– Когда я буду иметь удовольствие видеть вас снова? – с едва заметной усмешкой спросил герцог Дармоншир у невесты, ощущая на едва поднывающем еще локте твердость ее ладони. Сегодня был запланированный выход в свет – они посещали скучнейшую выставку детских работ из художественных школ герцогства, и Люк, чтобы не заснуть на ходу, развлекался, наблюдая за спутницей. Напряжение последних недель приучило его мозг к нагрузкам, а бессмысленность текущего занятия почти отправила ум в анабиоз.

Ангелина мыслями явно витала где-то далеко, и настолько несобранной герцог видел ее впервые. Хотя даже в таком состоянии она по самодисциплине могла бы дать фору любому изнуряющему себя аскезой тидусскому монаху.

– К сожалению, – ответила принцесса тем самым ледяным тоном, который, будучи усилен в мегафон, наверняка стал бы причиной похолодания климата, – не могу вам точно сказать. Мой секретарь известит вас не менее чем за три дня до встречи. Чтобы вы распределили время.

– Дела? – поинтересовался его светлость небрежно. Не то чтобы ему это действительно было интересно.

Она не ответила, снова задумавшись о своем, и Люк прибег к запрещенному приему – приблизился, наклонившись почти к ее уху, и понизил голос:

– У вас проблемы, Ангелина? Я могу как-то помочь?

– Если бы требовалась ваша помощь, – сказала она, высокомерно поведя плечом и обжигая его полярным холодом во взгляде, – я бы сказала. Все в порядке, Лукас. Прелестная картина, не правда ли?

– М-м-м-м-да, – иронично подтвердил он, глядя на чудовищную собаку с вылупленными от усердия глазами, и потрепал засиявшего пацана – автора, стоявшего рядом с картинкой, – по макушке. – Шедевр. Хотите, подарю?

Она все-таки дернула губами. И отвернулась.

После этого были награждение победителей и выдача утешительных призов проигравшим, дружный детский рев непризнанных гениев. И когда они наконец-то вернулись к автомобилю, Люк чувствовал такое облегчение, будто только что покаялся во всех грехах и получил отпущение.

– Мне кажется, – пробормотал его светлость, подождав, пока Ани сядет, и разместившись рядом с ней, – парочка таких посещений способна разрушить самый крепкий брак. – Он откинулся на спинку сиденья, едва сдерживая зевок. – Как вы выдерживаете, ваше высочество?

Она недоуменно пожала плечами.

– Это куда проще, чем копать грядки, Лукас.

– И не поспоришь, – буркнул он с сарказмом. – Останетесь на обед?

– Нет, – старшая Рудлог посмотрела на часы и покачала головой. – Прошу прощения, Лукас, но через час я должна быть в Йеллоувине. Это частный визит, поэтому вы избавлены от необходимости меня сопровождать.

– Что вы, я бы с удовольствием, – возразил он галантно и не выдержал, усмехнулся. Принцесса снова искоса посмотрела на него.

– Вы стали свободнее в выражении своих чувств, Лукас. Больше не боитесь меня?

– Умираю от ужаса, – легко сказал Люк. – Вы могли бы пощадить мою мужскую гордость и сделать вид, что не замечаете этого.

– Да, – сказала Ангелина медленно, – понимаю, что в вас нашла Марина.

– И что же? – спросил он с любопытством. – Готов выслушать ваш приговор.

– Вы все время играете и оттого непредсказуемы. В попытках избавиться от скуки не брезгуете ничем. И не только любите нарушать правила, эдакий разбойник в тесных одеждах благопристойности, но и обладаете свойством заражать страстью к неповиновению окружающих.

– Помилуйте, – удивился он, – и вас?

– Нет, – теперь пришла ее очередь усмехаться, – меня вам не одолеть. Но оно и к лучшему. Еще месяц, и мы свободны. Забавно: я многое знаю о вас, и тем не менее вы вызываете у меня симпатию. Опасный вы человек, лорд Дармоншир.

– Не опаснее вас, – сказал Люк с той же легкостью. Эта женщина препарировала его с безжалостностью врача, видимо, в отместку за поведение на выставке, но он лишь улыбнулся уголком рта, принимая упрек.

– Я очень рассчитываю, – продолжила старшая Рудлог, глядя на него в упор, – что у вас хватит ума выдержать срок.

Его светлость ответил абсолютно невинным взглядом, хотя внутри росло раздражение от выговора. Было понятно, что он где-то прокололся и, видимо, о его знаках внимания Марине стало известно и старшей сестре.

– Я уяснил правила игры, ваше высочество. Разве я за время нашего с вами договора чем-то оскорбил вас или дом Рудлог?

«Не стоит усердствовать в попытках прижать меня, ваше высочество», – говорил его тон. И Ангелина, судя по сощурившимся глазам, поняла подтекст. Но не стала принимать вызов. А может, просто не захотела тратить свое время. Только предупреждающе покачала головой.

– Как я уже сказала, вы слишком любите нарушать эти правила.

Автомобиль доехал до замка Вейн. Люк проводил невесту до телепорта и прошел в свои покои. Память о творчестве юных талантов прямо-таки вопияла, требуя вытравить ее коньяком. Понятливая прислуга заранее выставила на столик графин, бокалы – и Люк плеснул себе алкоголя, поднес бокал ко рту. Но зажужжал телефон – герцог нажал на кнопку, увидел знакомый номер и открыл сообщение.

«Меня не будет».

Дармоншир набрал номер и несколько секунд слушал тягостные длинные гудки. Наконец Марина взяла трубку.

– Не любишь органную музыку, принцесса? – спросил он, скидывая пиджак и разваливаясь в кресле. Поиграл зажигалкой, прикурил.

– Люблю, – проговорила Марина с иронией.

– Не хочешь меня видеть?

Она хмыкнула и не ответила на вопрос.

– Помнится, вам запрещен въезд на территорию Рудлога, ваша светлость.

– Беспокоишься за меня? – коньяк был невероятно вкусен, играл летом и лесным зноем, и тело начало потряхивать от удовольствия. Пить, курить, слушать ее голос в телефоне – что может быть лучше?

– Увы, – проговорила принцесса мрачно, – я имела несчастье прогневить сестру. Меня охраняет вся армия Рудлога, Люк. И, возможно, пара дивизий из дружественных государств.

– О-о-о-о, – протянул его светлость с удовольствием, запрокинул голову и чему-то совершенно идиотски заулыбался, – детку заперли в клетку? Сильно проштрафилась, Маришка?

– Из десяти баллов тысяча, – со смешком сказала она.

Что же она должна была натворить, чтобы мягкая, как теплый воск, королева решилась на такие жесткие меры?

– Расскажешь?

– Потом, Люк.

– И все же, Марина, – жестко потребовал он и услышал, как она яростно выдохнула.

– Я чуть не погибла. Натворила глупостей. И не жалею об этом. Этого хватит?

«Нет, – хотелось прорычать Дармонширу. – Куда смотрел идиот Байдек, все твои сестры и дражайший Майло в придачу?»

Но он сдержался.

– Тебя прослушивают? – Люк почти воочию увидел, как кривится Тандаджи, проматывая этот вопрос, и с мрачным удовольствием стряхнул пепел в пепельницу. – Наверняка да.

– Не думала об этом, – голос принцессы стал недоверчивым. – Нет. Не может быть.

А вот теперь в нем звучала злость.

– Нет, Люк, уверена, что нет.

Успокоилась. Доверчивая девочка.

– Видишь ли, – сказал он хрипло, – я слишком хочу тебя увидеть.

Она замолчала. И, кажется, затаила дыхание.

– Но какова будет моя награда, принцесса?

– Разве ты не герой? – невольно настраиваясь на его тон, тихо проговорила Марина. От бархатистых ноток в ее голосе Дармоншир сжал стакан и рассмеялся.

– Нет, детка, я не герой. Я алчный и корыстный тип.

– Да? – провоцирующе продолжила она.

– И хочу быть вознагражден.

Как его заводила эта игра – до сухих губ, до влажных ладоней.

– Ну… – она волнующе вздохнула, – кажется, я знаю, что тебе предложить.

– А я – тебе, – Люк затянулся. – Свободу.

Марина молчала, и ее дыхание раскаляло трубку так, что он лизнул край стакана, прежде чем снова выпить.

– Испугалась, принцесса? Лучше останешься в клетке?

– Нет, – едва слышно выдохнула она после долгого, мучительного колебания.

– Я решу эту проблему. Веришь мне?

– Да.

– И сама ни во что не лезь. Дай мне заработать награду. Обещаешь?

– Да, Люк.

– Умница, моя принцесса. Научись ждать. И не делай глупостей, предоставь это мне.

– Пойдешь на международный скандал? – недоверчиво уточнила она.

– Ради тебя, Марина, – ответил он, и имя ее имело вкус коньяка и лета, – я пойду даже на эшафот.

– Вы меня пугаете, ваша светлость, – с непривычной нежностью, от которой он совсем размяк и расслабился, произнесла дочь дома Рудлог.

– Я и сам себя пугаю, Марина, – совершенно искренне признался Люк. – Погубите вы меня когда-нибудь, ваше высочество. Так что, – хрипловато и иронично заключил он, – клади трубку, пока я не плюнул на все и не сорвался к тебе прямо сейчас.

Принцесса усмехнулась и отключилась.

Герцогу Дармонширу пришлось приложить немало усилий, чтобы прогнать совершенно подростковое, щенячье чувство счастья, собраться и вернуться к работе. Требовалось сделать всего несколько шагов, чтобы решить наконец загадку смертей аристократов из списка наследования Инландеров. Люк был настроен на триумф, как охотничий пес, загоняющий дичь, – но и в этой азартной гонке необходимость увидеть Марину проскакивала острыми уколами возбуждения и горячими снами.

Его светлость докурил, с наслаждением выдохнул последний дым и поднялся. Нужно было срочно сделать несколько звонков… навестить склон горы в Блакории, съездить в Лесовину… и раскрыть преступление.

Императорские сады – та часть, в которой поселили старшую принцессу дома Рудлог, – утопали в золоте, купались в алом и желтом, отражаясь в бесконечных каплях прудов, подчеркиваемые строгой прелестью черных резных пагод, медленно двигающихся по водной глади.

Здесь царила осень, овевая бежевый и красный резной павильон под названием «Забвение» сладковатым и чуть зябким ветерком, полным запахов прелой листвы, грибов, мхов и влажной земли. Широкие двери павильона выходили на большую веранду, где можно было посидеть, посмотреть на зеркально расположенный павильон на дальнем берегу огромного длинного пруда, на тихую гладь воды и мигрирующие по ней фонарики и послушать тревожные крики готовящихся к зиме птиц.

Зима в Пьентане была очень короткой – всего месяц снега на границе черного и белого сезонов, после которого начинала вступать в свои права весна, куда более смелая здесь, в вотчине Желтого, чем в любом другом городе Туры.

Ангелину, несмотря на неофициальный статус визита, встретили с такими почестями, будто она собралась замуж за наследника Йеллоувиня. Телепорт, из которого вышла принцесса, находился на залитом солнцем пригорке – и, когда она появилась, сочная трава под ее ногами оказалась покрыта яркими трепещущими цветами. Но стоило сделать шаг, как зазвучали перезвоном крошечные тисаймаси – полые трубочки на подвеске, по которым проводят палочкой, – в руках окруживших телепорт женщин, а цветы заволновались и вспорхнули вверх тысячами волшебных бабочек, собравшихся в изображение взмывающего алого сокола, рассыпавшегося воротами-радугой, в которые и прошла принцесса навстречу встречающим.

Встречала ее лично супруга императора, великолепная Туи Сой Ши, «Сапфировая бабочка» императорского сада, сохранившая к своим шестидесяти с лишним годам и прямую спину, и нежную кожу цвета топленого молока, и твердый взгляд. Торжественно, в окружении дочерей и внучек, проводила принцессу в павильон, и их процессия по залитому солнцем парку напоминала стаю дивных пташек, двигающихся так слаженно, будто они были сработавшимся боевым отрядом.

Хотя, может, так оно и было: женщины семьи Ши, по слухам, обучались боевым искусствам наравне с мужчинами и могли себя защитить.

Ани старалась не показывать настороженности от оказанной ей чести. Так могли бы приветствовать королеву или царицу, но не ее – не в том статусе была одна из сестер повелительницы Рудлога, чтобы ее одаривала благосклонными улыбками сама императрица.

Однако Хань Ши никогда не делал ничего просто так. Значит, что-то задумал. Хотя Ани наверняка узнает, что ему нужно. На встрече, только дождаться бы ее.

– Здесь будут только женщины, – сказала императрица, остановившись перед дверью павильона. – Никто не оскорбит вас мужским присутствием. Служанки будут появляться по вашему зову, – она протянула Ангелине маленький длинный колокольчик. – Позвоните, и вас услышат. Мы счастливы обеспечить вам покой и одиночество, красная принцесса.

– Благодарю, – почтительно ответила старшая Рудлог и, как велел йеллоувиньский этикет, подождала на пороге, пока величественная Туи Сой Ши с сопровождением скроется из виду. Расспрашивать, когда ее примут, было совершенно неприличным, так же как и озвучивать императрице просьбу, с которой принцесса приехала в страну долгой весны.

И потянулись дни томительного ожидания и звенящего одиночества. Осень теплыми руками будила принцессу по утрам, гладя солнечными лучами по лицу и телу, и бархатными сладкими ночами звала в постель. Осень звенела журавлиными криками, парила дымом из маленькой бани на берегу пруда – водопад с крыши лился прямо в водную гладь, создавая прозрачную стену. Осень приносила тысячи мыслей и удивительно выстраивала их в четкую систему, отделяла шелуху, всматривалась в пруды золотым оком солнца и уносила тревоги. Одиночество и золото великолепного леса незаметно и очень легко сняли броню, которой принцесса закрывалась от людей, – здесь не было в ней нужды, – заставили ее всматриваться в окружающий мир и в себя, и с каждым днем взгляд этот становился все пристальнее, все безжалостнее и откровеннее.

Звонки на работу и домой лишь немного отвлекали от молчаливого созерцания, в которое погрузилась принцесса. Не мешали и служанки, тихими тенями проходящие по павильону, – они приносили еду и любимый чай, убирались в покоях, когда Ангелина уходила на прогулки по солнечному затихающему перед зимой лесу.

Приносили девушки и подарки от императрицы. Шкатулку с мазями, тонко пахнущими древесными и травяными оттенками. «Это для красивых снов, госпожа», – тихо шептала служанка, кланяясь и протягивая дар. Шелковые легкие наряды, холодных синих и огненных красных цветов, оттеняющих бледную красоту Ани. Гребень с бирюзовыми украшениями, от которого голова становилась легкой. Милые и ни к чему не обязывающие вещи, знаки внимания и того, что о гостье не забыли.

Через несколько дней сжатая пружина внутри растаяла в тонкой золотистой дымке над прудом, и Ани перестала дергаться из-за времени, которое она теряет и проводит не с семьей. Принцесса прогуливалась по шелестящим аллеям, расслаблялась в пару бани, читала книги на йеллоувиньском – в павильоне нашлась целая библиотека с легендами и историями из прошлого желтой страны, и старшая Рудлог внезапно увлеклась жизнеописаниями хитрых и мудрых императоров, их битв – дипломатических и военных, рассказами про их жен.

Пустой павильон напротив смотрел черными окнами, поблескивающими на солнце, и Ангелине иногда казалось, что там тоже кто-то гостит. Но дом был слишком далеко, чтобы быть уверенной в этом.

Ленивая огненная осень мягко просила отдохнуть, расслабиться, потеряться, вглядываясь в причудливые корни деревьев или в невозможно прозрачное небо с широкими перьями тонких облаков. Но Ангелине Рудлог было мало движения – в ней копилась нерастраченная энергия, требовала выхода. И принцесса в один из дней после посещения парной, где размякла до невозможности, где служанки промяли ее и вправили все косточки, вышла прямо под водопад и спустилась в пруд – сначала по щиколотки, потом по колени, по бедра – и наконец нырнула. Задохнулась от холода, но поплыла дальше, мимо тихих кувшинок и широких листьев водяных лилий, в черной воде, окруженная пенным золотом дубов и каштанов. Сделала несколько кругов до пагоды и обратно и, дрожащая, замерзшая, но приятно уставшая, вернулась на берег, к ожидающим ее девушкам. И с удовольствием снова пошла в горячую бочку с ароматными опилками.

Потом принцессе расчесывали волосы перед открытыми дверями на веранду, а по глади озера медленно колотили крупные капли дождя, поднимая высокие фонтанчики, ударяли о крышу пагоды, что находилась на середине пруда. Под шелест капель Ангелина вспоминала добрую и словоохотливую Сурезу, мечтающую о дожде, ее мягкие и добрые руки. Никто никогда не расчесывал Ани так. Разве что мама…

Вспоминались принцессе и совсем другие руки – и не было ни сил, ни желания отгораживаться от этих воспоминаний.

Показалось ей сквозь пелену дождя, или в далеком павильоне напротив зажегся свет и кто-то вышел на веранду?

– Еще гости? – спросила она у девушки, закалывающей ей на голове какую-то сложную прическу.

– Не знаю, госпожа, простите, – почтительно сказала служанка. – Но вам не о чем беспокоиться, гости его императорского величества никогда не пересекаются.

– А как называется тот павильон? – поинтересовалась Ани.

– «Воспоминание», – девушка отошла, поклонилась. – Я закончила, госпожа. Если угодно, я могу почитать вам или поиграть на терисе.

– Нет, – задумчиво проговорила Ани, – не нужно. Я хочу побыть одна.

Потребность в одиночестве, внезапно проявившаяся в ней, крепко связанной с семьей, немного пугала. Но была настойчивой и нужной, как удобная одежда. Это было не то одиночество, что она испытывала в полных людей коридорах дворца Рудлогов, не то, что ощущала, когда была одна среди ненавидящих ее драконов в роскошных владениях Нории.

Тоска тонкой кромкой лезвия провела по сердцу, медленно, безжалостно.

«Не все тебя там ненавидели».

Нет, не все. Но меня ломали и сломали-таки, и до сих пор я не могу ответить на вопрос: «Кто я теперь?»

Ангелина подождала, пока уйдет служанка, вышла на веранду, выставила руки и лицо под дождь. Тонкий шелк широких рукавов сразу же намок, но она пошла дальше, под удивительно теплые струи воды. И в наступающих сумерках принцесса сбросила на землю драгоценный наряд, ступила в воду. И снова поплыла.

В воде было легче. Вода забирала боль.

Капли шелестели вокруг, стекали по лицу, и принцесса легла на спину, глядя в хмурое вечернее небо, раскинула руки – белая лебедь в черной воде – и застыла. Вода под ней, вода над ней, и сама она вода – спокойная, вечно движущаяся. Воде не нужно думать, куда идти, – путь для нее предопределен, и она не ропщет, но каким бы ни был путь, любая капля рано или поздно придет в океан.

Очнуться Ангелину заставил слабый всплеск. Будто кто-то подплыл совсем близко и застыл неподалеку, в пелене дождя.

– Кто здесь? – тихо спросила она, принимая вертикальное положение и поднимая светлые намокшие пряди с лица. Всмотрелась в сумерки. Никого. Всего лишь дождь по воде и едва видимая чернеющая пагода в нескольких десятках метров от принцессы. Вдруг стало зябко и страшно, но Ани только сощурилась и нырнула под воду.

Но и там, в черной озерной толще, ничего не было видно. Ани уже двигалась наверх, когда ее подхватило и подняло теплым потоком, мгновенно согревшим. Дождь усилился, снижая видимость почти до нулевой, зашумел грозно, начал сечь по плечам, по спине, словно выгоняя на берег. И Ангелина поплыла обратно, ориентируясь на золотистый едва видимый свет окон своего павильона. Поплыла, отчетливо чувствуя спиной чей-то внимательный и спокойный взгляд.

Этой ночью ей было тепло и легко – то ли вода так расслабила, то ли барабанящий по покатой крыше павильона ливень. И сны снились яркие, теплые, полные цветов и резных арок южных дворцов, осторожных касаний и далекого грома, похожего на приглушенный рокот, драгоценных изумрудов на красных листьях. И тягучего, безмятежного счастья.

На следующий день служанка принесла Ангелине конверт с сообщением, что светлейший император будет счастлив прогуляться с ее высочеством по своим вишневым садам послезавтра, в предрассветный час, и выслушать ее просьбу. Наконец-то!

От вчерашнего дождя не осталось и следа, и, позавтракав, старшая принцесса дома Рудлог вышла на прогулку в золотой лес. Она шагала медленно, вдыхая свежий и чистый воздух, часто останавливалась и подолгу любовалась листьями и капельками смолы на хвойных деревьях. И думала о предстоящем ей испытании. И о том, какую цену запросит Колодец.

Страшно было идти в неизвестность, страшно, но необходимо. Нужно узнать, есть ли проклятие на ее семье. Если есть – как его снять и кто виновник их несчастий.

Три вопроса, за которые придется заплатить.

Платы она не боялась. Когда готова отдать жизнь за семью, все остальное неважно.

А что дальше?

Земля, покрытая чудесными мхами, пружинила под ногами, и тонкая дымка от нагревающегося озера, вдоль которого Ангелина шла, обнимала кряжистые стволы старых деревьев, поднималась вверх, к их толстым ветвям.

Дипломатическая служба привычна и скучна. И с ней легко справится тот человек, который и должен был ее возглавить. Идти, как и собиралась, в помощь Василине на курирование социальных проектов? Следить, как обеспечиваются сады, школы и больницы, как помогают пострадавшим после землетрясений? Да, это потребует больше сил и времени. И, скорее всего, не наскучит.

В ветвях зашуршал ветерок – Ани подняла голову и потерялась в окружающем великолепии, в отблесках солнца на золоте листьев, в синеве небес, в нежной зелени мхов. Потерялась, задохнулась, застыла, чувствуя, как слезы наворачиваются на глаза и неумолимо яростно бьется сердце.

Кажется, это и называется катарсис. Поглощение красотой. Звуки, цвета и запахи сдирали остатки льда, высвечивая то, что нужно было скрывать.

– Чего ты хочешь? – спрашивали колышущиеся листья.

– Чего? – вторили им поскрипывающие деревья.

– Кто ты? – плескала вода у берега.

– Я Ангелина Рудлог, – прошептала принцесса.

– Кто ты? – требовательно спросило солнце, вышедшее из-за тонкой тучки.

– Я – Ангелина Рудлог, – сказала принцесса громко. – Рожденная править.

Солнечный луч ласково погладил ее по мокрой щеке, вспыхнул радугой в слезах.

– Ты никогда не будешь удовлетворена своим местом.

Она обхватила себя руками, сжала пальцы на плечах и стала раскачиваться из стороны в сторону. Природа вокруг шумела, гудела истиной, кристальной и раскаленной, как воздух над черными и круглыми валунами, коими изобиловал этот лес.

– Тебе всегда будет не хватать того, для чего ты рождена.

– Но это не моя судьба! – крикнула она. – Не моя! Это судьба Василины!

Звонко расхохоталась сойка – и ей вторили десятки птичьих голосов. И Ани побежала, помчалась прочь из этого страшного леса в покой павильона, называемого Забвением.

– Ты та, кто ты есть, – шептали ей в спину вековые деревья. – Ты – рожденная править!

Принцесса просидела на веранде до вечера, не вызывая служанок. Казалось, что вокруг вообще нет людей – только золотые деревья, и пруд, и бесконечный насмешливый лес. Чудовищное место, место горькой правды и странных видений. Снова пошел дождь – теплый, мягкий, – и снова она скинула одежду и направилась в озеро.

В этот раз Ангелина доплыла до пагоды. Подтянулась наверх, встала у резной колонны, глядя на серую хмарь воды, отжала волосы.

Пагода чуть покачнулась – словно кто-то поднялся на нее с другой стороны. Но Ани не стала оборачиваться. Не сейчас, когда над ней висит самый большой долг.

Не было слышно ни шагов, ни голоса – только ощущение, что прямо за спиной стоит мужчина и смотрит на нее. И дыхание его шевелило мокрые волосы, касалось плеч, заставляя ежиться и бояться оглянуться.

– Это место сводит меня с ума, – проговорила она тихо, сделала шаг вперед и с головой рухнула в воду. Поплыла в черной воде, дальше, быстрее, почувствовала, как снова обволакивают, поднимают тело на поверхность теплые потоки, – и показалось, что она уловила приглушенный толщей озера всплеск.

Ани доплыла до берега в наполненной шуршанием дождя тишине. Вышла на берег, прислушиваясь. Остановилась и закрыла глаза.

Капли дождя превратились в осторожные пальцы, касающиеся ее щеки, губ, плеч и груди. Обернулись горячим телом, прижавшимся сзади. Наполнились силой, сжав крепкими руками. И она обмякла, чувствуя, как ее подбородок поворачивают в сторону и к губам приникают поцелуем со вкусом сладкой сухой травы и мандариновой горечи. Настоящим. Живым. Очень знакомым.

«Чего тебе хочется, принцесса?»

Она ответила – то ли про себя, то ли вслух.

«Тебя. Но я не могу. Не могу простить, не могу вернуться».

Тихий, понимающий и рокочущий смех на грани слышимости – и пальцы, касающиеся виска. Ангелина открыла глаза и вздрогнула. Она, обнаженная, расслабленная, сонная, лежала на своей постели. Волосы ее были влажными – а вокруг, на кровати и на полу спальни, белым снегом рассыпался пахнущий нежностью вишневый цвет.

Следующий день уже клонился к закату, когда принцесса вышла на веранду с чайничком и чашкой горячего вкуснейшего чая с тонким ароматом дыма и жасмина. Немного сладкого, немного горького – лучшая приправа к ее смятенному состоянию. Ани лениво разглядывала кувшинки, слушала пение птиц, а павильон напротив снова окутывался тонкой дымкой дождя, который совсем скоро придет и сюда, на ее сторону.

Первый мелодичный звук пронесся над водной гладью, когда она почти задремала. Чистый, струнный – струна вибрировала, рождая в душе тревогу. Звук затихал, и, когда осталось только тонкое воспоминание о нем – раздался новый, а затем еще один, и полились над зеркалом озера восточные переливы тоскливой мелодии. Полились, окружили, проникли в сердце, завели его до бешеного стука – и тут же сменились чарующей, бархатной и нежной песней: так поет жаркая ночь, так звенят травы, окружающие ложе любви, так касается тела любимый, так загораешься ты от его взгляда и голоса.

Ани дрожащими руками налила себе еще чаю, всмотрелась в пелену дождя.

Напротив – в павильоне, что носил имя «Воспоминание», – она видела мужчину – или то была причудливая игра сознания? Нет, там точно сидел мужчина, красноволосый, белокожий, со светящимися линиями на теле, сидел, скрестив ноги, опустив голову – пряди волос почти касались инструмента, что лежал у него на ногах.

Дракон, дракон, откуда ты здесь?

Нории поднял голову, чуть склонил ее; Ани заморгала, перед глазами все расплылось – и снова перестала его видеть, и снова возникла мысль, что она сходит с ума.

Но мелодия – льющаяся хрусталем и болью, любовью и смирением, – была реальна. Как реален был тот, кто играл ее.

Уйди, Ани, уйди. Не слушай.

Но она слушала песнь-признание, песнь-прощание и смотрела сквозь дождь на того, кто поступился гордостью, чтобы еще раз увидеть ее. Чтобы найти возможность сказать то, что важно, не нарушив при этом дистанцию, созданную ее словами, чтобы позвать ее снова – или попрощаться? И он тоже смотрел на нее, и пальцы его ласкали струны – и не было ничего в мире прекраснее той песни, что звучала сейчас над темной водой.

Двое сидели напротив – далеко, по разные стороны Туры, а вокруг них стелилась, медленно осыпалась золотым лиственным дождем теплая и дымчатая солнечная осень.

Ангелина все же нашла в себе силы уйти – как раз тогда, когда поняла, что еще минута – и она пойдет вперед. Струны зазвенели, когда она встала, струны заплакали, когда она отвернулась и шагнула в двери. Легла на кровать, уставившись в потолок, замирая от пронзительного и затихающего шепота песни.

«Умоляю тебя, приди».

Кто это говорит – он или она?

«Не могу без тебя».

Струны вибрировали – а на низкой постели под резным куполом павильона навзрыд, до судорог в горле и боли в сердце рыдала железная роза Рудлогов, принцесса Ангелина, рожденная править.

«Не могу…»

Долг крепкими гвоздями удерживал ее на ложе, рвал ногтями ладони, ранил зубами губы. Музыка терзала хуже самой страшной пытки, и Ани почти возненавидела того, кто никак не хотел остановиться, – и перевернулась на живот, впилась зубами в подушку и застонала от злости, от боли, от соленых слез, от того, что опять нужно делать выбор – и прямо сейчас, потому что больше он шанса не даст.

Она подумает об этом после Колодца. Если вернется оттуда. Подумает. Обязательно.

«Прощай, принцесса».

Музыка стихла, оставив после себя страшную оглушающую тишину. Потускнел последний оранжевый солнечный луч на стене спальни – и исчез. А Ани, вытерев слезы, медленно встала через десять минут тишины, еще медленнее побрела к распахнутым дверям – чтобы увидеть, как над павильоном «Воспоминание» поднимается вверх, улетая прочь, огромный белый дракон с красным гребнем на спине.

Она, не в состоянии успокоиться и чувствуя, как растет, расширяется внутри пламя, долго смотрела Владыке вслед, прислонившись к створке распахнутых дверей и сжимая кулаки, впиваясь ногтями в ладони. Смотрела, тяжело, прерывисто вздыхая, ощущая себя очень старой и уставшей, словно за спиной ее лежало не тридцать лет, а сотни тысячелетий, или будто она опять почти прошла пустыню и остался последний рывок к цели. Но теперь не было того, кто остановит ее.

Ангелина попыталась вдохнуть – но получалось только хватать ртом воздух, царапая ногтями по двери.

Ей дали свободу.

Думала ли она, что свобода может быть столь невыносимой?

Небо уходило в ночь, опрокидываясь чернильной звездной чашей в озеро, шелестели пышные деревья, теряя цвет и превращаясь в резную кружевную кромку между водой и воздухом, а на груди старшей Рудлог накалялся, нагревая тонкую кожу, подарок Нории – драгоценная ситория, раскрываясь отчетливо видимым призрачным цветком. Ани из последних сил сжала ее в ладони.

Опять, опять разбередил, разбил ее, растревожил. Опять показал, как она слаба и как шаток ее мир.

Потянуло холодом – по озеру, стремительно приближаясь, потекли к красной принцессе кружева льда, и воздух вдруг схватился мириадами хрусталиков инея, засверкавших в свете из распахнутых дверей.

Она справится. Справится.

Ани открыла рот, пытаясь вдохнуть еще раз, – и не смогла.

«Не лги мне!» – орала ей в лицо Василина.

«Не лги себе!» – выл морозный ветер, секущий ее кожу, заставляющий согнуться, признать еще одну истину.

И принцесса закричала, не в силах справиться с тем безумием, что творилось внутри, – и лед на замерзшем озере пошел волной, трескаясь в водяную пыль и нагреваясь до пара, а лес вокруг затрещал и полыхнул огнем, мгновенно осветившим небо красным заревом. Дочь Красного сжимала ситорию и стонала сквозь зубы, пытаясь обуздать свою силу, – а над озером с гулом крутились водяные и огненные смерчи, сплетаясь и танцуя, поднимая столбы пара. В этом пару вдруг вспыхнула фигура большого золотистого тигра – голова выше леса, лапы размером с дом, – и он согнулся, заурчал тихо, пронизывающе, и тут же улегся огонь, встала на место вода, и только с щелканьем продолжали рассыпаться красные угольки, оставшиеся от прибрежных деревьев.

Большой зверь в несколько прыжков, уменьшаясь, достиг берега, опрокинул принцессу на пол, склонил морду к ее лицу и снова зарычал. Вибрация распустила напряжение внутри нее мягкой куделью, желтые глаза-точечки принесли покой и безмятежность, позволили вдохнуть полной грудью и прийти в себя.

Стало безумно стыдно.

– Простите, ваше императорское величество, – покаялась Ангелина тихо, – я испортила вам парк.

«Чтобы появилось новое, нужно сжечь старое, – раздался рык в ее голове. Тигр медленно таял золотистой дымкой. – Не печалься об этом. Я видел вещи страшнее и сильнее».

Он исчез.

Ани встала, захлопнула двери – ситория на груди остывала, тело было легким. И принцесса, бормоча, как заведенная, произнося часть слов мысленно, часть вслух, налила себе чаю, села в плетеное кресло. Смысл закрывать глаза на реальность? Зачем? Чтобы потом, сорвавшись в будущем, сжечь половину Иоаннесбурга?

– Я же опасна… надо спать. Спать…

– …Ты просто нашла себе лазейку… просто нашла причину, почему можно вернуться…

– Я подумаю обо всем после Колодца. Потом… Сниму проклятие. Узнаю, как вернуть Полли. Если получится… я смогу уступить, смогу не винить его…

– Научусь уступать… да…

Чай ароматный, сладкий и вкусный, пахнет земляникой и сливками. Чайничек парит на маленькой горелке и пыхтит. Очень красивая женщина качается туда-сюда в кресле, смотрит на свое отражение в стекле и бубнит ему, как старушка. Никто не слышит ее и не видит, и ей почти не стыдно раскрываться перед собой. У любого существа, долго страдающего от боли, в конце концов срабатывает инстинкт самосохранения – залечить рану, найти лекарство.

– А как же данное мной слово? Как?.. А… придумаю… придумаю что-нибудь… заставлю Васю приказать выйти за него… слово монарха сильнее…

– Как ты жалка, Ани… придумываешь обходные пути, чтобы обмануть саму себя… но ты-то будешь знать…

– Подумаю, потом подумаю об этом, да…

Делает глоток, другой.

– Еще нужно позаботиться о Каролине… Обещала, что всегда буду с ней. И передать дела по дипломатическому корпусу. И тогда… тогда можно попробовать предложить династический брак. Под это дело выбить преференции для Рудлога…

Она долго сидит, пьет любимый чай, яростно раскачиваясь в кресле, пока на душе не становится совсем спокойно и уютно. Снова мир приобретает четкий порядок, и снова цели выстроены в последовательность, не мешая друг другу.

Утром принцесса Ангелина проснулась задолго до рассвета. В окне только-только начинали бледнеть звезды. Вызвала служанок, позавтракала, подождала, пока развернут перед ней и помогут надеть белоснежный наряд с широким красным поясом. И вслед за одной из девушек пошла по тонкому слою гари к зеленой полосе и дальше, к вишневым садам императора.

Идти пришлось больше часа – ее вели скрытыми тропками, так, что ни разу принцессу не увидел никто из царедворцев и обслуги, хотя слышала она и мужские голоса, и команды занимающихся охранников, и щебет придворных дам. Похоже, невидимкой можно было пройти весь огромный парк.

Наконец служанки остановились по обе стороны от узенькой тропки, поклонились и замерли. Дальше Ангелина пошла одна.

Уже переговаривались осторожными трелями птицы, а она двигалась в цветущем вишневом саду, и не было видно ему края. Были здесь деревья и с опавшей листвой, и с только-только набухающими почками, и с едва заметными бутонами цветов, и с алыми ягодами, и раскрывшиеся, цветущие нежным белым цветом.

Не удержалась, сорвала несколько ягод, попробовала. Вишня была сладкой, вкусной, очень сочной – принцесса облизнула губы, посмотрела на пальцы. Они были покрыты красными каплями, словно кровью из порезов.

Император, одетый в очень простую серую рубаху и штаны, стоял на коленях на краю вишневого сада и копался в земле. Ани невольно улыбнулась – не думала, что найдет в этом величественном старике единомышленника.

Повелитель Йеллоувиня окучивал розы, не чураясь грязи. Повернул голову в сторону подошедшей принцессы, кивнул приветственно.

– Скоро рассвет, ваше высочество. Разделите его со мной.

– С удовольствием, великий император, – тихо сказала Ани. Хань Ши отвернулся, и она, понаблюдав немного за его работой, развязала ленты на щиколотках, сошла с высоких танкеток, сделала несколько шагов по мокрой траве и встала во влажную землю. Опустилась на колени неподалеку от старика и начала убирать тонкие ростки травы меж цветов.

Работа шла молча, и не сразу она заметила, что старик поднялся, вытер руки полотенцем и застыл, глядя в небо. Штаны его от колен и ниже были грязными. Поднялась и она – и белоснежный шелк ее платья тоже был испачкан землей.

Так и стояли – пока из-за каналов, висячих мостов и небоскребов великого Пьентана, самого гармоничного города в мире, не показалось солнце. Окрасило столицу в розовый и белый, очистило небо, заиграло на лицах приветствующих его людей.

– Часто встречаю здесь рассвет, – проговорил император мягко. – Светилу в миллионы больше лет, чем мне, а каждое утро оно встает и работает с одинаковым усердием. И нет его сильнее в нашем мире. Великая сила требует великого смирения. Чем больше дано, красная дева, тем больше приходится бороться с собой. Слабому противостоит мир, сильный противостоит сам себе. Но и сильнейшему нужна опора не слабее его – иначе можно рухнуть, разрушив себя. В чем твоя опора, дочь Воина?

– В семье, – ответила она без колебаний.

Он медленно покачал головой.

– Ты – их опора. А твоя? В чем находишь ты покой и силы?

Она промолчала, но император и не ждал ответа.

– Посмотри на солнце. Это жизнь, но что стало бы с Турой, если бы оно светило круглые сутки? Это тепло, но что стало бы, заслони оно все небо? Есть ли на твоем небе место для луны и звезд?

– Я понимаю вас, – сказала она с усилием.

– Мне трудно с Красными, – продолжил старик, – слишком смятенны вы всегда, слишком кипите, бурлите, рветесь менять мир. Даже ты – хотя ум твой холоден и спокоен, но дух полон ярости, несмотря на долгие дни медитации и то, что ты излилась вчера. Но в тебе есть зерно смирения, огненная дева. Оно утешает меня. Ты решила, что́ спросишь у Колодца?

– Да, ваше императорское величество.

– Хочешь ли ты что-то спросить у меня?

Она хотела. Узнать, почему ее так принимают, узнать, зачем прилетал Нории.

– Нет, ваше императорское величество, – произнесла Ани, склонив голову. – Я хочу только еще раз извиниться за вчерашнее. И поблагодарить за то, что вы остановили меня.

Он одобрительно и тонко улыбнулся.

– Следуй за мной, беспокойная дева, – император, как был, босиком, в грязной одежде, зашагал обратно, в цветущие сады. Ани направилась за ним, прислушиваясь. – Я покажу тебе Колодец. Но подумай, хорошо подумай. Нельзя просто так получить знание. Любое знание несет за собой ответственность. У тебя есть шанс отказаться – потом его не будет. Готова ли ты к ответственности?

– Готова, – кажется, голос ее звучал достаточно твердо.

– И он всегда требует с каждого свою плату. Не спрашивай какую. Я не могу сказать тебе. Колодец неведом даже для меня – хотя я был в нем однажды, но так и не понял его природу. По нашим легендам, появился он, когда наш Желтый прародитель в гневе ударил посохом о землю – посох от удара раскрошился в пыль, смешался с соком земли и стал живым серебром, ртутью, отворяющей память. Он может отказать тебе, может запутать, может затянуть в видения. Попав в него, ты можешь выйти через секунду или через год – никто не скажет когда. В Колодце ты бессильна и могущественна одновременно – и очень легко забыть то, зачем пришла, и остаться там навсегда. Помни об этом. Будет ли у тебя какая-то просьба ко мне?

Они остановились у глухого шестиугольного здания. Очень маленького, едва выше человеческого роста, очень узкого. Похожего на могильный камень, какие ставят на кладбищах Туры.

– Я буду благодарна, если вы скажете моим родным, что может пройти любое время, ваше императорское величество, – Ани погладила камень здания. Холодный. Мертвенно холодный. Настоящий саркофаг.

– Я поговорю с Василиной, – величественно кивнул император. Отвернулся и ушел.

Ани открыла низкую дверь «саркофага», вошла в помещение – и дверь тут же захлопнулась за спиной, закрывая путь обратно.

Темнота. Тишина. Ее тревожное дыхание. И мерцающее пятно на полу.

Живое озерцо золотистой ртути. По поверхности его шли, закручиваясь, водовороты – медленные, тяжелые, словно не жидкость там была, а вспухал бурунами металл. И холодом от него тянуло пронизывающим.

Ангелина скинула одежду, подошла к краю Колодца и, вздохнув, сделала шаг вперед.

Холодно. Чистый твердый лед.

Вокруг принцессы по краю поднялись в небеса светлые зеркальные стены – на нее смотрела золотистая-Ан-гелина, лицо ее менялось, искажалось и обретало объем. Сверкающая, текучая фигура встала лицом к лицу, склонилась к уху.

– Зачем ты пришла сюда?

Голос – миллион шепотов, миллион шорохов.

– За ответом. На три вопроса.

– Знаем вопросы, можем ответить. Готова платить?

Они медленно погружались в Колодец, и по бедрам словно простреливало электричеством. Стены сужались, оставляя кругом только золотистое сияние.

– Да. Что вы возьмете в оплату?

– Верное решение – или смерть… – прошептала фигура перед ней.

– А если не согласна?

– Тогда, – шепот зазвенел, и она схватилась за виски, чувствуя, как хлынула кровь из носа, – только смерть.

– Согласна! – крикнула Ангелина и провалилась в ледяную бездну. Зависла в светящемся каменном шаре – изо рта с бульканьем шел воздух, задергалась, задыхаясь – и, когда нечем стало дышать, шар распался на гигантское сплетение золотистых нитей, и она полетела туда, в чьи-то жизни, битвы, любовь, смерти, надежды и отчаяние.

Когда император Хань Ши вернулся во дворец, к нему, поклонившись, обратился его секретарь.

– Мой господин. Звонила королева Рудлога, ее величество Василина.

Император кивнул, показывая, что услышал. Ушел в свои покои, где его привели в порядок, позавтракал с супругой и только потом, спокойный и величественный, отправился к себе в кабинет и набрал коллегу.

– Брат мой, – немного волнуясь и смущаясь, проговорила юная королева. – Не известно ли тебе что-то про мою сестру, Ангелину? Она не отвечает на звонки, это ей не свойственно.

– Она в Колодце, Василина, – доброжелательно ответил император. – Теперь нужно ждать.

Королева выдохнула, поблагодарила и положила трубку. А Желтый император принялся за дела – солнцу тоже нужно работать.

Великий Хань Ши был человеком прозорливым, умеющим легко анализировать поступающую информацию, делать правильные выводы из самых ее крох. И не надо было ему заглядывать в будущее, чтобы понять: он, скорее всего, принимает сейчас будущую жену Владыки Владык. И пусть с Красными и их непредсказуемостью ни в чем нельзя быть абсолютно уверенным. Принять могущественную Владычицу как подобает ее статусу – чем не политический задел на будущее?

Королева Василина, очень расстроенная и встревоженная, пошла на завтрак. Ангелина ощущалась очень слабо, очень далеко – и ее величество страшно боялась, что и это ощущение исчезнет. Как случилось с Полиной.

Но нужно было работать, и ее величество позволила себе на две минуты после завтрака прижаться к мужу, набраться спокойствия. Волосы его были еще чуть влажными после утренней тренировки и душа, и руки держали так же крепко, как обычно, и сердце билось размеренно и уверенно.

– Я все равно не отговорила бы ее, Мариан.

– Нет.

– И приказывать ей не могу. Кому угодно, но не ей.

– Ангелине трудно приказывать, – улыбнулся Байдек. – Но в будущем придется делать и это.

– Надеюсь, в отдаленном, – пробормотала Василина. – У меня сердце в пятки уходит, как подумаю об этом.

– Научишься. – Она вздохнула, и Мариан стиснул ее так, что она застонала и засмеялась одновременно, укусила его за китель.

– Скажи мне, что с ней все будет хорошо.

– Я верю, что об Ангелину сломаются любые обстоятельства, – сказал Байдек без сомнений.

Василина покивала задумчиво и нехотя оторвалась от мужа.

– Надо работать. Вечером навестим Полю, хорошо? Лучше бы дождаться Марину с работы, но не уверена, что она придет сегодня домой. Сейчас у меня как раз встреча с министром здравоохранения, распоряжусь, чтобы в ее больнице срочно расширили штат хирургов и медсестер. Протекционизм, конечно, но сестра мне нужна здоровой. Сама она ведь никогда не попросит.

– Конечно, навестим, – подтвердил Байдек и прикоснулся губами к виску своей королевы.

Зима – время сонное и расслабленное. Снежок, огоньки, предчувствие праздника – меньше месяца осталось до Поворота года, когда сезон Черного сменяет Белый и начинается новый год.

Граждане вывешивают на окнах пожелания счастья и носят подношения – свечи и масляные фонарики – к статуям богов для благословения. Самое радостное время для священства – паства жертвует на храмы, очищается от грехов. А грехов, судя по количеству свечей, накапливается немало: чем ближе к празднику, тем меньше места в храмах – бывает, что полы сплошь завалены подношениями. Потом, в первый день весны, свечи будут разбирать по домам и зажигать на столах.

На главные площади в городах устанавливают «дом сезонов» – плетенную из прутьев и соломы шестиугольную конструкцию с куполом, которая в зависимости от величины поселения может быть высотой как с человека, так и с трехэтажный дом. А уж жители украшают ее кто во что горазд. Резными или стеклянными светящимися чайками, соколами, медвежатами, тиграми и змейками (а в этом году впервые появились там и драконьи фигурки), лентами пожеланий – как на свадьбу, – корзиночками из пшеничных колосьев – чтобы год был сытный, – гирляндами из глиняных шариков, на которых написаны имена членов семьи. Считается, что это приносит счастье. Наверное, приносит, но не бедолагам дворникам, которые потом, на третий день нового года, все это весомое счастье убирают.

Помимо жрецов, радостно в эти дни и продавцам одежды и обуви – по поверию, нужно встречать Поворот года в новом наряде, чтобы не обидеть богов.

Всегда подозревала, что богам глубоко все равно, в чем ты встречаешь первый весенний рассвет. Скорее всего, поверие когда-то давно запустил какой-нибудь ушлый торговец – и не прогадал.

Отстрелявшись и совершив положенные ритуалы, народ впадает в сомнамбулическое состояние и разминается горячительным – тренируется перед праздником. А у врачей и виталистов в январе наступает горячая пора. «Пора идиотов на колесах», – называют ее мои коллеги, и я покривлю душой, если скажу, что не согласна с ними.

С аварий людей привозят потоком и сложных сразу отправляют на операции. Эльсен становится вдесятеро раздражительнее и невыносимее, синяки под моими глазами увеличиваются на пол-лица, пачки сигарет улетают за день. А когда остаешься на ночную смену, потому что коллеги не справляются с потоком, и когда спишь в раздевалке по соседству с ассистентом Эльсена и парой медбратьев, свалившихся после трех суток без сна, начинаешь ненавидеть людей еще активнее.

Главврач пытался настоять, чтобы я уходила домой сразу после окончания рабочего дня.

– Вы же понимаете, – толковал он мне, поймав в курилке, – Марина Михайловна, я не могу допустить, чтобы вы тут в обмороки падали.

– Олег Николаевич, – раздраженно ответила я, – я прикреплена к Эльсену. И если он в своем возрасте сутки проводит на ногах, то с какой стати я должна бросать его? Или вы думаете, я сюда развлекаться пришла?

Судя по его взгляду, именно так он и думал. Принцесса, по какому-то капризу решившая работать.

Я по телефону предупреждала Василину, что задерживаюсь или остаюсь на ночь. И вообще вела себя как примерная наказанная девочка.

В первый раз она осторожно сказала:

– Поклянись мне, что ты точно в больнице, а не смываешься так из-под надзора.

– Конечно, смываюсь, Вась, – я честно попыталась снизить едкость тона. – Лучше уж отмывать кровь в операционной, чем сидеть под домашним арестом. А если ты мне не веришь – спроси у крокодила Тандаджи. Уверена, у него на каждый мой шаг есть отчет.

Родных я почти не видела. В те дни, когда успевала спать дома, даже ужинать не могла – в полусне принимала душ и валилась на кровать. Бедный Бобби, кажется, забыл, как выглядит хозяйка – или его пугал запах лекарств и мой всклокоченный вид, – но встречал пес меня храбрым лаем из-под кресла.

Он, увы, рос немного трусливым.

На трубке копились пропущенные вызовы от Марта. Я улучила момент между операциями, налила себе кофе и отзвонилась ему. А то с него станется еще проверить, где я, а Эльсен за Зеркало в операционной пришибет и меня, и друга, каким бы крутым магом он ни был.

– Я в немилости у тебя, высочество? – осведомился он смешливо, и от этого тепла моментом ушли и раздражение, и усталость.

– Я в аврале, – я глотнула кофе и прислонилась виском к холодной плитке сестринской, – очень много работы, Март. Так что готовься в конце января меня жалеть и гладить. Пока мне не продохнуть.

– Это я всегда готов, – откликнулся он. – Совсем плохо?

– Да нет, – я с удивлением прислушалась к себе и поняла, что не кривлю душой. – Мне это нравится, Мартин. Но тяжело, да. Сплю очень мало. Ничего, после праздника пойдет на спад.

– Погоди-ка, – он чем-то шебуршал, звенел. – Не двигайся с места.

Я посмотрела на часы – еще пять минут, и нужно идти. Но уже открывалось Зеркало.

– Смешные тут щиты, – сообщил Мартин и протянул мне несколько пузырьков из темного стекла. – На, всё, что у меня было. Это тоник. Делает даже из уставшей клячи призовую кобылу. Бери, я у Макса еще выклянчу. А вообще у вашего Зигфрида должны они быть. Просто он в благородной рассеянности, видимо, не заметил, что принцесса на нежить похожа.

– Я ржать от него не начну? – я с сомнением потрясла один из пузырьков. Внутри колыхалась плотная жидкость. Открутила, понюхала – пахло свежескошенной травой.

– Нет, – с почти искренним сожалением ответил Мартин и ухмыльнулся, – у Макса напрочь отсутствует чувство юмора, поэтому тоник только тонизирует. Выпей, Марина.

– Слушаюсь, – я выдохнула и заглотила содержимое пузырька. Сладковатое, приятное. В глазах тут же посветлело, и голова перестала ныть. И слабость в мышцах прошла – наоборот, тело наполнилось такой пузырящейся, радостной бодростью, что я могла бы прямо сейчас отправиться в клуб и протанцевать до утра.

Но вместо танцпола светила операционная.

– Ты мой герой, – простонала я и закрыла глаза. – Спаситель! Принеси мне еще, идеальный мужчина, пока я не имею времени подвергнуть Зигфрида пыткам. Поделюсь с врачами.

Мартин потянул меня со стула, взъерошил волосы.

– Ночью ограблю Макса и завтра принесу. Заметь, ради тебя рискую быть испепеленным злым колдуном.

Я хихикнула, крепко-крепко обняла его, вжалась в свитер носом.

– Мне нужно идти. Я так рада тебя видеть, Март. Так рада!

– И я рад, – заключил он со смешком. – Норму обниманий и помощи близким на сегодня выполнил, теперь можно снова идти ненавидеть придворных.

Все-таки мы с ним очень похожи.

Мартин ушел в Зеркало, а я отправилась искать Эльсена. Впереди была трудная миссия – уговорить старого ворчуна выпить тоник.

И о пропущенном вечере органной музыки я вспомнила только через несколько дней. Все равно не смогла бы пойти. Честно говоря, я и о Люке-то не вспоминала. Да и вообще ни о ком.

Он сам напомнил мне о себе.

В один из суматошных дней до встречи с Мартином поступил пациент – отрада на фоне бесконечных аварийных и переломанных. Всего-то плановая язва желудка. Направили его к нам почему-то из другой больницы, и главврач лично просил Эльсена взять его на операцию – мол, родственник какого-то уважаемого человека. Эльсен плевался и витиевато ругался – ни одного мата, все высоколитературно, но так обидно, что мы заслушивались, главврач чуть не плакал, но в результате настоял на своем, пообещав внеплановый отпуск и расширение штата.

И операция прошла спокойно и быстро, и пациент был тих и вежлив, и родственники к нему приходили опрятные, спокойные, как с картинки. Я периодически видела их на обходах. Пациента выписали через три дня – виталистические процедуры сделали свое дело. А наутро после его выписки Эльсен, что-то пыхтя себе под нос, буркнул:

– Рудлог, зайдите ко мне в кабинет.

Я обожала его за это «Рудлог».

В кабинете стояли корзина цветов, какие-то пакеты, коробки.

– Вот, – проворчал старый хирург, – надарили. За вшивую язву, а благодарности, как будто я ему прямую кишку на денежный автомат заменил. А это вам, – он сунул мне в руки объемистую коробку конфет с прозрачными стенками, – очень просил передать.

Эльсен снова грозно засопел – и я схватила коробку и предпочла ретироваться.

Нужно было отдать конфеты на проверку Тандаджи. Но я не удержалась: открыла, потянулась за конфетой с орешком – и нащупала в глубине коробки что-то плоское и твердое.

Вытащила на поверхность и тут же закрыла коробку – от камер. И пошла с ней в кладовку.

Это оказался телефон. Вбит туда был один номер. И в памяти – одно сообщение.

«Нам же не нужны лишние уши? Первый кусочек свободы для тебя».

Я не удержалась – прыснула. Сунула телефон в карман и пошла дальше работать.

Конфеты, кстати, оказались божественными.

Очень мокрая молодая медведица стояла в пруду, опустив морду в воду; наружу торчали круглые уши и часть лба. Она старалась не двигаться и только изредка вздрагивала от нетерпения. Ну где же, где же они? Подняла голову, помотала ею и снова сунула нос в пруд. Насторожилась, замерла – и прыгнула вперед на манер лягушки, загребая передними лапами и шлепая ими по воде, скакнула раз, другой, клацая челюстями, развернулась, загоняя косяк. У берега забились несколько серебристых тел – а медведица, уже почти красуясь, подцепила зубами здоровенную форель, сжала когтями, порыкивая, и вгрызлась в брюшко, выедая сытную икру. Ревела, урчала от удовольствия так, что у охранников, стоящих у внутреннего входа в замок, потекли слюни. Они бы тоже хотели выбраться куда-нибудь в лес, в предгорья и там поискать лакомство в быстрых незамерзающих реках.

Ее величество Полина-Иоанна изволила ловить рыбу. А его величество Демьян в человеческом обличье сидел на берегу, скрестив ноги, молчал и наблюдал. Сидел он в окружении полутора десятков берманских малышей, которые восторженно повизгивали и азартно болели за рыбачащую королеву. Им только предстояло познать упоение охоты и осознанное нахождение во втором облике.

Детский сад на выпасе. Что делать, если именно дети приучили Полину к нему? Именно в их компании она перестала убегать, завидев Демьяна не в шкуре. Принюхивалась осторожно и очень удивленно и моргала с негодованием: как так, нет меха, нет лап, а пахнешь как мой большой медведь? Иногда еще пригибалась, когда он слишком резко двигался или повышал голос, и отчаянно, испуганно тявкала. И с радостью кидалась к нему, когда оборачивался, фырчала, вынюхивала, подставляла холку. Хорошо с тобой, большой медведь, давай играть. Или спать. Или поймай мне рыбу!

Полина снова плюхнула лапами по воде, дети взвизгнули, а Демьян стер с лица холодные брызги. Лосося сюда регулярно подвозили и выпускали, иначе с аппетитами супруги тут скоро остались бы одни лягушки. Вот и сейчас: уже наелась, а жадничает. Морда в крови и икре, а дальше прыгает за толстой форелью. Играется.

Поля, зажав в пасти очередную бьющуюся добычу, вальяжно вышла на берег, отряхнулась, подозрительно посмотрела на затаивших дыхание детей и вдруг потрусила к одному мальчишке лет четырех, стала тыкать ему в лицо рыбиной. Ешь, мол, медвежонок.

Сидящая неподалеку в группе женщин мать ребенка вскинулась, ахнула.

– Оставайтесь на месте, – рявкнул Демьян, не оборачиваясь.

Сзади раздались сдавленные всхлипы и утешающий голос леди Редьялы.

Дитя верещало, смеялось и отбивалось, пачкаясь в слизи и крови, и Полина, рыкнув от недогадливости младой поросли, сунула рыбину еще какой-то девочке, еще одной. Посопела, помотала головой от досады и села на мохнатую задницу, расстроенно взревывая. В какой-то момент вгляд черных звериных глаз остановился на Демьяне – и он отчетливо увидел, как напряженно работает в ее большой голове мысль, как осторожность борется с материнским инстинктом.

«Я помогу, – сказал он мысленно, очень внятно. – Накормлю их. Давай. Покажу».

Она с опаской склонила голову.

«Иди сюда, Поля. Накормлю детей. Медвежата хотят есть».

В ее реве ясно слышалось недоверие.

«Вкусная рыба. Хорошая охотница. Дай. Накормлю».

Наконец медведица решилась – кинула рыбу перед ним, отошла немного, наблюдая. Бермонт медленно взял тяжеленную рыбину, выпустил когти, вырвал ей жирную спинку, напластал как мог. Дети вокруг возбужденно принюхивались, толкались под локоть, уже тянули руки, и через пару минут на берегу шел самый настоящий пир. Немного негигиеничный с точки зрения человека – ну так и находящиеся там были не совсем людьми.

Пол поскакала в воду. Притащила еще. И еще. Ели дети, пачкаясь в жиру, ел Демьян, и с его разрешения к охоте присоединились и женщины. Часть вытирала чад салфетками и пластало рыбу, часть распределилась по берегам пруда, устраивая местный геноцид лососю, – в том числе и матушка короля, леди Редьяла. Вот это было веселье! Брызги взлетали до небес, а победный и разочарованный рев был слышен, наверное, и на окраинах Ренсинфорса.

Поля в конце бросила бегать туда-сюда и улеглась чуть поодаль, умиротворенно наблюдая за сытым медвежьим стадом. Медведицы выходили из воды, оборачивались одна за другой, одевались – и ее величество очень внимательно смотрела на это. Внимательно и озадаченно. Пока не увели детей, не ушел по каким-то своим делам человек, пахнущий как большой медведь – тогда она потрусила в лесок, в облюбованную ямку у дерева, и там задремала от сытости и усталости.

Медведице иногда снились сны. Она не могла сказать, что это было. Не понимала, не воспринимала и тревожилась из-за этого.

Там, во снах, она ходила на двух лапах, и изо рта ее вылетал не рев, а те же непонятные звуки, которыми общались периодически навещающие медведицу гости. Там почти не было запахов. Там было много разных незнакомых людей, серые каменные громады со светящимися прорезями в них, странные ревущие животные с огненными глазами. Не живые, но двигающиеся.

Видела она во снах и пугающего ее человека – но там она его не боялась. Наоборот, испытывала радость и привязанность. И еще что-то, чему молодая медведица не знала названия, но что было очень приятным. Как запах сладких ягод или жирных орехов. Как ощущение, когда спишь под боком у большого медведя.

Снились и периодически навещающие ее женщины. Они были другими, но она точно знала, что эти люди – свои. От них шло тепло.

Проснувшись, медведица снова увидела их. Правда, их было всего трое, но еще там были мужчины, которые стояли чуть поодаль. Она знала, что женщины поначалу опасались ее, но сейчас ощущала от них только тепло и тревогу.

Гостьи открывали рты, и слышала она знакомые сочетания звуков, не понимая, что они означают.

«по-ля-по-ли-на»

«пом-ни-шь-ме-ня»

«я-так-ску-ча-ю»

«воз-вра-ща-й-ся»

Гостьи гладили ее, и медведица сопела от удовольствия и послушно подставляла бока. Это было приятно и весело. Они очень много и странно поревывали, и она терпеливо, с любопытством слушала. Так много звуков издавали только птицы, до которых она не могла дотянуться, или жужжащие, больно кусающиеся насекомые. Вот эти двуногие тоже чирикали и жужжали совсем не похоже на ее рев.

Одна из них, самая маленькая, плакала – и медведица расстроилась из-за этого, решила утешить: поскакала в свой лесок и принесла хлюпающей носом девочке здоровенный, чуть подтухший уже кусок разодранного зайца.

Почему-то этому никто не обрадовался. Наоборот, расстроились все трое.

«нам-по-ра-по-ли-на»

«мы-е-ще-при-дем»

«мы-те-бя-лю-бим»

Они ушли, оставив Пол валяться на травке и лениво, чисто для развлечения, глодать зайца.