15. Одесса — Александрия: миссионеры

Я привыкла думать, что мир очень велик, но вчера мне пришлось в этом усомниться. Утро вновь выдалось чудесное. Наш пароход должен был покинуть Одессу в полдень. Мы с Парнем сидели в единственном месте, куда мне удается его вывести, — в укромном уголке между двумя вентиляционными люками. Он читал французскую Библию, потому что все прочие книги в пассажирском салоне

—русские. К счастью, он знает французский, так что теперь не выпускает книгу из рук. Некоторые места перечитывает снова и снова, потом долго смотрит в пустоту, хмурится и бормочет: «Понятно. Понятно». Я читала не то «Панч», не то «Лондон шаривари» — английский журнал искусств и анекдотов. Картинки там изображали разнообразных людей. Самые смешные и уродливые — шотландцы, ирландцы, иностранные путешественники, бедняки, слуги, богачи из тех, что недавно были бедняками, малорослые люди, пожилые незамужние женщины и социалисты. Социалисты были безобразней всех — грязные, волосатые, с безвольными подбородками, они только и делали, что докучали людям своими жалобами на всех перекрестках.

—Данкан, а кто такие социалисты? — спросила я.

—Дураки, которые считают, что мир надо усовершенствовать.

— Зачем? В нем что-то испорчено?

— В нем испорчены сами социалисты — да еще моя жизнь испорчена дьявольским невезеньем.

— Ты говорил, что везенье — лишь жалкое слово.

— Не мучь меня, Белл.

Он всегда так говорит, когда хочет, чтобы я замолчала. Я посмотрела на чаек, кружившихся в синем небе, по которому плыли большие облака. Обвела взглядом огромную гавань, полную кораблей с разноцветными флагами, трубами, мачтами и парусами. Взглянула на залитую солнцем пристань с кранами, тюками, снующими туда-сюда мускулистыми грузчиками и офицерами в форме. Принялась размышлять, как бы все это усовершенствовать, но мир вокруг и так был как будто в порядке. Я опять полистала «Панч» и стала думать, почему на картинках хорошо одетые англичане, если только они не вчера разбогатели, всегда красивей прочих и не так смешны. Эти мысли прервались, когда я услышала громкие возгласы и стук подков. На пристань, кренясь на повороте, вылетел странный экипаж, запряженный тройкой скакунов, и резко встал у наших сходней. Из экипажа вышел в точности такой же хорошо одетый, красивый человек, как те, в «Панче». Когда он прошел на борт мимо русских матросов и офицеров, я едва не расхохоталась в голос — его негнущаяся фигура, неподвижное лицо, блестящий цилиндр и элегантный фрак были до смешного английские.

Белл Бакстер нравится знакомиться с новыми людьми. Парень сейчас ест только в каюте, так что вчера вечером я повязала моему бедняге на шею чистую салфетку, усадила его с подносом, а сама пошла в столовую. На корабле меня уже все знают, и пассажиров, говорящих по-английски, всегда сажают за мой стол. На этот раз таких казалось только двое. Оба взошли на борт в Одессе. Первый — доктор Хукер, дородный американец с обветренным лицом; второй — тот самый истый англичанин, мистер Астли! Сильно взволновавшись, я спросила:

— Вы работаете в лондонской фирме «Довел и К°»?

— Я там в совете директоров.

— Вы приходитесь двоюродным братом лорду Пиброку?

—Да.

— Удивительно! Я подружилась с одним вашим близким другом, милым маленьким русским игроком, который шатается по немецким игорным домам в страшной нужде — он даже в тюрьме сидел, хотя и без особой вины. Самое странное, что я так и не знаю его имени; но вас он считает своим лучшим другом, потому что вы были к нему очень добры.

После долгой паузы мистер Астли медленно произнес:

— Не могу назвать своим другом лицо, которое вы описали.

Он взялся за ложку, и то же самое сделала озадаченная Белл Бакстер. Ужин мог бы пройти в полном молчании, если бы доктор Хукер не принялся развлекать меня историями из своей миссионерской жизни в Китае. Под конец мистер Астли, задумчиво помешивая кофе, сказал:

— Так или иначе, я знаю человека, о котором вы говорили. Моя жена русская, дочь русского генерала. Однажды я оказал некую помощь слуге ее отца — гувернеру, который смотрел за младшими детьми. С тех пор прошли уже годы.

Я сказала с укором:

— Он хорошая мудрая благородная душа! Он сделал для меня доброе дело без всякой выгоды для себя, он любит всех англичан благодаря вам!

— А…

Я не разозлилась бы так, если бы он сказал «Ого!» или «Э?», но этим «А…» он давал понять, что знает больше, чем кто угодно на свете, знает столько, что разговаривать бесполезно. Outchite назвал его застенчивым. Я думаю, он просто глуп и холоден. Я с облегчением поспешила к моему горячему-горячему Парню, которого можно так раскрутить, что он отдаст тебе все надежное тепло, в котором нуждается женщина. Но ты не унывай, Свечка. Твоя булавка по-прежнему поблескивает у Белл в лацкане дорожного жакета.

В отличие от мистера Астли, доктор X., похоже, всегда рад меня видеть. Он доктор не только богословия, но и медицины, и сегодня я попросила его осмотреть Парня, который все еще ведет себя как больной, хотя уже не так бледен и не дрожит. Во время осмотра я стояла за дверью каюты, но достаточно близко, чтобы слышать добродушный раскатистый бас доктора X., прерываемый ответами-выпадами Парня (так мне показалось); под конец он начал кричать. Выйдя из каюты, доктор X. сказал, что болезнь Парня — не телесного свойства.

— Мы разошлись во взглядах на искупление, — объяснил он, — и на неотвратимость адских мук; он счел мои суждения недопустимо либеральными. Но корень его бед не в религии. С ее помощью он пытается отвлечься от крайне болезненного воспоминания из недавнего прошлого — воспоминания, о котором он отказывается говорить. Вы не знаете, что это такое?

Я сказала, что бедняга опростоволосился в немецком игорном доме.

— Если дело только в этом, — сказал доктор X., — пусть себе хандрит сколько хочет. Обращайтесь с ним нежно, но не губите вашу цветущую молодость, отказываясь от приятного времяпрепровождения в обществе. Вы играете в шашки? Нет? Позвольте мне вас научить.

Превосходный человек.

Милый Бог, мы опять проплываем Греческие острова, где Байрон, пламенея, пел, и я очень рада, что груди жен там больше не вскармливают рабов1 ,а у меня сейчас был великолепный завтрак, за которым доктор X. и мистер А. затеяли грандиозный спор, и начал его мистер Астли! Мы были ошеломлены. В последние два дня я слышала от него только «Доброе утро», «Добрый день» и «Добрый вечер», так что мы с доктором привыкли уже болтать между собой, как будто его нет на свете. Но сегодня утром, когда мой американский друг объяснял мне, что череп у китайца меньше, чем у европейца, почему ему и трудно бывает выучить английский, вдруг:

— А вам легко было выучить китайский, доктор Хукер? — спросил мистер Астли.

— Сэр, — ответил, повернувшись к нему, доктор X.,-я жил в Китае не для того, чтобы учить язык Конфуция и Лао-цзы. Я пятнадцать лет служил в Федерации американских библейских обществ, которая, при поддержке нашей Торговой палаты и правительства Соединенных Штатов, поручила мне наставлять уроженцев Пекина в языке и вере христианской Библии. Примитивный жаргон беднейших кули (вы называете его пиджин-инглиш) я нашел более подходящим для этой цели, чем премудрости мандаринского наречия.

Мистер Астли мягко сказала:

— Испанцы, которые первыми колонизовали ваш континент, языком христианской веры и Библии считали латынь.

— Ту ветвь религии, которой я учу других и пытаюсь следовать сам, — возразил доктор X., — Моисей и Иисус проповедовали задолго до того, как римские императоры использовали и извратили ее ради суетного блеска земного царствования.

— Мистер, Астли, сэр! — сказал доктор X. строго. — Простым вопросом и косвенным замечанием вы исторгли у меня исповедание веры. Позвольте мне попросить у вас того же. Приняли ли вы в свое сердце Иисуса как вашего личного Спасителя? Или вы католик? Или поддерживаете государственную англиканскую церковь, где папой — королева Виктория?

— Когда я в Англии, — медленно ответил мистер Астли, — я поддерживаю англиканскую церковь. Благодаря ей Англия остается стабильной. По той же причине в Шотландии я поддерживаю шотландскую церковь, в Индии — индуизм, в Египте — магометанство. Британия не правила бы четвертью земного шара, не будь мы терпимы к местным религиям. Если бы наше правительство сделало католицизм официальной религией Ирландии, оно бы легко управляло этой непокорной колонией с помощью папских священников, хотя, конечно, ольстерцам пришлось бы выделить угол.

— Вы хуже, чем атеист, мистер Астли, — сказал доктор X. суровым тоном.

— Атеист, по крайней мере, твердо знает, во что он не верит. Для вас же просто нет ничего твердого и незыблемого. Вы беспринципный человек — человек без веры.

— Не то чтобы совсем без веры,-промолвил мистер Астли. —Я мальтузианец и верую в евангелие от Мальтуса.

— Я полагал, что Мальтус — это англиканский священник, который спятил на почве роста народонаселения. Вы хотите сказать, что он основал новую религию?

— Нет, новую веру. Для религии нужны конгрегации, священники, молитвы, гимны, особые здания, догматы, ритуалы. Моя ветвь мальтузианства во всем этом не нуждается.

— Ваша ветвь, мистер Астли? Их, выходит, много?

— Да. Всякая система доказывает свою силу, подразделяясь, — взять, например, христианство.

— Укол! — воскликнул доктор X. со смехом. — С вами приятно скрестить шпаги. А теперь, сэр, расскажите о вашей разновидности мальтузианства. Обратите меня!

— Оставайтесь лучше как вы есть, доктор Хукер. Моя вера не сулит никакого утешения бедным, больным, жертвам несправедливости и умирающим. И у меня нет никакого желания ее распространять.

— Вера без надежды и милосердия? — вскричал доктор X. — Так отбросьте же ее, мистер Астли, она явно заморозила у вас в жилах всю кровь! Гоните ее вон. Привяжите к ней камень и-за борт. Обретите веру, которая согревает нам сердце, привязывает нас к ближнему и открывает перед нами блаженное будущее.

— Не люблю опьяняющих напитков. Уж лучше горькая правда.

— Мистер Астли, вы, я вижу, одна из тех печальных современных душ, которым материальный мир кажется жестокой машиной, перемалывающей чувствительные сердца и зрячие умы. А не приходило ли вам в голову, что вы можете ошибаться — да, ошибаться, клянусь Богом! Наша чудесно многообразная Вселенная не могла бы взрастить сердца и головы, подобные нашим, если бы Творец всего сущего не предназначил их для этой планеты, не предназначил планету для них и все для Себя!

— Ваш взгляд на мир как на место, где Бог взращивает человеческие овощи для своего личного потребления, мог бы прельстить садовника, доктор Хукер, — сказал мистер Астли, — но не меня. Я человек деловой. А вы, миссис Парринг, во что-нибудь верите?

— Это вы насчет Бога, я правильно поняла? — спросила я, польщенная тем, что он ко мне обратился.

— Правильно, миссис Парринг! — воскликнул доктор X. — Большинство людей это понимает правильно, в отличие от мистера Астли. Но даже и он дитя Господа, хоть сам себя таковым не признает, — а уж вы-то и подавно Его дитя. Вера, надежда и милосердие, сияющие в ваших ясных глазах, не оставляют в этом сомнений. Скажите нам, прошу вас, миссис Парринг, как вы разумеете Отца нашего небесного?

С тех пор как мы болтали с outchitel в немецком сквере, у меня не было случая поговорить о громадных больших обычных странных вещах, потому что Парня такие разговоры мучат. И вот теперь эти двое умных мужчин хотят услышать от меня обо ВСЕМ! Слова полились потоком.

— Все, что я знаю об этом боге, — сказала я, —я услышала от моего собственного Бога-моего опекуна Боглоу Бакстера. Он говорит, что бог-удобное название для всего и вся: ваш цилиндр и ваши мечты мистер А стли, небо ботинки Зеленый берег Лох-Ломонд борщ я расплавленная лава время идеи коклюш блаженство парь-бы мой белый кролик Флопси и клетка, где он живет, — что угодно из словарей и книг, какие есть и какие будут, добавляет свое к богу. Но самое лучшее в боге — это движение, оно взбалтывает мир и делает из старого новое. Движение превращает дохлую собаку в червей и маргаритки, муку масло сахар яйцо и столовую ложку молока в печенье «абернети"*, сперматозоид и яйцеклетку в крохотную растение-рыбку, из которой получится младенчик, если мы не позаботимся, чтобы этого не было. Но движение и боль причиняет, когда твердое тело бьет по живому и мягкому или живые бьют друг друга, и чтобы нас не убило до смерти, пока мы сами не износились от времени, у нас развились создались появились выросли созрели глаза и мозг, которыми мы видим предвидим удары, чтобы от них уклоняться. И как великолепно крутится вся эта божья круговерть! Три дня назад я задумалась, как усовершенствовать одесский порт, и не смогла ничего выдумать. Я знаю, что не всегда было так. Я читала „Последние дни Помпеи“, и „Хижину дяди Тома“, и „Грозовой перевал“ и понимаю, что история полна всяких гадостей, но история прошла, и сегодня уже люди не обращаются друг с другом жестоко, только иногда делают глупости в игорных домах. В „Панче“ пишут, что без работы сидят одни лентяи, так что самым бедным, должно быть, нравится быть бедными. И у них есть то утешение, что другие смеются, на них глядя. Я знаю, конечно, что иногда случаются всякие несчастья, но ведь жизнь продолжается. Мои родители погибли в катастрофе на железной дороге, но я их совсем не помню и даже не плачу о них почти никогда. Они, наверно, уже были старые, им и так-то немного оставалось жить. Еще мне говорили, что я где-то в другом месте лишилась ребенка, но я знаю, что о моей маленькой дочке есть кому позаботиться. Мой опекун даром лечит больных собак и кошек, так что о потерянной девочке уж точно можно не волноваться. Какую же горькую правду вы имели в виду, мистер Астли?

Пока я говорила, произошло нечто странное. Оба мужчины смотрели мне в глаза все жестче жестче жестче, но мистер Астли при этом клонился ко мне все ближе, а доктор X. отклонялся все дальше. Когда я кончила, мистер Астли ничего не сказал, а доктор X. проговорил тихим голосом:

—Дитя мое, неужели вы никогда не читали святую Господню Библию?

— Я не ваше и ничье дитя! — возразила я запальчиво, но затем, конечно, мне пришлось рассказать им про потерю памяти. После этого доктор X. сказал:

— Но ди… миссис Парринг, ваш муж: производит впечатление ревностного христианина. И что же, он не дал вам никакого религиозного наставления?

Я ответила, что из бедного Парня и слова не вытянешь с тех пор, как он ударился в религию. Доктор X. молча глядел на меня, пока наконец мистер Астли не спросил странным голосом:

— Доктор Хукер, вы намеревались просветить миссис Парринг по части доктрины первородного греха и вечного воздаяния за мирское зло?

— Нет, сэр, — коротко ответил доктор Хукер.

— Миссис Парринг,-сказал мистер А стли,-никто из нас не возражает против того, как представляет себе Вселенную ваш опекун. Горькая правда, о которой я говорил, имеет чисто статистическую природу — это элемент политической экономии. Я пошутил, когда назвал ее верой,-я сказал это в пику доктору Хукеру. Я флегматик, именя взбесила его американская жизнерадостность. Номы оба рады, что вы находите мир хорошим и приятным местом.

— Вашу руку,-сказал доктор X. кротко и подал свою, которую мистер Астли немедленно пожал.

— Хорошо, что у вас теперь дружба,-промолвила я,-ноя чувствую, что вы сообща что-то от меня скрываете, и намерена выяснить, что это такое. Выйдем теперь на палубу?

Мы пошли прогуляться по палубе. Утро чудесное. Скоро мы с Парнем будем обедать в нашей каюте, потом — миловаться. Интересно, о чем доктор X. и мистер А. будут говорить за ужином?

— Что привело вас в Одессу, Астли?

— Сахарная свекла, доктор Хукер. Моя фирма занимается выработкой и продажей тростникового сахара, но немецкий свекольный сахар может стать дешевле нашего, если мы не примем мер. Британские фермеры сахарную свеклу выращивать не хотят — другие корнеплоды дают им больший доход. Чтобы конкурировать с немцами, нам нужна сахарная свекла от фермеров, работающих за азиатское, а не европейское жалованье, — вот почему я был в России. Нам еще нужен порт, связанный с международными морскими путями, — вот почему я был в Одессе.

— Итак, британский лев налаживает торговые связи с русским медведем?

—Пока этого нельзя сказать, доктор Хукер. Русские предлагают нам место и рабочую силу для постройки сахарного завода на очень выгодных условиях, но почва и климат, возможно, не самые лучшие для сахарной свеклы. А вас что привело в Одессу? Что, ваша Федерация библейских обществ решила бороться за души русских православных?

—Да нет. Я, по правде сказать, уже оставил миссионерскую службу. Я приехал в Китай пятнадцать лет назад прямым рейсом через Тихий океан. Теперь дер-оку путь домой, в Край Свободы, самым приятным и самым кружным путем, какой только мог выбрать.

— Сиам, Индия, Афганистан?

— Не совсем.

—Дороги Внешней Монголии, Туркестана и Сибири — тоже не прогулочные аллеи, доктор Хукер. На большей части пути вам нужен был вооруженный эскорт. Кто же его оплачивал — правительство Соединенных Штатов или Американская торговая палата?

— Вы проницательный и опасный человек, Астли! — сказал доктор Хукер, хихикнув. —Легче сладить с десятью коварными восточными деспотами, чем с одним англичанином вроде вас. Да, некоторые дальновидные американские граждане попросили меня подготовить отчет об определенных аспектах жизни Центральной Азии — самого большого в мире резервуара неоприходованного язычества. Можно ли нас за это упрекать? Британия уже заграбастала всю остальную планету. Не далее как два года назад вы хапнули Египет у французов — и у египтян.

— Нам нужен был их канал. Мы им за него заплатили.

— И вы бомбили Александрию, следующий порт нашего следования.

— Они вооружались против нас, и нам нужен был их канал.

— А теперь британские войска сражаются с дервишами в Судане.

— Мы не можем терпеть религии, которые подталкивают коренных жителей к самоуправлению. Самоуправление препятствовало бы торговле и пользованию каналом.

Тут вступила Белл Бакстер.

— Кто такие коренные жители, мистер Астли?

До сих пор я помалкивала, надеясь набраться ума-разума, но «конкурировать», «отчет об аспектах», «неоприходованное язычество», «заграбастала всю планету», «хапнули Египет», «самоуправление» — все это было мне непонятно. Слова

«коренные жители» как будто обозначали людей.

— Коренные жители, — сказал мистер Астли, тщательно подбирая слова, — это люди, которые живут на той земле, где они родились, и не хотят ее покидать. Немногих англичан можно назвать коренными жителями, потому что мы испытываем романтическое влечение к землям других народов, хотя все чрезвычайно преданы своему полку, своей фирме, школе, где учились, и школьным друзьям. Иные даже преданы королеве — этой самовлюбленной старой даме.

— Так что, в Британии нет коренных жителей?

— В Уэльсе, Ирландии и Шотландии они еще есть. В Англии, конечно, сохранился слой фермеров и сельскохозяйственных рабочих, но землевладельцы и горожане смотрят на них как на полезных животных вроде лошадей и собак.

— Но почему британские солдаты сражаются с египетскими коренными жителями? Я не вижу в этом смысла.

—Я очень рад, что вы не видите в этом смысла, миссис Парринг. Политика — дело такое же грязное, как опорожнение выгребных ям, и женщины должны быть от нее в стороне. Поговорим о более чистых вещах, доктор Хукер.

— Поосторожней, Астли! — сказал доктор Хукер жестко. — У нас в Штатах мы высоко ценим ум и образованность прекрасного пола. Я готов в немногих словах обрисовать для миссис Парринг состояние политики на планете Земля, нимало не оскорбив ни ее женских, ни ваших патриотических чувств. Могу я начать?

— Если это интересно миссис Парринг и если она позволит мне дополнить кофе сигарой — начинайте, мне-то интересно.

Разумеется, я обоим ответила «да». Мистер А. предложил доктору X. свою сигарочницу; тот поблагодарил его, выбрал сигару, понюхал, сказал, что она великолепна, откусил кончик, зажег ее и начисто о ней забыл, потому что стал рассказывать очень интересные вещи.

— Сегодня утром за завтраком миссис Парринг говорила о том, насколько лучше наш мир теперь, чем в недоброе старое время. Да, это так — но почему? А потому, что англосаксонская раса, к которой принадлежим и она, и я, и мистер Астли, получила в мире главенство, а эту расу составляют умнейшие, добрейшие, глубже всех верующие в Христа, самые предприимчивые, трудолюбивые, свободные и демократичные люди, какие когда-либо жили. Конечно, мы не должны превозноситься из-за наших высоких достоинств. Это устроил Господь, дав нам мозг большего размера, чем кому-либо еще, из-за чего нам легче укрощать наши дурные животные инстинкты. Это означает, что в сравнении с китайцами, индусами, неграми и индейцами — и даже в сравнении с латинами и семитами — мы как учителя среди играющих детей, которые не хотят понять, что учатся в школе. Но почему учить их — наш долг? Я объясню почему.

Когда дети или инфантильные люди остаются сами по себе, сильнейшие берут верх над слабыми и обижают их. В Китае судебная пытка считается невинным развлечением. Индийских вдов сжигают живьем подле трупов их мужей. Негры поедают друг друга. Арабы и евреи делают неудобосказуемые вещи с половыми органами своих детей. Словоохотливые французы питают слабость к кровавым революциям, беспечные итальянцы вступают в преступные тайные общества, и мы все знаем, что такое испанская инквизиция. Даже немцы, которые ближе всех к нам по происхождению, чересчур увлекаются оркестровой музыкой, полной животной жестокости, и дуэлями на шпагах. Бог создал англосаксонскую расу, чтобы обуздать все это, и мы обуздаем.

Но мы не можем усовершенствовать весь род человеческий разом. Свирепым правителям низших рас ненавистна мысль о том, что мы придем им на смену; поэтому, чтобы научить их уму-разуму, нам необходимо их одолеть. С нашими винтовками, пулеметами, одетыми в броню боевыми кораблями и железной дисциплиной мы одолеваем их всегда и везде, но это требует времени. Двигаясь вширь со своего маленького острова, англосаксы чуть больше чем за два столетия покорили четверть земного шара. Но к западу от Атлантики начинает разворачиваться и набирать силу новая, более крупная англосаксонская нация

— Соединенные Штаты! Кто может сомневаться, что к концу двадцатого века Соединенные Штаты будут владычествовать над остальной частью планеты? Вы сомневаетесь в этом,

Астли?

— Ваше предсказание может сбыться, — ответил мистер А. осторожно, — если подчиненные народы ничему от нас не научатся. Но японцы кажутся мне толковыми учениками, а промышленная мощь Германии уже вот-вот превзойдет британскую.

— С пруссаками вы сами разберетесь, а япошек уме оставьте нам — в нашей школе ученики никогда не превратятся в учителей, потому что череп у них меньшего размера. Да, я согласен, немецкий мозг сравним по объему с вашим или моим, но ему недостает гибкости. А клоню я, миссис Парринг, вот к чему. Сто лет борьбы пройдут до того времени, когда мир будет окончательно цивилизован, но эту борьбу не следует считать захватнической войной. Когда британцы покоряют Египет, когда Штаты идут в Мексику или на Кубу, они имеют целью воспитать и цивилизовать коренных жителей, а не обездолить их. Да, может потребоваться сто лет, чтобы англосаксонская полиция навела порядок в мире головорезов, но мы этого добьемся. К двухтысячному году китайский изготовитель фарфора, индийский искатель жемчуга, персидский ковровщик, еврейский портной, итальянский оперный певец и так далее — все они наконец смогут заниматься своим делом в мире и благоденствии, ибо англосаксонский закон позволит кротким унаследовать землю.

Наступила долгая пауза, во время которой доктор X. пытливо взглядывал то на меня, то на мистера Астли — главным образом на мистера Астли, который наконец произнес:

— А…

Доктор X. резко сказал:

— Так вы не согласны с моим предсказанием, сэр?

— Согласен, если это доставит удовольствие миссис Парринг.

Оба умных мужчины внимательно посмотрели на меня. Меня вдруг бросило в жар, и по ладоням я почувствовала, что краснею. Я сказала, преодолевая смущение:

— Меня кое-что удивило в ваших словах, доктор Хукер. Вы сказали, что мозговитым людям легче укрощать свои дурные животные инстинкты. Я много видела животных и много с ними играла, но не почувствовала в них ничего дурного. Конечно, сука со сломанной лапой рычала и щелкала зубами, пока я накладывала ей шину, но только потому, что ей было больно. Когда ей стало лучше, она признала во мне друга. Много ли на свете дурных животных?

— На свете НЕТ дурных животных, — ответил Хукер сердечно, — и вы правы, указывая мне на мою ошибку. Позвольте мне выразить свою мысль иначе. Человек состоит как бы из двух существ — высшего и низшего. Высшее существо любит все чистое и красивое, низшее — все грязное и уродливое. Вы прекрасно воспитанная молодая леди, так что вы лишены низких побуждений. Вы получили англосаксонское образование, приличествующее вашему сословию и полу, которое избавило вас от унижающего зрелища людской грязи и нищеты. Вы жили в Британии, где прекрасно организованная полиция ограждает от преступников, безработных и прочих грязных, неисправимых элементов места, где живут благородные англосаксонские натуры. Я слышал, что в Британии низшие классы состоят в основном из ирландцев.

Я сказала возмущенно:

— Я повидала мир, доктор Хукер. Когда я поправлялась после катастрофы, опекун взял меня в кругосветное путешествие. Я встречала всяких людей —у некоторых были рваные ботинки, латаная одежда и несвежее белье, в точности как у тех бедняков в «Панче», над которыми мы смеемся. Но никто из них не был таким чудовищем, как вы говорите.

— Вы были в Китае или Африке?

— Кое-где была. Например, в Египте — в Каире.

— Вы видели там феллахов, которые клянчат бакшиш?

— Смените тему, Хукер! — вмешался мистер Астли, но я не позволила это сделать. Я сказала:

— Когда мы с Богом вышли из отеля, чтобы посмотреть пирамиды, нас окружила толпа. Некоторые кричали что-то вроде «ааа-иии, ааа-иии», но я не видела, кто кричит. Что такое бакшиш, доктор Хукер? Тогда я не стала расспрашивать.

— Если завтра в Александрии вы сойдете со мной на берег, я покажу вам, что это такое, за пятнадцать минут, если не меньше. Зрелище поразит вас, но и послужит вашему образованию. Увидев то, что я покажу, вы поймете три вещи: природную греховность человеческого животного, не облагороженного искуплением; почему Христос умер за наши грехи: и почему Бог избрал англосаксонскую расу, чтобы очистить мир огнем и мечом.

— Вы не сдержали слова, Хукер, — сказал мистер Астли холодно. — Вы нарушили обещание.

— Сожалею об этом и все же радуюсь этому, Астли!-воскликнул доктор X. (я в жизни не видела столь взволнованного мужчины, если не считать Свечки, когда он делал мне предложение, и Парня, когда он выиграл в рулетку). — Речи миссис Парринг показывают, что она оправилась от самых худших последствий железнодорожной катастрофы. Хоть она и не обрела памяти о прежней жизни, в ее разговорах сквозит ум столь же ясный и логический, как ваш и мой, но если мы не дадим ей сведений, которых она жаждет, ее ум останется умом смышленого ребенка. Вы, англичане, предпочитаете держать ваших женщин именно в таком состоянии, но мы на нашем американском западе хотим, чтобы женщины стояли с нами вровень. Принимаете ли вы, миссис Парринг, мое приглашение посмотреть Александрию с изнанки? Может быть, вы и мужа вашего уговорите присоединиться.

— Присоединится мой бедняга к нам или нет, я принимаю приглашение, — ответила я, сама пугаясь собственного волнения.

— И вы с нами, Астли, — сказал доктор X. — Предоставим нашей очаровательной спутнице совместный англо-американский эскорт.

Мистер А. выпустил задумчивую струйку дыма, пожал плечами и сказал:

— Быть посему.

Я тотчас же вышла из-за стола. Мне нужно было в тишине обдумать все новые странные вещи, которые я услышала. Может быть, всему виной моя треснутая башка, но с той минуты, как доктор X. объяснил мне, что англосаксы излечат мир от всех изъянов огнем и мечом, я чувствую себя менее счастливой. До сих пор мне казалось, что все, кого я встречаю, — одна дружная семья, даже когда кому-то больно и он ведет себя как наша кусачая сука. Почему ты не научил меня политике, Бог?

На этом месте голос Бакстера прервался, и я увидел, что он пытается совладать с сильнейшим волнением.

— Прочти сам следующие шесть страниц, — сказал он внезапно и протянул их мне. Представляю их здесь в том же виде, в каком тогда получил.

Они воспроизведены фотографическим способом, который в точности передает пятна от слез, но не показывает, с какой силой давило перо на бумагу, во многих местах ее прорывая.

— Катастрофический возврат к пройденной ступени развития с быстрым исцелением в конце, — сказал я. — Что означают эти каракули, Бакстер? На — ну возьми же их назад. Только ты и можешь их расшифровать.

Бакстер вздохнул и ровно, без дрожи в голосе прочел:

«Нет нет нет нет нет нет нет нет нет, помогите слепому младенцу, бедная девочка помогите помогите обоим, попраны нет нет нет нет нет нет нет нет нет нет нет нет нет нет нет нет нет нет, нет где моя дочь, нет помощи слепым младенцам бедным девочкам я рада что укусила мистера Астли».

Бакстер положил письмо, вынул носовой платок, сложил в несколько раз (все платки у него были в четверть простыни) и зарылся в него лицом. На мгновение я испугался, что он хочет себя задушить, но затем по сдавленным взрывчатым звукам я понял, что он использует платок для поглощения секрета экзокринных желез. Когда он отнял его от глаз, они необычно блестели.

— А дальше? — спросил я, сгорая от нетерпения. — Что дальше? Следующая запись что-нибудь разъясняет?

— Нет, но из дальнейшего все становится понятно. Оставшиеся записи сделаны спустя недели или даже месяцы после ее романа с Гарри Астли…

— РОМАНА! — вскричал я.

— Успокойся, Свичнет. С ее стороны это было чисто платоническое увлечение. И оно помогло ее умственному развитию, что видно по почерку, который внезапно становится убористым, прямым и ровным; по написанию слов, которое стремительно приближается к словарным нормам; по разграничивающим записи прямым горизонтальным линиям, которые пришли на смену легкомысленным звездочкам. Но ярче всего ее взросление проявляется в содержании записок.

Тут и духовные прозрения восточного мудреца, и аналитическая острота

Дэвида Юма и Адама Смита.

Слушай же!