Глава 19
СЫН ХОРУСА
Мы врезались в корпус с силой громового удара. Тряска еще не утихла, а мы уже били по рычагам сброса ремней и вскакивали с фиксирующих кресел, считая каждый мучительный удар сердца. Буры и магнамелты прогрызали дорогу через спрессованные адамантиевые сплавы, и мы, словно цепкий клещ, всверливались в железную плоть «Прекрасного».
— Десять секунд, — произнес машинный дух штурмовой капсулы.
Его голос вырывался в темное нутро капсулы из трех вокс-горгулий. Судя по всему, замысел скульптора заключался в том, что твари вспарывали себя и пожирали собственные внутренности. Какой бы смысл в этом ни заключался, для меня он оставался недоступен. Я старался не воспринимать это как зловещее предзнаменование.
— Пять секунд, — вновь раздался безжизненный голос.
Я сжал болтер, готовясь идти первым. Во мраке меня толкали другие закованные в броню тела. Я чуял мускусную пудру на крыльях Нефертари и химический запах, исходящий от вен Телемахона. Они оба были напряжены, словно лезвие, и переполнены адреналином. От них разило жаждой крови. Мехари и Джедхор были Мехари и Джедхором — безжизненными, однако верными и спокойными.
— Прорыв, прорыв, — сообщил машинный дух. — Прорыв, прорыв.
Диафрагменный шлюз капсулы провернулся и раскрылся под стоны протестующей гидравлики, открывая пустой коридор снаружи. Телемахон оглянулся на меня.
Я простер сознание вперед, нащупывая контакт с находящимися поблизости душами. Мое ищущее восприятие почти сразу же наткнулось на мысли и воспоминания. Мешанину человечного и чудовищного, от которой я рывком вернулся обратно в свою голову.
— Смертные. Группа. Недисциплинированные.
Телемахон вдавил активационные руны на трех гранатах. Он метнул их, и гранаты с музыкальным лязгом отрикошетили от стен. Спутанная каша человеческих эмоций растворилась в стонах и воплях, последовавших за взрывами. Коридор затянуло дымом. Телемахон скользнул внутрь.
«За ним», — велел я своим рубрикаторам.
Мы начали продвижение. Телемахон бегом вел нас через дым, что вынуждало рубрикаторов неловко наклоняться вперед и мчаться, шумно топая. Какой бы алхимический состав ни содержался в гранатах мечника, он лип к нашему керамиту с цепкостью смолы. Нас всех покрывало вещество пепельного цвета, сделавшее доспехи тускло-серыми. Чистыми оставались только клинки оружия. Их силовые поля злобно трещали, выжигая всю грязь.
Телемахон не раз оглядывался на меня, и я ощущал буйство чувств, бурливших по ту сторону его лицевой маски. Возвращение к былому себе позволило ему вновь испытывать свои божественно обостренные эмоции, однако, освободив мечника, я прекратил полностью ему доверять.
Гира не отставала от нас. Если мне и нужно было напоминать о том, что она — не настоящая волчица, это было сейчас особенно заметно по тому, как липкий пепел не мешал ей, хотя спутывал шерсть и застилал немигающие глаза. Для того чтобы смотреть, зрение ей не требовалось.
Нефертари была так же разукрашена пеплом, как и остальные, хотя ее угловатый шлем с гребнем нездешней работы и создавал более характерный силуэт. В этом шлеме было что-то от клюва хищной птицы — по неизвестным мне причинам эльдарская дева увенчала его плюмажем из белых перьев. Те немедленно стали грязными.
Моя подопечная была увешана оружием. К броне были пристегнуты экзотические пистолеты и карабины эльдаров с укороченным стволом. В руках она держала искривленный клинок длиной почти что в ее собственный рост — редкий даже среди ее рода клэйв, на мерцающих плоскостях которого были вытравлены змеящиеся иероглифы. Несмотря на тусклость ее комморрской ауры, я чувствовал, как она возбуждена, наконец-то получив свободу: свободу охотиться, свободу вкушать боль, свободу утолять нескончаемую жажду своей души. Волнение эльдаров обладает странным психическим резонансом. У нее это была нездоровая сладость, будто мед на корне языка.
— У меня нарушена вокс-связь с кораблем, — передал Телемахон по каналу ближнего действия.
— У меня тоже.
«Ашур-Кай?»
«Хайон? Мой ученик?»
Он уже давно меня так не называл.
«Прости бывшему наставнику его тревогу. После телекинетического подвига, который ты совершил с „Тлалоком“, я опасался, что ты будешь слаб несколько следующих месяцев. Но мы поговорим об этом позже».
«Поговорим. Сообщи Абаддону, что мы… Погоди. Погоди».
Телемахон вскинул руку, остановив нас, когда мы вышли из сферы действия дымовых гранат. По палубе впереди рыскало существо — отчасти Нерожденный, отчасти сотворенное в лаборатории чудовище, — которое приближалось к нам неровной поступью. Три его конечности плохо подходили для ходьбы, поскольку каждая представляла собой многосуставчатый хитиновый клинок. Первое, что я заметил, — у него не было глаз, и оно ориентировалось, нюхая воздух. Второе — что его органы располагались снаружи тела.
Ашур-Кай не ошибся. Мне была ненавистна слабость, все еще сковывавшая меня. После нескольких месяцев, проведенных почти без движения, вряд ли стоило удивляться дряблости мышц, однако человек — гордое создание. Я был воином-командующим большую часть своей жизни. Мое достоинство уязвляло то, что меня сопровождают и защищают на задании, которое я мог бы выполнить в одиночку.
Тварь просеменила ближе, слепо обнюхивая воздух. Вес Саэрна в моих руках выматывал. Не задумываясь, я призвал силу, позволив варпу просачиваться сквозь мою ослабевшую плоть и оживлять ее своим прикосновением.
В тот же миг, как я ощутил благословенный приток свежих сил, существо повернуло ко мне свою продолговатую голову. Плоть на лишенной лица морде растянулась, открывая отверстие. Влажно хлюпая, тварь отрывистыми толчками втянула воздух.
«Кто кто кто кто кто…»
Еще до того, как я успел пошевелиться, Нефертари пришла в движение. Эльдарская дева бросилась вперед. Ее клэйв пел от электрического разряда. Голова твари с лязгом упала на пол, стремительно превращаясь в мясистую жижу. За ней последовало тело, дергавшееся в конвульсиях, пока таяло. Мы двинулись дальше, держа оружие наготове.
«Сообщи Абаддону, что мы почти готовы».
«Хайон, он выглядит нетерпеливым».
«Так передай мое сообщение и успокой его, старик».
— Они тебя чуют, — тихо произнес Телемахон, не оборачиваясь.
— Я буду аккуратнее.
— Не тебя, Хайон. Ее.
Я посмотрел на свою подопечную. Такой широкой, абсолютно нечеловеческой улыбки я еще ни разу не видел на ее лице. На смертоносном лезвии клэйва с шипением испарялся ихор.
— Нам противостоят дети Младшего бога, — продолжил Телемахон. — Они чуют ее душу.
Мечник указывал путь. Мы сражались снова и снова, всегда убивая столкнувшихся с нами существ до того, как те успевали скрыться или позвать на помощь. Тех, кто вставал на дыбы и бился с нами, повергали клыки Гиры, клинок Телемахона и клэйв Нефертари. Я неохотно берег силы для предстоящей борьбы. Это само по себе было испытанием.
Все это время корпус вокруг нас продолжал сотрясаться — сперва от попаданий орудий «Мстительного духа», а затем — когда собственные пушки «Прекрасного» беспомощно открыли ответный огонь.
— Кто командует этим кораблем? — спросил я Телемахона.
— Прародитель Фабий. — Голос мечника был полон отвращения. — Мы не называем его «Прекрасным». Мы называем его «Мясным рынком».
— Очаровательно.
— Радуйся, что мы берем его на абордаж сейчас, когда повсюду хаос из-за эвакуации. Это крепость кошмаров, колдун. Будь Прародитель готов к нашему появлению, мы бы уже были мертвы.
Но даже стычек с одной только мерзостью, которой позволяли бродить и гнить в залах корабля, уже вполне хватало. В каждом коридоре Нефертари увлажняла свой клэйв, прорубая дорогу сквозь людей-слуг с переделанными скелетами и чудовищных Нерожденных, от которых разило алхимическим вмешательством. Жизнь в преисподней отнимает способность испытывать шок от физического облика любых существ, однако эти представляли собой тошнотворную помесь человека, мутанта и Нерожденного — они разлагались, еще будучи живыми, и от них несло как природными, так и противоестественными выделениями. По стянутым швами и раздутым лицам, словно слезы, стекали ихор, гной и сотворенные варпом химикалии.
Я поднял отсеченную голову чего-то, что было человеком, пока его не «одарили» тремя рядами заточенных зубов на верхней и нижней челюстях. Оно продолжало таращиться на меня уцелевшим глазом, а измененный рот тщетно щелкал клыками в моем направлении.
«Есть есть есть есть…»
Ухватив голову за волосы, я размозжил ее о ближайшую стену.
В нескольких коридорах мы столкнулись с чистокровными людьми из экипажа, вооруженными фанатичной верой в собственное предназначение и преданностью хозяевам, — однако мало что могло по-настоящему нам навредить. Они вели военную игру двумя способами: либо атаковали стадом потной вопящей плоти, либо же стояли разрозненными рядами и вели огонь из пистолетов, автоганов и пулевых винтовок.
Не путайте подобное поведение с отвагой. Когда имперский гвардеец остается на месте, вверяя свою душу Императору и вызывающе крича нам в лицо, пока мы прорезаем себе дорогу по его траншеям — это отвага. Возможно, тщетная и неуместная, однако, несомненно, отвага.
В тех залах нас встретили истерзанные безумцы в лохмотьях, и на их изуродованных лицах ясно читался фанатизм глупцов. Они вопили, привлекая внимание своих господ, благословение Младшего бога и удачу, необходимую, чтобы остаться в живых, когда среди них шла смерть. Многие группировки отправляются на битву, окружая себя стадами такого болтерного мяса. Оно полезно для множества тактических задач, не последняя из которых состоит в том, чтобы вынудить врага тратить боеприпасы и уставать, уничтожая преданных ничтожеств. Мы используем их и сейчас, в Черном Легионе, — их орды рассыпаются по полю боя перед нашими армиями, гонимые вперед устрашающими песнопениями наших апостолов и жрецов войны.
Среди наших последователей из числа людей и мутантов в изобилии встречаются смельчаки, не ошибитесь на этот счет. Но не там, не в тот день на борту «Прекрасного». То были отходы рабства и неудачных экспериментов, которых притащили на борт эвакуационного корабля их спасающиеся хозяева.
Мы с Телемахоном заняли позицию в авангарде, шагая в железную стену огня мелкокалиберного оружия. Пули разлетались о мой доспех, как градины о танковую броню. Более мягкие сочленения доспехов были уязвимее — пуля попала в цель, и сустав моего правого локтя как будто укололо булавкой. Еще одна вдавилась сбоку мне в шею, вызвав пульсирующую, давящую боль в позвоночнике. Они раздражали, утомляя меня еще сильнее. Не серьезно. Не смертельно.
Варп заструился сквозь меня, набирая оперное крещендо. Я практически не направлял его. Контроль требовал внимания и концентрации, а я был слишком слаб, чтобы верно следовать этим добродетелям. Когда я выпустил волны незримой силы в темные коридоры, податливая плоть рабов III легиона взорвалась костяными хребтами и сползающими пластами кожи. Их поразили необузданные мутации, на сей раз не связанные ни с какими эмоциями.
Мы не стали останавливаться, чтобы положить конец страданиям тварей с бурлящей плотью и изменяющимися костями. Они определили собственную судьбу в тот миг, когда подняли на нас оружие.
Телемахон безошибочно указывал дорогу. Униформизм имперских технологий должен был помочь нам, поскольку каждый крейсер типа «Лунный» строился так же, как прочие, однако я вскоре перестал ориентироваться. Внутренности звездолета представляли собой лабиринт, хотя я и не мог сказать наверняка, в чем тут дело: в моей усталости или в играх варпа. Ушло больше времени, чем я ожидал, прежде чем мы наконец добрались до зала, размеров которого должно было хватить для осуществления следующего этапа плана Абаддона. Полный экипаж крейсера типа «Лунный» составляет больше девяносто тысяч человек. Мне казалось, будто мы перебили всех и каждого из них, прокладывая себе путь.
— Давай, — сказал Телемахон.
Я ощетинился от его интонации. Несмотря на усталость, по моим пальцам зазмеилось смертоносное пламя, с шипением нагревавшее воздух вокруг кистей.
— Давай, пожалуйста, — поправился Телемахон с приторной снисходительностью.
В тот момент он был чрезвычайно близок к смерти.
Я выдохнул, избавляясь от злости, и поднял Саэрн.
«Ашур-Кай?»
«Я готов, Хайон».
Я резанул сверху вниз, пропарывая в воздухе рану. Где-то на орбите над гибнущим миром то же самое проделал Ашур-Кай.
Я ожидал, что первыми из прохода возникнут Леор с Угривианом или, быть может, Фальк, если не сможет сдержать свой гнев. Я не ожидал одного из Нерожденных.
Слабосильное существо вылетело из прорехи в реальности, как будто его пинком вышвырнули из портала, и чешуйчатая плоть разбилась от силы удара об пол. Прежде чем кто-либо из нас успел среагировать, голову создания раздавил в кашу громадный черный сапог.
Из прохода вышел Абаддон. Сочленения его боевой терминаторской брони издавали рычание, звучавшее, словно гортанный рев натужно работающих танковых двигателей. Под землистой кожей тянулись черные вены. Взгляд пылал психическим золотом. В одной руке он сжимал свой видавший виды силовой меч. В другой он… он…
Он шагнул вперед, и я отшатнулся от него. Косовидные клинки когтей на его правой руке все еще звенели от резонанса, вызванного убийством Императора. Он нес Коготь. Он высадился на корабль, надев Коготь Хоруса.
Удар был почти таким же мощным, как в первый раз, когда Абаддон продемонстрировал оружие. Близость к нему подавляла меня, кружа голову медным запахом нечеловеческой крови Сангвиния и шепотом тысяч и тысяч его сынов по всей Галактике — сынов, пораженных генетическими дефектами после гибели их примарха. Я слышал каждого из них — слышал молитвы в их сердцах, слышал, как они рычат свои обеты и шепчут мантры.
Но я не упал и не опустился на колени. Я остался на ногах, стоя лицом к лицу с братом, который нес оружие, за один час сразившее примарха и Императора. В грядущие годы, когда мне было тяжело смотреть на него из-за его коварного демонического клинка и непрерывного пения хоров Пантеона, возносящих ему хвалу и мольбу, я всегда вспоминал, что в тот момент он впервые стал не только моим братом, но и магистром войны.
Позади него появились громоздкие фигуры Фалька и юстаэринцев, тени которых сгущались и становились реальными, когда воины проходили по каналу.
— Зачем ты принес это? — спросил я, переводя дух от давящего ореола молниевого когтя.
Дух оружия был столь могуч, что оно проецировало ауру, словно живое существо. Абаддон поднял огромный Коготь, с убийственной театральностью сомкнув и разомкнув косовидные клинки.
— Поэтичность момента, Хайон. При помощи оружия моего отца я уничтожу всякую надежду на его перерождение. Так… Где эта шавка, которая называет себя «Прародителем»?
Не стану переводить тушь на ненужные детали той скоротечной битвы. Достаточно будет сказать, что при помощи тридцати юстаэринцев, шестерых Пожирателей Миров и сотни рубрикаторов мы расправились со всем, что было живого на корабле между местом нашей высадки и тем местом, где мы обнаружили Прародителя Фабия. Залы боевого звездолета залило кровью и грязью, ручьи которых просачивались на нижние палубы и изливались кровавым дождем на тех рабов, кому хватило мудрости не выступать против нас.
Отделения Детей Императора занимали позиции на критически важных перекрестках, чтобы защитить корабль своего господина, и поливали болтерным огнем авангард юстаэринцев в коридорах. Болты били по терминаторским доспехам с раскатистым лязгом кузнечного молота. Попадание сотен болтов производит шум, как в самой Преисподней. Фальк и его воины шли сквозь эту губительную бурю разрывных снарядов. Бивни и рога отламывались, оставляя кровавые раны. Осколки брони сносило начисто, открывая мутировавшую плоть под ней. И все же они неуклонно продолжали идти по телам своих павших братьев. Те, кто выходил против них, гибли от когтей и молотов, и каждый обрушивающийся удар обрывал жизнь, драгоценную для Младшего бога. Те, кто отступал, покупали себе жизнь ценой гордости. Мы всегда будем помнить экипаж «Мясного рынка», дрогнувший и обратившийся в бегство перед сокрушающим натиском юстаэринцев.
Абаддон вел их, убивая своим мечом и двуствольным болтером, установленным на громаде Когтя. Однако клинки оружия, все еще запятнанные жизненной влагой Сангвиния и Императора, оставались нетронутыми.
По коридорам разносилось эхо смеха магистра войны. Я знал, что он не снизошел бы до мелочных насмешек, пусть наши враги и считали иначе. В нем струились радость битвы и братские чувства, насыщавшие его ауру. Как давно он в последний раз выступал на войну вместе со своими братьями? Слишком давно, слишком давно.
Это был Абаддон, очутившийся в своей стихии, — король-воин, идущий в первых рядах. Мы стояли плечом к плечу с ним, убивали так же, как он, и двигались среди юстаэринцев, словно принадлежали к их отряду. Они поддерживали нас. Они были нам рады. В ту ночь, когда мы шли сквозь орды преображенных алхимией бедолаг, выстроившихся в очередь под клинок забойщика, мы были едины.
Боги варпа, мне потребовались месяцы, чтобы очистить свой разум от зловония этого корабля.
Наше шествие сбилось с шага лишь тогда, когда мы добрались до апотекариона. Все мы уже давно привыкли к кошмарам, и нас заставила остановиться не содеянная над плотью ересь, в изобилии творившаяся в этих помещениях. Вдоль стен тянулись стойки с законсервированным человеческим мясом, склянками для хранения органов, хирургическими инструментами — это была лаборатория, устроенная на бойне, и ее кровавое, грязное величие не удивило никого из нас. Мы и не ожидали меньшего от заблудших визионеров и генетических чародеев III легиона.
Нас заставило остановиться то, что смотритель этого места преуспел. Это не была лаборатория неудачников, потерпевших поражение на поприще одной из самых тайных и неизученных наук. Это было святилище безумцев, уже добившихся успеха.
Я понял это, как только сделал первый шаг в комнату и впервые вдохнул грязный от крови воздух. Все это время мы ошибались. Детей Императора не отделяло от клонирующего воспроизведения неизвестное количество лет. Они уже овладели этим темнейшим знанием. Мы оказались здесь не в роли спасителей, готовых очистить это место прежде, чем успеют сотворить мерзость. Для этого мы уже опоздали.
Застыл на месте даже Абаддон, всего считаные мгновения назад одержимый жаждой битвы. Он уставился на залитые кровью хирургические столы и огромные баки-хранилища, содержавшие в себе наполовину сформированные извращения самой жизни. Между аппаратурой медленно перемещались сервиторы и безмозглые рабы, обслуживавшие машины с чуткостью, которой было не место в этих грязных яслях.
Перед нами был священный генетический проект Императора, воссозданный посредством демонических знаний и низменной гениальности. В стоявших друг на друге рядах капсул жизнеобеспечения располагались мутировавшие дети и изуродованные взрослые, каждый из которых обладал одной-двумя едва-едва знакомыми нам чертами. Одно из наиболее бледных созданий-детей срослось с пятном биологического материала, покрывавшего одну из стенок его бака. Пребывая в плену этого слияния мутировавшей плоти, дитя протянуло руки, маня меня ближе. От интеллекта, светившегося в его глазах, у меня закололо кожу, как будто к ней прикоснулся лед. Еще хуже были знакомое лицо ребенка и симпатия во взгляде.
«Хайон», — передал он мне, улыбаясь среди мути экскрементов.
Я попятился, сжимая оружие в напрягшихся кулаках.
— В чем дело? — поинтересовалась Нефертари.
Она была единственной, кого не охватило отвращение или ужас. Для нее все это было очередной глупой игрой, устроенной кровавыми волшебниками мон-кеев.
— Что не так?
— Лоргар. — Я указал Саэрном на наполовину растекшееся дитя внутри грязной капсулы жизнеобеспечения. — Это Лоргар.
Чувствуя мою тревогу, рубрикаторы шагнули ближе, пытаясь образовать вокруг меня защитный круг. Я велел им отойти отстраненным импульсом.
В другом грязном баке, до краев наполненным насыщенной кислородом дрянью вместо амниотической жидкости, плавающее внутри человеческое дитя — беловолосое и темноокое — следило за каждым нашим движением широко раскрытыми, понимающими глазами. Это был один из немногочисленных не сорвавшихся экспериментов. Внешне ребенок выглядел безупречно. От этого мое отвращение не стало слабее.
— Бог Войны! — выругался Леор при виде него.
Телемахон медленно опустился на колени перед ребенком.
— Фулгрим, — прошептал он. — Отец мой.
— Встань, — сказал я ему. — Отойди.
Дитя-примарх ударилось о стекло, выбрасывая из-под нёба яд, расходившийся черным облаком. Раздвоенный язык тщетно хлестал, слизывая слизь с внутренней поверхности поддерживающей жизнь темницы. Телемахон отшатнулся назад.
В помещении хватало места для сотен баков. Многие из гнезд стояли пустыми, в большинстве размещались гудящие капсулы жизнеобеспечения, в тухлой воде которых двигались едва различимые конечности. Уже этот зал воплощал собой ересь неизмеримых масштабов. Было ли еще что-то? Было ли это все, что Прародитель смог эвакуировать с Гармонии?
Мы обернулись на звук шагов и рычание силового доспеха. К нам приближался безоружный апотекарий, носящий бело-пурпурное облачение Детей Императора. Его облачение практически терялось за чем-то, похожим на многолетнюю корку крови и плесневой гнили. Верхняя накидка была точно так же заляпана безвестной мерзостью. На плечи свисали редеющие белые волосы — все, что ныне осталось от некогда царственной гривы. Он был не старше многих других легионеров, однако выглядел совершенно сокрушенным временем. Но даже так я узнал его, равно как и все прочие.
За нас заговорил Абаддон:
— Годы были к тебе немилосердны, Главный апотекарий Фабий.
Фабий вздохнул. Даже его дыхание было омерзительно — теплое дуновение, рождаемое пораженными болезнью деснами и испещренными пятнами опухолей легкими. Он явно экспериментировал на себе самом столь же часто, как на своих пленниках, и не все эксперименты увенчались успехом.
— Эзекиль. — В его устах имя моего брата звучало, будто погребальная песнь. — Эзекиль, ты не в состоянии даже представить тот кошмар, который устроил мне сегодня.
Его заявление заставило нас замолчать — не из уважения, а в тупом изумлении от того, что он даже пытался убедить нас занять его сторону, вызвав сочувствие.
— Ущерб, причиненный моей работе… Мне не хватает слов, чтобы выразить его словами, которые ты вообще сможешь понять. Бессмысленным и бесполезным насилием ты нанес моей работе не поддающийся описанию вред. Столетия исследований, Эзекиль. Знание, которое невозможно было скопировать, теперь утрачено навеки. И ради чего, сын Хоруса? Ради чего, спрашиваю я тебя?
Даже Абаддон, которому доводилось видеть все, что в состоянии предложить Преисподняя, был потрясен тем, что творилось вокруг нас. Ему потребовалась секунда, чтобы призвать необходимые для ответа слова.
— Мы не станем отвечать тебе, мастер работы с плотью. Если кому-либо из стоящих здесь и следует пытаться оправдать свои деяния, так это тому, кто покрыт человеческими испражнениями и изрыгает отравленное раком дыхание, гордясь собственной ролью в рождении этой мерзости.
— Мерзости, — повторил Фабий, переводя взгляд на ближайшие баки.
Абортированные и изуродованные божки таращились на него в ответ с безоговорочной любовью детей к отцу.
— Ты всегда был таким узколобым, Эзекиль.
Он покачал головой. Свалявшиеся белые волосы липли к перемазанному сажей лицу.
— Ну так убей же меня, хтонийский ублюдок.
Абаддон заговорил тихим голосом, так, словно мы стояли внутри священного собора, а не в этом гнезде греха алхимии. Его слова были вызывающими, но полностью лишенными бравады и юмора.
— Фабий, я не только не стану тебе отвечать, но ты еще и обнаружишь, что я весьма несговорчив, когда дело касается исполнения приказов сумасшедших. — Он подал знак двум юстаэринцам. — Вило, Куревал. Взять его.
Терминаторы двинулись вперед. Они зафиксировали Прародителя просто, но жестко — каждый из них схватил его за руку массивным силовым кулаком. Достаточно было едва потянуть, чтобы разорвать тело апотекария на части.
Абаддон повернулся ко мне. Я знал, о чем он попросит, еще до того, как слова сорвались с губ.
— Закончи это, Хайон.
Фабий закрыл глаза. Чего бы это ему ни стоило, но у него хватило достоинства не протестовать. Я не стал оглядывать зал напоследок. Вместо этого я отсалютовал Абаддону и безмолвно обратился к моим рубрикаторам:
«Не оставлять ничего живого».
В ту же самую секунду сотня болтеров открыла огонь, заливая лабораторию шквалом разрывных выстрелов. Спустя еще секунду к ним присоединились юстаэринцы и все прочие присутствующие воины. Стекло дробилось. Плоть взрывалась. Твари, которые никогда не должны были появляться на свет, умирали с воем. Когда стрельба прикончила всех сервиторов и разбила всю аппаратуру, мои рубрикаторы и остальные нацелили болтеры, пушки и огнеметы на стоящие на палубе инкубаторы, молотя и сжигая умирающих мутантов в карательном пламени.
Прошла целая вечность, и оружие смолкло. Среди внезапно наступившей тишины капала жидкость, поднимался пар и искрили разбитые машины. Все мироздание пахло гнилостной кровью из жил ложных богов.
Молчание нарушил Фабий:
— Ты все так же устраняешь любые препятствия со своего пути, бездумно применяя насилие. Ничего не изменилось, не так ли, Эзекиль?
— Все изменилось, безумец. — Он улыбнулся нашему пленнику, поглаживая щеку Фабия одним из когтей-кос.
Мне подумалось, что он мог бы одним надрезом содрать кожу с лица Прародителя. Я надеялся, что так он и поступит.
— Все изменилось.
Из того же смежного помещения, откуда появился Фабий, раздались новые шаги. Более тяжелые. Размеренные, уверенные.
Взгляд слезящихся глаз апотекария сфокусировался на оружии.
— Я вижу, ты носишь Коготь. Ему понравится ирония.
Глаза Абаддона сузились.
— Ему?
— Ему, — подтвердил Фабий.
И вот тогда-то мы и начали гибнуть.
Булава называлась Сокрушителем Миров. Император преподнес ее в дар Хорусу, когда Первый Примарх возвысился до звания магистра войны. Хорус Луперкаль мог держать ее одной рукой, однако палица была слишком громоздкой, чтобы кто-либо из Легионес Астартес смог ей ловко орудовать. Одно лишь шипастое навершие булавы из потемневшего металла было размером с торс закованного в броню воина.
Сокрушитель Миров разнес первую шеренгу моих рубрикаторов, отшвырнув троих из них на выщербленные снарядами стены. Они не просто падали лишенными костей грудами — их суставы разъединялись, доспехи разваливались на части и лязгали о стены. Какая бы толика их душ ни оставалась привязана к доспеху, она сгинула за время, которое потребовалось мне, чтобы сделать вдох.
Ашур-Кай тоже ощутил, как это произошло. Ощутил, как рубрикаторы невероятной, невозможной смертью.
«Во имя богов, что это?» — передал мне ошеломленный мудрец.
Какую-то долю секунды происходящее казалось бессмысленным. Все остальные клонированные создания были дефектны и нежизнеспособны. Как могло это… Как?..
Я ухватился за свою связь с Ашур-Каем.
«Это… Это Хорус Луперкаль».
Не ребенок, клонированный из обрывков тканей и капель крови. Не мерзость, наполовину изуродованная мутацией и запертая внутри бака-хранилища. Это был Хорус Луперкаль, Первый Примарх, Владыка легионов Космического Десанта. Возможно, чуть моложе, чем в последний раз, когда кто-либо из нас его видел, и явно не соприкоснувшийся с Пантеоном. И все же — Хорус Луперкаль, клонированный из холодной плоти, которую взяли из сохраненного в стазисе трупа, и облаченный в доспех, снятый с его мертвого тела. Хорус Луперкаль, закованный в свою изумительную черную боевую броню, дополненную низко свисающим меховым плащом из шкуры белого волка и бледным мерцанием кинетического силового поля, защищавшего его, словно нимб.
Это был Хорус Луперкаль. Он врезался в наши неплотные ряды, сея смерть при помощи Сокрушителя Миров. Он появился из одного из дальних вестибюлей, пробужденный Фабием и подготовленный к этому моменту.
Надо отдать должное Леору и последним воинам Пятнадцати Клыков, они отреагировали быстрее, чем все мы. Их тяжелые болтеры издали львиный рык и гортанно застучали, дергаясь, грохоча и стреляя по магистру войны Империума, и каждый болт находил цель. Заряды рвали броню и плоть Хоруса — однако рвение Пожирателей Миров мало что дало, лишь обрекло на смерть раньше остальных. Сокрушитель Миров снова качнулся, одним ударом отшвырнув прочь четверых из них. Они беспорядочно покатились по палубе. Я ощутил, что Угривиан умер еще до того, как успел удариться об пол.
Мы нарушили строй. О боги пелены, конечно же, мы нарушили строй. Мы не побежали, однако нарушили строй и стали отступать, рассеиваясь но периметру комнаты, чтобы спастись от боевой булавы разъяренного выходца с того света. Мои рубрикаторы, двигавшиеся гораздо медленнее живых воинов, отходили назад величавой поступью, разряжая в клонированного примарха магазин за магазином преображенных варпом зарядов. И все же продолжали гибнуть при каждом взмахе булавы. Выстрелы раскалывали черный керамит примарха и срывали с его костей куски плоти размером с кулак. Ауру Хоруса пронизывала боль, но он продолжал сражаться.
Я метнул в него энергию. Метнул молнию. Метнул панику, ненависть и злобу в облике кипящей стрелы мутагенного пламени варпа. Она разорвала остатки его силового поля, с хлопком бича вытесняя воздух, и испарила кожу с волосами на голове. Не более того. Я был слишком слаб, а он — слишком, слишком силен.
А затем он напал на меня. Я поднял Саэрн, но лишь для того, чтобы оружие выбили у меня из рук, и оно заскользило по грязному полу. Сапог Хоруса смял мой нагрудник, швырнув меня на палубу. Нога примарха обрушилась вниз, придавив меня, и я почувствовал, как осколки керамита впиваются мне в легкие. Я не мог дотянуться до своих карт, чтобы призвать связанных со мной демонов. Сейчас я мог только мечтать об Оборванном Рыцаре.
Нефертари взмыла в воздух, промчавшись мимо примарха и замахиваясь клэйвом. Она превратилась в блестящее размытое пятно, двигаясь быстрее, чем мне когда-либо доводилось видеть. Достаточно быстро, чтобы вилять между проносящихся рядом с ней болтов, и достаточно быстро, чтобы распороть щеку примарха, рассекая половину мышц на его обугленном лице. Но он уклонился вбок. Смертельный удар Нефертари прошел мимо цели. Женщина, которая убивала военачальников из легионов, не уронив ни единой алмазной капельки пота, промахнулась. Хорус был слишком быстр, даже для нее.
Я вскрикнул — не из-за собственной боли, а от того, что увидел дальше. Рука примарха сомкнулась на лодыжке Нефертари, извернувшейся в воздухе для еще одного удара, и Хорус бросил эльдарскую деву на палубу. Я скорее почувствовал, чем расслышал, как слабые кости ее крыльев переломились, будто хворост под ногой лесника. Из моего сознания полностью пропало ощущение ее присутствия. Мертва или без сознания — я не знал, что именно. Это само по себе ужаснуло меня. Она могла быть мертва, убита этим полубогом, а я был слишком слаб, чтобы узнать наверняка.
Следующей он сокрушил Гиру. Моя волчица-демон метнулась к его горлу. Ее когти вспороли его нагрудник, а челюсти сжались на стыке мышц шеи и плеча. Она находилась на линии огня и была беспомощна. Выпущенные с дюжины направлений болты рвались внутри и вокруг ее тела, перемалывая шерсть и плоть. Но она держалась. Держалась, чтобы не дать Хорусу прикончить меня, и при каждом щелчке челюстей, при каждом рывке головы раздирала ткани с сухожилиями.
Сокрушитель Миров разорвал хватку Гиры и раздробил ей череп, уронив волчицу на палубу, словно кусок разделанного мяса. Половины ее головы просто не было: там образовалась огромная рана и разлилось серо-красное мозговое вещество. Ее смертное тело начало растворяться, и вместе с этим я почувствовал, как ее сущность утекает из моего разума, в точности, как было с Нефертари.
Хорус вновь развернулся ко мне. То немногое, что осталось от его лица, лучилось болью, яростью и ненавистью, заполнявшей широко раскрытые глаза. Я силился подняться, пошевелиться, сделать хоть что-то, но у меня не осталось сил. Сокрушитель Миров поднялся и обрушился вниз.
Еще одна фигура врезалась Хорусу в бок, лишив его равновесия и вынудив отшатнуться в сторону, а в цель ударил новый залп болтерных зарядов. Клинок, который отвел от меня смерть, выбросив ливень искр, был моим собственным клинком, моей секирой, Саэрном, твердо удерживаемым одним из моих рубрикаторов.
«Искандар», — передал тот.
Это прозвучало в моем разуме более отчетливо и реально, чем все, что мне доводилось слышать от пепельных мертвецов с самой ночи их проклятия. Я узнал этот голос.
«Мехари…»
«Искандар», — отозвался он.
Не шипением рубрикатора, а человеческим голосом. Мехари направил мне импульс. К моему вечному сожалению, я был слишком ошеломлен, чтобы ответить.
Он выпрямился.
«Мой брат, мой капитан».
Его голос стал отчетливее. Более уверенным, более решительным. Он снова обратил свой пустой взгляд на Хоруса, которому, невзирая на градом сыплющиеся на него болты, каким-то образом удалось восстановить равновесие и двинуться на нас.
Парные мечи Телемахона вырвались спереди из разбитого нагрудника Хоруса, выбросив фонтаны ядовито-красной крови. Не делая паузы и так быстро, что даже Телемахон не успел выдернуть клинки, Хорус схватился за них кулаком в перчатке, переломил, а затем крутанулся и ударом тыльной стороной кисти отправил мечника через всю комнату. Телемахон врезался в дальнюю стену с характерным раскатистым треском керамита.
Мехари вновь вскинул мой топор, шагнув навстречу бушующему полубогу.
«Прощай», — выдохнул он у меня в сознании.
Сокрушитель Миров прошел сквозь секиру, которую я носил с момента гибели моего родного мира. Саэрн разлетелся у Мехари в руках. Броня рубрикатора взорвалась, словно глиняный горшок, а затем… он ушел. Ушел по-настоящему. Ушел, как Угривиан.
Братья выиграли время, чтобы я смог откатиться в сторону, хотя и недостаточно далеко. Хорус обернулся ко мне, теперь уже полностью утратив природную воинскую грацию из-за злобы и ран. Как он ни пытался, но так и не убил меня. Я оставался в живых, хоть это и стоило мне всего.
Нависнув надо мной, он занес Сокрушитель Миров, готовясь прикончить меня так же, как остальных. Его остановил раздавшийся в суматохе схватки голос. Одно-единственное властное слово, которое пробилось сквозь звуки боя и остановило все. Смолкла даже стрельба.
— Хватит.
За спиной у Хоруса стоял Абаддон. Он не выкрикивал это слово. Он вообще едва повысил голос. Все, что потребовалось Абаддону, — звучавший в его интонации абсолютный авторитет. В своем доспехе Абаддон был таким же, как клон его отца, — как по росту, так и по источаемой ярости. В это темное, последнее тысячелетие имя магистра войны на миллионе планет произносят шепотом, будто проклятие, а многие имперские обыватели (те из них, кому вообще известно о событиях, сформировавших нашу империю) верят, будто Абаддон — клонированный сын Хоруса. Эти суеверные люди не удивились бы, случись им узнать, что в миг, когда они оба стояли передо мной, их можно было различить только по ранам и вооружению. Во всех остальных отношениях они были как близнецы.
Хорус повернулся, размываясь в движении, и Сокрушитель Миров описал дугу быстрее, чем это возможно для оружия с такими размерами и массой. Абаддон не просто парировал удар булавы, он поймал ее. Удержал. Стиснул громадным Когтем, запятнанным кровью бога и Его ангела.
Отец с сыном стояли друг напротив друга, каждый из них ожесточенно дышал в ощерившееся лицо другого. Примарх впервые заговорил. Между его зубов тянулись нити слюны. Зубы были чистыми и нетронутыми, без выгравированных хтонийских иероглифов, как у Абаддона.
— Это. Мой. Коготь.
Абаддон сжал кулак. Сокрушитель Миров переломился точно так же, как Саэрн, разбившись о более могучее оружие. Из-под кос на пальцах Абаддона посыпались обломки металла.
Мне доводилось слышать предания об этом моменте. Возможно, даже вы, в самых далеких глубинах Империума, тоже слышали их. Каждая группировка отражает те события по-своему.
Существует множество рассказов о последних словах Хоруса — о просьбах, с которыми он обратился к собравшимся сыновьям и племянникам; о том, как он произнес славную речь о возможностях в новой эпохе; или же о том, как он молил о пощаде, оказавшись перед клинками юстаэринцев. Есть даже истории, которые клятвенно утверждают, будто Хорус был возвышен благословлениями Пантеона, как в последние дни Терранской Войны, и сами боги воскресили своего павшего чемпиона.
Но я находился там. Не было никаких трогательных последних слов или вдохновляющих речей, а боги, если вообще присутствовали при этом, остались безмолвны и холодны. Жизнь редко дарит нам спектакли, о которых мы слышим в легендах. Так что заверяю вас свидетельством очевидца: божественного чемпиона не одаривали священным перерождением. Абаддон не вершил никакого бесстрастного суда, когда судьба сменила одного магистра войны на другого.
Там были окруженные мертвыми и ранеными клонированный отец и блудный сын, столь похожие, что я мог различить их лишь по ранам и вооружению. По ним, а еще по разным улыбкам.
На остатках лица Хоруса появилась усмешка завоевателя. В единственном уцелевшем глазу вспыхнуло узнавание, подлинное узнавание.
— Эзекиль, — облегченно выдохнул он, словно его посетило откровение — Это ты.
Время застыло. После всего произошедшего я подумал — вопреки всякому здравому смыслу и логике, — что они обнимутся как сородичи.
— Сын мой, — произнес примарх. — Сын мой.
Все пять когтей Абаддона так глубоко вонзились в грудь Хоруса, что вырвались из спины. Косы вытолкнули наружу затупленные обломки мечей Телемахона, и сломанные клинки лязгнули об пол.
Остатки белого мехового плаща, лохмотья которого были накинуты на плечи Хоруса, залило темно-красным. На меня хлынул дождь крови генетического божества. Мне захотелось смеяться, сам не знаю, почему. Возможно, из-за шока. Шока и неприкрытого облегчения.
Штурмовой болтер на тыльной стороне Когтя трижды дернулся, всадив в открытую грудь и шею Хоруса шесть болтов. Они разорвали его изнутри, добавив внутренности к крови, дождем лившейся на тех из нас, кто оставался лежать на палубе.
Так они и стояли — в глазах одного пылало золото, а в глазах другого угасала жизнь. Колени Хоруса подогнулись, но Абаддон не дал ему упасть. Губы Хоруса шевелились, но не донеслось ни звука. Если его последние слова и прозвучали вслух, их услышал только Абаддон.
В тот день мне повезло. Не только потому, что я пережил нежданную и непрошенную битву с полубогом, но и потому, что услышал последние слова, сказанные Абаддоном его отцу. Медленно и плавно отведя Коготь назад, он вытащил лезвия из тела отца, и за миг до того, как Хорус рухнул — за миг до того, как в глазах примарха окончательно погас свет, — Абаддон тихо прошептал четыре слова:
— Я не твой сын.
