нам неизвестно. – Он, как я заметил, уделил не одну страницу каким-то «Сказкам Грюмбера», – вставил Лепидопт. – Я бы их поискал.

– У него плохой почерк, – возразил Мишел. – Это «Сказки братьев Гримм», я даже знаю, какую сказку он имеет в виду. Это «Верный Иоганнес», где вороны якобы обладают возможностью видеть прошлое и будущее. Ход событий прочерчен на земле, как дороги, по которым предстоит идти героям. Но вороны живут в высшем измерении, откуда видят прошлое и будущее всех персонажей. Так он объяснял дочери, какая перспектива открывается из высших измерений, – Мишел потянулся. – Берт, ты вроде бы варил кофе?

Малк, вытянув шею, заглянул в ванную.

– Вот-вот закипит.

– Нам скоро будет не до кофе. И еще, – продолжал Мишел, – Эйнштейн упоминает, что рассказал Рузвельту – в письмах он называет его Королем Неаполитанским, так звали одного из персонажей «Бури» – об атомной бомбе, но умолчал о другом своем открытии, а именно о машине времени. Или, может быть, об этой вашей сингулярности, – он кивнул на Шарлотту. – Скорее всего, это части единого целого. Незадолго до смерти в 1955 году он пишет, что говорил с «Н.Б.», побывавшим у него в октябре, и что Н.Б., к счастью, даже не догадывается о возможности математического обоснования машины времени. Нильс Бор приезжал к Эйнштейну в октябре 1954-го, – он искоса взглянул на Маррити. – В основном все содержание писем сводится к тому, почему ваша бабушка должна уничтожить хранившуюся у нее в сарае машину.

– Она пыталась, – напомнил Фрэнк. – Под конец.

– Еще в письмах упоминается «Калибан, твой непорочный инкуб», – вспомнил Мишел. – Это тот, что появлялся в телевизоре в палате вашей дочери?

– Возможно, – кивнул Маррити. – Он цитировал слова Калибана из «Бури». Вы сами слышали, – сказал он Лепидопту.

Тот кивнул.

– И он добивался, чтобы ваша дочь впустила его в сознание. Он говорил: «Горы горят» и «Когда пожары погаснут, будет поздно». Ваша бабушка умерла, чтобы избавиться от него: прыгнула вбок – в пространстве, а не во времени – и соскребла этого Калибана с души, как наросшие на душу ракушки, – Лепидопт вспомнил, как позабавило это сравнение беднягу Боззариса, когда они толковали с ним в Ньюпорт-Бич – каких-то двенадцать часов назад! – А от «трения», если можно так выразиться, в горах и начались все эти пожары.

– Калибан… – повторил Маррити. – Что это такое?

– Диббук, ясное дело – устало ответил ему Мишел. – Точнее, «диббук ме руах раах», осколок злого духа. Еще точнее, это иббур, дух человека, не нашедший своего места в мире, который ищет себе хозяина, чтобы жить в нем. А горы, – он глянул на Лепидопта, – еще горят?

– Днем горели.

– Значит, диббук еще преследует вашу дочь, – обратился к Маррити Мишел. – Впрочем, ей ничего не грозит, пока сама не пригласит его войти – проникнуть в ее сознание насильно он не способен.

Маррити стал прощупывать сознание Дафны, но уловил только направленное на него внимание и беспокойную скуку. Еще ему послышалась фоновая музыка. Фрэнк попытался передать дочери улыбку и пожатие руки.

– До рассвета далеко? – спросил он.

– Несколько часов, – ответил Малк. – И еще несколько часов мы просидим здесь.

– Нам надо туда, – с отчаянием произнес Маррити, сжимая кулаки. – Мне нужно туда!

– Куда? – беззлобно возразил Малк. – До рассвета они у больницы не покажутся, а сейчас могут скрываться где угодно. Вашу дочь могут держать в Кафедрал Сити, в Индио, в Палм-Дезерт – не говоря уже обо всех горах вокруг города. Придется нам ждать рассвета.

– А пока чем займемся? – спросила Шарлотта. Солнцезащитные очки в полутемной комнате выглядели неуместно, однако никто ей об этом не напомнил. Шарлотта грызла ногти – курить Мишел запретил, потому что дым отгонит духов.

– Нам нужно узнать больше, чем мы знаем, – ответил ей Мишел, – так что займемся раскопками древней мудрости.

Фрэнк заметил, что Лепидопт нахмурился.

– В матрицах Ричарда Гамильтона, – продолжал Мишел, – никто не находил смысла, пока семьдесят лет спустя Гейзенберг не применил их для разработки принципа неопределенности. А безумное предположение Фитцджеральда об эфирном ветре, сжимающем движущийся объект в направлении движения, оказалось точным описанием происходящего, хотя объяснение было ошибочным. Тензор кривизны Римана – Кристоффеля считался бесполезной игрой воображения, пока не пригодился Эйнштейну для общей теории относительности. Правда, ваш прадед, – он бросил взгляд на Маррити, – отказался от космологической постоянной, которую первоначально включил в уравнение общей теории. Он уверял, что это была самая большая ошибка в его жизни, но, если верить нашей Шарлотте, это было не так уж бессмысленно. Ну, я думаю, он и сам об этом знал. Он просто испугался – и у него были основания.

– Я физик, – продолжал Мишел, – но должен сказать, что большинство физиков не в восторге от той реальности, которую им приходится отображать. Большинство из них предпочитает формулировать задачи в терминах ньютоновской механики, и только позднее, в процессе разработки, они прибегают к квантово-механическим концепциям. Это можно сравнить со старыми «цветными» открытками – черно-белыми фотографиями, раскрашенными акварелью. А надо сразу подходить с позиции квантовой теории, перспектива гораздо шире. Точно так же и с фактором сверхъестественного. Мы научились не притягивать его уже после того, как проблемы очерчены, а с самого начала держать наготове, как цветные карандаши в коробке, наряду с квантовыми карандашами.

Лепидопт шепотом спросил:

– А разве мы не должны были все это время разговаривать шепотом? И поститься?

– Ты хороший ученик, Орен. Но на этот раз… – Мишел, встав, кивнул на плиту и ящики за кроватью, – мы, я думаю, и так справимся.

Шарлотта нахмурилась.

– Кто к нам придет?

– Духи, – ответил Мишел. – Устроим спиритический сеанс. Орен, открой виски, будь добр, и налей каждому по стакану.

– Первые разумные слова за всю ночь, – отметила Шарлотта. – А зачем нам вызывать духов? Я с ними встречалась – довольно бесполезные существа.

– В ванной всего четыре стакана, – сказал Малк. – Пластиковых.

– Мы с Фрэнком можем пить из одного, – успокоила Шарлотта.

– Духи, с которыми вы встречались, проникали, надо думать, со своей стороны, – произнес Мишел, беря у Лепидопта открытую бутылку виски «Канадиан Клаб». – Говорили задом наперед и тому подобное. Когда навещаешь их у них дома, они оказываются разумнее.

Малк принес из ванной пластиковые стаканчики и теперь сдирал с них целлофан, передавая Мишелю.

– Спасибо, – Мишел налил в один янтарного виски и протянул Шарлотте. Маррити внимательно следил за каждым движением, чтобы она могла взять его, не шаря рукой.

«И зачем я помогаю ей их морочить?» – спрашивал он себя.

Старик налил Лепидопту и Малку, потом себе и со звоном поставил бутылку на стол.

– К тому же, – договорил он, – разговаривать с духами на их дорожке гораздо проще, если немножко выпить.

Он поднял стакан.

Шарлотта сделала основательный глоток и передала стаканчик Маррити. Завяжу с завтрашнего дня, подумал он и отпил. Проглотив алкоголь и передавая Шарлотте стакан, Фрэнк был искренне признателен, что задуманная Мишелем операция, чем бы она ни была, подразумевала выпивку. Шарлотта допила виски и протянула пустой стакан Мишелю.

– Вы – хороший солдат, – признес старик, наклоняя бутылку над стаканом под пристальным взглядом Маррити.

Дафне хотелось спать, но у нее болели ребра, а струя воздуха, проникавшего в палатку, стала холоднее, и она пожалела, что, собираясь вчера с отцом к «У Альфредо», не надела свитера. Отца она чувствовала так ясно, словно он стоял позади ее стула, ощущала на вкус каждый сделанный им глоток виски, и даже от выпитого им алкоголя ей как будто становилось теплее.

Тихая музыка из динамика за ее спиной, казалось, десятки лет блуждала в эфире. В ней слышались отголоски свинга, но безжизненное исполнение иссушило оживленную мелодию – Дафна представила эстраду в клубе, разрисованную блестящими нотами, из какого-нибудь старого фильма с Фредом Астером, в котором дряхлые усталые музыканты в траченных молью фраках размахивают туда-сюда своими тяжелыми саксофонами.

Вид на Палм-Спрингс, помимо воли, завладел ее вниманием. Белые огоньки фар казались уличными фонарями, которые снялись с якоря, покинув свои места вдоль бульваров, и понемногу Дафна начала различать размеренное мигание красных и зеленых точек – огни светофоров. Дома загорались желтыми светлячками, дразнили, намекая, что семьи в них собираются к ужину.

К музыкантам присоединился певец, и спустя какое-то время Дафна разобрала в гундосом мурлыканье слова:

«Я слабый, грешный человек. Не служат духи мне, как прежде, и я взываю к вам в надежде, что вы услышите мольбу, решая здесь мою судьбу… да будет, Дафна, милостив твой суд… скажи: „Входи“, – и я войду!»

Дафна узнала существо, которое прошлой ночью явилось ей в образе мультяшного персонажа из больничного телевизора. Ветер из воздуходува раздувал ей штанины джинсов, словно их трепала чья-то рука.

– Папа! – взвизгнула девочка, но этот громкий крик был лишь непроизвольным эхом ее мысленного вопля.

Вертикальная труба рядом с печью в кухне лопнула, выпустив в воздух струи пара. Гольц слабо вскрикнул, когда горячий пар хлестнул его по затылку, и вцепился правой рукой в колесо кресла, развернув его на четверть оборота.

Сморгнув слезы, он обернулся, прищурившись, на треснувшую трубу, из которой сочилась тонкая струйка воды.

– Это она! – прорычал Гольц. – Полтергейст. Она может устроить тут пожар. Надо ее усыпить.

– Ну, она просто искала, за что ухватиться, это рефлекс, – возразил Канино, подавшись вперед и присматриваясь к длинной трещине в оцинкованной стали. – Она была прикована к этой трубке, вот и ухватилась за нее, когда голова закружилась. Это не со зла.

– Мне голову ошпарило! – проворчал Гольц. Он приподнял руку, словно собирался потереть затылок, но сразу уронил ее на колени. – Девчонка опасна.

– Скоро получишь новехонькую голову, – сказал ему Канино.

Маррити подавился, расплескал виски по ковру и по стене. Вскочив на ноги и откашлявшись, он выкрикнул:

– Боже, эта тварь опять преследует ее, триффид или как там его! Мы должны…

– Мы ничего не можем сделать – отсюда, – мрачно произнес Мишел. – Ваша дочь знает, что не должна поддаваться ему.

Маррити закрыл глаза и мысленно повторял:

Не впускай его, ничего не говори. Не дай ему себя обмануть.

Обливаясь потом, он понял, что больше всего его грызет тревожное осознание того, что его собственное постаревшее «я» находилось сейчас с Палм-Спрингс, участвуя во всем этом или как минимум не мешая тому, что там творилось. Творилось с согласия родного отца Дафны!

– Шарлотта, – попросил он, – ты звонила им – позвони еще раз. Мне надо поговорить с тем… с тем стариком, которым я стал.

Пристально глядя на Мишеля, он четко произнес:

– Разрешите ей еще раз позвонить.

Мишел только вскинул брови и уставился на него осоловелыми глазами.

– Если этот триффид подберется к ней, – продолжал Фрэнк, – она будет так же связана с ним, как и со мной. (Или даже вместо меня, – с содроганием подумал он.) Им это ни к чему. Если я им объясню…

– Но ведь они не собираются стирать Дафну, – сказала Шарлотта. – Они согласились вместо нее взять меня…

– Все равно они при первой же возможности постараются удалить девочку, – заявил Мишел. – Это из-за нее законченная машина Лизерли лишилась важного компонента – фильма. – Он погрозил Маррити пальцем: – Это диббук, а не трибб и не триффид. А нам пора вызывать наших призраков.

– Это может даже пойти на пользу, – заметил Малк и, в ответ на обращенные на него взгляды, пожал плечами.

– Если мы заранее встряхнем духов, привлечем их внимание, позволив молодому Маррити поговорить со старым Маррити, они, скорее всего, охотнее соберутся на нынешний сеанс. Их привлечет парадокс – разительное нарушение нормального течения событий.

– Проследить звонок Весперсы не сумеют, – добавил Лепидопт. – Телефонная линия проходит через полдюжины рубильников. Да и психически они на нас настроиться не смогут, особенно здесь, – он неопределенно махнул на конические стены.

Помолчав, Мишел заговорил:

– Беседер! Давайте звоните. С этого и начнем сеанс. Все мы уже достаточно пьяны. Вот…

Он вернулся к столу, перевернул лежавшее сверху письмо Эйнштейна, и из пластикового кармашка выпал конверт. Затем он неловко вытряхнул еще четыре конверта, передавая их Лепидопту, который по одному раздавал их остальным. Конверты потемнели от времени, и на каждом рукой Эйнштейна были написаны имя и адрес Лизы Маррити.

– Орен, – сказал Мишел, – вскрой свой… голографический амулет. А мы все должны собраться с той стороны кровати, где плита.

Шарлотта и Фрэнк развернулись на кровати, остальные обошли ее с изножья, втиснувшись между матрасом и плитой.

– Теперь, – продолжил Мишел, – каждый по очереди приложит правую руку к отпечатку ладони на цементе.

– Потрескалась, – заметила Шарлотта, наклонившись к плите и тронув выемки пальцами.

– Ваши старые друзья стреляли в нее сегодня, – пояснил Мишел.

Маррити был последним и, чтобы дотянуться, ему пришлось передвинуться на кровати. Он решил, что теплая влажность в отпечатке ладони оставлена теми, кто касался плиты за несколько мгновений до него. Когда он отнял руку, на его ладони осталась серая чешуйка цемента размером с двадцать пять центов. Он сжал ее в кулаке и спрятал в карман.

– Теперь, – распорядился Мишел, – всем нужно лизнуть клеевую полоску на своем конверте.

– Брр, – выдохнула Шарлотта, проведя языком по конверту. – Это что-то вроде французского поцелуя с покойником, пролежавшим тридцать лет.

– Да уж, – согласился Мишел, состроив гримасу с письмом в руках, – зато это должно привлечь его внимание.

– В воскресенье, когда я нашел конверты, – сказал Маррити, – они были липкими. Видно, бабушка тоже их облизывала.

– В сущности, это даже трогательно, – проговорил Мишел. – Думаю, решила напоследок поболтать с отцом.

Шарлотта состроила гримаску.

– Так это французский поцелуй еще и с твоей бабкой? Какая гадость!

Чувствовалось, что она опьянела, но при этом ее голос показался Маррити напряженным.

– Не будьте такой букой, милая моя, – сказал ей Мишел и обратился к Фрэнку: – Сейчас вы можете позвонить своим… прежним нанимателям. Я согласен с Бертом: беседа Маррити с собой старшим тоже может привлечь внимание старика.

Шарлотта, перекатившись через кровать, нетвердо встала на ноги. Маррити поднялся следом и уставился на футляр переносного телефона, стоявший на столе рядом с пачкой писем. Шарлотта плавным движением подняла трубку, и Фрэнк, пригнувшись и заглядывая ей через плечо, помог ей набрать цифры. Шарлотта протянула ему телефон, и только в этот момент он сообразил, что сильно пьян и понятия не имеет, что говорить своему старшему я.

Подошел Мишел, нажал какую-то кнопку на боку аппарата, и по всей комнате разнеслось шуршание помех.

– Поговорить я вам разрешаю, – объяснил Мишел, – но так, чтобы все мы слышали.

Кивнув, Маррити поставил телефон на покрывало.

Секунду спустя натянутый голос в трубке отчетливо произнес:

– Да? Мне сказали, что это Фрэнк Маррити-младший.

– Я хотел бы поговорить с собой, – внятно произнес Маррити.

– Можно не наклоняться, – сказал Мишел. – Стойте прямо, говорите как обычно.

На том конце трубки раздался тихий смешок.

– Почему бы и нет? – и добавил куда-то в сторону: – Это вас.

Маррити услышал яростное перешептывание, а потом – голос пожилого мужчины, разговаривавшего вчера утром на кухне с ним и Дафной.

– Алло? – с вызовом произнес старик.

– Дафну донимает тот диббук, – сказал ему Маррити. – Иди туда, где вы ее держите, и скажи: «Уходи, Мэтт». Ей не позволяй ничего говорить. Эта тварь может обратиться к тебе цитатами из «Бури» – отвечай словами Просперо. Думаю, ты их еще не забыл.

– Понятия не имею, что, черт возьми, ты несешь! Я так старался тебе помочь…

– Вычеркнув мою дочь из вселенной! Свою дочь! Ты жизнь должен был отдать, защищая ее. Как ты умудрился за двадцать лет так… так опуститься!

Старик тяжело дышал в трубку.

– Очень может быть, что ты сам узнаешь. Смотри, не вставай позади машины, когда она за рулем.

Он пьян, понял Маррити. Что ж, Фрэнк и сам был пьян. Сходство его напугало. В какой мере этот старик – «другой» человек?

Он ощущал, насколько Дафна сейчас потеряна, и пытался подбодрить ее, хотя ему самому было не по себе.

– Я, – заговорил он, – никогда не пытался избавиться от…

– Я тоже – в твоем возрасте, с твоим жизненным опытом. Ты за кого меня принимаешь? Гармоническое Сближение нарушило непрерывность нашей жизни, а в ее настоящей версии действовали несколько иные факторы, и там ты не делал трахеотомию! Она умерла! Она должна была умереть! Когда ты окажешься в той же ситуации, что и я…

– Я никогда не окажусь в такой же ситуации! Я выберу другой путь.

– Выберешь путь! Как будто у тебя будет выбор!.. Ты будешь просто реагировать на разные ситуации так, как тебе свойственно, в зависимости от каких-то долбаных импульсов твоего мозга на тот момент, а не какой-то там неосязаемой «души». Ты – ртутный переключатель: если пружина подбрасывает тебя до нужной отметки, ты замыкаешь цепь, а если накопилась усталость металла, ты поднимешься не так высоко и не замкнешь. Нет у тебя свободы воли, сынок.

– У меня – есть, и у тебя есть, какие бы оправдания…

– Чушь! – пропыхтел Маррити-старший. – Если бы ученые могли учесть все подробности твоей физиологии и жизненного опыта, они могли бы абсолютно точно предсказывать, как именно ты решишь любую моральную дилемму.

Дилемму! Фрэнк подумал, что эта фраза была отрепетирована заранее. Не для разговора со мной, решил он, этого разговора старый бедолага предвидеть не мог. Должно быть, придумал ее для самоутешения.

– Теория детерминизма Лапласа, – лениво протянул кто-то на том конце линии. – Но она не учитывала принцип неопределенности Гейзенберга.

– Пусть так, – порывисто произнес Маррити-старший, – но тогда наши действия определяются случаем и статистической вероятностью. Но это не…

– Это грех, – глубоко вздохнув, выговорил Фрэнк. Дафне он послал целое облако образов: обнял ее, взял за руку, и, ободряя дочь, сам почувствовал себя увереннее.

– Сказала четвертая костяшка домино двадцать первой! – злобно съязвил старый Маррити и рассмеялся. – «Любой мой грех Он наперед задумал – зачем же адский пламень Им зажжен?» – слышно было, как старик глубоко вздохнул. – Но, послушай, нам надо поговорить – я кое-что должен тебе сказать… ты разбогатеешь…

– От тебя, – перебил Маррити, – мне ничего не надо. Кроме одного: ступай сейчас же к Дафне и скажи: «Уходи, Мэтт».

– Ах, так! Поди купи себе костыли, пока не подорожали.

В трубке щелкнуло, раздался гудок.

Маррити уставился на молчащий телефон. Он не смел поднять глаз на остальных, особенно на Шарлотту, добровольно согласившуюся на забвение вместо Дафны. Этот жуткий старик в трубке был он сам.

Шарлотта словно прочитала его мысли.

– Он не ты. И никогда тобой не был, – она улыбнулась, но по глазам за темными очками ничего нельзя было прочитать. – Для начала, он не встретил меня.

Маррити попытался улыбнуться в ответ.

– И никогда с тобой не целовался, это уж точно, – буркнул он.

– Положите плиту на кровать, – велел Мишел. – Осторожно. А потом все встаньте вокруг и возьмитесь за руки.

Фрэнк, освобождая руки, сунул письмо Эйнштейна в карман.