На следующей странице нарисовано солнце.

Это предпоследняя запись. Хлоя прочла ее тысячу раз, но для нее все равно остается загадкой, что случилось на том перекрестке. Двумя страницами раньше она нашла торопливо записанный адрес и даже сходила туда – минут десять пешком от садов Кью, – до злополучной кирпичной стены и чуть дальше. Путешествие, которое так и не завершила Одри. Но когда Хлоя пришла на Эрл-роуд, оказалось, что семейная пара, живущая в доме 1А, даже не слышала ни о Гарри Барклае, ни о рыжеволосой женщине по имени миссис Уилсон. Дневник оборвался внезапно, как и жизнь Одри.

Теперь у Хлои своя катастрофа. Джона яростно бьется в нее, но она его больше не чувствует; их поцелуи всегда невпопад, его прикосновения – не там и не так. Она сосредоточенно вслушивается в скрип кровати. Джона вдруг замирает, и Хлоя вся напрягается, словно сведенная судорогой. Она склоняется над его окаменевшим телом, потом кладет голову ему на грудь, вдыхает запах его кожи. Ей на шею стекает пот из его подмышки. Хлоя боится пошевелиться. Она надеется спрятаться от всего в этом застывшем мгновении. Но через пару минут он начинает беспокойно ерзать, явно давая понять, что ему надоело держать ее на себе. Она перекатывается на спину, и они лежат рядом, как два тела в гробнице. Тишина капает с потолка прямо Хлое на лоб. Она вытирает лицо рукой и резко садится. Поднимает с пола трусы, быстро их надевает.

Он кладет руку ей на поясницу. Один удар сердца, второй… Она ждет, что он что-то скажет, потом отстраняется, устав ждать.

– Я, наверное, поеду домой.

Глухой стук за спиной. Это Джона упал на матрас. У нее в голове – вихрь банальностей, которые даже как-то неловко произносить вслух. Джона задумчиво разглядывает потолок. Хлоя находит бюстгальтер, надевает, возится с застежкой. Что смешнее всего: Джона встает и пытается ей помочь. Она отталкивает его руки.

– Не трогай меня. Не надо.

Он не смотрит на нее. Ему интереснее смотреть на узор на ковре.

– Ну, извини. Я сегодня не смог. Наверное, из-за бессонницы…

– Не в этом дело. Я просто еду домой. Мне надо работать.

– Работать? – Кажется, ее слова задели его всерьез. – Это так важно? Важнее, чем наши ночи? Вряд ли ты со своими фигурками, сложенными из бумаги, изменишь мир.

– Ну, а ты? – кричит Хлоя. – Несостоявшийся музыкант, несостоятельный муж. Даже твоей жене стало скучно с тобой.

– Что?

Ну, вот и все. Фотография Одри смотрит на них с тумбочки у кровати. Странно, что ее улыбка не засветила всю пленку.

У Хлои больше нет сил состязаться с соперницей. Она даже не помнит, ради кого лжет.

– Она вела дневник, – произносит Хлоя без всякого выражения.

– Кто?

– Твоя жена.

Ей хочется высказать столько всего, но слова встают комом в горле.

Его лицо странно спокойно, но тело напряжено.

– Не может быть, – говорит он. – Я смотрел…

– Я нашла блокнот у нее в кабинете. Но тебе лучше этого не читать. – Хватит тянуть. – Извини, Джо. Она встретила другого мужчину.

Хлоя всегда была уверена, что в их затянувшейся игре в каштаны победит Джона, но теперь этот звук разнесется грохочущим эхом по ее бессонным ночам. Треск его разбитого сердца.

В его глазах – жгучая ярость и боль потери. Упрямое неверие.

– Врешь, – шепчет он, отвернувшись.

Ее мысли обрушиваются лавиной, сметающей все на своем пути.

– Нет, не вру.

Джона стоит и качается взад-вперед. Хлоя не может на это смотреть, ей становится дурно. В прямом смысле слова. Потом он хлопает ладонями по стене.

– Как ты могла? И когда ты?..

– Он у меня дома. Я, конечно, его отдам…

– У тебя дома? – Он оборачивается к ней так резко, что она невольно делает шаг назад.

– Я уверена, Одри…

– Не произноси ее имя. Ты ее не знала. Уходи!

Ей кажется, он собирается ее ударить, но он просто выходит из комнаты, хлопнув дверью. Она одевается так поспешно, словно боится, что если не скрепит себя одеждой, то распадется на части. Она уходит, не сказав больше ни слова.

Гарри сидит у озера, наблюдает за Хлоей на той стороне. Примостившись на краешке скамейки Одри, она держит в руках до боли знакомый, желтый блокнот. Гарри хочется подойти и прочесть, что там написано. Это было бы все равно что услышать вновь тихий, слегка хрипловатый голос Одри; но он и так украл слишком много.

Он размышляет о разных версиях одной и той же истории, не согласных друг с другом; вечный спор, кто прав, кто виноват. Каждая сторона полагает себя пострадавшей и обвиняет другую во всех смертных грехах. Авантюрный роман превращается в повесть о сожалениях. Страница в записной книжке Гарри испачкана серыми пятнами стертых слов.

Руки Гарри покраснели от холода. Глаза щиплет от слез, когда он размышляет о том, сколько жизней сломал, – пострадала не только Одри, но и Джона, и ее родители. Он причинил боль даже этой молодой женщине, которая нервно оглядывается на заросли кизила. Она сморкается в бумажную салфетку, потом поплотнее закутывается в пальто. Онемевшие пальцы Гарри уже не чувствуют карандаша.

Хмурый, промозглый ноябрьский день. В садах так пустынно, что даже птицы кажутся одинокими и потерянными. Если такая погода продержится чуточку дольше, озеро начнет замерзать. Хлоя вспоминает бумажный кораблик, затонувший у берега, и растерянные глаза маленькой девочки: почему он не поплыл? Держа руки в карманах, Хлоя пристально смотрит на свои ботинки. От ветра слезятся глаза. Она злится на Джону, что он предложил встретиться здесь: жестокая шутка.

На другой стороне озера Хлоя вдруг замечает облачко серого дыма. Это странно. Обычно садовники не разводят костры на берегу. Листья жгут в другом месте. Дым рассеивается, потом появляется вновь, чуть в стороне. Наверное, все-таки это не дым, а туман. Из-за кустов кизила выходит Джона и встает как вкопанный.

Хлоя торопится заговорить первой, пока он не начал ее обвинять.

– Прости меня, Джо. Я совершила ошибку.

Он по-прежнему не шевелится, только его грудь то вздымается, то опадает, словно ему трудно дышать и приходится сосредотачиваться на каждом вдохе.

– Представляю, как ты надо мной смеялась.

– Я не смеялась.

– Все это время ты знала…

– Я не знала, что делать.

– Сказать мне правду.

Они глядят друг на друга, как два незнакомца, которым издалека показалось, что они встретили кого-то знакомого, а теперь поняли, что обознались, и оба чувствуют себя глупо.

Разговор – жесткий, как хрящ, который не прожевать, но и не выплюнуть.

– Я хотела тебя защитить.

– Какая ты добрая!

Вскинув руки, Джона делает шаг вперед. Увидев, как Хлоя испуганно сжалась, втянув голову в плечи, он заставляет себя остановиться. Делает глубокий вдох и убирает руки в карманы.

– Я тебе доверял.

– Если хочешь меня пристыдить, это будет легко.

Она искренне признает свою вину, но не готова смириться с последствиями. Она хочет спросить: кто из нас не был надломлен? Кто из нас не прекрасен в своем человеческом несовершенстве? Но Джона яростен и свиреп, как человек, всеми силами борющийся за жизнь.

– Кто это был? Кто-то из наших друзей? С кем она спала?

– Я не знаю, кто это был. И я не уверена, что она с ним спала.

Джона напоминает ей раненого зверя, мечущегося по клетке. Потом он садится и просто сидит, глядя в пространство. Но даже теперь, когда он совсем рядом, ей все равно его не хватает. Потому что на самом деле его здесь нет.

Они оба смотрят на озеро. Гусь ковыляет по берегу ближайшего островка, его гогот разносится эхом по пустынному саду. Цапля присела на бортик весельной лодки. Джона сжал одну руку в кулак и трет ладонью костяшки пальцев.

– Мы так хорошо знали друг друга. То есть… мне казалось.

Она хочет спросить, о ком он сейчас говорит: о ней или об Одри, – но что бы она ни сказала, все станет разочарованием. Что бы я ни сказала, тебе будет больно; мне самой будет больно.

– Я уверена, она любила тебя. Может быть, после выкидыша… – Она говорит без умолку, взахлеб, надеясь найти правильные слова. Но все звучит как-то не так. Ее голос отдает фальшью, как часто бывает, когда она предельно искренна. – Джона, она любила тебя.

Она сует ему в руки желтый блокнот, который разрушит все его прошлое. Он листает страницы, потом закрывает глаза, отгораживаясь от знакомого почерка Одри.

– Холодно, – говорит Хлоя. – Может, пройдемся, чтобы не мерзнуть?

Джона резко встает, в его глазах – горечь и боль. Он смотрит на кусты кизила, на облака, на свои ботинки. Куда угодно, только не на нее.

– Ты меня предала. Вы обе предали.

Под сумрачным небом она пытается помочь Джоне дышать. Она извиняется еще раз, хочет коснуться его руки, но в своей гордости он глух и слеп.

– Мне надо идти.

Не уходи. Побудь со мной еще немного. Может быть, обойдем озеро? Сходим к пагоде? Но куда бы они ни пошли, им все равно не уйти от всего, что они сотворили.

Она встает перед ним, загораживая дорогу.

– Как ты думаешь, мы еще можем что-то исправить?

Но в понимании Джоны «мы» – это он и Одри. Другого «мы» просто нет. Он озадаченно хмурится. Ему непонятно, зачем она спрашивает. Это как тихое неприятие, очень обидное. Как любовная песня о том, что могло состояться, но не состоялось. Джона сует желтый блокнот под мышку.

– До свидания, Хлоя.

– До свидания.

Ей больно смотреть, как он уходит. Она отворачивается, подбирает камушек и бросает в озеро. Глядя на круги на воде, Хлоя скорбит о мертворождении всего, что так отчаянно хочет родиться. Необязательно только ребенок. Это может быть произведение искусства, идея или несбывшаяся любовь.