Книга: Кровавый корсар
Назад: XVIII ВНЕДРЕНИЕ
Дальше: XX ПАДЕНИЕ ВИЛАМА

XIX
НАЕМНИКИ

Вознесенный откинулся на спинку трона. Он прислушивался к шумам стратегиума, просачивавшимся сквозь завесу беспокойных мыслей. Вокруг во всю мощь наяривал тошнотворный оркестр человеческого существования: гротескно-преувеличенный звук влажного дыхания; шелест одежды, трущейся о кожу; шепелявая сухость слов, произнесенных в твердой, но напрасной уверенности, что господа из легиона не услышат.
Вандред, к облегчению демона, вновь погрузился в молчание, прихватив с собой тени эмоций. Вознесенный молился лишь о том, чтобы на этот раз человек канул в небытие навечно, хотя особенно на такую удачу не надеялся. Вероятно, душа прежнего владельца тела свернулась где-то в самых отдаленных глубинах их совместного разума, вынашивая план следующей бесполезной атаки.
Что за тоска…
Взгляд Вознесенного скользнул к обзорному экрану, на котором яростно бурлили метановые океаны спутника Вилама. Луна была их щитом, гарантией того, что неисправные сканеры монастыря-крепости все же не смогут каким-то образом засечь их присутствие на орбите. Вместо того чтобы оставаться в верхних слоях атмосферы с риском быть обнаруженными, Вознесенный ударился в другую крайность. После запуска десантных капсул он отвел «Завет» как можно дальше.
Расслабившись в последние спокойные минуты перед бурей, демон погрузился в собственный разум. Существо попыталось уловить хоть тень воспоминания, запах, по которому оно могло бы найти Вандреда. Не обнаружив даже призрачного следа, Вознесенный мысленно пожал плечами и вновь обратил чувства к вращавшейся внизу планете.
Эта задача была куда сложнее — она требовала полной и продолжительной концентрации. Вознесенный от усилия оскалился, обнажив черные клыки и роняя с челюстей капли кислотной слюны.
Обнаружив цель, демон мысленно потянулся к ней.
Люкориф.

 

Марух чистил винтовку с натренированной сноровкой, вполуха прислушиваясь к тому, как Септимус отвечает на бесконечные вопросы Октавии.
Если говорить о подарках, то лазвинтовку его товарищ явно выбрал не без умысла: оружие гвардейца для того, кто всегда мечтал вступить в Гвардию. Однако Марух не совсем понимал, что, по мнению Септимуса, он должен делать с подарком. Раб плохо видел, в чем изначально и заключался корень проблемы. Он сильно сомневался, что попадет в цель с расстояния больше двадцати метров. Да, в ближайшее время медали за меткость стрельбы ему не выиграть.
Пес сидел рядом с Марухом. На коленях служителя лежал грязный обрез, а бинты на пальцах казались еще грязнее. Бывший рабочий с Ганга не мог наверняка определить, куда «смотрит» Пес, но, судя по развороту его лица, слепой коротышка наблюдал за Септимусом и Октавией — то есть нагло делал именно то, чего сам Марух старался избежать.
Тем временем Септимус и Октавия занимались тем, что у них всегда лучше всего получалось.
Седьмой из рабов Талоса не поднимал глаз от работы — он зачищал узоры, выгравированные на штурмовом болтере лорда Меркуция. Напильник в его руках негромко поскрипывал, снимая чуть заметные пятна ржавчины с вырезанных в металле рун.
— Наши Когти просто отвлекают внимание, поднимаясь вверх с нижних уровней. — Напильник все так же скрежетал. — Вилам защищают тысячи смертных, но Когти пройдут сквозь них, как акулы сквозь морскую воду. Следует беспокоиться лишь о небольшом гарнизоне, который могли оставить в крепости Странствующие Десантники. Хотя Десантники вряд ли ждут нападения в самом сердце их родного мира, они остаются имперскими космодесантниками и будут защищать свой монастырь до последнего. Для того чтобы план сработал, их следует увести подальше от основных целей. Тут-то Когти и вступают в игру. Они устроят бойню среди жителей Вилама и отвлекут на себя Странствующих Десантников.
Октавия, которой нечем было заняться с момента прибытия в систему Вилы, околачивалась по мастерской Маруха и Септимуса. Она щелчком отправила через комнату бесполезную нострамскую монету. Пес поднялся и поковылял за денежкой, чтобы принести ее хозяйке.
Навигатор довольно часто играла в эту игру. Пес, казалось, ничего не имел против.
— А что насчет тех, кто шипит и плюется? — спросила девушка. — С этими… — Она согнула пальцы, изображая когти.
Септимус прервал работу, чтобы отхлебнуть тепловатой воды из чашки.
— Ты имеешь в виду Кровоточащие Глаза? Главное — заглушить вспомогательный генераторум. Это задача Кровоточащих Глаз. Когда они его обесточат, орбитальные защитные батареи отключатся. А затем мы нанесем удар. «Завет» и остальная часть флота Гурона войдут в атмосферу. И начнется осада.
— А что, если Странствующие Десантники ударят по Кровоточащим Глазам, а не по Когтям?
— Этого не случится.
Септимус оторвал взгляд от болтера и покосился на Октавию, чтобы проверить, не перечит ли она из чистого упрямства. Девушка вроде бы слушала внимательно, но о ней никогда ничего нельзя было сказать наверняка.
— Этого не случится, — продолжил он, — потому что Когти примутся специально привлекать к себе внимание, а Кровоточащие Глаза должны просочиться незамеченными. Ты видела размер крепости на гололите? Мне встречались города-ульи куда меньше. Очень маловероятно, что кто-то из воинов наткнется на имперского легионера до начала второй фазы осады. Даже эти диверсии не так уже необходимы, но Талос будет очень осторожен. Учитывая, что нас ждет дальше, они не хотят потерять ни одного бойца.
Октавия ненадолго задумалась.
— Я почти чувствую себя виноватой, — призналась она. — Если бы мне не так трудно было управлять кораблем, я не разбила бы его в течениях варпа и нам не пришлось бы участвовать в этом безумии.
Септимус взял другой напильник и перешел к следующей строке рун.
— Когтям плевать. Эта осада бессмысленна, и они постараются выложиться там, на поверхности, по минимуму. Посмотришь, как будет действовать «Завет» во время осады. Вознесенный сохранит почти все боеприпасы для того, что последует дальше. Талоса ничего не волнует, кроме захвата «Эха проклятия».
— Но мы только-только успели собрать команду, достаточную для управления одним кораблем. Зачем им два?
— Зачем им вообще что бы то ни было? — Септимус, пожав плечами, оглянулся на нее. — Чтобы получить новые черепа. Потому что им нравится проливать кровь врагов. Просто ради мести, невзирая на цену победы. Я служу им, Октавия. Я не пытаюсь понять их.
Октавия не стала развивать тему. Уловки ради уловок, диверсии ради диверсий… Все в Восьмом легионе было непросто. Ну, если не считать тех случаев, когда они бежали с поля боя.
Она снова бросила монету, и Пес послушно отправился за поноской. Когда он присел у двери, пытаясь ухватить металлический кругляш забинтованными пальцами, люк со скрипом открылся. Пес попятился, шарахнувшись обратно к хозяйке. Люди уставились на заполнившую дверной проем гигантскую фигуру. Пришелец ворочал шлемом вправо и влево, по очереди оглядывая каждого из них.
Легионер вступил в мастерскую. На его броне почти не было украшений — ни единого черепа или свитка с клятвой. Теперь, когда все Повелители Ночи, кроме Чернецов, высадились на поверхность, Септимусу не составило труда узнать гостя.
Раб не поднял руку в церемониальном приветствии. Ни за какие коврижки он не собирался салютовать перед этим.
Воин окинул взглядом четверых смертных. Все это время он хранил молчание, если не считать гудения доспеха, усиливающегося при каждом движении. В одной руке легионер сжимал черный посох. Навершие было выточено из черепа странной твари, демонстрирующего как минимум три ряда зубов.
— В этой комнате, — прорычал воин на готике, — так и разит соитием.
Марух отвесил челюсть. Он не был уверен, что правильно расслышал. Невидящие глаза Пса обратились к Септимусу и Октавии. Повелителю Ночи только того и надо было.
— Ах. Не соитием. Желанием. Так пахнет ваше животное влечение друг к другу. Вы гистологически совместимы.
Повелитель Ночи фыркнул — так чихает зверь, избавляясь от неприятного запаха.
— Еще один омерзительный недостаток человеческой физиологии. Если от вас не разит страхом, то воняет похотью.
В начале его тирады Октавия сузила глаза. Навигатор понятия не имела, кто этот воин, но ее ценность для команды прибавила девушке смелости.
— Я не человек, — сказала она с куда большим ехидством, чем намеревалась.
В ответ Повелитель Ночи хмыкнул.
— О чем однозначно говорит тот факт, что раб уставился на тебя своим единственным глазом с нескрываемым вожделением. Никогда не предполагалось, что Homo sapiens и Homo navigo будут генетически совместимы. Баланс ваших феромонов весьма любопытен. Удивительно, что вы не вызываете друг у друга отвращения.
Септимус и не пытался скрыть лед в голосе.
— Что тебе нужно, Рувен?
— Так, значит, ты меня знаешь. — Раскосые глазные линзы легионера впились взглядом в оружейника. — Ты, должно быть, седьмой.
— Да.
— Тогда тебе стоило бы проявить ко мне больше уважения, если не хочешь разделить судьбу второго.
Рувен снова хмыкнул низким баритоном.
— Ты когда-нибудь видел, как вырывают душу из ее телесной оболочки? На один миг — прекрасный, восхитительный миг — тело остается стоять. Каждый нерв передает волну электрических импульсов от работающего вхолостую мозга. Сама душа бьется в судорогах — она все еще связана с плотью и разделяет агонию умирающей нервной системы, но уже не способна ни на что, кроме как корчиться в потоках эфира.
Рувен удовлетворенно вздохнул.
— Честно говоря, редко мне доводилось встречать более точное воплощение ужаса. Я искренне благодарен Второму за дар его смерти, потому что в ту ночь узнал много нового о варпе и о моих собственных силах.
— Ты убил Секундуса. — Септимус моргнул. — Ты его убил.
Воин в маске отвесил изящный поклон.
— Виновен.
— Нет. — Септимус сглотнул, отчаянно стараясь сосредоточиться. — Талос убил бы тебя.
— Он пытался.
Рувен двинулся в обход мастерской, разглядывая рабочие инструменты Септимуса. Дойдя до Пса, он остановился.
— А ты что за мелкое недоразумение?
Маг пнул служителя ботинком, скинув его со стула.
— Навигатор Этригий не слишком заботился о своих рабах, так? — Рувен оглянулся на Октавию. — Тебе достались одни отбросы, девочка.
Пес зарычал на него с пола, но Рувен уже зашагал дальше.
— Септимус, ты сильно переоцениваешь возможности своего хозяина — и его благоразумие, — если считаешь, что Талос способен меня убить. После того как я прикончил Секундуса, он пытался. Каждый раз я нарадоваться не мог на его энтузиазм. В конце концов, хоть Пророк и не простил меня, он оставил эти тщетные усилия отомстить. По-моему, неудачи ему надоели.
Октавия приподняла бровь. Оставил попытки отомстить? Не похоже на Талоса.
Септимус был менее склонен держать язык за зубами.
— Ты сотворил это с моим лицом! — рявкнул он. — На тюремной планете в системе Крита.
Рувен сверху вниз уставился на смертного, изучая обширные и искусно сделанные аугметические протезы, заменившие висок и глазницу Септимуса.
— Ах, так это ты был пилотом «Громового ястреба»? Для грызуна ты неплохо обучен, мальчик.
Септимус сжал зубы и кулаки, изо всех сил борясь с желанием схватиться за пистолеты.
— Это ты на Соласе послал тех заключенных, чтобы убить нас.
Самоконтроль Октавии тоже начал таять. Когда Септимуса приняли за мертвого и оставили его изувеченное тело в рубке «Громового ястреба», ее избили почти до потери сознания и за волосы затащили в самые смрадные подвалы тюремного комплекса.
— Так это был ты? Ты послал их? Четыре часа, — прошипела она, — я была там в темноте, с этими… животными. Целых. Четыре. Часа.
Рувен покачал головой, отмахиваясь от мелодраматической человеческой белиберды.
— Хватит нытья. Мой доспех нуждается в техосмотре.
— Я не твой оружейник, — почти расхохотался Септимус.
— Ты ухаживаешь за броней и оружием Первого Когтя, разве нет?
— Да. Но ты не из Первого Когтя.
— Был когда-то. И снова буду.
— Тогда, если Первый Коготь снова примет тебя, ты сможешь приказать мне починить твой доспех — но я опять откажусь. А пока что убирайся.
Рувен по очереди взглянул на каждого из смертных.
— Что ты сейчас сказал?
— Убирайся.
Септимус встал. Он не вытащил пистолеты, зная, что это бесполезно. Легионер мог убить их всех в мгновение ока, если бы захотел.
— Убирайся из оружейной моего господина. Это место предназначено для Первого Когтя и тех, кто им служит.
Рувен молчал. Такого он никак не ожидал. Любопытство и удивление перевесили гнев.
— Убирайся.
Октавия, в отличие от Септимуса, вытащила пистолет и направила его на рогатый шлем колдуна.
Пес немедленно последовал ее примеру, и из-под его рваного тряпья показался ржавый обрез.
— Госпожа говорит, что ты должен уйти.
Марух последним поднял свою отполированную лазвинтовку.
— Леди попросила вас удалиться.
Рувен все еще не сдвинулся с места.
— Когда-то у Талоса были куда более высокие стандарты тренировки рабов, — проговорил он.
Теперь уже Септимус вытащил пистолеты и направил оба на нагрудник Повелителя Ночи. Бессмысленный жест или нет, но рабы остались едины.
— Я велел тебе убираться, — повторил он.
— Ты ведь не считаешь всерьез, что этот спектакль меня устрашит?
Рувен шагнул вперед. На его левой глазной линзе вспыхнули две красные точки — это Септимус убрал предохранители. Легионер тряхнул головой.
— Я оставляю вам жизнь лишь потому, что вы ценны для легиона.
— Нет, — прорычал Септимус. Его человеческий глаз налился чернотой, а механический равнодушно поблескивал. — Ты оставляешь нам жизнь потому, что ты один на этом корабле и все остальные тебя презирают. Мой господин многое мне рассказывает. Я знаю, что Вознесенному нужен лишь самый ничтожный, мельчайший повод, чтобы тебя казнить. Я знаю, что Первый Коготь скорее прикончит тебя, чем вновь тебе доверится. У тебя нет власти над нашей жизнью и смертью. Мы живы не потому, что ценны, а потому, что ты ничего не стоишь.
Прежде чем Рувен успел ответить, Октавия протянула руку к бандане и запустила пальцы под повязку.
— Пошел вон. — В другой руке ее подрагивал пистолет. — Убирайся.
Рувен склонил голову, признавая свое поражение.
— Это было крайне поучительно, рабы. Благодарю вас.
С этими словами он развернулся и вышел из комнаты. Люк за ним захлопнулся.
— Кто, во имя бездны, это был? — спросил Марух.
— Черная душа, — скривился Пес. Даже его зашитые нитками глаза сморщились и впали в глазницы больше, чем обычно. — Очень черная душа.
Септимус зачехлил пистолеты. Затем в три шага пересек комнату и обнял Октавию. Марух отвернулся, ощутив внезапную неловкость. Раньше при нем они почти не прикасались друг к другу, и пожилой раб знал оружейника достаточно хорошо, чтобы понять — для такого дерзкого поступка Септимусу пришлось собрать всю свою смелость. Он не колеблясь наставил бы пистолет на полубога, но никак не мог набраться решимости для того, чтобы утешить дорогого ему человека.
Девушка почти немедленно вывернулась из его объятий.
— Не… не трогай меня. Не сейчас.
Вырываясь из рук оружейника, Октавия дрожала, но ее собственные руки продолжали трястись и после того, как девушка освободилась.
— Пес, пошли.
Голос навигатора сорвался на простой команде.
— Да, госпожа.
Когда дверь вновь захлопнулась, двое мужчин остались одни. Марух положил винтовку обратно на верстак.
— Что ж, это было захватывающе.
Септимус все еще смотрел на закрытую дверь.
— Я пойду за ней, — сказал он.
Ради друга Марух выдавил из себя улыбку, хотя после стычки с легионером сердце в его груди все еще гулко колотилось.
— Ты выбрал неверное время, чтобы начать вести себя как мужчина. Дай ей побыть в одиночестве. То, что она сказала о заключенных… о том, как они захватили ее на Соласе, — это правда?
Септимус кивнул.
— Тогда последнее, чего она сейчас хочет, — это мужские ладони на своем теле, — заметил Марух.
Септимус рухнул на стул, уронил руки на колени и опустил голову. Пепельно-русые волосы упали ему на лоб, закрывая бледное лицо. Темный глаз моргнул, голубая линза завращалась и защелкала.
— Я ненавижу этот корабль.
— Она тоже так говорит.
Септимус покачал головой.
— До того как она появилась здесь, все было намного легче. Являться по приказу. Выполнять обязанности. Знать, чего ты стоишь. Я никогда не задавал вопросов, потому что мне не перед кем было отвечать.
Он набрал в грудь воздуха, стараясь найти правильные слова, но дело закончилось только вздохом.
— Сколько времени прошло с тех пор, — мягко спросил Марух, — как ты в последний раз судил себя по человеческим меркам? Не как раб, не имеющий другого выбора, а как человек, проживший уже половину своей единственной жизни?
Септимус поднял голову, встретившись глазами с Марухом.
— О чем ты?
— Трон, на этом корабле так холодно! У меня ноют кости. — Пожилой раб потер затылок руками, черными от машинной смазки. — Ты знаешь, о чем я. До того как тут появилась Октавия, ты просто делал свое дело, даже не пытаясь взглянуть на себя со стороны. Ты делал то, что делал, потому что у тебя не было выбора. И ты никогда не оценивал свои действия. Зачем, если нет свидетелей? Но теперь есть она и есть я. И внезапно ты почувствовал себя еретиком и проклятым сукиным сыном, так ведь?
Септимус промолчал.
— Ну что ж, очень хорошо. — Марух улыбнулся, но его улыбка была скорее снисходительной, чем насмешливой. — Ты должен это чувствовать, потому что такой ты и есть. Долгие годы ты не решался признаться себе самому, но теперь на тебя смотрят другие.
Септимус уже приматывал мачете к ноге в грубой пародии на наголенные ножны легионерских гладиусов.
— Куда собрался? — спросил Марух.
— Мне нужно время, чтобы подумать. Пойду проверю мой боевой катер.
— Твой боевой катер? Твой?
Септимус одернул свою поношенную куртку, после чего направился к двери.
— Ты меня слышал.

 

Кирион, как с ним порой случалось, размышлял о жизненной позиции своих братьев. Одолев очередной пролет спиральной лестницы, он миновал анфиладу залов. В каждом его встречал суровый холод и скудные украшения, сделавшие бы честь кафедральному собору Экклезиархии. Воин начал гадать, где же прячутся населяющие этот уровень рабы.
Если здесь вообще кто-то жил.
Время от времени он встречал заплутавших смертных. Они были безоружны и напуганы, и Кирион сильно сомневался, что, убив их, сможет привлечь к себе внимание. Все же он прикончил большинство из них, оставив в живых лишь нескольких беглецов. Те, вопя, рассыпались по коридорам монастыря.
Кириону план понравился куда меньше, чем остальным братьям. Его не заботило то, что Кровоточащим Глазам досталось право захватить вспомогательный генераторум, — пусть играют в свои игры и щеголяют заслуженной славой, если им это по душе. Нет, его желудок сжимался от куда более простой и тревожной мысли.
Кириона, как и братьев, не волновала судьба Вилама.
Империум, без сомнения, сочтет произошедшее величайшей трагедией. Писцы истратят океаны чернил на описание гибели крепости. Лорд Гурон, в свою очередь, многое выиграет в результате этой осады, и в истории захват Вилама будет значиться как одно из самых дерзких и удачных его деяний.
День, когда Странствующих Десантников обрекли на медленное и бесславное вымирание. Ночь, когда погиб орден Адептус Астартес.
Именно это беспокоило Кириона. Они послужат орудием в осаде, которая нанесет Империуму страшный удар, — но ему и братьям это было безразлично.
Все взоры обратились к их грядущему трофею — «Эху проклятия». Талос, Ксарл, Вознесенный — все Повелители Ночи жаждали сразиться с такими же, как они, Астартес-предателями. Они скорее готовы были выпустить кишки собственным союзникам, чем посвятить себя войне с Империумом.
Эта позиция не казалась новой: Кирион не раз посещал Око Ужаса и был свидетелем жестоких крестовых походов, развязанных остатками легионов друг против друга. Брат против брата, одна военная группировка против другой — миллионы душ, проливающих кровь во имя избранных ими вождей.
Он сам участвовал в таких войнах против орд легионеров, сражавшихся за власть, за веру, за добычу или вообще ни за что, кроме желания выплеснуть накопившуюся ярость. Гнев хлестал из них, как гной из вскрытого нарыва. Не раз Кирион брал на прицел других Повелителей Ночи и убивал братьев, чей единственный грех заключался в том, что они встали под иное знамя.
Величайшим врагом отступников была их неспособность объединиться в отсутствие безусловного лидера. Лишь немногие воины обладали достаточной силой и хитростью, чтобы держать под контролем разношерстные армии Ока Ужаса. Вместо этого, легионеры отдавали свою верность мелким вождям. Банды формировались из тех, кто собирался вместе выживать и разбойничать. Предательство было нормой существования, потому что каждый в составе этих армий однажды уже пошел на предательство. Что значила еще одна измена, когда они нарушили клятву верности Империуму человечества?
Кирион, несмотря на все свои недостатки, не был глупцом. Он знал все эти базовые законы выживания и смирился с ними.
Но никогда прежде он не сталкивался со столь явным их проявлением. В прошлом, даже на Крите, важнее всего было причинить вред Империуму. Это казалось единственной целью, ради которой разрозненные бандформирования могли объединиться, пускай только на время.
Но сейчас никого из них не интересовал Вилам. Никто из них не ставил своей задачей убрать этот жалкий, незначительный орден со страниц истории. Нет, они стирали его с лица Галактики с тем же равнодушием, с каким смахивали кровь с ботинок.
Значит, вот так это и начиналось? Дорога, в конце которой стоял Узас — ослепленный ненавистью ко всему живому, променявший человеческую речь на рычание зверя. Возможно, именно так скверна и пробирается в души… в тихие минуты, когда к тебе приходит осознание того, что месть за прошлое важнее надежды на будущее?
И еще одна мысль. Что они станут делать, когда выиграют войну? Кирион усмехнулся на ходу — вопрос явно не имел ответа.
Воин вынужден был признать, что Вилам отличался величественной и угрюмой красотой, а такие вещи ему нравились. В какой-то мере цитадель напоминала ему о Тсагуалсе, раздувая почти потухшие угольки давней тоски. Тсагуалса была устрашающе прекрасна — никакие слова не могли описать эту крепость, возведенную тысячами рабов, чьи жизни безвестно канули в пыль пустынного мира.
Кирион снова надел шлем. На губах еще ощущался вкус крови последних трех убитых им смертных. Перед глазами воина мелькали смутные тени воспоминаний, бесплотные и бессмысленные. Мгновения самых сильных переживаний в их жизни… радость, ужас, боль… Все вздор.
Шаги легионера эхом раскатились по коридору. Он вышел из зала и вновь углубился в хитросплетения туннелей, связывающих субсекторы этого огромного монастыря-лабиринта. Как прекрасно было бы сделать такую крепость своим домом и убежищем вместо сырых палуб «Завета» или, что еще хуже, планет легиона в Оке Ужаса. Но гигантские размеры крепости играли против захватчиков. Карта на визоре его шлема уже давно стала бесполезной, и он еще не прошел достаточного числа уровней, чтобы в голове сложился полный план цитадели.
Бродить среди выпотрошенных трупов беззащитных рабов ордена было, конечно, очень увлекательно, но…
Отряд вооруженных и обмундированных рабов выскочил из-за угла, на ходу снимая лазвинтовки с предохранителей и располагаясь на огневых позициях. Кирион услышал, как офицер выкрикивает приказы. По сравнению с тем, что он видел раньше, это была самая организованная оборона. Наконец-то Вилам ответил на атаку и его защитники начали охоту на непрошеных гостей. Легионер едва не набросился на них. Зов инстинкта был силен, несмотря на то что все больше и больше людей появлялось в дальнем конце коридора. Их шаги дробно грохотали по каменному полу.
До сих пор убийства давались Кириону легко, но сейчас вещи принимали более серьезный оборот.
Воин развернулся и побежал, заставив своих медлительных преследователей пуститься в погоню. Он уже слышал, как те вызывают по воксу подкрепление и приказывают перерезать ему впереди дорогу.
Что ж, пусть приходят. Чем больше их соберется здесь, тем меньше останется для защиты верхних уровней.

 

Брекаш гневно защелкал сквозь ротовую решетку шлема. Расслышать этот шепелявый свист могли все, но только братья Брекаша по Кровоточащим Глазам сумели бы понять его значение.
Люкориф понял даже слишком хорошо. Развернувшись на месте, он уставился на своего бойца. Его когти раздраженно потрескивали, выдавая мрачное расположение духа вожака рапторов.
— Не вынуждай меня прикончить тебя, — предупредил он.
Брекаш махнул в сторону гудящего генератора размером с «Лэндрейдер». Из вокалайзера вырвался еще один залп бессловесного пощелкивания.
— Это бессмысленно, — упрямо произнес второй раптор. — Сколько этих штук мы уже разрушили? Сколько?
Люкориф не остался в долгу, ответив криком кондора. Вопль хищника вершин предшествовал гневным словам.
— Ты ведешь себя как идиот, и мое терпение уже на пределе. Уничтожь его, и двинемся дальше.
Брекаш был среди тех немногих воинов стаи, что предпочитали держаться на двух ногах. И сейчас он стоял во весь рост, глядя сверху вниз на скрючившегося на четвереньках вожака.
— По твоей милости мы творим глупость. Где Странствующие Десантники? Они не приходят на защиту генераторов, потому что это место ничего не значит.
Шлем Люкорифа дернулся. По шее раптора пробежал заметный тик. Силовые кабели и гибкие трубки, свисавшие с затылочной части шлема, во время спазма заплясали, словно механические дреды.
— Мы не видели Странствующих Десантников, потому что этот монастырь величиной с город-улей, глупец. На планете осталось не больше сотни лоялистов. И если они вообще способны как-то ответить на нападение, то защищают сейчас от Когтей нижние уровни.
Люкориф перемежал слова свирепым рычанием, но Брекаша было не так-то легко запугать.
— Что с того, что мы их уничтожаем? Не вижу результата. Мы уже разрушили девять генераторов. И никакой разницы я не замечаю.
Люкориф велел двум другим воинам бросить трупы смертных рабов, с которыми те забавлялись.
— Урит, Крайл, уничтожьте генератор.
Рапторы подчинились. Они пересекли комнату длинными прыжками, под прерывистый кашель реактивных ранцев. Без особых затей воины вцепились в вибрирующую машину когтями и забарабанили по ней кулаками, пробивая дыры и вырывая куски стальной обшивки. Когда в кожухе генератора появились дыры, рапторы зашвырнули туда несколько ручных гранат.
— Сорок секунд, господин, — прошипел Крайл.
Люкориф кивнул, но не отошел. Он снова развернулся к Брекашу.
— Крепость Десантников — вражеский город, и мы сейчас у него в кишках. Мы движемся на север и на юг, вверх и вниз, тыкая по пути в различные органы. Представь, что это сердце легионера, брат. — Раптор вытянул когтистую клешню и сжал пальцы, словно держал на ладони человеческое сердце. — Это многослойный плод, с отсеками и коридорами, ведущими внутрь и наружу. Перережь один сосуд — и тело может погибнуть, а может и выжить. Перережь много — и исход очевиден.
Люкориф кивнул в сторону лязгающего генератора.
— Перед нами одно из сердец Вилама. Мы перерезали несколько сосудов. И перережем больше, если понадобится. Но в конце концов сердце откажет и тело умрет.
Брекаш отсалютовал, ударив когтистым кулаком о нагрудник.
— Я повинуюсь.
Кровоточащие линзы вожака рапторов вновь уставились на боевого брата.
— Тогда вперед.

 

Опухшие черные глаза Вознесенного в очередной раз обратились к обзорному экрану.
Существо рывком вернулось в собственный разум — так хлестко ударяет растянутая и выпущенная из руки пружина. Прошло несколько тошнотворных секунд, прежде чем восприятие Люкорифа окончательно угасло: отвратительное ощущение слишком человеческой плоти; мерзкая ограниченность зрения, предназначенного для материального мира и неспособного уловить все нюансы эфирных потоков.
— Кровоточащие Глаза близки к успеху, — прорычал демон.
— Что прикажете, милорд? — спросил палубный офицер.
Вознесенный наклонился вперед на троне. Броня зарычала, но недостаточно громко, чтобы заглушить ужасающий треск нечеловеческих сухожилий.
— Вперед на две третьих.
— Есть, милорд.
Вознесенный внимательно изучил обзорный экран, прежде чем внести несколько поправок в гололитическую проекцию.
— Поставьте корабль на траверзе первой орбитальной защитной платформы. Запустите «Громовые ястребы», чтобы эвакуировать наши десантные капсулы до прибытия Корсаров.
— Как прикажете, господин.
— И подготовьте варп-маяк. Вызовите флот Гурона, как только «Громовые ястребы» приблизятся к шлюзу.
Назад: XVIII ВНЕДРЕНИЕ
Дальше: XX ПАДЕНИЕ ВИЛАМА