Пшеницын сидел на полу и тупо смотрел на дверь с дыркой от пули. Несколько секунд он не понимал, почему он сидит на полу и смотрит на эту дверь. С ним произошло что-то вроде мгновенной амнезии. Потом он медленно обернулся и посмотрел на серую полоску на бетоне, оставшуюся в том месте, где пуля чиркнула по стене.

Дальше он увидел саму пулю, которая ударилась о металлическую дверь напротив, сплющилась, отскочила и упала на пол. Пуля лежала за его спиной на расстоянии вытянутой руки. Пшеницын наклонился и поднял ее.

Пуля была тяжелая. То, как она была расплющена, говорило о сверхъестественной мощи, которую она в себе несла. Теперь эта мощь исчезла, закончилась. Это был труп пули, воспоминание о пуле.

Пшеницын понял, что прямо сейчас на этом холодном полу мог лежать не труп пули, а его труп. Если бы эта пуля прошла чуть левее. Пшеницыну стало обидно, что его могло не быть. Он вдруг вспомнил, как играл в детском саду. Как мама пела ему песни под гитару, качая головой влево и вправо. Вспомнил день рождения, когда дедушка подарил ему танк на батарейках. Как бабушка читала ему сказку «Аленький цветочек». Вот это: сказка, танк, мамина песня – все это и есть он. Он, Павлик Пшеницын, которого так любят. И как можно ненавидеть его настолько, чтобы хотеть убить? И как может быть так, что его не будет? Не будет этого танка, сказки и маминой улыбки? Эта мысль привела его в бешенство.

Пшеницын машинально положил пулю в карман и встал. Он потянулся к кобуре и достал из нее пистолет Макарова. Он никогда раньше не убивал людей. Что ж, все когда-нибудь случается в первый раз. Сейчас он был готов убить человека, который едва не убил его самого.

Но еще он прекрасно понимал, что этот человек, который его уже однажды едва не убил, все еще хочет его убить. У него есть ружье и еще несколько 25-граммовых пуль Бреннеке, которые охотники называют турбинкой и которые способны завалить огромного медведя. Пшеницын твердо решил выстрелить первым в тот же момент, когда увидит человека, который сейчас стоит за этой дверью.

Но и рисковать понапрасну он не хотел. Поэтому он отступил. Он не стал стучать и звонить в дверь. Он спустился и вышел на улицу. Обошел дом и по пожарной лестнице поднялся на пристройку. Он давно заметил, что пристройка подходит как раз к окнам Зуевых. Подошел к окну. Форточка в комнате Алексея была открыта. Пшеницын засунул руку и открыл окно. Затем снял ботинки и поставил их на подоконник. Оставшись в носках, он залез через окно в квартиру. Прислушался.

Где-то в глубине слышались бормотания и всхлипывания. Потом послышался вой. И снова бормотание. Они повторялись через одинаковые промежутки времени – раз в несколько секунд.

Пшеницын пошел к двери. Он смотрел на дверь так пристально, что у него заболели глаза. Когда шел от окна к двери, он что-то заметил боковым зрением. Что это было, он сразу не сообразил. Даже не повернулся в ту сторону, настолько был сосредоточен на двери, бормотании и вое, который слышался из комнаты.

Пшеницын несколько раз вдохнул и выдохнул, а потом сказал себе: сейчас ты его убьешь. Ты готов? И сам себе ответил: да, я готов.

Он поднял пистолет и босой ногой тихонько отворил дверь. Бормотание и вой усилились.

Держа пистолет двумя руками перед собой, Пшеницын вошел в комнату. Никого. Источник бормотания и воя был на кухне. Пшеницын прижался к стене и заглянул в кухню, выставив пистолет вперед. Он был готов нажать на курок сразу, как только увидит цель.

Он увидел Зуева, который стоял на одной ноге посреди кухни. В руках он держал ружье. Он держал его за ствол. Ствол был направлен ему в подбородок. Приклад ружья был уперт в пол. Вторая нога Зуева была согнута в колене. Большой палец ноги лежал на спусковом крючке.

– Все, все кончится, не будет больше, никогда не будет больше, – пробормотал Зуев и завыл.

В этот момент Пшеницын задел плечом дверь так, что она скрипнула. Зуев обернулся и увидел Пшеницына.

– А-а-а! – заорал он, наклонился вперед и изо всех сил надавил ногой на спусковой крючок.