Как мы понимаем, что именно нам известно? И как можем быть уверены в том, что действительно знаем что-либо? Философы бьются над этим вопросом тысячелетия. Знаю ли я в реальности, что сижу сейчас на стуле, a² + b² = c², а Шекспир — великий поэт, затрагивавший тему власти? Людям, далеким от философии, кажется абсурдным, что подобные вопросы обсуждаются более двух тысячелетий. Но философы действительно тратят большую часть времени на поиск ответов. Как мы узнаём, что предмет падает, если его бросить? Существует ли реальный мир, когда мы закрываем глаза? Идеи философов не стоит игнорировать. Давайте вначале рассмотрим абстрактные пути познания, которые характеризуют скудные данные.

Объективное знание лежит в основе точных наук. «Знаю, что 2 + 2 = 4», «Мне известно, что этот кирпич весит килограмм» и «Я в курсе, что вода состоит из двух атомов водорода и одного атома кислорода». Этот вид знания не предлагает реальной перспективы. Вот почему философ Томас Нагель называл его «взглядом из ниоткуда» в одноименной книге 1986 года. Повторные проверки объективного знания дают одни и те же результаты. Муравьев, атомы и астероиды можно отследить и измерить его средствами. Критерии объективного знания включают повторяемость, универсальность и соответствие наблюдениям в реальности.

Сторонники объективного знания в разное время предлагали различные концепции. Это мировоззрение берет начало в позитивизме. Согласно данному философскому направлению, все можно измерить без предубеждений или оценочных суждений наблюдателя. Неслучайно XIX век — апогей промышленной революции — стал также временем распространения машин. Люди той эпохи были заряжены оптимизмом. Они верили, что наука рациональна и объективна. И что почти нет преград для человеческого разума. Во многих отношениях так и было. Научные открытия позволили модернизировать сельское хозяйство и транспорт. Сделали возможной перевозку товаров через страны и континенты. Позволили автоматизировать процессы массового производства товаров, в которых нуждался богатеющий средний класс.

Идея о том, что человек может объективно измерить и гарантировать результаты, питала культуру, направленную на производство. Последняя развивалась, так как компании уделяли все больше внимания повышению производительности и росту маржи. Наряду со стремлением к объективности в искусстве появилось новое направление реализма. Театральные актеры пытались воссоздать всю жизнь города. Показать ее во всех проявлениях, а не такой, какую мы желали бы видеть. Писатели вроде Золя и Флобера концентрировались на объективной реальности обычного мужчины или такой же женщины. Даже несчастная госпожа Бовари, простая домохозяйка, тосковавшая по романтике, заслуживала невероятно подробного анализа.

Если вы немного знакомы с траекторией развития искусства и философии в ХХ веке, то вспомните, что определенность, объективность и рациональное мышление вскоре перестали быть в центре внимания. На смену пришли сомнение, субъективность и иррациональность в форме фантазий и подсознания. Гуманитарные науки отошли от научного реализма объективного знания, как и многие направления естественных дисциплин. Теория относительности Эйнштейна, например, стала переломным моментом в физике. Но, как это ни парадоксально, наука менеджмента из мира бизнеса по-прежнему отдает предпочтение объективному знанию. Вот почему так привлекательны большие данные, способные объективно измерять величины, просчитывать результаты и обнаруживать повторы. Они вбирают в себя все, что происходит выше порогового уровня осведомленности. Отражают выбор и предпочтения, которые характеризуют наши упрощенные версии.

Помимо объективного знания есть субъективное. Это мир личных мнений и чувств. Совокупность субъективных знаний изучают когнитивные психологи. Она отражает наш внутренний мир. Вам известно о себе нечто определенное, и все вокруг относятся к этой информации как к знанию. Мы говорим: «У меня болит шея» или «Я проголодался». А люди обычно полагаются на наше знание себя самого. Когда человек переживает некий чувственный опыт, субъективное знание о нем может считаться истинным лишь в текущий момент.

Но примеров полностью субъективного знания удивительно мало. Когда во время футбольного матча игроки видят зрителей, поедающих хот-доги, они с большей вероятностью скажут, что голодны. Эти знания находятся между субъективными и объективными. Их составляет информация о мире, который мы делим. На этот тип знаний оказывают большое влияние насыщенные данные. Благодаря ему значение подобной информации так велико.

В отличие от объективного знания, третью форму сведений нельзя подсчитать или измерить, как атомы или расстояние. И, в отличие от субъективного опыта, эта информация принадлежит всему обществу и культуре. Данное знание предполагает тонкое восприятие социальных структур, или — в терминологии главы 1 — «миров».

Другими словами, этот тип знания относится к общему опыту людей. Далее мы рассмотрим, как последний можно проанализировать с позиций феноменологии. Что такое еврейский опыт? Что значит быть работающей женщиной в Америке? Каково перебираться из деревни в большой город в урбанизирующемся Китае?

Для Сороса и его коллег общее знание было неотъемлемой частью их крупной сделки. Им был известен немецкий опыт и то, как он сказался на кредитно-денежной политике после Второй мировой войны. Трейдеры были в курсе настроений на улицах Лондона и того, насколько связанными чувствовали себя британцы из-за повышения процентных ставок. Такое знание не универсально, а всегда зависит от ситуации. И оно не внутреннее. Скорее этот тип знания можно определить как совокупность разделяемых людьми основоположений, своего рода кодекс. Трейдеры следовали за главным событием — понижением курса фунта. Но спекулятивные возможности существовали и на втором и третьем этапах развития событий, которые произошли позднее. Как инвесторы могли отреагировать на разворачивающуюся драму? И как дальше развивались бы события в случае реализации сценариев жадности или страха? Какая реакция бы последовала?

Понимание настроений как форма насыщенных данных было важным элементом в этом анализе. Они простираются за пределы отдельно взятых людей — могут охватить комнату, город или страну. Мы говорим: «Я в тревоге», а не «Тревога во мне». Это важное различие, потому что природа настроений социальна. В расположении духа нет ничего объективного, но и нет ничего полностью субъективного. Настроения отражают то, что мы вместе чувствуем. Равно как и то, как ваши чувства воздействуют на ощущения окружающих. Команда Сороса сумела уловить все нюансы настроений. Так им удалось проанализировать волны возбуждения и паники вследствие движений рынка после заключения Маастрихтского договора.

Три инвестора также были настроены на четвертый тип знания, берущий начало в человеческом теле. Оно связано с ориентацией на нижнем уровне понимания человеком своего мира. Например, когда опытные солдаты в Ираке описывают, что физически «ощущают» мины-ловушки еще до того, как подойдут к ним. Ветераны-пожарные говорят, что ощущают пути распространения огня «шестым чувством». Медики-эксперты иногда берут дефибриллятор еще до того, как появятся очевидные признаки остановки сердца.

Сорос описывает свое собственное тело как элемент рыночной системы. Словно серфер, ставший единым целым с доской и — в более широком смысле — с водами океана, он воспринимает рыночные данные как разновидность потока сознания. И это движение информации неразрывно связано с его собственным восприятием. Сорос спрашивает у своих коллег и сотрудников, где они чувствуют главные сигналы: в шее, спине, голове или животе. Сам трейдер известен тем, что принимает серьезные финансовые решения на основании боли в спине или плохого сна. Респираторные инфекции, подхватываемые другим инвестором из той же фирмы, тоже имели особое значение. Они были платой за неподтвержденные данные о возможной чрезмерной задолженности по той или иной позиции. Когда инвестор начинал кашлять на совещании, Сорос немедленно спрашивал: «Пора снизить риски?»