VIII
ГОРОД НОЧЬЮ
Мальчик знал, что он — один из «заторможенных» детей.
Так его учителя говорили о детях, которые сидели отдельно от остальных, — и он знал, что принадлежит к их числу. В его классе четверо ребят были «заторможенными». Мальчик уже приучился мысленно произносить это слово с той же деликатностью, с какой его проговаривали вслух взрослые. Их четверка располагалась у окна, зачастую совсем не обращая внимания на слова наставника, но их никогда за это не наказывали.
Мальчик сидел с ними, последний в этой четверке, и пялился в окно вместе с остальными. По ночным улицам проезжали машины. Их фары светили приглушенно, чтобы не ранить привыкшие к мраку глаза. Верхушки башен скрывали облачное небо, и каждый шпиль был украшен ярко освещенным знаком — торговой маркой, рекламирующей то, в чем, по мнению взрослых, они остро нуждались.
Мальчишка снова обернулся к учительнице. Некоторое время он слушал, как та рассказывает о языке, учит других — «незаторможенных» — детей новым словам. Мальчик ничего не понял. Почему слова были для них новыми? Он десятки раз встречал их в книгах своей матери.
Наставница заколебалась, поймав его взгляд. Обычно она не замечала его, забывала о его присутствии с давно отработанной легкостью. Но сейчас мальчик не отвернулся. Он с любопытством ждал, попытается ли она научить его новому слову.
Как оказалось, она попыталась. Женщина указала на слово, написанное поперек помаргивающего пикт-экрана, и спросила, понимает ли мальчик его значение.
Он не ответил. Он очень редко отвечал учительнице. Должно быть, именно поэтому взрослые и называли его «заторможенным».
Прозвенел звонок, знаменуя конец уроков, и все ребята повскакивали с мест. Большинство распихивали по сумкам письменные планшеты. «Заторможенные» прятали по карманам клочки бумаги с корявыми детскими рисунками. Мальчику нечего было прятать, потому что почти весь вечер он смотрел в окно.
Дорога домой заняла больше часа и стала еще длиннее из-за дождя. Мальчик шел мимо застрявших в пробках машин, прислушиваясь к перебранке водителей. Неподалеку, в одном или двух кварталах от его обычного пути, раздался треск, как будто кукурузные зерна лопались на огне. Две банды выясняли отношения. Мальчик задумался, какие именно и сколько человек убито?
Он не удивился, когда друг догнал его, хотя и надеялся, что этой ночью сможет побыть один. Он улыбнулся, стараясь не выдать раздражения. Друг улыбнулся в ответ.
Его друг по-настоящему не был другом. Они назывались «друзьями» только потому, что их матери действительно дружили и их семьи занимали соседние квартиры в жилом блоке.
— Учительница задала тебе вопрос, — сказал его друг, как будто мальчик и сам не заметил.
— Я знаю.
— Тогда почему ты не ответил? Не знал, что сказать?
В этом и была вся беда. Мальчик никогда не знал, что сказать, даже если знал правильный ответ.
— Я не понимаю, зачем мы ходим на уроки, — в конце концов ответил он.
Город вокруг них дышал и жил своей обычной жизнью. На соседней дороге завизжали покрышки. Кричащие голоса обвиняли, умоляли и требовали что-то от обладателей других кричащих голосов. Из соседних зданий неслась оглушительная музыка.
— Чтобы учиться, — ответил его друг.
Мать сказала мальчику, что, когда его друг вырастет, «он разобьет немало сердец». Мальчику так не казалось. По его мнению, друг всегда был либо растерян, либо зол, либо зол, потому что растерян.
Мальчик пожал плечами.
— Наша учительница никогда не говорит того, чего я не знал раньше. Но зачем нам нужно учиться? Вот чего я не понимаю.
— Потому что… так надо.
Сейчас друг выглядел растерянным, и это заставило мальчика улыбнуться.
— Когда ты наконец-то открываешь рот, то задаешь совершенно тупые вопросы.
Мальчик промолчал. Его друг никогда не понимал таких вещей.
Примерно на полпути к дому, в глубине того переплетения грязных улочек и переулков, которое взрослые называли «Лабиринтом», мальчик замедлил шаги. Остановившись, он уставился в боковую аллею. Не пытался спрятаться или выступить на свет, просто смотрел.
— Что там? — спросил его друг.
Отвечать мальчику не понадобилось.
— Ох, — сказал друг через секунду, — пошли быстрее, пока они нас не заметили.
Мальчик остался на месте. Вдоль узкой аллеи валялись горы мусора. А среди мусора лежала обнимающаяся парочка. По крайней мере, мужчина обнимал женщину. Ее одежда была порвана и покрыта грязью. Женщина неподвижно лежала на сырой от дождя земле. Голова ее оказалась повернута к мальчику. Когда мужчина взгромоздился на женщину, ее черные глаза продолжали не мигая смотреть на двух детей.
— Идем, — прошептал друг и потянул мальчика прочь за руку.
Тот некоторое время молчал, зато его друг трещал без умолку:
— Нам повезло, что нас не пристрелили. Чего ты на них уставился? Твоя мама что, ничего не говорила тебе о приличиях? Нельзя просто так пялиться.
— Она плакала, — ответил мальчик.
— Ничего не плакала. Ты просто так говоришь.
Мальчик взглянул на своего друга.
— Она плакала, Ксарл.
После этих слов его друг заткнулся. Остаток дороги они прошагали в молчании и, когда дошли до жилого шпиля, расстались, не попрощавшись.
Мать мальчика вернулась домой рано. Он почувствовал запах готовящейся лапши и услышал, как мать напевает во второй комнатке — в маленькой кухне с раздвижной пластиковой дверью.
Когда она вошла в жилую комнату, то опустила рукава, скрыв запястья. Это спрятало татуировки, покрывавшие ее предплечья. Мальчик никогда не спрашивал, почему она их прячет. Чернильные символы, въевшиеся в кожу, показывали, кому она принадлежит. Мальчик знал это, хотя порой задумывался, не означают ли татуировки чего-то большего.
— Сегодня мне звонили из твоей школы, — сказала мать.
Она кивнула на прелектор — пустой сейчас, но мальчик легко мог представить лицо учительницы на этом плоском, зернистом настенном экране.
— Потому что я «заторможенный»? — спросил он.
— Отчего ты так думаешь?
— Потому что я ничего плохого не сделал. Я никогда не делаю ничего плохого. Значит, это оттого, что я «заторможенный».
Мать присела на край кровати, сложив руки на коленях. Ее волосы намокли и потемнели — она недавно мыла голову. Вообще-то у матери были светлые волосы, что для жителей города считалось редкостью.
— Ты скажешь мне, что с тобой происходит? — спросила она.
Мальчик сел рядом с ней, и руки матери легли ему на плечи.
— Я не понимаю, зачем мы учимся, — ответил он. — Мы должны ходить на уроки, но я не знаю зачем.
— Чтобы стать лучше, — сказала она. — Чтобы ты мог жить на Городской Периферии и работать где-нибудь… в каком-нибудь хорошем месте.
Последние слова она произнесла тише, почесывая татуировку с клеймом владельца на руке.
— Этого не будет, — сказал мальчик и улыбнулся, чтобы мать не расстраивалась.
В ответ она прижала его к себе и принялась тихо укачивать, как в те ночи, когда хозяин ее бил. В те ночи кровь, текущая у нее по лицу, капала на волосы мальчику. Нынешней ночью крови не было — только слезы.
— Почему нет? — тихо спросила она.
— Я вступлю в банду, как мой отец. И Ксарл вступит в банду, как его отец. И мы оба умрем на улицах, как и все остальные.
Мальчик выглядел скорее задумчивым, чем печальным. Те слова, что разбивали сердце его матери, почти не тревожили его самого. Факты остаются фактами.
— И потом, на Периферии ведь ничем не лучше, так? Если по правде?
Теперь мать плакала, как та женщина в аллее. Та же пустота и обреченность сквозили в ее глазах.
— Нет, — шепотом признала она. — Там все то же самое.
— Так зачем мне учиться в школе? Зачем ты тратишь деньги на книги? Зачем мне их читать?
Ей потребовалось время, чтобы ответить. Мальчик услышал, как она сглотнула, и почувствовал ее дрожь.
— Мама?
— Ты можешь сделать кое-что еще.
Сейчас она укачивала его, укачивала так же, как раньше, в раннем детстве.
— Если ты будешь лучше других детей, если станешь самым умным и самым сильным, тебе никогда не придется возвращаться в этот мир.
Мальчик взглянул на нее снизу вверх. Он не был уверен, правильно ли расслышал и, если да, нравится ли ему эта идея.
— Покинуть наш мир? Кто…
Он почти спросил: «Кто будет заботиться о тебе?» — но от этого она снова бы расплакалась.
— Кто останется с тобой?
— Не волнуйся за меня. Со мной все будет в порядке. Но пожалуйста, пожалуйста, отвечай на вопросы учительницы. Ты должен показать, какой ты умный. Это важно.
— Но куда я пойду? Что буду делать?
— Ты пойдешь, куда захочешь, и будешь делать, что пожелаешь. — Мать улыбнулась ему. — Герои могут делать все, что захотят.
— Герои?
Эта мысль заставила мальчика рассмеяться. Его смех радовал мать больше всего на свете — он был достаточно взрослым, чтобы это заметить, но слишком маленьким, чтобы понять, почему такая простая вещь может ее утешить.
— Да. Если ты пройдешь испытания, тебя возьмут в легион. Ты станешь героем, рыцарем, покорителем звезд.
Мальчик смотрел на нее долго и пристально.
— Сколько тебе лет, мама?
— Двадцать шесть циклов.
— Ты слишком старая, чтобы пройти эти испытания?
Прежде чем заговорить, мать поцеловала его в лоб. Внезапно она разулыбалась, и напряжение, повисшее в тесной комнатке, рассеялось.
— Я не могу участвовать в испытаниях. Я женщина. И ты не сможешь, если вырастешь таким, как твой отец.
— Но в легион все время берут мальчишек из банд.
— Так было не всегда.
Она пересадила его на кровать и вернулась на кухню помешать макароны в кастрюле.
— Помни, что легион берет только некоторых мальчишек из банд. Они всегда ищут самых лучших и самых умных. Обещай мне, что станешь таким.
— Хорошо, мама.
— Ты больше не будешь молчать на уроках?
— Нет, мама.
— Хорошо. Как там твой друг?
— Ты знаешь, он мне не настоящий друг. Он всегда злится. И он хочет вступить в банду, когда повзрослеет.
Мать снова улыбнулась мальчику, но на сей раз улыбка была печальной и чуть-чуть неискренней.
— Все вступают в банды, мой маленький ученый. Таков порядок вещей. У всех есть дом, банда, работа. Просто запомни: можно делать плохие вещи потому, что вынужден это делать, а можно потому, что это тебе нравится. Чувствуешь разницу?
Она накрыла к обеду маленький стол, натянув на руки узкие перчатки, чтобы не обжечься об алюминиевые миски. Когда все было готово, мать бросила перчатки на кровать и улыбнулась, глядя, как сын делает первый глоток.
Он взглянул на нее снизу вверх и увидел, как странными рывками меняется ее лицо. Улыбка превратилась в кривую усмешку, глаза удлинились, сошлись к переносице и одновременно нечеловечески вытянулись к вискам. Влажные волосы встали дыбом, словно от электрического разряда, и превратились в плюмаж цвета свежей крови.
Она закричала на него — так пронзительно, что от визга вылетели оконные стекла, рассыпав осколки по мостовой внизу. Вопящая женщина потянулась за лежащим на кровати изогнутым клинком — и…
Он открыл глаза в умиротворяющей тьме зала для медитаций.
Но покой длился не больше секунды. Эльдарская ведьма тоже была здесь, последовав за ним из сна в реальный мир. Ведьма произнесла его имя. Женский голос разбил бархатную тишину, а застоявшийся воздух корабля заполнился чужим запахом.
Воин схватил ее за горло. Огромный кулак сомкнулся на бледной шее. Талос вскочил на ноги, увлекая ведьму за собой. В слабой попытке помешать она задергала ногами и разинула рот в беззвучном крике.
Талос разжал пальцы. Женщина пролетела метр и, ударившись ватными ногами о палубу, рухнула на четвереньки.
— Октавия?
Навигатор закашлялась, с трудом втягивая воздух и отплевываясь.
— А вы думали, кто?
В дверном проеме, ведущем в зал для медитаций, скорчился один из ее служителей. В перемотанных бинтами пальцах коротышки подрагивал ржавый обрез.
— Должен ли я напомнить тебе, — холодно сказал Повелитель Ночи, — что, целясь в одного из воинов легиона, ты нарушаешь законы «Завета»?
— Ты сделал больно госпоже. — Человек как-то ухитрялся смотреть сквозь зашитые нитками веки. Несмотря на нескрываемый страх, он не опускал оружия. — Ты сделал ей больно.
Талос опустился на колени и протянул Октавии ладонь, чтобы помочь ей встать. После секундного колебания девушка приняла руку.
— Похоже, ты вызываешь в своих служителях истинную преданность. В отличие от Этригия.
Октавия ощупала опухшее и саднящее горло.
— Все в порядке, Пес. Все в порядке, не волнуйся.
Служитель опустил обрез, засунув его куда-то в складки грязного и дырявого плаща. Навигатор сдула с лица выбившуюся прядь.
— Чем я заслужила такое приветствие? Вы говорили, что я могу заходить свободно, если дверь не заперта.
— Ничем.
Талос вернулся на холодную металлическую плиту, служившую ему кроватью в минуты отдыха.
— Прости меня — я был встревожен тем, что видел во сне.
— Я постучала перед тем, как войти, — добавила девушка.
— Не сомневаюсь.
На мгновение он прижал ладони к глазам, избавляясь от образа ксеносской ведьмы. Но боль осталась и была сильнее, чем когда-либо прежде. Боль пульсировала в виске, расползаясь оттуда паучьей сеткой по всему черепу. Раны, полученные месяц назад, только усилили ее. Теперь даже сон превратился в мучение.
Талос медленно поднял голову и взглянул на навигатора.
— Ты не в своих покоях. И корабль, к моей величайшей радости, больше не трясется. Но мы еще не могли добраться до места назначения.
Было совершенно ясно, что девушка не хочет об этом говорить.
— Нет, — сказала она, не вдаваясь в объяснения.
— Понимаю.
Значит, ей снова потребовался отдых. Вознесенный вряд ли пришел в восторг.
Все трое замолчали. Октавия водила лучом фонарика по стенам. Каждый сантиметр личных покоев Талоса был покрыт нострамскими письменами — поспешно нацарапанными строчками рун, перетекающих одна в другую. Кое-где новые пророчества были выцарапаны поверх старых. Видения, переполнявшие разум Талоса, выплеснулись на стены словами мертвого языка. Такие же рунические пророчества были выгравированы на некоторых участках его брони.
Талоса, похоже, не задело ее любопытство.
— Ты плохо выглядишь, — сказал он девушке.
— Большое спасибо. — Она отлично знала, как паршиво выглядит: кожа цвета прокисшего молока, больная спина и глаза, настолько налившиеся кровью, что даже моргнуть было мучительно. — Вести корабль сквозь бездну душ не так уж легко, знаете ли.
— Я не хотел обидеть тебя. — Голос пророка прозвучал скорее задумчиво, чем виновато. — Галантность покидает нас в первую очередь. Способность вести светскую беседу. Когда мы перестаем быть людьми, это уходит первым.
Октавия фыркнула, но не позволила отвлечь себя от главного.
— О чем был твой кошмар?
Талос улыбнулся ей той кривой и насмешливой улыбкой, что обычно скрывалась под шлемом.
— Об эльдарах. В последнее время я вижу только их.
— Это было пророчество?
Она вновь собрала волосы в хвост, попутно проверив, плотно ли держится повязка на лбу.
— Я уже не уверен. Иногда нелегко ощутить разницу между кошмаром и пророчеством. Это было воспоминание, под конец извратившееся и оскверненное. Ни пророческое видение, ни настоящий сон.
— Казалось бы, после стольких лет вы должны были научиться различать их, — сказала девушка, стараясь не встречаться с ним взглядом.
Талос не ответил на укол, потому что знал, отчего навигатор злится. Октавия была напугана, потрясена тем, что он чуть не придушил ее при пробуждении, и старалась скрыть страх под маской раздражения. Почему люди позволяли таким мелочным чувствам управлять их поведением — оставалось загадкой для Пророка, однако он научился распознавать эти эмоции и не обращать на них внимания.
Ободренная его терпеливым молчанием, она наконец произнесла: «Прошу прощения».
Теперь их глаза встретились: ее орехово-карие, как у большинства уроженцев Терры, и его непроницаемо-черные, лишенные белка очи истинного сына Нострамо. Девушка быстро отвела взгляд. Когда она слишком долго смотрела на этих генетически усиленных полубогов, по коже начинали ползти мурашки. Лицо Талоса почти зажило за прошедший месяц, и все же он больше напоминал оружие, чем живого человека. Под тонкими чертами Пророка скрывался форсированный и слишком массивный череп: каменная глыба, твердая, как сталь. От обоих его висков тянулись хирургические шрамы, белые на белом, почти незаметные на матово-бледной коже. Гармоничные черты, украсившие бы любого человека, на лице этого громадного воина казались почти лишними. Глаза, которые могли бы светиться любопытством и добротой, вместо этого горели разочарованием и еще чем-то отталкивающим и пугающим.
Ненавистью, подумала она. Хозяева люто ненавидели все, включая друг друга.
В ответ на ее изучающий взгляд Пророк улыбнулся. По крайней мере, хоть это в нем оставалось человеческим. Насмешливая улыбка, когда-то принадлежавшая мальчику, знавшему намного больше, чем он желал показать. Изрезанная шрамами статуя гневного бога на секунду исчезла, уступив место чему-то большему.
— Полагаю, ты за этим и пришла, — сказал он, то ли спрашивая, то ли утверждая.
— Возможно. Что вам снилось, прежде чем… прежде чем пришли эльдары?
— Мой родной мир — до того, как мы вернулись и уничтожили его.
Пророк спал в полном боевом облачении, не считая шлема. Септимус с помощью Маруха починил его доспех. Октавия видела завершающий штрих этой работы, когда Талос вновь разнес изображение аквилы одним ударом ритуального молота.
— Какая у вас была семья?
Воин вложил золотой меч в ножны и закрепил за спиной. Рукоятка и крылатая гарда выглядывали из-за плеча Пророка, ожидая, пока за них возьмется хозяйская рука. Талос ответил, не глядя на девушку:
— Мой отец был убийцей, как и его отец до него, и отец его отца. Моя мать была шлюхой на договоре у сутенера и состарилась прежде времени. В пятьдесят она выглядела на все семьдесят. Думаю, подцепила какую-нибудь болезнь.
— Извините, что спросила, — с чувством произнесла девушка.
Талос проверил магазин своего огромного болтера и одним щелчком задвинул его на место.
— Чего ты хочешь, Октавия?
— Септимус однажды сказал мне кое-что.
Талос развернулся и взглянул на навигатора сверху вниз. Ее макушка едва доходила ему до груди.
— Он сказал, что вы убили одного из ваших слуг. Очень давно.
— Терциуса. Варп завладел им. — Талос нахмурился, словно замечание Октавии его оскорбило. — Я дал ему чистую смерть. Он почти не страдал. Это не было бездумным убийством, Октавия. Я никогда не действую безрассудно.
Девушка тряхнула головой.
— Я знаю. Не в этом дело. Но что произошло? «У варпа есть тысяча способов отравить человеческое сердце». — Октавия бледно улыбнулась, процитировав это древнее и напыщенное изречение навигаторов. — Что с ним случилось?
Талос закрепил двуствольный болтер на набедреннике.
— Терциус изменился, снаружи и изнутри. Он всегда был любознателен. Когда мы шли по Морю Душ, ему нравилось стоять на наблюдательной палубе и смотреть прямо в сердце безумия. Он вглядывался в бездну так долго, что она проникла в него. Поначалу никто почти не замечал признаков: судорог и носового кровотечения. А я тогда был младше и плохо знал, как обнаружить скверну. Когда я наконец понял, что он потерян навсегда, Терциус уже превратился в свирепую тварь. Он бродил по нижним палубам, выслеживая и пожирая смертных.
Октавия вздрогнула. Даже самым неопытным из навигаторов приходилось сталкиваться с тысячами чудовищных изменений, поражающих человеческое тело и душу в варпе. И сама Октавия во время тягомотной службы на «Звездной деве» успела наглядеться на призраков скверны, затронувшей неосторожных членов экипажа. Конечно, не столь жуткие, как в рассказе Талоса, но все же…
— А что случилось с Секундусом? — спросила она.
— Я не хочу говорить о втором. Мне неприятно вспоминать о нем, и даже месть эти воспоминания не успокаивает.
Пророк взял в руки шлем и добавил:
— Просто скажи мне, что не так?
Девушка сузила глаза.
— Почему вы думаете, что что-то не так?
— Может быть, потому, что я не законченный идиот.
Октавия с трудом выдавила улыбку. Он мог убить ее. И он убьет ее без малейшего колебания, если посчитает это необходимым.
«Сейчас или никогда», — подумала она.
— Я все время вижу Рожденную-в-пустоте.
Талос медленно выдохнул и ненадолго прикрыл глаза.
— Продолжай.
— Я слышу из-за угла ее плач. Я вижу мельком, как она проносится по пустым коридорам. Это она. Я знаю. Но Пес ее не замечает.
Служитель сконфуженно пожал плечами — его совсем не радовал испытующий взгляд Повелителя Ночи. Талос вновь обернулся к Октавии.
— Итак. — Она склонила голову к плечу. — Я заражена скверной?
В ответ Пророк устало вздохнул.
— От тебя одни проблемы.
Эти слова задели ее гордость. Девушка расправила плечи и выпрямилась во весь рост.
— Я могу сказать о вас то же самое. Вряд ли моя жизнь стала приятнее после того, как вы меня похитили. И это вы охотились на меня, помните? Вы притащили меня на борт, схватив за горло, словно пойманную зверушку.
Талос рассмеялся. У него был тихий смех — немногим громче, чем дуновение воздуха, выдохнутого сквозь кривящиеся в улыбке губы.
— Твой острый терранский язычок никогда мне не наскучит. — Воин перевел дыхание. — Будь осторожна, Октавия. Несмотря на то что ты боишься собственной слабости, беда не в тебе. Этот корабль провел в варпе целую вечность. Скверна не в тебе, а в «Завете». Самые его кости нечисты, и мы вдыхаем заразу с каждым глотком воздуха. Мы еретики. Такова наша судьба.
— Это… не очень-то утешает.
Пророк взглянул на нее настолько по-человечески, что у девушки перехватило дыхание. Заломленная бровь, кривая полуулыбка и выражение, в котором отчетливо читалось: «А чего ты от меня ожидала?»
— «Завет» ненавидит меня, — сказала девушка. — Я это знаю. Его дух отшатывается с отвращением каждый раз, когда я к нему прикасаюсь. Но он не стал бы нарочно запугивать меня призраками. Он слишком прост, чтобы додуматься до такого.
Талос кивнул.
— Конечно. Но «Завет» полон памяти о живших и встретивших смерть на его борту. На этих палубах умерло больше людей, чем числится сейчас у нас в экипаже. И корабль все еще помнит каждого из них. Подумай о крови, что впиталась в сталь вокруг нас, о сотнях последних издыханий, и сейчас циркулирующих в вентиляционной системе. Запертых здесь навечно, вновь и вновь проходящих сквозь легкие живых. Мы обретаемся среди воспоминаний «Завета», так что всем время от времени видятся странные вещи.
Октавия вздрогнула.
— Ненавижу этот корабль.
— Нет, — сказал Талос, снова взяв в руки шлем. — Это неправда.
— Но я воображала совсем другое. Вести боевой корабль легиона Астартес — об этом молится каждый навигатор. И «Завет» движется так, как бывает только в чудесном сне, — он извивается, словно змея в масле. Но все здесь настолько… пропахло тухлятиной… — Голос Октавии звучал все тише и наконец умолк.
Некоторое время девушка пристально всматривалась в лицо Пророка, ощущая острый кислотный запах его дыхания.
— Ты довольно невежливо пялишься на меня, — заметил он.
— Вам повезло, что вы не потеряли глаз.
— Интересно сформулировано. Учитывая, что полчерепа мне заменили металлическими пластинами и, по словам Кириона, левая половина лица у меня выглядит так, словно я проиграл бой скальному кугуару.
Он провел кончиками закованных в перчатку пальцев по медленно рассасывающимся шрамам. Даже его сверхчеловеческой физиологии было нелегко справиться со всеми увечьями. Рубцы на левой половине лица тянулись от виска к уголку губ.
— Это не метка любимца удачи, Октавия.
— Выглядит не так уж и плохо, — возразила девушка.
Что-то в тоне Повелителя Ночи заставило ее почувствовать себя свободнее — возможно, нотка почти братской близости в его ровном голосе и открытом взгляде.
— Что такое «скальный кугуар»?
— Хищник моего родного мира. Когда в следующий раз встретишь одного из Чернецов, присмотрись к его наплечникам. Ревущие львы на них — это то, что мы называли «скальными кугуарами» на Нострамо. Если главарь банды мог покинуть город ради охоты на них, это считалось признаком процветания.
— Госпожа, — перебил его Пес.
Урок истории оборвался. Октавия резко обернулась.
— Что?
Пес неловко переступил с ноги на ногу.
— Однажды я убил скального кота.
Девушка скептически хмыкнула, но Талос ответил прежде, чем она успела ввернуть хоть слово:
— Народец Холмов?
Его низкий голос эхом пронесся по комнате.
Изуродованная голова с венчиком седых волос дернулась в кивке.
— Да, господин. И я правда однажды убил скального кота. Маленького. А потом съел.
— Возможно, так и было, — согласился Талос. — Народец Холмов селился вдали от городов. Они влачили весьма жалкое существование в горах.
Октавия все еще с интересом смотрела на Пса.
— Сколько тебе лет?
— Больше, чем вам, — ответил Пес и снова кивнул, будто его слова все объясняли.
«Странное созданьице», — подумала Октавия, вновь поворачиваясь к Талосу.
— Как ваша рука?
Воин покосился на закованную в доспех левую руку и сжал пальцы в кулак. Внешне она ничем не отличалась от правой. Но под керамитом скрывалось нечто совсем иное: протез из металлических костей на гидравлических суставах. Тихое жужжание искусственных мышц и сервопередач все еще было в новинку Пророку. Талоса забавляла вибрация маленьких сервоприводов в запястье и пощелкивание, которое издавал локоть из пластали, если новая конечность двигалась слишком быстро. Он упражнял руку, притрагиваясь кончиком большого пальца к остальным и повторяя это раз за разом со все увеличивающейся скоростью. Даже самые легкие движения отдавались рокотом в доспехе.
— Кирион потерял руку на Крите, — усмехнулся Талос. — Не совсем то, в чем я бы хотел быть на него похожим.
— Как вы ее ощущаете?
— Как свою собственную руку, — он пожал плечами, — только чужую.
Девушка невольно улыбнулась.
— Все понятно.
— Я собирался поговорить с Делтрианом о предстоящем ремонте, — сказал Пророк. — Хочешь пойти со мной?
— Нет, что вы. Благодарю за предложение.
— Нет, — пропищал Пес, все еще маячивший в дверях. — Нет, сэр.
Судовые вокс-динамики с треском включились. Гортанное рычание Вознесенного разнеслось по коридорам: «Переходим в эмпиреи через тридцать циклов. Всей команде вернуться к рабочим постам».
Октавия подняла голову к настенному динамику.
— Это был вежливый способ сказать: «Октавия, марш в свою комнату».
Талос кивнул.
— Возвращайся в свои покои, навигатор. Остерегайся призраков, блуждающих в здешних коридорах, но постарайся не обращать на них внимания. Сколько нам осталось до места назначения?
— День до границы Мальстрема, — ответила она. — Может быть, два. Есть еще кое-что.
— Что именно?
— Отец Рожденной-в-пустоте. Септимус велел мне не беспокоить вас такими мелочами, но я думаю, вам следует знать.
Талос молча склонил голову, делая ей знак продолжать.
— Иногда на Черном Рынке или еще где-нибудь на палубах для команды он заводит разговор о том, что этот корабль обречен и проклят, что «Завет» погубит всех нас в одну из грядущих ночей. Кое-кто из тех смертных, что постарше, прислушивался к нему и соглашался… Вам известно, как они относились к девочке. Но сейчас и новые члены команды, те, что с Ганга, стали прислушиваться. Аркия обвиняет вас. У девочки был ваш медальон, и все же она… вы знаете.
— Погибла.
Октавия кивнула.
— Я приказал Септимусу разобраться с этим, — пробормотал воин. — Но благодарю, что ты сообщила мне. Я сам покончу с этой ситуацией.
Талос заметил, что ее голос прозвучал неуверенно.
— Мертвые рабы бесполезны, — сказал он. — Но так же бесполезны и непокорные рабы. Я убью его, если он не оставит мне иного выбора, однако у меня нет желания отнимать у него жизнь. Аркия — образец устойчивости к скверне, ведь он сумел зачать ребенка, хоть и провел в черных недрах корабля не один десяток лет. Я не глупец, Октавия. Для смертных он служит примером не в меньшей степени, чем его дочь. Его убийство принесет нам мало пользы и лишь настроит против нас команду. Покорность в людях следует воспитывать, устрашая их наказанием, а не бросая в глубины отчаяния, дабы сломить их дух. В первом случае мы получим преданных и усердных работников, которые будут трудиться, чтобы выжить. Во втором — пустую оболочку, от которой нам, хозяевам, не будет никакого проку.
В воздухе повисла неловкость. Талос буркнул:
— Это все?
— Что ждет нас в Мальстреме? Что такое Зрачок Бездны?
Талос мотнул головой.
— Увидишь своими глазами, если корабль продержится достаточно долго, чтобы достичь дока.
— Значит, это док.
— Это… Октавия, я — воин, а не писец или сочинитель. У меня не хватает слов, чтобы воздать ему должное. Да, Зрачок Бездны — это док.
— Вы сказали «я — воин» так, словно это какое-то проклятие.
Прежде, чем продолжить, Октавия облизнула пересохшие губы.
— Кем вы хотели стать? — спросила девушка. — Я рассказала вам правду — я всегда мечтала о том, чтобы вести боевой корабль, и — к добру или к худу — судьба дала мне желаемое. А как насчет вас? Ничего, что я спрашиваю?
Талос снова рассмеялся тем же приглушенным смехом и постучал пальцем по оскверненному орлу на нагруднике.
— Я хотел стать героем.
В следующий миг он спрятал иссеченное шрамами лицо под череполиким шлемом, и на девушку бесстрастно уставились алые глазные линзы.
— А теперь погляди, что из этого вышло.
Назад: Часть вторая ЗРАЧОК БЕЗДНЫ
Дальше: IX ПОЛЕТ
