Крис Канаван, защитивший докторскую диссертацию по экономике в Колумбийском университете, теперь работает с Соросом. Он разграничивает собственные склонности и тенденции босса: «Когда я был трейдером, то, как и у Сороса, у меня появлялись какие-то интуитивные прозрения или неопределенное чувство относительно более или менее вероятных движений рынка. Постфактум приходило понимание: я был прав и просто реагировал на происходившее вокруг. Но не желал прислушиваться к внутреннему голосу. Не хотел подменять догадками свои мысли. При этом слово “мысли” я употребляю в достаточно эмпирическом смысле. Допустим, вы умеете интуитивно понимать, что наступил переломный момент. Даже можете чувствовать, как и что скоро обрушится. Но я по-прежнему был слишком робок, чтобы воспользоваться этими информацией или знаниями. Ведь их нельзя выразить в числах. И мало кто способен сообщить остальным: мы ставим на эту позицию, основываясь не на цифрах, а на знании того, что так будет правильно».

Канаван приравнивает это к мастерству гольфистов, погруженных в игру. В молодости экономист увлекался этим видом спорта. «Чем больше я совершенствовался, — рассказывал он, — тем больше понимал, насколько великими на самом деле были лучшие спортсмены». В их присутствии восприятие игры Канаваном разительно менялось. По уровню мастерства он приближался к профессионалам. Но прогресс лишь показывал молодому человеку, насколько далеко опытные гольфисты ушли в понимании игры. Канаван говорил: «Они развили космическую скорость и улетели в стратосферу. Не будучи достаточно хорошим игроком, вы не сможете оценить этот факт».

Полет стал возможным лишь благодаря смелому использованию всех типов знаний. «Среднестатистический игрок, — объяснял Канаван, — просто не осознаёт, насколько сложно учитывать все переменные: ветер, температуру и направление роста травы. После этого нужно решить, как ударить по мячу. Но главное — быть достаточно храбрым, чтобы совершить этот удар, зная, насколько незначительные факторы могут привести к промаху».

Не все из нас могут быть асами гольфа или, скажем, джазовой фортепианной музыки. Но большинство видели мастерство в действии, когда старались овладеть новым языком. Возьмем, например, немецкий. Человеку, начавшему его изучать, вначале нужно освоить правила, то есть грамматику. Его интересует, как организован этот язык. Каковы правила и исключения из них? Потратив время на наработку словарного запаса, ученик начинает строить предложения. Он прилагает все усилия, чтобы избежать грамматических ошибок. Вскоре прилежный ученик привыкает к правилам вроде постановки глагола в конце очень длинных немецких предложений. И затем, прямо как описывал Канаван, взмывает в стратосферу. Словно по волшебству, внезапно он отпускает все мысли и начинает наслаждаться свободным владением. Сами по себе правила — эти абстрактные принципы — отходят на второй план. Теперь ученик говорит на новом языке бегло и ясно. Переделывает язык под себя, играет с ним и пользуется его выразительными средствами. Подбор правильного слова для ученика полностью отошел на второй план. А на первом — значение того, что он хочет сказать.

При рассмотрении этого примера мастерства и многих других, о которых я буду говорить далее, мы вновь можем обратиться к идеям Хьюберта Дрейфуса. Для этого ученого и для других философов, работающих в русле феноменологии, величайшие умения и инновации не являются результатом сознательной мыслительной деятельности. Это очевидно в случае с овладением новым языком, хотя сама идея полностью противоречит нормам, преобладающим во многих корпорациях, институтах и даже образовательных системах. В их культурах явно или негласно предполагается, что мы проявляем свои навыки лучшим образом, сидя в одиночестве и размышляя на абстрактные темы.